Недосягаемость

Когда он впервые увидел ее аккуратные песочные косы, ему было шесть. Ее карие глаза ничем не отличались от сотен других, что встречались ему на жизненном пути, но именно эту безобразную радужку он запомнил лучше остальных. — Привет, я Молли! Можно я сяду тут? Ее писклявый голос не выделялся на фоне остальных детских голосов: до жути ординарный, он, однако, раздражал барабанные перепонки. В тот раз в качестве исключения Джон нехотя оторвался от учебника и хмуро оглядел нелепую девчонку, без причины светящуюся от радости: из окна на ее густую шевелюру падали жаркие лучи солнца, а на лице сияла до тошнотворного добрая улыбка. Мальчишка скривился в отвращении. Почему именно с ним? Ответ очевиден: других свободных мест в кабинете не оставалось. Однако недовольство все еще бурлило где-то в горле, истошно требуя вырваться на свободу. Тогда Джон, совсем юный и в силу возраста несдержанный, без раздумий поддался мимолетному импульсу: — Зачем спрашиваешь, дура? Или в коридоре собралась сидеть? Как сейчас Джон помнил блестящую радужку ее карих глаз. Он помнил удовлетворение, которое волнами расползалось по телу в тот день, а еще он помнил странное предчувствие, зудящее где-то на периферии сознания. Удивительно, но в том коктейле чувств не было ни единого места сожалению. В конце концов Молли отвлекла его от чтения важного параграфа, а значит вины Харриса в ее слезах не было. Она не ушла. Лишь потупила взгляд и молча поставила рюкзак на пол, прежде чем сесть на свободное место. Она ничего не ответила, не предприняла, даже не расплакалась. Девчонка проглотила обиду с такой легкостью, будто делала это уже не первую сотню раз; но у Харриса подобное не вызвало восхищения. Тот раз не стал исключением, ведь все, что он ощущал, концентрировало вокруг себя презрение. Если закрыть глаза и прокрутить в голове воспоминания о детстве, то можно отследить печальную закономерность: Джон всегда пытался оттолкнуть ее от себя, но это неизменно давало эффект ровно противоположный задуманному. Даже в тот роковой для Молли день, через жалкий час, она беззаботно щебетала Джону на ухо о новых подаренных на день рождение куклах, периодически кидая на его фигуру восхищенные взгляды. От ее визгов у Харриса болела голова, и он был готов отдать все немногое, что имел, лишь бы эта пытка прекратилась. В тот момент Джон уже знал наверняка: эту девчонку он ненавидит. Пока Джон рос, уязвимая, чувствительная и приставучая Молли всегда маячила где-то на горизонте. Она не избегала его, подобно прочим одноклассникам, на групповых проектах пыталась попасть к нему в пару, а после уроков останавливала его у крыльца, чтобы «обсудить домашнее задание». Молли была эрудирована, амбициозна и жизнерадостна, пользовалась некоторой популярностью среди сверстников, но взгляд Джона никогда не задерживался на ней достаточно долго, сколько попыток она бы не предпринимала. С какой стороны Джон бы не посмотрел, все в ней было абсолютно непримечательным. Однако, ее упорство и самопожертвование все же привели ее туда, где спустя долгие годы холода и безразличия, она наконец оказалась замеченной им.

***

Как далеко она готова зайти? По дороге обратно в город Джон пролистал несколько сотен сообщений с обсуждением фотографии Лололошки и Молли, о чем-то мило беседующих на скамейке. Сути их отношений он не знал, да и, если честно, знать не хотел. Слухи о романтической связи — полнейший бред ввиду отсутствия у Ло свободного времени; но семя сомнений посажено — Джон слишком давно живет в этом мире, чтобы не знать о переменчивой натуре человека. Он не мог злиться на Ло, но с Молли ситуация иная: эта ненормальная сталкерша намеренно пошла на контакт с синеглазым юношей, очевидно считая, что подобным образом сможет пробиться к Джону. Вот только ее ждут плохие новости: Джон никогда не собирался и уж тем более не собирается теперь к ней возвращаться. Единственное, чего она добилась своей выходкой: к накопившемуся в парне раздражению добавилась злость. Рестораны Харрис не любил. Что-то в атмосфере подобных мест не давало сконцентрироваться и настроиться на размышления. Яркие лампы раздражали чувствительный глаз, а от посторонних звуков, скопом давящих на слуховой аппарат, болела голова. Да и взгляды не в меру пытливых посетителей, реагирующих на каждый шорох словно лань на выпасе, добавляли масла в огонь. В данном случае ресторан — инструмент. Резонное «но», которое не позволит светловолосой девушке закатить сцену или возразить. А еще это сдерживающий фактор, который остановит парня от использования радикальных методов, например, рукоприкладства (и такое случалось). Тамадой сегодняшнего вечера станет Джон, но Молли предложенные конкурсы понравятся вряд ли. На подходе к заведению, парень остановился и напряженно потер шею. Жажда никотина перевешивала здравый смысл, но в карманах было пусто. Взгляд невольно пал на рослого мужичка с сигаретой в зубах, который невозмутимо разглядывал табличку о запрете курения. Джон хмыкнул и встал рядом с незнакомцем. — Сигаретки не найдется? — спросил Харрис. Мужик окинул парня изучающим взглядом и насмешливо улыбнулся. — А не рано тебе? От брошенного замечания Харрис на мгновение опешил, но тут же нахохлился и бойко парировал: — А вам паспорт показать? Вы, вроде, не кассир в круглосуточном. Однако подобная дерзость мужчину ничуть не смутила. — Да ладно, — собеседник легко пожал плечами и выудил из кармана пачку «Chapman Cherry», при этом добродушно поделившись зажигалкой, — я и сам когда-то был молодым. Чужой комментарий остался без должного внимания, а спасительный дым уже через минуту наполнил легкие. Во вкусе ощущался отголосок вишни, который отнюдь не казался навязчивым и не горчил, чем обычно грешили дешевые сигареты, фанатом коих, по несчастью, являлся Лололошка. Джон наконец расслабился, вперив расфокусированный взгляд вдаль. — Небось, на свидание к девушке пришел? — неожиданно поинтересовался мужик, который, судя по тлеющему на плоской крышке мусорной урны бычку, к приходу Джона расправлялся уже не с первой сигаретой. От новоприобретенного расслабления не осталось ни следа, и Джон мгновенно скривился в отвращении от мимолетно проскользившей по черепной коробке мысли. Он и Молли — это несовместимая смесь водорода и кислорода, приводящая к взрыву. — Не ваше дело, — буркнул Харрис, хмурясь, но незнакомец оказался привыкшим к подобным несговорчивым собеседникам. — А я вот в процессе развода. Сейчас делим имущество, видимо, скоро останусь даже без своих сапог, — улыбка мужчины спала и он задумчиво уставился в небо, подняв голову. — Так чего же адвоката не наймете? — фыркнул Джон, явно не заинтересованный в подробностях чужой истории. — Я мог бы, но зачем? В нашем разводе виноват я и только я, — мужчина пожал плечами и сделал очередную затяжку. — Из-за этого вы собираетесь остаться ни с чем? — Джон посмотрел на него как на идиота. Мужчина лишь посмеялся и потушил очередной бычок о крышку контейнера для мусора. — Я все еще люблю ее. Глупо, не так ли? Сам довел ситуацию до того, что она собрала вещи и ушла, забрав с собой сына в придачу. Мне их не хватает, жалею страшно, но исправить уже ничего не могу. Умолял ее вернуться, и не раз, да без толку. Лопнуло у нее терпение. В любом случае, если хочет, пусть забирает все, я мешать не стану. В этот раз Харрис не ответил, хотя возразить и поспорить хотелось жутко. Подобного рода самопожертвование для него казалось глупым и нецелесообразным. Нет никакого смысла в том, чтобы преследовать чувство вины за то, что уже было совершено. Сам Джон всегда придерживался принципа «жизнь не заканчивается до окоченения тела» и из всех зол неизменно выбирал жить дальше. Возможно, в контексте преследующих его кошмарных снов, столь громкие заявления звучат лицемерно, но сравнивать психологическую реакцию мозга на перенесенную травму и личный осознанный выбор — глупо. Все же, слабости имеет каждый, разница лишь в том, каким образом отдельно взятый «каждый» будет с ними справляться. — Вот, что я тебе скажу, парень: не делай поступков, о которых потом придется горько жалеть, — торжественно закончил свою непрошенную псевдофилософскую речь незнакомец. Он тяжело вздохнул и неожиданно похлопал Джона по плечу, игнорируя шокированный сей дерзостью взгляд парня. — Ну бывай, малой, что-то я тут задержался. Скоро супермаркеты закроются, а бутылка виски сама себя не купит, — мужчина невесело рассмеялся собственной шутке и, насвистывая песенку из старого фильма, медленно ушел, исчезнув за углом. Джон долго смотрел ему в след неморгающим взглядом, пока не выкинул сигарету прямо на асфальт и с остервенением не потушил окурок подошвой кроссовка, раскрошив тот на части. Глупость. Этот алкаш несет какую-то несусветную чушь. Все действия Джона до конца обдуманы и на сто процентов точны, он никогда не останется у разбитого корыта, ведь это — удел слабаков и идиотов; а Харрис умен. Более того, Джон уж точно понимает, что слушать проходимцев, готовых по собственной воле вставать на грабли — себе дороже. Учить жизни других, когда собственная разваливается на куски... какой же вздор! Тряхнув головой и избавившись от лишних мыслей, парень направился к прежней точке назначения. С тяжелым вздохом Джон шагнул за порог патетично оформленного ресторана. Выкуренная сигарета благотворно действовала на нервную систему, выступая в качестве некого отрезвляющего фактора. В обычное время Джон славился тошнотворной пунктуальностью и ценил это качество в других людях, но в этот раз намеренно пренебрег своими принципами, при этом не пошевелив и пальцем, чтобы предупредить о своем получасовом опоздании. Хотя можно ли это назвать опозданием, если обещания прийти ко времени он не давал? Впрочем, игра на чужих нервах, которая наверняка закончилась успешной попыткой оголить их до предела ожиданием неизвестного и неопределенного, — мелочь. Заприметив вдалеке знакомую макушку, Харрис не смог сдержать предвкушающую ухмылку, но тут же тряхнул головой и скрыл накатившее воодушевление за непроницаемой маской деланного безразличия. Чему он радуется? Светловолосая девушка сидела за двойным столиком у окна и в растерянности перебирала глянцевые страницы меню. Единственного взгляда хватило, чтобы прочитать сковывающее ее стан беспокойство. Неторопливым, размеренным шагом Джон направился к ней — дал себе лишнее время собраться с мыслями. Девушка была настолько погружена в собственные раздумья, что даже не заметила его приближения. Глухой хлопок по столу заставил ее вздрогнуть и от неожиданности выронить меню на стол. Шуметь более Джон не стал — не хотелось привлечь лишнее внимание к ожидающему их разговору. Расположившись на стуле, парень выжидающе уставился на знакомую. Янтарные глаза прожигали насквозь и препарировали фантомную плоть подобно острию скальпеля. Джон не выставлял эмоции на показ, но Молли знала его слишком хорошо, чтобы не распознать в леденящем равнодушии тихую ярость. Встретившись с бурей, скрытой за сияющей радужкой, девушка тотчас смутилась и сникла. Джон — садист, слишком искусно играющий на чужих нервах. Он точно знает, как нанести оппоненту критический урон, поэтому сейчас, наблюдая за напряженной фигурой Молли, он молчит, растягивая удовольствие и заставляя девушку мариноваться в жгучей смеси из непонимания и страха. Неведение — лучший способ превратить ее нервы в струны и сыграть на них финальную травмирующую симфонию. Если бы Джон хотел покричать или завалить ее оскорблениями — сделал бы это по телефону; но он хотел кровавой мести, хотел вернуть себе утраченную свободу и контроль над ситуацией. Ресторан лишь часть его шоу, необходимая ступенька для обретения стойкой платформы под ногами. Мышка сама виновата, что посмела вылезти из своей уютной норки. Никто не тянул ее за хвост и не просил бросаться в кошачьи лапы, и желание Харриса разорвать ее душу на части — естественно. Харрис хищник — территориальный, собственнический, безжалостный и решительный. Это несправедливо, но, проходясь лезвиям по ее венам, он не испытывает и толики сочувствия, ведь Молли — само олицетворение понятия никчемности, и ей пора раз и навсегда уяснить свое место в пищевой цепи. Джон давно должен был положить конец этой связи. Прежде Молли и впрямь была ему полезна, но ныне превратилась в сплошную ходячую проблему, из раза в раз разрушающую хлипкий карточный домик, который он так старательно выстраивал. Джону жизненно необходима стабильность, которой со светловолосой девушкой, как он убежден, достигнуть невозможно. — Как поживаешь, Молли? Смотрю, у тебя появилось много свободного времени, — протянул парень, облокотившись на спинку стула и ритмично постукивая пальцем по поверхности стола. Девушка едва открыла рот, чтобы ответить, но Джон не дал ей и шанса оправдаться, тут же перебив: — О нет, давай без твоих глупостей? Сейчас говорю я, хорошо? Я так понимаю, ты не торопишься, поэтому сделаем все должным образом. Джон приподнял руку, чтобы подозвать официанта. Его не волновал выбор блюда, единственное, что имело значение — высокий ценник, ведь платить он сегодня не планировал. — Я бы хотел эскалоп фуа-гра с яблочным мильфеем, теплый салат с телятиной, цитрусовый лимонад и-и... — парень на мгновение прикрыл глаза, визуализируя меню, — стейк рибай. Официант, записав заказ Джона, вопросительно взглянул на Молли, которая сжалась и нечленораздельно промямлила: — Мне просто воду... Харрис, однако, тут же перебил ее с неразличимым раздражением, сокрытым за маской заботы. — Не выставляй меня в дурном свете и закажи себе что-нибудь нормальное. Разве это вежливо, что ты будешь смотреть, как я ем? Молли вынужденно сдалась. Она могла перечить Джону только в те редкие моменты, когда тот сам был подбит внешними жизненными обстоятельствами. У нее попросту не доставало необходимого для этого внутреннего стержня, ведь тот уже давно оказался стерт в порошок Джоном и, как ни странно, ее родителями. Те были крайне авторитарными фигурами, привившими дочери нездоровое понимание привязанности — Харрис об этом знал. Потратив время на заказ салата с мраморной говядиной и рукколой и стейка филе-миньон, Молли дождалась, пока официант уйдет и внезапно выпалила: — Я сделала что-то не так? Ведь... ничего плохого не произошло, верно? Джон застыл. Она спросила это всерьез? Черт, эта девчонка еще глупее, чем он себе ее представлял. С другой стороны... Молли уже давненько окончила школу, вряд ли она до сих пор состоит в чатах, по которым гуляет та злосчастная фотография. Пусть это и не оправдывает ее наивной убежденности в том, что он ничего не узнает. Сдержав смешок, парень наконец начал свое «представление». — Ну что ты, конечно же ты не сделала ничего плохого. Давно не виделись, вот я и решил организовать такую... встречу. Молли растерялась. Она отчетливо улавливала подвох, но не понимала с какой стороны ждать удар. Если Джон всего лишь хотел увидеться, то почему он в ярости? Почему он смотрит на нее так, будто она плюнула ему в утренний кофе? И не в один кофе, а, скорее, в целую сотню! — Ты хотел... встретиться? — недоверчиво переспросила девушка, ощущая себя невероятно глупо после проведенного на взводе получаса, предвещая будущую казнь через повешение. К сожалению, дружба с Джоном предполагала некоторые нюансы, такие как необходимость угадывать его настроение по особенным жестам или незначительным изменениям в тоне голоса. Эти навыки часто спасали девушку от ненужных оскорблений в школьные годы, но в последнее время начали давать брешь в и без того хлипкой защитной оболочке. — Конечно! Мы ведь такие хорошие знакомые. Может, я даже соскучился, — Джон наконец улыбнулся, но неискренне, с очевидной насмешкой, что заставило девушку содрогнуться. Молли не понимала, как себя чувствовать, Джон подавал смешанные сигналы: сам он говорил одно, но язык его тела демонстрировал нечто совершенно иное. — Ты так и не ответила, Молли. Как поживаешь, что нового? Хобби, учеба... знакомые? — последнее слово Харрис буквально выплюнул. Молли сразу же уловила намек и начала судорожно копаться в памяти. Она определенно сделала что-то не так, но что? Что заставило Джона, обычно сдержанного и безразличного, плеваться огнем? Вскоре принесли еду, а Джон по-прежнему молчал, лениво ковыряясь вилкой в своем стейке, — давал девушке время на размышления. Молли не стремилась начинать разговор первой, она паниковала, не в состоянии найти хотя бы единую зацепку. Мысли рассыпались в беспорядке, образовывая хаос, пока она наконец не поняла, в чем суть. Это осознание ударило по голове молотом. За годы дружбы с Харрисом, Молли узнала о нем многое. Одна из этих вещей — он ярый собственник. В прошлом он отвадил от нее много потенциальных друзей: иногда хороших, иногда плохих — ей пришлось смириться с этим, ведь Джон не принимает точек зрения, отличных от его собственной. Молли отодвинули на задний план — это стало очевидно уже давно. И раз уж причина злости Джона касается отвергнутой ее, то, вероятно, дело в ревности. Но к кому? Или... кого? Наверняка дело в том лучезарном юноше, с которым Молли сегодня встретилась. В реалиях общения с Джоном такой расклад звучит наиболее правдоподобно. Девушка связалась с Лололошкой, чтобы поинтересоваться нынешней жизнью Харриса, ведь тот напрочь игнорировал ее в социальных сетях, а на звонки не отвечал, мгновенно сбрасывая. Но... Джон настолько злится именно из-за этого? — Не понимаю, — на выдохе призналась она, уткнувшись взглядом в тарелку. — Не понимаешь? — неудовлетворенно хмыкнул Джон. — Не понимаю, — повторила девушка. — Хорошо, попробую объяснить это самым простым языком, каким только смогу. По тону голоса Джона Молли сразу поняла, что язык будет не самым простым. — Молли, моя милая, — взгляд Харриса оставался непроницательным, а губы по-прежнему тянулись в обманчивой ухмылке, — ты даже не представляешь, как мне надоела твоя навязчивость. Выражение лица девушки помрачнело на потеху садистскому эго Джона. Он всегда знал, куда надавить, чтобы оставить самые глубокие шрамы. Сдерживая внутренний трепет от ощущения полного контроля над ситуацией, парень положил кусок мяса себе в рот и медленно прожевал, внимательно наблюдая за стыдливым подрагиванием чужих ресниц. — Бегаешь за мной следом, словно щенок, выброшенный на трассу. Ты действительно думаешь, что твоя преданность делает тебя особенной? Тишина. Напряженная и тоскливая. Девушка никогда не умела защищать себя в разговоре с ним, но сейчас ее молчание начинало раздражать. — Отвечай, идиотка, — оскорбление резко контрастировало с пропитанным ядовитым спокойствием голосом, что заставило Молли вздрогнуть. Оскорбления Джона били по самолюбию особенно сильно, ведь произносились с неизменной непринужденной улыбкой. — Что ты хочешь услышать, Джон? — дрожащий голос выдавал ее огорчение с потрохами. Страх, боль, разочарование — вот чего добивался Джон. Нездоровое удовольствие медом расползлось по пропитанной чернильной жидкостью душе, убивая собой гнев и любые остатки сомнений. Прежняя напряженная нервозность сменилась экзальтацией. — Ты действительно считаешь себя особенной, Молли? — Джон уже в открытую скалился и произносил каждое предложение с напыщенной жалостливой снисходительностью. — Ты ведь жалкая. Твоя жизнь состоит из попыток добиться моего внимания, и даже это у тебя выходит из рук вон плохо. А знаешь почему? — Почему? — с трудом, еле шевеля онемевшими губами, спросила она. Воздух вокруг них сгущался, дышать становилось все тяжелее, но, кажется, для Харриса это было не больше, чем игрой. Хотя... Джон опасно сощурил глаза и, положив вилку на стол, придвинулся ближе. — Потому что ты, Молли, — парень бескультурно ткнул пальцем ей в грудь, перевалившись через стол, — изначально была лишь мимолетным увлечением. Бездушной куколкой с выколотыми глазами, которой я по эгоистичной прихоти оторвал конечности, — Джон вновь откинулся на стуле. — Я могу делать с тобой все, что пожелаю, а ты никогда не посмеешь и слово поперек вставить, потому что боишься меня. Но еще больше ты боишься одиночества. Ты словно бесхозная голодная дворняжка, которая бросится лизать ладони любому, кто подберет ее с дороги, — Джон рассмеялся, но в его смехе не было радости. Он развел руки, дескать, сама виновата, и продолжил: — Можешь лить слезы и упрекать меня в жестокости, но как только я позвоню, ты вновь будешь восторженно вилять хвостом. Девушка зажмурила глаза и смахнула тыльной стороной ладони выступившие слезы. Чужие слова иглами вонзались в самое сердце, а сдерживать позыв беспомощно разрыдаться становилось с каждой минутой все труднее. — В тебе нет ни красоты, ни прока. Рассчитывать на свою никчемную самоотдачу — наивно. Рьяно рвешься удержать меня рядом, терпишь любые нападки, трусливо глотаешь каждое обидное слово, и ради чего? Действительно считаешь, что это делает тебя достойной меня? Правильный ответ — нет. Это лишь выставляет тебя ничтожной пародией на человека. Это жалко... — Хватит! Почему ты говоришь мне это после всего, что между нами было? Ты же знаешь... прекрасно знаешь, что я делаю все это не из желания выслужиться перед тобой, а потому что... потому что я люблю тебя, — с отчаянием проговорила Молли. К последнему слову ее голос сорвался, а по пунцовой от внутреннего напряжения щеке скатилась единственная слеза, которую девушка попыталась скрыть, но безуспешно. На лице Джона появилась гримаса ликования и Молли в очередной раз почувствовала себя сокрушенной. Душевная боль медленно перетекала в физическую, сердце стучало неестественно быстро, словно в преддверии сердечного приступа, а во рту скапливалась горечь. У нее не было иного выбора кроме как продолжать слушать слова, вбивающие сотый осиновый кол в ее грудь. — Любовь? — Джон показательно усмехнулся. — Молли, Молли, Молли... Моя милая девочка, хочешь поделюсь с тобой тайной? Только слушай внимательно, а то твой слабенький мозг итак перегружен информацией: ты не любишь меня, Молли. Ты от меня зависима. И знаешь, что самое забавное? Твоя зависимость мне отвратна, — Джон провел пальцем по краю стакана, а его речь стала более интенсивной и пылкой. — С самого начала, ровно с того момента, как я встретил тебя впервые, ты была мне противна. Мне было противно твое смазливое личико, аккуратные косы и твой громкий высокий голосок. А теперь осознай, что ты, идиотка, потратила ценные годы своей недолгосрочной жизни, годы, которые могла бы провести счастливо, на бессмысленные усилия. У тебя не было ни единого шанса заполучить мою любовь, но из собственной глупости ты упустила столько возможностей... Просто задумайся об этом: собственная наивность привела тебя сюда, Молли, в будущее, где твое существование ничтожно, а перспектив на что-то хорошее просто не осталось. Джон закончил свою речь, сделав глоток цитрусового лимонада, и вновь расплылся в непринужденной дежурной улыбке. Он встал со своего места, поправил волосы, зачесав их назад, а потом в последний раз окинул девушку взглядом: та выглядела разбитой. Он знал, что стоит ему выйти из помещения и она тотчас разрыдается. — Так ответь же мне на главный вопрос: ты считаешь себя особенной, Молли? — спокойно спросил Джон, добавляя последние ноты в созданную им композицию. — Нет, — промямлила она, — не считаю. Девушка опустила голову, пытаясь контролировать дрожь в голосе. Ее кулаки были сжаты до такой степени, что кожа ладоней побелела. Джон кивнул, удовлетворенный кратким ответом. Он подошел ближе и наклонился, шепотом произнося слова, которые должна была услышать только она: — Тогда веди себя подобающе. Не лезь в мою личную жизнь, и не прикасайся к моему кругу общения, а самое главное: больше никогда даже не смотри в его сторону. Если будешь паинькой и перестанешь пытаться прыгать выше головы, то тебе не придется выслушивать подобный монолог вновь. Запомни одну истину, Молли: никто кроме тебя самой не виноват в том, что ты зарвавшаяся идиотка.

***

Страх. Животный и необъяснимый страх. Легкие горят от напряжения, глубоко вдохнуть не получается. Кровь гулко ударяется в виски, а кожу на шее отвратительно жжет. Голова кружится, мир ощущается как-то неправильно и приглушенно, тело пробивает озноб. Джону не свойственен страх, но это ложь. Джон человек, такой же как и миллиарды других. Он боится, он дрожит, он задыхается, давится собственной слюной и отчаянно хватается за чье-то предплечье, пока где-то над ухом слышатся неразборчивые слова утешения. Ее голос, звонкий, уверенный и заботливый с трудом, но пробивается сквозь пелену его состояния. — Это пройдет, это обязательно пройдет, — ласково вторит девушка, прижимая его к своей груди. И Джону хочется ей верить. Он жмется к ней так, как не позволял себе ни к кому, и тревога постепенно стихает. Комната больше не вращается, стены и потолок не сливаются в одно целое. Запах ее волос, свежий и знакомый, успешно удерживает его на грани с реальностью. — Нужно дышать медленно, пожалуйста, повторяй за мной, Джон, — взмаливается она, и Харрис действительно повторяет. — Вот так... Ты молодец, Джон, ты хорошо справляешься с этим. Наконец, дыхание становится ровнее, грудь перестает сжиматься. Сердце все еще быстро стучит в груди, но теперь Джон может различить отдельные звуки. Голос Молли больше не звенит в ушах белым шумом. Панические атаки — не обыденность. Но Молли каждый раз с необычайной легкостью избавляет его от накрывающей симптоматики. Джон ненавидит жалость, но справляться с нарастающим беспокойством с каждым днем становилось все труднее, поэтому он утыкался носом ей в плечо, пока девушка ободряюще поглаживала его по спине. Это пройдет, это обязательно пройдет... А когда потребность в кислороде перестанет зудеть в легких, он снова позаботится о своей независимости.

***

Он сделал то, что сделать должен был. Справедливости не существует, а правило «око за око, зуб за зуб» — пережиток прошлого, отголосок первобытных мононорм. Однако... все же, есть что-то захватывающее дух в том, чтобы нанести виновнику его переживаний травму, соразмерную испытанному Джоном разочарованию. Но почему тогда его тошнит? Швырнув очередную банку из-под энергетика в стену, Харрис шикает от грохота и притихает. Распахнутая кухонная дверь открывает обзор на неосвещенный коридор, переливающийся смазанными тенями, схожими с чернильными кляксами, по случайности оставленными на тетрадных листах. Они усердно играют с его воображением, извиваются, так и норовя тотчас ожить и схватить его своими липкими лапами, сожрать заживо и сникнуть. Временами парню кажется, будто Пустота настойчиво стучит откуда-то из глубин коридора. Она словно шепчет, что вот-вот Джон в последний раз услышит приглушенный хлопок закрывающегося гроба, но на этот раз своего собственного. Тогда Джон окончательно погрязнет в чернильной жидкости, которая за считанные мгновения заполнит его легкие. На этот раз выкарабкаться он не успеет. Но Джон одергивает себя. В темноте ничего нет, а образы, что мерещатся ему в коридоре, — фантасмагория. Монстры под кроватью — байка из детских книжек, а Пустота не сможет добраться до него на яву, ведь сама Пустота есть олицетворение ада, воссозданного из пепла детских воспоминаний. Она давно захоронена рядом с рукотворной куклой, оставленной около Сашиного надгробия. Мертвые с живыми не связываются. Удел погребенных на два метра под землей — безмолвие. Облокотившись виском о стену, Джон с трудом сдерживает желание приложиться к шершавой поверхности со всей силой. Быть может, хоть это смогло бы избавить его от обсессий? О, Время, как же Джон вымотан... — Просто уходи, — уподобившись коту, жалобно шипит Джон, уже не различая, обращается он к себе или к навязчивым мыслям, зудящим под черепной коробкой, — невыносимо... Не удержавшись, парень откидывается на спинку стула и, тоскливо вперившись в потолок взглядом, рассматривает посыпавшуюся побелку. Квартира разваливается на части подобно ему самому. От головной боли в ушах звенит. Когда дисплей смартфона загорается и озаряет кухню ярким светом, Джон предательски вздрагивает. Пальцы тянутся к гаджету машинально, и уже через мгновение перед глазами расплывается знакомый диалог в мессенджере. На обоях красуется очаровательно улыбающийся юноша с пронзительными иссиня-черными глазами, а в полупрозрачном облачке виднеется новое сообщение. С трудом фокусируя взгляд, Харрис в очередной раз напоминает себе дышать. от: курочка «Джон Дейви Харрис, через полчаса вас ожидают в кровати в моих жарких объятиях» Джон едва заметно приподнимает уголки губ. Несмотря на открытое окно, осенний ветер больше не беспокоит парня, ведь по телу вновь лавой растекаются странные чувства. Лололошка делает с ним нечто странное...

от: вы

«я не приду.»

В этот раз с ответом Харрис не медлит. Зарыться носом в мягкие шатеновые волосы и прижаться телом к чужой размеренно вздымающейся груди — блажь, привилегия, доставшаяся парню случайно. И Джон, искренне боясь потерять эту привилегию, не хочет представать перед Лололошкой в таком жалком виде. Его ценность — стойкость, острый ум и хладнокровие. Пока он, уязвимый и уставший, дрожит, словно осиновый лист, и мечется напуганным взглядом по углам, ему нечего предложить другу. от: курочка «Что-то случилось?» Внезапный вопрос обескураживает, и Джон искренне недоумевает: неужто где-то прокололся? Может в его фасаде давно появились внушительные трещины, а он и не заметил? Джон молчит — впервые за долгое время действительно не знает, что сказать. Заминка не остается незамеченной и следующее сообщение выбивает последний воздух из легких. Джон начинает задыхаться. от: курочка «Если планируешь не спать всю ночь, а потом целый день имитировать бюджетный косплей на зомби, то, пожалуйста, хотя бы делай это под присмотром. Я действительно переживаю, что рано или поздно от недосыпа и неосторожности ты расшибешь себе лоб в ванной или что-нибудь еще... а ведь я даже точного адреса не знаю, чтобы вызвать тебе скорую» Какой же идиот... Ло невероятно раздражающий человек. Слишком прямолинейный, слишком внимательный, слишком заботливый... В нем неприлично много уникальных «слишком». По общепринятым стандартам Лололошка — пример идеального человека: прекрасная физическая форма, примечательные внешние данные, чуткая натура, легкий характер и неплохой умственный потенциал. Вот только размышления об его «идеальности» неизменно наталкивают на резонный вопрос: почему такой, как он, связался с таким, как Джон? Джон, который нестабилен и сложен во всех смыслах. Джон, которого сторонятся люди из-за его дурного характера. Джон, который из-за своей асоциальности вечно ходит по краю. Разумеется, всегда остается шанс, что Ло — скрытый мазохист, раз он, имея все, выбирает самый тернистый путь. Но на деле все намного проще и никакого сакрального смысла нет и в помине: Лололошка не знает о нем ничего. Для Лололошки Джон не какой-нибудь сложный фрактал, а всего лишь куб — шесть граней, двенадцать ребер. Ничего лишнего. Для него Джон прост, а нестабильность и приступы агрессии находятся вне поля видимости. Скрывать свои слабости — необходимость, привычка, возникшая в рамках адаптивного механизма. Это выбранный парнем способ справляться с раздражающим несовершенством человеческого рода. Если показать, где болит, то рано или поздно туда ударят, поэтому Джон, наученный горьким опытом, перестал рассказывать о себе. К сожалению, прошлого не воротишь, и, помимо самого Джона, подробности его мрачного прошлого по-прежнему тлеют в памяти двух человек, но Ло в их перечень не войдет никогда. По крайней мере Джон на это надеется. А еще он надеется, что те двое когда-нибудь заработают амнезию. В таком случае парень уверует в Бога. Доверие — это риск, и Джон совершенно не готов идти на эту небезопасную авантюру. Харрис не любит говорить о чувствах, ведь чувства — проявление слабости, а слабым Харрису быть нельзя. Ему проще запереться в четырех стенах своей съемной квартиры, зализать раны, дождаться, пока тревога стихнет, а после вновь выйти в свет, надев привычную маску. Притворство и сокрытие слабости — механизм выживания, квинтэссенция его личности. Он нуждается во внешней видимости непоколебимости и неуязвимости, которую так старательно оберегает. Джон с ранних лет привык справляться с трудностями самостоятельно. Попытки Лололошки разделить с ним эту ношу выглядят странно и неуместно. Его неоправданное участие заставляет сердце биться чаще, а легкие — судорожно сжиматься. Вопреки рефлекторному желанию, оттолкнуть Лололошку не получается. Стоило этим синим глазам посмотреть на него, Джон начинал мысленно таять: любые злые колкости со скоростью Соника пропадали с кончика языка. С подобной проблемой парень прежде не сталкивался. Он гордился своей способностью говорить все, что вздумается, и не изводить себя муками совести. Но теперь... Возможно, он не такой уж неуязвимый, каким хотел бы быть. Тоска стискивает грудную клетку словно невидимый гидравлический пресс. Джон ненавидит оставаться в полной темноте на кухне, где единственный источник звука — едва слышимый гул холодильника. Монотонная вибрация заполняет пространство, но не может заглушить тягостные мысли, сверлящие сознание. Сейчас, когда парень совершенно один, страх и тревожное напряжение душили его. Прежде он избегал этих чувств, списывая их на проявление слабости. Однако всю жизнь балансируя на грани, невозможно постоянно убегать от реальности. Рано или поздно она настигнет тебя. Раньше Джон сам шел навстречу неприятностям, вымещая злость на окружающих и цинично улыбаясь в ответ на чужое презрение. Тогда было проще справляться с суровой действительностью — каждая секунда была посвящена выживанию, и силы на притворство тратились минимально. Но теперь все иначе: он повзрослел, стал умнее, расчетливее и... уязвимее. Загоревшийся дисплей вновь оповестил о пришедшем сообщении и Харрис, тяжко вздохнув, нехотя открыл мессенджер. от: курочка «Не знаю, о чем ты думаешь, но, пожалуйста, помни, что я на твоей стороне. Если тебя что-то гложет, ты всегда можешь прийти ко мне. Нам необязательно обсуждать это, если тебе некомфортно, мы все еще можем тусоваться как обычно» В очередной раз парень не может придумать ответ. Кажется, его красноречие осталось в ресторане. Черт... Теперь в голову лезут совершенно нелепые мысли. А был ли его поступок правильным? Джон всегда считал себя самодостаточным и рассудительным, но стоило ему столкнуться с малейшей провокацией, как он тут же потерял контроль над своими эмоциями, уподобившись быку на корриде. Так кто же в таком случае хуже: наивная Молли или импульсивный он? Инфантилизм — ее черта, он обязан быть выше детских установок, должен действовать хладнокровно и обдуманно. Вместо этого он безрассудно бросается вперед, обжигая себе руки. Джон разочарованно стонет, ударяет себя пястью по лбу и тянется к тетради, лежащей на краю кухонного стола. Строки льются на бумагу сами собой, выуживая из сердца самые сокровенные мысли. Сбежать — решение простое, И разум тоже все вторит: «Страданий будет больше втрое, От близости всегда тошнит». Но сердце, кровью обливаясь, Дрожит и жалобно скулит. К нему тянуться, задыхаясь, Оно с отчаянием велит. Непостоянство давит кисти, Противоречий целый лист. А мысли как вино игристы, Пред Ним Герой не атеист. Но поддаваться чувствам мерзко, От уважения ни следа... Ведет себя всегда он дерзко, Но точно право «никогда»? Герой привык не к зову сердца, Он разум слушать предпочел. А сердце бьется в ритме скерцо, И чувства все же не отмел? Он поступал хоть раз разумно? Иль все ж Герой не так хорош? От мыслей в голове так шумно... И разве слов цена лишь грош? И если слушает он сердце, То почему нельзя к Нему? В душе нет места поселенцу... Но сопротивление ни к чему. Сбежать — решение простое, Но сердце все еще вторит: «Предчувствие забудь дурное, Хоть страх иначе говорит...» К черту Лололошку. Размышления о чувствах и принципах ни к чему не приводят. Джону нужны действия, но на продуманный план уже не хватает сил... Плевать. Если обе дороги предполагают потери, Джон пойдет по пути наименьшего сопротивления.

от: вы

«я приду.»