Другие 365 дней

      Джулиано пристально наблюдал за тем как пара кружила по залу.       Выходя за рамки приличия, Ева танцевала весь вечер лишь с Фростом.       Медичи перехватывал взгляды, которые британец бросал на девушку, с удовлетворением отмечая, что мужчина выглядел явно увлеченным. Из древней аристократической семьи, богат, умен и хорош собой — идеальный вариант чтобы окончательно выбросить из головы Торичелли.       По окончании приема, Ева устало сняла обувь и, подцепив босоножки на палец, вместо спальни побрела в сад, села на край бассейна и опустила ступни в прохладную воду.       Благодаря появлению Эдварда, вечер прошел гораздо лучше, чем она ожидала, первый раз за месяц Ева почувствовала себя живой. Однако теперь им было крайне необходимо поговорить в более приватной обстановке, без посторонних наблюдателей, и они договорились поужинать в ближайшее время, что в глазах Медичи должно было выглядеть вполне логичным продолжением сегодняшнего вечера.       Джулиано явно будет в восторге. Хорошо бы к этому времени еще раз попасть в кабинет Алекса.       Она вздрогнула, услышав тихие шаги позади себя и обернулась. Алекс подошел достаточно близко и жадно разглядывал ее обнаженную спину, закипая по мере того как его глаза опускались к границе платья.       — Торичелли надоело лицезреть напоминание о том, чья ты на самом деле шлюха? — ехидно прорычал итальянец, — думала, что стерев мои инициалы со своей кожи, ты сможешь так же легко стереть меня из своей жизни? Твой отец обменял твою никчемную жизнь на жизнь того, кто был ему по-настоящему дорог. А ты всего лишь товар, непотребный товар.       Он наклонился к ее уху, почти касаясь губами кожи, — я слышу как ты кричишь по ночам и знаю, что кошмар, который тебя преследует это я. Это никогда не изменится.       Ева молчала, мысленно умоляя вселенную, чтобы он ушел.       — Совсем скоро Джулиано придется отдать тебя мне, а после того как ты родишь моего сына, я превращу твою жизнь в ад, если конечно же вообще позволю тебе остаться в живых, — он развернулся и зашагал прочь.       Эта ночь не стала исключением, Ева снова проснулась в поту, захлебываясь криком. Снова кофе и сереющие предрассветные сумерки. Она была настолько вымотана ночными кошмарами, что впервые засомневалась в принятом ею решении. Она структурировала всю информацию какую только смогла раздобыть, но что-то все-равно от нее ускользало, картинка не складывалась.       Взглянуть бы еще раз на этот чертов блокнот. Возможно, Эдвард за ужином заметит в записях что-то.       Но Джулиано приставил к ней охрану, поэтому ужинать им сегодня предстояло вчетвером. Она с Эдвардом и два шкафа, попивающих эспрессо за соседним столиком. Вечер обещал быть томным.       Поговорить о деле не было ни малейшей возможности, охранники ловили каждое ее слово. Ева, поддерживая непринужденную беседу, барахталась в собственной беспомощности, нервно теребя пальцами салфетку. Британец, напротив, был абсолютно спокоен и расслаблен.       Безрезультатный ужин подошел к концу и Эдвард предложил прогуляться по вечерней набережной. Они шли размеренно, периодически чуть соприкасаясь пальцами. Ева смотрела в мутные воды реки Арно, почти физически ощущая, как утекает очередной потраченный впустую день. В метре от них шли верные псы Медичи, ожидая команды «домой».       Внезапно Эдвард переплел их пальцы, заставив Еву замереть и взглянуть ему в глаза. Зеленые, манящие, приказывающие как тогда… чертово дежавю… Но на этот раз его глаза приближались. Слишком близко. Слишком. Он снова подавляет ее волю одним только взглядом.              — Так нужно, прости, — еле уловимый шепот в ответ на ее молчаливый протест.       Ева рвано вдохнула его запах…древесный и, возможно, хвоя… и его губы накрыли ее рот мягко, но настойчиво втягивая в поцелуй.       Девушка дернулась в едва заметной попытке отстраниться, но его рука легла ей на затылок, зарываясь в тяжелые локоны.       Эдвард сейчас диктовал ей свою волю точно так же как вчера в танце, точно также как тогда, на Сицилии, когда собирал ее сознание из осколков.       — Поехали ко мне, — разорвав недолгий поцелуй, он повел ее в сторону машины, а она покорно шла за ним, постепенно осознавая, что он отыскал единственную возможность избавиться от охраны и остаться наедине.       — Мы подождем Вас тут в коридоре, — пробасил телохранитель, когда Эдвард распахнул перед Евой двери своего номера, пропуская девушку вперед.       Щелчок замка и, наконец, она вдохнула свободной грудью. Зажегся свет и девушка сделала несколько торопливых шагов вперед, почти врезавшись в грудь Торичелли.       Он стоял, как всегда, опустив руки в карманы и сверлил ее тяжелым непроницаемым взглядом.       Ева повернула голову, инстинктивно попятившись к выходу, но Эдвард стоял прислонившись спиной к входной двери, отрицательно покачивая головой.       Нащупав ручку двери санузла, девушка проскользнула внутрь и тяжело дыша, оперлась руками о прохладный мрамор столешницы с умывальником, исподлобья глядя на свое отражение в огромном зеркале. Открыла холодную воду, сполоснула лицо, легче не стало. Растерянная и такая жалкая, она не ожидала его встретить, она не знает что ему сказать, она так скучает…       Легкий щелчок замка и мужчина встал вплотную к ее спине, глядя через зеркало прямо в глаза. Тяжелый измученный взгляд серых с зеленоватым отливом глаз сжигал ее до тла.       Она не отвела взгляд, а лишь вздернула выше подбородок, обнажив голубую венку, ритмично пульсирующую на шее.       Массимо видит как ее глаза влажно блестят в тусклом освещении. Ее запах, кажется, проникает повсюду, будоража воображение, а воздух внезапно становится плотным, густым, обжигающим легкие. Он вдохнул глубже, кровь закипиела в венах.       Он стоит слишком близко, ощущая исходящий от ее тела жар. Его взгляд скользит по ее губам и скуле, облизывая каждый миллиметр, до дрожи хочется мазнуть по ним языком. Он на мгновение закрывает глаза и тяжело выдыхает.       Она все еще смотрит на него так глубоко, так вязко, и ее глаза синим пламенем отражаются в его расширенных зрачках.       — Месяц, Ева, гребаный месяц я не могу прикасаться к тебе, вдыхать твой запах и трахать, — его голос звучит глухо. Какого черта ты творишь? Если ты думаешь, что я полезу в твою авантюру, то глубоко ошибаешься. Я заберу тебя сейчас же домой и сам разберусь с Медичи.       Он выглядит уставшим.       — Если ты думаешь, что я пойду с тобой, то это ты глубоко ошибаешься, Торичелли. Я закончу то, что начала… с тобой или без тебя, — в голове всплыли слова Андреа, произнесенные на яхте: «Торичелли тебя не отдаст, развяжется кровавая война, много людей пострадает, ты должна уйти от него сама.»       — Это не твоя война, Массимо, уходи, — на последнем слове ее голос сорвался.       В ту же минуту Ева почувствовала как ее развернули на 180 градусов, а через мгновение он провел языком по ее губам, раздвигая, проникая в ее рот, наполняя своим влажным жаром.       И внезапно все стало так ясно, так правильно, словно и не было 30 дней безумных метаний в поисках правильного решения.       Она зарывается руками в его волосы, пропуская как шелк между пальцев. Она чувствует как его ладонь ложится на шею, притягивая ее ближе, а язык проникает все глубже, все настойчивее, зубы до крови терзают ее губы, до влажного гортанного стона.       Его руки скользят по ее телу, сминая ткань, обнажая ключицы. Трещат пуговицы блузки, и пальцы сжимаются вокруг соска через тонкое кружево лифчика, она откидывается назад, упираясь поясницей в холодный мрамор и тихо шепчет — сними.       Блузка с лифчиком падают на пол, а мужские ладони жадно сминают высокую грудь.       Он внезапно останавливается, отстраняется и улавливает в ее глазах растерянность и страх. Она боится, что он уйдет… И он подчиняет ее рот себе с новой силой, спускается на шею, к груди, очерчивая языком и покусывая соски, вырывая из ее горла тихие всхлипы.       Его руки задирают до пояса юбку, спускают трусы и подхватив за бедра, усаживают ее на холодный мрамор, а она тут же разводит колени, не отрывая безумного взгляда от его лица.       От этой покорности его взгляд затуманивается и новая волна жара прокатывается по телу, если он не возьмет ее прямо сейчас, то сойдет с ума. Руки тянутся к брюкам, а она тонкими дрожащими пальцами торопливо расстегивает пуговицы на его рубашке, после чего прижимается животом и грудью к его горячему телу.       — Я люблю тебя — она хрипло выдыхает ему в ухо и он окончательно теряет самообладание. Рывком он подтягивает ее на самый край и входит, замерев лишь на мгновение, а затем продолжает двигаться, насаживая на себя ее бедра, вырывая из груди сладкие тихие стоны.       Она целует и прикусывает его кожу на шее и ключицах, рваное дыхание опаляет, оставляя в мозгу раскаленные отметины. Она хочет его так же сильно, также неистово, так же страстно. Пропасть между ними длиною в месяц до оголенного нерва обнажила их чувства, сделала более яркими и сочными.       Ее язык вылизывает его шею, каждую венку, каждую капельку пота… и эта ее ненасытность разрывается у него в мозгу маленькими фейерверками.       Он неистово впивается пальцами в ее бедра, разрывая членом ее изнутри так хорошо, так сладко… он чувствует как напряглось ее тело, как сильно ее руки сжали его плечи.       — Пожалуйста, Массимо, да… пожалуйта…       Он мягко надавливает ей на грудь, придерживая другой со спины, заставляя откинуться и прогнуться в пояснице, меняя угол. А она упирается затылком в зеркало, подаваясь бедрами на встречу очередному толчку… последнему, который она чувствует отчетливо и ярко, потому что через мгновение разум затуманивается, а перед глазами пляшут белые и фиолетовые круги.       Она сжимает его слишком туго и часто, он не сдерживается, посылая во вселенную низкий стон больше похожий на рычание, он уже чувствует эту волну, неизбежно подкатывающую, невыносимо жаркую и сильную. Вот так, девочка, да… хорошо…       И он рывком прижимает ее к себе так близко как только может, уткнувшись лицом во влажные волосы и тонкую шею, позволяет ее аромату пожаром ворваться в легкие. Она нужна ему вся, сейчас, всегда, до боли…       Он закрывает глаза и представляет как двигается в ней, как погружается в ее жар.       — Скажи мне, — он хрипит ей в ухо, потому что пересохшего горла хватает только на хрип.       — Я люблю тебя, Массимо.       Он дрожит, задыхается и толкается в нее снова и снова, пожираемый, накатывающими одна за другой волнами оргазма, вжимая в себя ее хрупкое тело. В ушах звенит, ноги подкашиваются, вынуждая перенести вес на многострадальную столешницу.       Он медленно открывает глаза, встречая такой же замутненный взгляд.       — Прости, что ушла.       — Прости, что позволил.