Долгая дорога к переправе

Постоялый двор дядюшки Лю появился на улице Ванфуцзин, кажется, еще до постройки императорского дворца. Приземистый, добротно сложенный, без украшений, с маленькой вывеской, он никак не мог соперничать с богатыми, ярко освещенными и всегда многолюдными трактирами, что выросли на другой стороне улицы в течение последних десяти лет. Сам дядюшка выглядел под стать своему заведению: невзрачный коротышка, в любое время года одетый в куртку и штаны из некрашеной дабы. Небогатые купцы, крестьяне, мелкие провинциальные чиновники и прочий низкорожденный люд за несколько медяков на его постоялом дворе мог рассчитывать на крышу над головой, соломенный тюфяк под боком, миску лапши и спокойный сон. За безопасностью постояльцев и их имущества здесь следили строго. У дядюшки Лю имелась веская причина хранить ночной покой в своих стенах. Меньше знаешь — крепче спишь, любил повторять он, перед наступлением часа Крысы лично запирая двери и гася все огни. Лишь у заднего крыльца, выходящего в кривой и узкий переулок, продолжал мерцать одинокий фитилек в плошке с маслом. И на этот жалкий свет спешили из темноты особые гости — чужие секреты и тайны. Они принимали разный облик: дама под густой вуалью в богатых одеждах, скромно одетый господин с подозрительно властными манерами, тихая компания бесшумных личностей в черном... Конечно, они прибывали не за лапшой и для них всегда были готовы совсем другие комнаты — с толстыми стенами, надежными дверями и запасным выходом. Прислуга тут работала особенная — крепкие молчаливые парни с короткими мечами за поясом. Один из них только что проводил в свободную комнату двух стариков, закрыл за ними дверь и отправился на крыльцо встречать их гостей. Его предупредили, что ожидаются еще двое, верхом.

***

Императрица любила свой мужской охотничий наряд и не спешила заказывать новый, хотя на нем уже кое-где стояли заплаты. С ним было связано столько воспоминаний, в нем она чувствовала себя сильной, свободной, готовой на любой риск, одним словом — молодой. — Госпожа, вы стройны, как юная девушка, — заметила Хен Дан, помогая ей завязать пояс. Ки благодарно улыбнулась: придворная дама ей не льстила. Разменяв пятый десяток, императрица не располнела и не утратила былую ловкость. Она легко вскочила в седло и присоединилась к Паку, который ждал ее, чтобы сопроводить в этой ночной поездке. Мысленно Ки еще раз похвалила себя за предусмотрительность. Десять лет назад, храня горькую память о Ван Ю, она разыскала двух его уцелевших слуг — евнухов Бан Шин-ву и Чок Хо. Эта ушлая парочка не бедствовала, но от пожизненной пенсии не отказалась. Оба хорошо устроились в столице, в благодарность исправно снабжая императрицу достоверными новостями о делах провинций и настроениях в народе. Однако сегодня ночью они понадобились ей по другому делу. Ушедший день дал ей еще один повод подозревать, что в истории с объявленной смертью Тал Тала что-то нечисто. Ки, как обычно, проверяла днем работу служанок в галерее, ведущей к покоям императора, когда золоченые резные двери распахнулись и выпустили генерала Чахан-Тэмура. Он стремительно зашагал прочь, так что девушки едва успевали податься в стороны. Хмурое лицо, сжатые кулаки ясно давали понять, что императорский визитер не в духе и лучше не стоять у него на пути. Именно поэтому Ки сделала вид, что вся поглощена рассматриванием золоченого светильника, укрепленного на стене, и заступила ему дорогу. Чахан-Тэмур едва не толкнул ее, остановившись в последний миг. — Прошу меня извинить, ваше величество... Добрый день... — Здравствуйте, генерал! — она приветливо улыбнулась. Ей понравилось искреннее смущение, написанное на его грубоватом открытом лице. — Могу ли я узнать, о чем вы так задумались, что едва не затоптали служанок? Несколько мгновений Чахан-Тэмур молчал, глядя в пол и сжимая кулаки. Наконец поднял глаза, разжал пальцы и признался: — Я думал о том, как несчастен его величество император. — Несчастен? — Ки изобразила безграничное изумление. — Отчего же? — Всякий правитель несчастен, когда окружен плохими советниками. Лесть, страх, алчность, леность — они взяли его величество в плотную осаду. Несколько дней подряд я пытался пробиться сквозь нее. Сегодня я окончательно разбит. — Насколько мне известно, все, кто сейчас близок к его величеству, когда-то были друзьями императора Тогон-Тэмура... — Их дружба оказалась гибельной для него, а в конечном счете и для государства! Разве я не прав? — Увы... — Эх, как нам не хватает канцлера! Притворяться ничего не понимающей делалось все трудней. — Но Кама и есть кан... — Он всего лишь занимает чужое место, ваше величество, — перебил ее генерал. В другое время императрица одернула бы дерзкого, но сейчас раздосадованный Чахан-Тэмур мог проговориться о важных вещах, и мешать ему не следовало. — Я говорю о Тал Тале. Империя держалась на нем. — Весь двор во главе с императором Аюширидарой скорбит об этой потере. Он пал в бою. — О да, скорбят! Особенно Кама! — генерал распалился еще больше. — Вот что я вам скажу, ваше величество: сообщение гонца еще ничего не значит. — Генерал, вам что-то известно о... — Мне известно только то, что он отправился к генералу Хэ, а затем мы узнали о его гибели. А также что каких-то серьезных сражений в тех местах тогда не велось, — он понизил голос и подошел ближе. — Канцлер мешал очень многим во дворце. И эти многие сейчас в ближнем круге императора. Кстати, интересно, почему Тал Тал получил приказ отправиться в войска именно генерала Хэ? Не потому ли, что он хороший приятель Камы? И еще один вопрос: вам известно, что стараниями Камы отменены все указы Тал Тала? — К сожалению, известно. — Ки сбросила маску несведущей простушки. — Как могла, я противилась этому, но император поддержал его решение. — В таком случае будьте осторожны, ваше величество, — в голосе генерала слышалась неподдельная тревога. — Эта свора ради своей выгоды готова на всё. Императрица промолчала. Чахан-Тэмур церемонно поклонился и ушел. Когда он скрылся за углом, она вполголоса приказала Хен Дан передать «двум нашим ловкачам», чтобы с наступлением часа Крысы ждали ее у дядюшки Лю.

***

— И зачем ей понадобилось его разыскивать... — задумчиво протянул Чок Хо. Прошедшие годы еще сильнее выдубили его темное безволосое лицо, высушили когда-то крепкую фигуру. В отличие от приятеля, Бан Шин-ву, казалось, не поддавался атакам времени: он оставался по-прежнему уютно кругл и улыбчив. Правда, седых волос прибавилось в пучке на темени и сделались глубже морщины в углах глаз. — Значит, беда случилась у нашей Нян, — вздохнул он, — большая беда. В одиночку не справиться. — А вдруг он и вправду помер? Говорят, от самого генерала гонец был. — Чок Хо глотнул чаю, заваренного в ожидании императрицы, и поставил чайник на жаровенку, которой предусмотрительно снабдил гостей дядюшка Лю. Чисто выскобленный стол без скатерти, несколько крепких табуретов, светильник под медным колпаком — скудное убранство комнаты точно подсказывало: разговор ожидается серьезный. — Ой, гонец — как горшок: что положили, то и несет. Ты лучше начинай думать о том, как его искать. — Бан Шин-ву тоже налил себе чаю, отпил и поморщился: — Горький, перестоялся... Ты знаешь, куда канцлер-то подался? — Чок Хо отрицательно помотал головой, — вот и я не знаю. Будем надеяться, Нян знает. При её появлении оба вскочили. Нян всегда смущалась от этого, ведь они годились ей в отцы, если не в деды. Но статус императрицы действовал на них магически, поэтому все, что ей оставалось, — торопливо поздороваться и попросить их сесть. — Мне нужно, чтобы вы разузнали кое-что об одном человеке, — начала она. Старики понимающе переглянулись, но Ки тут же разочаровала их: — Я хочу, чтобы вы собрали сведения о генерале Хэ Вэйи: откуда он, кому родня и в каких с ней отношениях. Особенно меня интересуют его дружеские связи. Мне сообщили, он приятельствует с нынешним канцлером Камой. Если это так, мне надо знать все об этом. И второе. Разузнайте о гонцах генерала: сколько их, кто они, и, главное, не появлялся ли среди них новичок в последние три месяца. — То есть вы тоже подозреваете гонца? — заговорщицки улыбнулся Бан Шин-ву. Ки пересказала ему подозрения евнуха. — Пак знает, о чем говорит, — поддакнул Чок Хо. — Ваше величество надеется, что прежний канцлер жив? Бан Шин-ву сердито пнул под столом прямолинейного друга, но Ки осталась спокойной. — Я хочу на это надеяться. Но еще больше я хочу его разыскать — живого или... Словом, действуйте, хитрецы. Я в вас верю. Насчет денег не беспокойтесь, все ваши расходы будут оплачены. На всю работу даю вам месяц, пока не выпал снег. Ну а теперь выкладывайте, что слышно за стенами Даду. — В каждой деревне ждут Будду Майтрею. От красных повязок уже в глазах рябит, — проворчал Бан Шин-ву. — Но надо признать, поборы и разорения стали реже, монголы и сэму уже не хозяйничают в домах крестьян будто на собственном подворье. — У бедноты теперь свой император, какой-то крикливый оборванец, — добавил Чок Хо, — называет себя последним из династии Сун, обещает великую смуту и скорое падение империи монголов. — Его слова вполне могут оказаться пророческими, — заметила Ки. — Во дворце уже давно нет единодушия. С тех пор как покойный император поверил клеветникам и отстранил канцлера, дела с каждым днем идут все хуже. — Полагаете, его возвращение могло бы исправить дело? — спросил Бан Шин-ву. — Он ведь тоже из монголов... — Дело не в том, из какого он племени, а в том, что он понимал, в чем состоят интересы государства. Но к чему гадать... — Ки замолчала. Не хотелось показывать свою слабость даже перед этими стариками, знавшими ее много лет. — Мне сообщили, что в Корё мои братья впали в немилость у вана Конмина. В народе что-нибудь говорят об этом? — Вам вправду хочется это знать? — замялся Чок Хо. — Мало ли что болтает всякий сброд... — Рассказывайте. Я требую. — Они злорадствуют. — Бан Шин-ву сочувственно смотрел на «свою бедную Нян», как он часто называл ее в разговорах с приятелем. — Вы для них такая же ненавистная чужачка, как и император. Никто уже не помнит, сколько добра вы сделали беднякам... Армия «красных повязок» собирает силы, чтобы штурмовать столицу. Вам лучше бежать, госпожа, пока они не окружили Даду. — Родины у меня больше нет, — она говорила точно сама с собой, — Канцлер советовал уходить в степь, но, думаю, и там меня никто не ждет. Жизнь беглеца жалка и печальна... — Но все-таки это жизнь, — заметил Бан Шин-ву. Ки покачала головой. — Это прозябание. По своей воле я не брошу Даду.

***

Перед сном Хен Дан, как обычно, пришла помочь императрице переодеться и расчесать ей волосы. В спальне между ними исчезали почти все условности: две женщины могли часами говорить обо всем, как близкие подруги. Хен сноровисто сняла с Ки многослойные тяжелые одежды, надела на нее уютный ночной халат, затем императрица села к зеркалу, предвкушая ежевечернее освобождение от горсти золотых шпилек и массивных нефритовых подвесок — почётных, но утомительных символов ее статуса. — Скажи, придворные дамы обсуждают канцлера, министров и других чиновников? — спросила она, следя за тем, как одна за другой драгоценности покидают ее прическу и в строгом порядке укладываются в особой шкатулке. — Конечно, госпожа. — И что говорят? Вот взять для примера канцлера Каму... Сделавшись императрицей, Ки быстро поняла простую истину: от слуг ничего не утаишь, и существует только два способа обеспечить их молчание — смерть и щедрость. Ки предпочитала второе и потому не скупилась на подарки и добрые слова для своей единственной придворной дамы. Хен Дан прекрасно понимала, что от нее требуется в ответ, и сделалась преданнейшей наперсницей госпожи. — О нем говорят, что он, конечно, недурен собой, но до прежнего канцлера ему далеко. Тот был просто красавчик. А как он на вас смотрел, госпожа! — Брось выдумывать... — Ничуть не выдумываю! — Хен Дан уложила последнюю шпильку, закрыла шкатулку и взяла густую щетку. — Конечно, нам полагается держать взгляд опущенным, но многие наловчились подглядывать, ведь столько интересного! — И что же ты подглядела? — Он смотрел на вас всякий раз по-разному... Чаще всего вот так... Хен приподняла брови, чуть улыбнулась — ее подвижное лицо изобразило крайнюю степень восхищения. — Да ну тебя! — рассмеялась Ки, — у него никогда и близко не было такого выражения. — Ну не такое, похожее, — согласилась Хен, — Я хочу сказать, с равнодушием он на вас никогда не смотрел. Все чаще с восхищением, а еще — печально. — Да... — Ки взглянула на себя в зеркало. Она все еще была хороша и часто ловила на себе восхищенные взгляды мужчин из окружения императора, но взгляд Тал Тала был особенным. Теперь она была в этом уверена. — Я посижу еще немного, а ты ступай... Спасибо и доброй ночи. Да, там остались сладости на столе в кабинете. Возьми всё себе. — Спасибо, госпожа! Доброй ночи! Дождавшись, пока Хен уйдет, Ки извлекла из-под подушки папку, которую передал Есенбуга. Раскрыла и — у нее вдруг задрожали руки — вытащила один из рисунков: две тонкие нежно-зеленые веточки ивы, перевязанные белой нитью. Рядом с ними изящными столбцами шли стихи. Один на Западной башне Стою, погруженный в думы. Месяц — словно на небо Кто-то крючок забросил. Страшась тишину нарушить, Не шелохнутся утуны. Там, на дворе, притаилась Тихая, ясная осень. Ножницами не обрежешь Злую тоску разлуки. Чем больше я сокрушаюсь, Тем больше смятеньем охвачен. А может, что-то другое — Причиной душевной муки, Что в самых своих глубинах Сердце давно уже прячет? Если бы кто-нибудь внимательно присмотрелся к расшитому цветным шелком кушаку, которым императрица подпоясывала свой мужской костюм, он заметил бы, что тонкий узор нарушен: не хватает белой нити. Но присматриваться было некому: Хен помалкивала, а Ки прекрасно знала, при каких обстоятельствах пострадал кушак. Она так ясно помнила тот день, как будто все случилось сегодня, а не десять лет назад.