Black Butler: Book of the eternal death

— Может, мы не будем делать то, на что конкретно у меня нет указа? — где-то совсем рядом раздался голос Коллинза. Звучал он спокойно, но казался наполненным некоторым волнением. Едва ли пару минут назад он согласился оказать услугу своему давнему товарищу, а теперь, будто одумавшись, начал сомневаться. — А как же Шип? Тебе не будет жалко, если мисс Нокс погибнет от него? — Билл, это незаконно! И я тебе как врач говорю: убивает не сам Шип. Он как паразит в насекомых или мелких животных: подчиняет жертву, питается её жизне… — Мне плевать, что конкретно и как убивает, — Т. Спирс же, в свою очередь, говорил холодно, расчетливо и в какой-то мере даже раздражëнно. — Ты же не хочешь, чтобы кто-то по твоей вине умер? — А с чего вдруг по моей вине? — С моих слов. — Каков козёл. Ты же прекрасно знаешь, что она — проблемный клиент. Что же, мне её постоянно выслеживать и насильно пихать в изолятор? — Это уже мои заботы. — Я же сказал тебе, одно дело удалять всю посмертную память у новоприбывшего и не бояться сделать из него овоща. Совсем другое — копаться в смешавшихся воспоминаниях и отсюда, и оттуда, если они действительно начали у неё проступать. Это как… как, не знаю… Как сравнить целый мешок чистого пшена с огромным, мать его, элеватором разнобоя, из которого тебе нужно достать одно конкретное зёрнышко. И тут дело не в том, что я не хочу копаться во всём этом, а в том, — он прервался и сделал пару глотков спирта из бутылки в своих руках. — А в том, что это просто невозможно. Даже наши передовые технологии не дают таких результатов! — Ни на секунду в этом не сомневаюсь. Но не то чтобы у тебя сейчас был выбор. — Конечно! А знаешь, почему? Потому что самоубийц с вердиктом стирания всей прижизненной памяти у нас меньше, чем жемчужин в короне Британской Империи, и то восемьдесят процентов из них вполне мирно реагируют, десять дохнут как козлята новорожденные, но там больше просто от ранений… и пять — вон, Ребекка твоя. Вот такой же паренёк в году семнадцатом, вроде, был. Джереми, как сейчас помню. Там всё плачевно закончилось… — У тебя ещё будет время застать улучшения, — перебил его снова Т. Спирс и тут же сделал паузу. — И испытать их на им подобных. — Я не об этом! Мы никогда не сможем с ними нормально работать! Вообще с беспамятными, я имею в виду. Это противоестественно даже для нас. Вспомни Алана. Он даже не был из числа этих, но так сильно хватался за прошлое, что наделал нам много проблем. Думаешь, мы из него эту плёнку не вили, даже когда он уже полноправно работал? Вили! Причём, по твоей же указке, чёрт бы вас обоих побрал. И что, это что-то дало? Тебе девочку-то не жалко? Брат её отсюда ушёл беззаботным и счастливым, потому что сам, понимаешь? Сам! Был открыт нам. А её мы замучили за тот год чуть ли не как крысу лабораторную, и ты прекрасно знаешь почему! Потому что она проклята! Ты думаешь, мне легко оставаться врачом после этого? Или Рейвену, которому начальство хуёв в панамку напихало, когда она начала во время обучения беспорядки наводить, хотя вот он-то уж точно был против этой затеи? Зачем её вообще в Потустороннее приволокли? Сразу было ясно, что с контрактором будут огромные проблемы, будто вам одного такого примера всего-то семидесятилетней давности не хватило! — Ты прекрасно знаешь, где я был в тот момент. — Знаю я! И вижу, что тебя вообще никак не трогают мои слова, а я там был, между прочим! Мы вокруг него так с бубном натанцевались! Даже твой наставник мимо пройти не смог. Сказал, что если не остановимся, он разнесет "нашу шаражку"… или как там было… — Халабуду, — с некоторой ностальгией поправил его жнец. — Да всё равно! Факт того, что он нам здесь угрожал, остаётся фактом. Собственно, что у нас потом случилось? — Вряд ли он решил поднять восстание только из-за этого. — Насрать мне на его поводы! Значит, это было последней каплей. Мы все, Билл, все видим и знаем, что здесь с каждым годом всё становится только хуже и хуже. Да что там видим… участвуем в этом! А он уж и подавно всё понимал. И если бы его не подставили его же товарищи, мы сейчас уж точно жили бы лучше. Как минимум, не пытали своих же. — Не напрашивайся на проблемы из-за политических взглядов. Мы разговаривали о мисс Нокс. — Да ну тебя к чёртовой матери. Хочешь ещё про неё поговорить? Послушать мои мысли, с которыми нахрен никто не считается? Ну так давай! Я с самого начала говорил, что вы забрали её у привязанного к ней контрактом демона. И нарушили за неë условия их сделки. Прямо как нашего нулевого пациента Джереми! Иными словами, превратили Нокс в бомбу замедленного действия, которую ПСО с твоей подачи услужливо принесли нам всем под нос. Т. Спирс цокнул: — Нужно было просто убить его. — Нужно было не трогать то, что вам по праву не принадлежало, бестолочи. Часто вы отнимаете души из красного грифа? Ага, по статистике аж в двух из десяти случаев! Я узнавал! То-то же. Ставлю косарь фунтов, что как только ты убьешь его и вернешься сюда, твоя мисс Нокс отъедет следом. — С чего вдруг? На ней даже метки нет. — Ты что, дурак, что ли? Метки исчезают только при смерти демона или выполнении контракта. В нашем случае она осталась на её мёртвом искалеченном теле. — Тогда почему она не передалась физическому воплощению? — Потому что… Да я ебу, что ли? Т. Спирс, ты меня задолбал, мы на допросе? — И в итоге ты предлагаешь просто наслаждаться, как она медленно умирает? — будто пропустив вопрос мимо ушей, продолжил Уильям. За его словами, тем временем, послышался щелчок зажигалки. — Или что там было с твоим первым подопытным? — Ох, что было?! Дак вы его и убили, как только его начало мотать в одержимости! Всего-то, да? Я, Билл, ничего не предлагаю. И не будет она медленно умирать, хотя бы из-за того же проклятья. Уж не знаю, на что она обречена из-за нарушения контракта, но будет лучше её просто оставить и последить за состоянием, не действуя на нервы. Я просто хочу, чтобы перед моими глазами не мучились. Поэтому и выбрал путь врача! А вы только и делаете, что каких-то бедолаг притаскиваете и заставляете творить с ними всякую дичь. И перестань курить! Это всё ещё операционная, чтоб тебя. — Кажется, ты был крайне наивен, думая, что медицина — это божий промысел. И указы здесь раздаю я. — Пока не будет официального постановления от ПСО… — Мне за ним прямо сейчас сходить? Думаешь, составит проблем? — Боже, — голос Коллинза сорвался, дрогнув под давлением, и сделался очень безынициативным. — Да кто тебя только обидел так… Знаешь что? Иногда ты пугаешь меня своим бесчувствием. Оно даже для жнеца слишком сильное. Хотя бы однажды подумай о других, прежде чем открыть свой рот и вывалить оттуда очередную человеконенавистническую хуйню. — Послушай, я… — он запнулся, заминка дала возможность продолжительно затянуться, отчего пауза удлинилась. — Думай что хочешь, но я переживаю за Нокс больше, чем ты можешь себе представить. Я ответственен за неё и морально, и документально. И всё, чего я хочу — это спасти её от возможной смерти. — Да, и поэтому ты хочешь, чтобы я сейчас выкорчевал из неё лишние воспоминания, чтобы потом они с ещё большими мучениями вернулись к ней. — Так сделай свою работу без ошибок, и они не вернутся! Уже не раз ПСО доказывали, что возвращающиеся воспоминания — это ваша ответственность. А удалишь ты что-то посмертное или нет — меня не волнует. Так будет даже лучше. Мы же можем на них взглянуть..? — Это противоправно! — А твоё толкание опиатов и подсаживание на них как новичков, так и опытных жнецов, которые при любой царапине тут же бегут за новой дозой, это не противоправно? Кажется, у юристов даже найдется удобная статья для тебя. Да и Джулия… — Не трогай мою жену! — …уже который раз оставляет души на сожрание демонам, отчего весь Седьмой Отдел знатно просел по показателям. На операционную опустилась тишина, которую разрушил совсем уж разочарованный и при том опьяневший голос дока. — Какая же ты сволочь, опустился до угроз. Тебе самому-то не противно от себя? — Я пришлю тебе ответ с Эммой. — Сукин сын ты, Т. Спирс, вот кто ты. Пошли! Нужно попросить Фрэнсиса свалить куда-нибудь. — И Люси. — …всё равно это не поможет, я уверен. — Если ты будешь настроен на работу так негативно с самого начала, то наделаешь ошибок. Поэтому кончай ныть и принимайся за подготовку. Мужские голоса исчезли за дверями во внутреннюю часть медотсека. На сквозную комнату операционной опустилась умиротворяющая тишина. Единственным сейчас, что едва ли перекрывало её, было гудящее потрескивание ярко горящего светильника, напоминающего собой распустившийся цветок. Всеми своими округлыми лепестками он был направлен на лежащую на хирургическом столе девушку. Тонкое полотно ткани едва заметно вздымалось и опадало вслед за её медленным дыханием, прикрывало израненное тело. Лицо Ребекки было неподвижным, будто выструганным из белого мрамора. Всё ещё перепачканные в крови спутанные рыжие волосы обрамляли её голову подобно неровному нимбу. В целом выглядела она сейчас, с учётом подсвеченной лампой кожи, как-то благословенно, даже несмотря на недопустимые для ангелов некоторые внешние изъяны, раны и далёкое от святых мировоззрение. Как если бы за написание иконы взялся художник-импрессионист. За плотно прикрытыми веками с различимыми тонкими ниточками сосудов началось движение, точно Ребекка, выиграв войну с бездной неизвестности за собственное сознание, продолжила просто спать и видеть сны. Но ещё погодя глаза её неожиданно раскрылись, безболезненно уставившись в ослепляющий свет сверху, отражавшийся от светящихся ярко-зелёных зрачков. Она дергано поднялась и, будто под гипнозом, либо же услышав о своей будущей участи, попыталась покинуть место проведения операции, хаотично ощупывая всё, что подворачивалось под руки, словно не видела даже с поднятыми веками, а бело-зелëные переливающиеся хрусталики глаз были ничем иным как странного вида катарактой, а не отличительным признаком заражения демонической кровью. Она, продолжая слепо щупать окружение, вдруг дотронулась шеи, покрытой не одним слоем бинтов. Лицо её приобрело оттенок печали, даже уныния. Казалось, она вот-вот начнёт плакать, что не вязалось с общей картиной её внезапного пробуждения и поведения. Да и с абсолютно безучастным взглядом тоже не вязалось. Опустившись дальше, она наткнулась на ещё одну перевязку, уперлась в обнажённую грудь, прошлась ниже по едва выпирающим рёбрам, натыкаясь на обработанные ранения, дотронулась живота. Затем убрала руки от собственного тела, схватила тонкую ткань "покрывала" и обернула ею себя, прикрывая нежелательно оголенные места. Неумело свесив со стола ноги, она ещё несколько раз помотала ими в воздухе, пытаясь нащупать твёрдую землю, точно знала, что она обязательно должна здесь быть. Но не получив никакого результата, спрыгнула навстречу неизвестности и ожидаемо упала, ведь раненые конечности плохо двигались и были ослаблены. Руки же слушались хозяйку куда лучше, поэтому ими она и стала оперировать, неестественно выгибая их в поисках опоры. На полу рядом были найдены какие-то разбитые склянки с лужицами жидкостей под ними — дело рук Т. Спирса, который скинул их со стола, чтобы освободить место, сразу после того, как он прибыл сюда. Ребекка напоролась на одну из них и, поняв, что порезалась, злобно ощерилась в безуспешной попытке всмотреться невидящим взором в своё ранение. Одна из немногочисленных целых колбочек, которой удалось не раскрошиться при встрече с полом тут же оказалась в её цепких пальцах. Почувствовав, как силы покидают тело, а двигаться становится все сложнее, девушка, кажется, разозлилась ещё пуще, отчего стеклянная тара незамедлительно полетела в сторону. Ещё одна попытка встать с треском провалилась, когда, схватившись для равновесия за стеллаж, Ребекка почувствовала острую боль в задетых стеклом ещё в поместье ногах и полетела обратно вниз. За ней на кафельный пол посыпались пустые пробирки, склянки с антисептиком, комплект инструментов, стерильная железная коробка с заранее нарезанной ватой и ещё что-то столь же звонкое. Энергия, как и резко подскочивший в её крови адреналин, покинули девичье тело, и она осталась бездыханно лежать на холодной плитке, обсыпанная сверху медицинской утварью. На грохот тут же отреагировали, задняя дверь раскрылась, и на пороге оказались Т. Спирс и Коллинз. — Господи! — док нервно обхватил горловину собственной рубашки в попытке ослабить её давление на шею. Здесь было накурено, воздух отяжелел ещё с момента операции, а вентиляция, казалось, совсем перестала справляться. — Да она же была без, мать его, сознания! — Не верещи мне на ухо, — раздражённо отмахнулся от него жнец. Он вытащил из кобуры сложенный секатор и, медленно похрустывая стеклом под подошвой, направился к раненной. — Зачем ты достал оружие? — затаив дыхание от нависшей напряжённой обстановки и не решаясь подойти ближе, док продолжил стоять в дверях. Верно подумал, что шевельнись сейчас раненная, "свой" же мигом заколет её у него на глазах. А он и сделать-то толком ничего не сможет. Ведь боец из него был совсем никакой. По ногам прошла дрожь, хотя за всю свою карьеру он насмотрелся достаточно, и мужчина опёрся о деревянный косяк. — Спроси что полегче, — Т. Спирс легонько пихнул её носком ботинка и, не дождавшись реакции, развернул лицом кверху. Без направленного освещения оно уже не было столь белоснежным и чуть ли не светящимся, а кожу во время падения естественным образом успели задеть куски разлетевшегося стекла, и сейчас из крохотных порезов, в силу ещё не восстановившегося запаса, медленно показывались капли крови. Уильям присел на корточки, не сводя с неё сосредоточенного взгляда. Вся эта картина и её исцарапанное лицо так ярко напоминали ему день злосчастного предэкзамена, во время которого он, сказать честно, принял не самое лучшее решение, и вот уже как четвёртый год пожинал его ожидаемо гнилые плоды. А ведь всё могло быть совсем иначе. — Ну что там..? Жнец просунул два пальца между тонкой девичьей шеей и марлевой повязкой: — Пульса нет. — Это невозможно… — Хочешь проверить? — Нет уж! Бери мисс Нокс и пошли, пока время есть. Придётся обескровить её на время операции, — выдвижная дверь раскрылась до упора, врезавшись в пружинистые держатели, голос врача зазвучал тише, знаменуя то, что он не стал дожидаться, пока товарищ поднимет на руки бездыханную, и двинулся вперёд. — Ей богу, уволюсь нахрен и сменю гардеробщицу в академии. — Ага, как только закончишь с нашим делом, то хоть в отступники подавайся. — А знаешь что? Вот отыщу Тринадцатого и подамся!

***

      Записав очередной провальный результат исследования, сделанного по чужой схеме, в единственно найденное пустое место на всём изрисованном и исписанном формулами и заметками листе, Гробовщик бросил планшетку с бумагами на стол и с тяжёлым вздохом обмяк на стуле, пытаясь подавить в себе желание ударить по мебели ногой со всей силы. И злился он даже не на тупиц, которые выстраивали теорию, не на общество Авроры в целом, как на огромный стопорящий его действия камень преткновения, а на что-то абстрактное, необъяснимое. Лес был пуст, друзья рисковали исчезнуть, а он сидел здесь в полузаперти и страдал отборной хуйнёй, тратящей его время и возможности. Впрочем, делу бы этот бессмысленный гнев всё равно не помог, попытки докричаться до божеств остались пустыми, а работы, чтобы занять голову, было хоть отбавляй. Поэтому он повременил с казнью невиновного неодушевлённого предмета, ведь, в конце концов, здесь находилось столько записей и чертежей, которые, в идеале, нужно было бы сложить, хрупкие стеклянные пробирки в подставке и, если уж говорить вообще обо всём составляющем общий хаос, то ещё и несколько кружек с недопитым остывшим чаем, одна из которых заслоняла собой обрывок бумаги с карандашным наброском женского лица, да тарелка с крошками от печенья. Не хотелось потом убирать всё это. Да и стол новый заказывать тоже желания не было. Тонкий, не испорченный за годы слух уловил чужие шаги ещё за несколько метров от входа в лабораторию, он выпрямился, подтянулся, прохрустел позвонками, вытащил обратно свои недавние пометки, обратив внимание на выглядывающий из-под кружки недорисованный портрет, на мгновение приподнял посуду, глянул на него и наконец смягчился. За секунду до того, как дверная ручка потянулась вниз, он тряхнул головой и разворошил волосы, прикрыв отросшей чёлкой своё лицо. И, конечно же, налепил на него фирменную улыбку, без которой, как правило, на людях не появлялся. — Господин Гробовщик, — не успела дверь полностью раскрыться, как из-за неё уже послышался вдохновлённый голос. В комнату бодро, почти вприпрыжку, вбежал мужчина средних лет в белом халате и со взъерошенными светло-каштановыми волосами. — Как у нас идут дела? — О, Стокер, доброе утро, — просипел он с придыханием, будто один только вид смертного уже веселил его. — Всё как обычно — плохо. — В смысле?! — А вы что думали, как только я присоединюсь к вашей халабуде, дела тут же пойдут в гору? Судя по всем выпискам и документам, что мне смогли предоставить, вы прооперировали уже сорок четыре человека, так? — Ну. Да… — он махнул цветком, который всё это время держал в руке, и, не зная, куда его пристроить, засунул срезанный стебель в нагрудный карман халата, после чего недовольно упёр ладони в бока. Идея принять в собственное тайное общество частного патологоанатома, который иногда ещё и работал с делами Скотланд-Ярда, была сомнительной, даже опасной. Но в какой-то момент им начало отчаянно не хватать заинтересованных в опытах, таких же, как и он сам, "сумасшедших" в хорошем ключе специалистов. А Гробовщик, может, и не был столь дружелюбным, как можно было этого ожидать от его вечно улыбающейся и хихикающей натуры, но вот опыта и практики ему было не занимать. Да и он довольно быстро заинтересовался идеей, в то время как большинство докторов из Карнштейна крутили у виска, как только слышали о каком-то уму непостижимом "Полном Спасении". — И со всеми сорока четырьмя не удалось ничего сделать, поэтому теперь они не ликвидны и забивают собой свободные места в морге? — Д-да, — нервно согласился Райан, чувствуя себя по-мальчишески глупо перед товарищем. — Но в газете уже помещён заголовок о чудесном исцелении? — Это не я, честное слово! — главврач вздрогнул от неожиданно вскрывшегося факта, ведь гость пребывал здесь уже как две недели, неустанно анализируя всю их проделанную работу и отчётность по ней, и ни разу ещё не было замечено, чтобы он покидал лабораторию, и уж тем более получал свежие газеты. Почти все работающие в больнице даже не знали о том, что он здесь, поэтому идея о том, что кто-то мог принести ему сюда новый номер, отпадала сама собой. Райан, не вдаваясь в подробности того, как газета попала товарищу в руки, замельтишил глазами из стороны в сторону и тут же, вспомнив о цветке в нагрудном кармане, вытащил его вновь. — Это вот, Виконт Друитт! Крайне болтливый, но не менее полезный для нас человек. По привычке своей он нюхнул лилию и нахмурился, потерев переносицу: — Хотел, кстати, к вам зайти, но я решил, что лучше пока вам не мешать. Да и сегодня в госпитале людно, я пока что не решаюсь возвестить о вас коллег. Ну и вы ещё так сидите тихонечко, никому и не мешаете, прямо как мышка… В общем, не суть. — А мне много пространства не надо. Вам должно было намекнуть об этом моё скромное агентство. — Да уж, там и правда сложно развернуться кому-то больше одного. Ох, боже, Алистер вручил мне этот дурацкий цветок, а мне всё некогда его в вазу уткнуть, всё утро от него уже голова болит… Я оставлю у вас? — Хотите, чтобы и моя разболелась? — Подняв скрытое наполовину лицо к собеседнику, отступник не заметил ничего кроме конфуза в его глазах и тут же разразился хохотом. — Ну-ну, аха… хаха-хаа-ха, боже, сделайте мину попроще, не то я лопну… Оставляйте, люблю лилии. — Да, кстати… Виконт ждёт результатов по Агаресу и остальным… деткам. — Какой же вы, Стокер, проныра. Взвалили на меня всю работу с Уэстоном, а сами дурака валяете где-то… — Нет! Мы тоже пытаемся делать всё возможное! Просто… другими методами, — совсем уж растерянно пролепетал главврач, не понимая, издеваются ли над ним сейчас или упрекают в бездействии. — О да! Теми методами, которые не помогли оживить тех сорока четырёх бедняг? — Гробовщик взял лилию втянул цветочный запах. — Чудесный аромат, не правда ли? Я провёл все ваши попытки, в экспресс виде, конечно же, на вот этом молодом человеке, и ожидаемо ни к чему не пришёл. — Вы хотите предложить мне какую-то инновацию? Так давайте! Я готов помогать с любыми мелочами! — Хочу. Но будете ли вы слушать только меня, а не ваш сброд с проплаченными дипломами? — Буду! Я вас как специалиста с новым видением и позвал в Феникс! — Ну тогда в течение двух дней вы отделяетесь от своих товарищей и начинаете работать исключительно со мной, идёт? А они пусть продолжают творить всё что их душе заблагорассудится. — А как же лишние трупы? Они никому из нас не нужны… — Я придумаю, что с ними можно сделать. И с уже прохлаждающимися тоже, ха-ха. От вас требуется только следовать просьбам и помогать крутить гайки. И неплохо было бы оснастить меня парой паяльников. В самое ближайшее время. — Крутить гайки? Паяльники..? У вас уже есть какая-то идея? В повисшей тишине Стокер опустил неловко отводимый при каждом мнимом контакте взгляд на лицо собеседника и заметил на нём расплывающуюся вширь улыбку. Так и захотелось убрать с лица Гробовщика эту дурацкую чёлку и точно убедиться, что всё это время он говорил с хитрой старой лисицей, настолько он иногда вживался в роль, что наоборот — не отпугивал от себя чужаков, а вызывал в них лишь больший интерес. — Неееет, — протянул уже бывший директор похоронного бюро, после чего снова разразился смехом, чем заставил коллегу только бессильно краснеть. — Но я быстро придумываю их. — Ладно! Ладно… У нас ещё есть время д-ддо встречи со спонсорами, по-потому что мои возможности уже заканчиваются… Мы же сможем… что-нибудь придумать? — Сможем, Стокер, только не плачьте. Даю вам слово. Только вот… — Что?! Говорите сейчас же, пока я не обрадовался раньше времени. — Когда мы с вами найдём нужный способ, я поеду в колледж вместе с нашими клиентами. Хочу проконтролировать всё лично. А вы уж тут сами, надеюсь, справитесь, да? — Ох, боже! А вы умеете навести интриги! Если не справимся, обязательно вам сообщим, — он приободрился и такой же развесёлой походкой, как вначале, добежал до двери. — Я пришлю вам кого-нибудь с инструментами сейчас же! — Ага, — Гробовщик дождался его ухода и встал с места, подхваченный идеей о небольшой уборке лаборатории перед началом "нормальной" работы. — Поживее бы. А то я уже начинаю жалеть об этом всём. Сперва он нашёл пустую папку, затем сложил туда все отчёты провальных наработок в порядке очередности и размашисто подписал обложку "мы так НЕ делаем". Затем сгрёб посуду, заполнил ею жестяную раковину с намерением помыть попозже. И когда рабочее место более-менее приняло свои первоначальные очертания, он отошёл в самый тёмный угол комнаты, к привезённым с собой гробам, поменял капельницы и быстро провёл визуальный осмотр лежащих внутри в специальной жидкости тел. Потом вернулся к секционному столу и водружённому на него трупу, уже зашитому, но с растормошённой поверх швов грудной клеткой и перекусанными, обнажающими сердце рёбрами. Документы по нему лежали где-то на нижней полке стоявшей рядом тумбы на колёсиках, на которой ютилась посудка с инструментами, напильники, кусачки и прочие вещи, необходимые для вскрытия. Одежда, в которой его привезли, была в свёртке рядом с бумагами. Около стола стояло списанное из психоневрологического отделения оборудование для электро-судорожной терапии, проводки от которого, подсоединённые к катушке Румкорфа для преобразования слабого постоянного тока в фарадический высокого напряжения, толстыми металлическими иглами как раз были воткнуты в грудь трупу. Его услужливо привёз сюда из морга в тайне сам Стокер, горделиво заявив, что у мертвеца нет ни родных, ни британского гражданства, отчего проблем и вопросов касаемо тела точно не будет. И под предлогом наладить работу перед уэстонскими школьниками, посоветовал сначала испытать все идеи на нём. Каждый уважающий себя человек с более-менее профильным образованием должен знать, что если мозг уже мёртв — сердце не заведётся и подавно. Гробовщик и не планировал с ним работать, как это делали другие товарищи Стокера. Так, просто решил проверить память и занять чем-то руки, пока не началась основная работа. Ничего, в общем-то и не вышло только потому, что все упёрто верили, что если в давно умершего всадить побольше тока, он вдруг очнётся. Даже как-то обидно становилось за будущее медицины, с такими-то работниками. Да, у него был уже давно сформулированный план действий по возвращению "к жизни", но в нём очевидно многого ещё не хватало, и общество Авроры сперва показалось отступнику интересным именно по причине того, что у них можно будет перенять новые идеи, улучшить ими свои наработки и наконец-то двинуться дальше в оживлении того, с кого всё и началось. Поэтому их глупые предположения и бессмысленно растрачиваемые силы и материал перестали веселить и обратили в скуку и сожаления по потраченному времени. Но больше всего ему было жаль другого. Точнее, другой. Размышления касаемо жизни прервал стук в дверь, отчего отступник даже удивился, насколько быстро сработал Райан. Кажется, у него и выбора-то особо не было, ведь приглашённый товарищ выглядел как последняя надежда, а такие звёзды Феникса как Алистер Чембер продвигали исследования не действиями, а успешным трёпом. То есть — никак не продвигали. — О, вы так быстро, — оторвавшись от мертвеца, Гробовщик потрусил чёлкой перед глазами и привычно заскрипел, пытаясь разглядеть в принёсшей весь запрошенный хлам не то испуг, не то вообще хоть какую-нибудь эмоцию. Становилось уже даже не скучно, а просто пресно, а это совсем не то, чего он ожидал перед вступлением в "команду по спасению мира". — Бежали со всех ног? — Нет, не бежала, — из-за занятых рук, на вид очень молоденькая смугловатая девушка поправила очки плечом и по приглашению выгрузить всё на стол, направилась к месту. — Просто знаю, как быстро добраться куда угодно в этой больнице. Бывший жнец, напротив, перестал хихикать и издавать какие-то странные, вечно сопровождавшие его в образе звуки, и притихше рассмотрел её во весь рост. — Т… Тереса? — он даже в ступоре убрал с лица прядь и одним глазом уставился на неё, готовясь придумывать что-то несуразное в случае, если догадка окажется ошибочной. — О, так мистер Стокер сказал, что отправит именно ме… Что? — благо, что она вообще успела дойти до стола, иначе паяльники попадали бы прямо на пол, к её ногам. — И… — Без имён, — оборвал её мужчина и, вообще не церемонясь, тут же крепко обнял. — Вот уж где я совсем не думал тебя встретить, то в подвале больницы. — Не приукрашивай, ты в принципе не думал меня встретить, — она ответно прильнула руками к его спине и, поднявшись ладонью выше, неожиданно хлопнула по хребту. — Не горбись. — Образ не позволяет. — Да уж… Выглядишь ты и правду… — девушка отстранилась от него, подняла на лоб очки, смахнула образовавшиеся на ресницах слёзы и намотала на палец длинную серую прядь его волос. — …плохо. Извини, но… реально. Очень плохо. — Какой есть, — мятежник заправил за ухо чёлку и просиял натянутой улыбкой. — Признайся, ты и сама больше не надеялась меня встретить. — Да! После того, как ты исчез из моего дома, я… Я думала о тебе. Поймал ли тебя кто-то, цел ли ты вообще… Я рада, что всё-таки цел. — Да куда я денусь, в самом деле. А ты, прости, какого чёрта тут работаешь? Эээ, — он опустил взгляд на бейдж с её именем, прицеплённый к нагрудному карману халата. — Медсестрой? — Ровно по той же причине, по которой, очевидно, и ты здесь. Разведка местности. А медсёстры — самые незаметные люди в госпиталях. Ну… пока никому от них ничего не нужно, конечно. — О нееет, только не сдавай меня! — даже не вживаясь в роль испуганного, пролепетал Гробовщик. — Помощь за помощь, да? — Тереса скосила взгляд на его поражённое эмоцией лицо и вздохнула. — Что ж, ты знатно помог мне в своё время с Рози, и даже не разнёс мой дом… — Как она, кстати? — Она сейчас находится в старческом доме. Его построила церковь около Карнштейна, поэтому очень удобно навещать её в перерывах от работы тут. Начала забывать моё имя… — Мне жаль… — Да ладно тебе, я… Я была к этому готова. А уж ты к этому и подавно привык небось, — она опустила на стол обратно один из паяльников, который проверила после падения, и наткнулась на опрометчиво оставленный лежать просто так набросок портрета. — Так давно не видела твоих рисунков. Новая муза? — Подруга. — Очередная смертная? — А это тебе знать не обязательно.

***

26 сентября 1818 года.

      Ливень мощными каплями стучал по внешним железным трубам. Раскаты грома точно по часам глухо проносились над крышей раз в минуту. Иногда по оконному стеклу скрипели наваливающиеся от сильного ветра ветви деревьев, создавая впечатление, что какие-то страшные звери из окружающего избу леса пытаются пробраться внутрь. Но ничто и никогда не пугало так, как те, кто мог замыслить зло намеренно, сам, а не из-за природного инстинкта. Несмотря на всю зловещесть момента, маленькая Рози спала в своей кроватки совсем мирно и крепко, даже не просыпаясь от жажды, как это обычно бывало среди ночи, когда мать только-только начинала видеть сны. Было уже поздно, но Тереса, казалось, и не собиралась спать, будто ожидала чего-то неминуемого. Выходной следующим днём давал ей возможность бодрствовать допоздна, вот только ребёнок, за которым нужно было денно и нощно следить не позволял отоспаться в часы своей активности. Тереса Фаулер знала, что произошло этим днём. Точнее, уже прошедшим. Как и её товарищи по "тайному обществу друзей", которые выловили её в департаменте и наказали не появляться в Потустороннем в ближайшее время. Небось считали малоопытной слабачкой, не способной на равных противостоять старшим жнецам, она ведь ещё стажёр. Или же не до конца были уверены, что она разделяет их взгляды, ведь общество распалось без ведома главы и ровно перед тем, как на него объявили охоту. Она часто прогуливала их общие сборы из-за дочери, но подозревала, что если уж не специально подосланный жнец в нём сидит, то какая-нибудь крыса точно. Даже обмолвилась как-то о своём предположении ещё только по вступлению туда, на что Тринадцатый не то чтобы обиделся, но принял высказывание за насмешку, крайне близко к сердцу. Он-то был, наверное, уверен в своих людях. Позже подозрения подтвердились, когда ей начали открыто намекать на то, что план "не трогать мирных и разобраться только с вышестоящими" провален и глуп, и что лучше ей, как и почти всем, как оказалось впоследствии, примкнуть к двойным агентам, чтобы не попасть под раздачу когда всё вскроется. Единственное, чего не знала Тереса, так это исхода сегодняшнего дня. Возвращаться в департамент было страшно не только по причине возможного страшного зрелища, — она верила, что он никогда не сдастся и будет биться до конца, — но и потому что её могли сразу же принять как его сообщницу, хотя примкнула она к нему совсем по другой причине и всё время своего существования в обществе занимала самый что ни наесть нейтралитет в его грандиозных планах. И сейчас уснуть мешало ожидание, что кто-то вот-вот постучит, а то и ворвётся в дом и заберёт её отсюда как минимум давать показания против товарища, как максимум — под стражу. Ведь и сама она была в какой-то степени преступницей. Лёгкий стук в дверь сначала показался очередной проказой природы, хотя девушка несомненно напряглась, выпрямила спину и уткнулась пристальным взглядом в прихожую. Весь свет в доме сейчас сводился к маленькой лампадке на кофейном столике рядом с креслом, в котором она сидела. Электричество в мире людей всё ещё считалось роскошью, а здесь и подавно проведено не было, и всем выдающим сейчас тот факт, что здесь жили, был дым от печи. Она бы пережила холод, а вот малышка Рози — вряд ли. Когда звук повторился, теперь уже настойчивее, в руках у Тересы тут же образовалась коса смерти — серп, похожий на ученический, но крупнее и закруглённее. Она тихо, на носочках, будто действительно пряталась от кого-то, подошла к двери и прислушалась, но снаружи, кроме воя урагана, ничего не разобрала. Девушка отворила дверь, готовая к чему угодно. Говорить, биться, защитить дочь. — Приветики, спишь? — и первым, что увидела, было неразборчивое, жуткое окровавленное месиво, которое обрамляли все испачканные в красном длинные волосы. Она не стала кричать или как-то паниковать. Просто попыталась в трепете закрыть дверь обратно, но отгородиться ей не дала выставленная вперёд мужская рука. — Зачем ты пришёл? — выдавила она вместо какого-либо приветствия. — Как зачем? Найти помощи, — ошмётки вместо лица задвигались, и из-под них просияла улыбка, тем не менее, тоже окрашенная алым. Продержалась она на подобии лица недолго, жнец закашлялся и выплюнул кровь куда-то за порог. Тереса колебалась не долго. Она отошла в сторону, рукой в напоминание указала в направлении ванной комнаты. — Рози спит, будь тише… пожалуйста, — всё что вырвалось из неё, когда объявленный официально преступник пересёк порог и послушно поплёлся куда наказали. Тринадцатый был без рубашки, только в брюках, отчего по всему его телу простирались обширные кровоподтёки, кое-где засохшие или ещё свежие, поблёскивающие в свете прихваченной с собой лампадки. — Я так забавно прилетел первым же делом себе в старый домик, вырубился там и пролежал ещё пару часов, ха! Странно, что о нём никто не вспомнил, — как ни в чём ни бывало, он включил воду и принялся умываться, будто на лице его был не свежий глубокий порез, а просто пот выступил. — Тебе помочь? — жница в нерешительности встала у входа, опираясь о дверной косяк и смотря на его попытки в отражении. — Было бы славно. Она вышла из поля зрения, но через минуту вернулась с аптечкой в руках. И без оружия. Собрав длинные курчавые волосы в хвост, девушка тщательно намыла руки и принялась осторожно подступать к ранению. — Как же так вышло? — Что именно? То, что у меня ебало разъезжается в стороны? — хихикнул он, прикрыв глаз и ожидая, что сейчас начнёт щипать. — Это мой ученик сделал, Уилл. Вон, ещё на шее порез тоже. — Тебе почти отрубили голову… боже, да как ты выжил вообще? И Уилл..? Который сидит за массовое жестокое? — Уже не сидит, — горделиво пояснил старший, чувствуя, как его щёки аккуратно оттирают от крови. — Знал бы я, что его досрочно выпустят из-за меня же, начал бы всю эту шумиху раньше. Надеюсь, я его не убил… до конца. — Ты её и не начинал, разве нет? — Тереса дождалась, пока он раскроет оставшийся здоровый глаз и с прищуром уставилась в него, отмечая, что зрачок светится уже даже не зелёным. — Как ты вообще можешь разговаривать с такими ранами? — Допустим, мне помогли, — всего-то пожал он плечами. — А что, хочешь, чтобы я заткнулся? — Нет, я хочу ответов. Просто больно смотреть на… всё это. — Хочешь ответов — спрашивай. —Что сейчас в департаменте? — Разруха. Я ещё с утра понял, что всё идёт по пизде, когда стал ловить на себе косые взгляды. То, когда на меня нападут, оставалось делом времени. — И ты всех их убил? — Ну не всех, но… — преступник шикнул от боли и тут же растянул широкую улыбку, которой уже никто из присутствующих не верил. — Достаточно, чтобы на какое-то время отвлечь их от моей слегка покоцанной фигуры. — Тебе самому от этого не больно? Что пришлось убить невиновных? — А насрать. Они полезли на меня сами, без разбора возведя мои идеи в абсолют терроризма. Убили тех, кто до последнего был на моей стороне или имел хоть какое-то отличное от толпы мнение. Убили, а не взяли под стражу. И меня бы убили. Поэтому жалеть и жнец по кличке Тринадцатый — теперь разные вещи. Бранта Бейкера помнишь? Те, кто стал так активно изучать моё досье, даже не поделились с ним своими мыслями, он же был моим приятелем. И когда он закономерно выбежал в холл с криком "остановитесь! что вы делаете?" его сочли за моего сообщника и грохнули на месте без разбора. А он вообще ничего не знал. — Мне жаль. — Оставь. Жалей тех, кто останется в этом гадюшнике. Например, себя. — Ты заражён… — Уже тридцать лет как, — хихикнул он. — Что, раньше не замечала? — Нет. Но твоё тело… я думала, это просто кровь… — Я сижу на этой дряни уже так плотно, что жнецовьего во мне и правда осталось куда меньше, чем можно подумать. Но, — мужчина поднял руку с вытянутым указательным пальцем для пояснения. — Это уже всё моё, родное, даже контроля над собой не требует. — Не боишься, что я тебя сдам? Ты же опасен для мира. — Опасен для жнецов, пометочка. И не-а, не сдашь. — Почему ты так уверен в этом? — Потому что я тебе помог, и за это всё, — он мотнул головой вокруг, — особенно за Рози ты будешь благодарна мне до смерти. — Хитрый сукин сын. — Я да, я такой. — И что же тебе теперь делать? Я бы, наверное… да тут даже вскрыться не поможет. — Помнишь, как мы с тобой познакомились? Ты пропустила занятия, потому что узнала от кого-то из жнецов, что Рози оказалась жива, сидела в аллее на бордюре и рыдала в три ручья, так как не знала, где она, и боялась переступать правила. А я не заметил и споткнулся о тебя, когда шёл на перерыв. Главной твоей проблемой, Тереса, всегда было то, что ты отступала и бежала, в то время как могла бороться. — Пф, бороться… Твоими методами? Слишком кроваво. — Меня на это вынудили. — А если не вынудили, ты думаешь, всё верховенство сложило бы полномочия без боя? Не смеши меня. Да и ты бы не рыдал в бессилии, если бы узнал, что тебя наебали, сказав, что твой ребёнок погиб во время родов, а после самоубийства оказалось бы, что он жив? — Нет, не рыдал бы. А вот сейчас хочется, если честно. Знаешь, так глупо и больно от осознания предательства. Ученик, на которого ты возлагал большие надежды, просто взял и сам себя упёк в тюрьму, и ты проебал кучу времени на то, чтобы ждать его, а не действовать. А пупсик с ангельским лицом, с которым вы три десятка лет кряду экспериментировали бок о бок, решил не вписывать своё имя в ваши общие заслуги и спихнул всё на тебя, поэтому я теперь не просто какой-то мятежник, а ещё и официально признанное чудовище. Зато какая-то левая девчонка, для которой нужно было всего-то спиздить её же ребёнка и раздобыть домик на лесной опушке за копейки, стоит сейчас передо мной и раны перебинтовывает. — Ты сам и ввалился ко мне, чтобы я их перебинтовала. — Да знаю я. Звучит просто потешно, — мужчина, не в силах больше держать на расколотом лице маску, устало опустил напряжённые доселе плечи, а после наконец перестал делать вид, что всё это — одна большая, зашедшая не туда игра. — Поплакать было бы сейчас и правда неплохо. Жаль теперь только, что из одного глаза течь будет. Да и сил на это уже нет. Так что если ты дождёшься, пока я усну, и метнёшься кабанчиком в деп, будет действенно. Очевидно неприятно для меня, но действенно. — Не метнусь. И не сутулься. — Я устал. — И ты не всего-то спиздил. Рози для меня — последний оплот человечности, моя кровь, моя родная дочь. Ты был прав о том, что я буду тебе по гроб жизни обязана. — Дети и правда — самое светлое, что может быть в жизни. Плод любви, как говорится. Мою вот пернатую дочурку до смерти замучили и гвоздями прибили в моей же квартире, прямо напротив входа. Грустно, да? — Пихта..? О… О господи… Прости меня… — За что? — За то, что не предупредила. — Ты предупреждала. И я тебя не послушал. Я — еблан, получивший по заслугам. — Ты просто был слишком доверчив, И… — Без имён. Если я однажды имел глупость разболтать его тебе, это не значит, что его можно называть. — Надеюсь, ты успел сообщить это отделу секретариата, чтобы они печатали на розыскных бумажках исключительно твой позывной номер, а не имя, за которое ты трясёшься так, будто низкоранговый чёрт, боящийся умереть, если его произнесут вслух. — Последним, кому я сам добровольно сказал его ещё при жизни, был один хороший человек, он спас меня и стал другом, которого у меня никогда не было среди своих. А после погиб на моих глазах. Знаешь как? — Ты о своём самоубийстве никому не рассказывал… при мне. — Раньше это было личным, а сейчас уже просто пережитком прошлого. Что-то типа легенды. Так вот, демон переломал ему позвоночник в нескольких местах, поднял его за шею одной рукой, а потом выпустил в него когти. Прямо в голову, насквозь, такими длинными они были. И начал вытягивать из него душу. А я, в попытке его спасти, порезал себе горло тупым ножом, чтобы призвать жнецов, потому что вера моего народа гласила, что за самоубийцей придут боги смерти, которые враждуют с нечистью. И вот они пришли, отправили демона в бега, а мы вдвоём медленно сдохли рядом друг с другом. Вот только умереть рядом с другом было честью, а воскреснуть и потом ещё несколько сотен лет заниматься этой хуйнёй в мои планы тогда не входило. — Считаешь, что оно проклято? — Можно и так сказать. Просто тараканы в голове. Не буду горевать, если теперь уже каждый жнец в этом убогом месте произнесёт его и мгновенно сдохнет. Поэтому будь другом и забудь. Тереса закончила с перевязкой и подала руку, чтобы помочь встать. — Йо-хо-хо! Надо было мне ещё руку отрубить, и можно было бы подаваться в пираты. — Иди-ка ты отдохни, дурачок. Кровать расстелена. — А ты? — А я с Рози побуду. Или предлагаешь мне ложиться в одну кровать с "чудовищем"? — О нет, ни в коем случае.       Когда Тереса раскрыла глаза, время на её наручных часах, которые она забыла снять, показывало без пятнадцати минут полдень. Детская постель уже давно опустела, отчего девушка распласталась по ней во всю длину, свободно раскинув руки. И в кои-то веки выспалась. Пробыла Фаулер в разбитости недолго, тут же вскочила на ноги и с помноженным на сто материнским инстинктом ринулась искать дочь, как только услышала её голосок где-то в недрах дома. — Мама! — завидев её в дверях кухни, малышка тут же кинулась обнимать ей ноги, гордо попискивая выученное новое слово. — А мы с дядей играем в анархию! Она подняла ошарашенный взгляд на растёкшегося по стулу подобно желейному десерту на солнце мужчину и нахмурилась. Ещё в доме ей анархии не хватало. На кухонном столе расположились тарелки с недоеденной кашей, пригорелые остатки от которой лежали в кастрюле на плитке. Рядом с посудой, под хлебными крошками была раскрыта тетрадь, вокруг которой бесхозно валялись карандаши. На бумажных листах уже во всю был расписан кривеньким детским почерком план действий, а также нарисованы человеческие фигурки в одеяниях и коронах — насколько позволяла изобразить правителей и служащих им детская фантазия. Рядом с ними, на полях, виднелись маленькие, но технично исполненные в штриховке портреты самой Тересы, малышки и ещё кого-то из жнецов. — Ты бы хоть оделся, — устало промямлила она, отдирая дочь от ноги. — Извини, нет привычки рыться в чужих шмотках. Особенно в женских, — он по-кошачьи зажмурился и подтянулся. Брюки его уже тоже были все в цветных карандашных разводах, отчего поначалу показалось, что это лучи солнце так странно упали на тёмную ткань. — Мы оставили тебе завтрак, но лучше, кажется, будет сделать новый. — Это ты нарисовал? — Ага. Нам же надо было изобразить действующие лица. Это так, наброски. — Не похоже на просто почеркушки, это… красиво. — Спасибо. Проживёшь ещё лет двести и внезапно обнаружишь у себя тягу к какому-нибудь делу. Я много ещё чего умею, разве что готовка — это сущее проклятие. — Я слышу запах. Кастрюлю будешь драить сам. Как ты себя чувствуешь? — Всё болит, особенно, — отступник едва выпрямился, опустил локоть на стол и ткнул указательным пальцем в направление перевязанной головы. — Оно. — Не удивительно. Ты ведь теперь и сам сказочный персонаж, точнее, мифологический. Мужчина посмотрел на неё под другим углом, склонив на бок голову. — Ну циклоп, — улыбнулась Тереса. — Не додумался, представляешь? Голова совсем не варит. — Ага, тебя хватает только на составление планов анархии с ребёнком на пару, я вижу. — С кем ты оставляешь её, когда уходишь на работу? Девушка умолкла, выдвинула стул и присела рядом, осматривая недавно сменённую повязку. Она уже казалась влажной, а в центре, где должен был быть левый глаз, образовывалось красное пятнышко. — Что ты хочешь на это услышать от матери-одиночки? Либо беру с собой, либо обкладываю её книжками и тетрадками с карандашами, и каждые полчаса прилетаю проверять, как дела. — С собой? Ай… — он скосил глаза на следящую за ними девчушку. — Может, мы в ванную уйдём? — Она уже многое повидала. Но вообще беру, когда трупы не совсем изуродованные. Тогда вставай. — Тебя легко могут засечь. — А что ты предлагаешь мне делать? Няню в лес тащить? Или, может, хочешь остаться и подработать? — О нет, я здесь ненадолго, дорогуша. Да и, знаешь, Рози растёт, ты не хочешь переехать ближе к людям? — Нет. Пока нет. — Я не подумал об этом, когда присматривал этот милый домик, но в лесу могут оказаться если не демоны, то какие-нибудь дикие животные точно. — Я не выпускаю её туда. У нас получается телепортироваться вместе, если мы хотим прогуляться. — О, надо же! И ей не плохо? — Укачивает чуть-чуть. Но вообще… ты прав. К её шести годам я накоплю на квартиру в городе, надеюсь. — Пока я тут, можешь не брать её с собой. — Спасибо тебе. А теперь закрывай глаза. Ах, точно… — Слушай, каламбурами обычно занимаюсь я, не забирай у меня последнюю возможность шутить над калеками. — Над собой, в смысле?       Дни шли за днями. Тереса вставала по утрам, тихо выплывала из детской собираться на работу, но как бы бесшумно ни пыталась ходить по дому, встречала на пути Тринадцатого, проснувшегося то ли от вскрывающегося кровотечения, то ли от малейших звуков. И каждый раз между ними возникала борьба за ванную комнату примерно с одним и тем же диалогом, начинающаяся с забега до нужной двери наперегонки. — Слушай, у тебя что, будильник стоит на шесть утра? Хватит подниматься вслед за мной, я не успеваю привести себя в порядок, пока ты тут красуешься! — она постоянно делала недовольное лицо, складывала на полочку комплект рабочей одежды и бесцеремонно вваливалась вперёд, отталкивая его от зеркала и с каждым разом чувствуя от этого момента что-то по-семейному милое, забавное. — Мне нужно поменять повязки! А одеться ты можешь и без собственного отражения, — мужчина же, будучи худым и, по сравнению с ней, высоким, лишь отталкивался рукой от стены и отпружинивал обратно, всем телом въезжал ей в плечо, заставая врасплох, особенно, если она в тот момент красила губы. Зрелище было великолепное, особенно бурая полоса помады, выходящая за пределы уголка рта, который искажался в злобной гримасе. И, в конечном итоге, его выталкивали из будуара под собственное хихиканье, не дав даже освободить лицо от марлей. — Ты можешь подождать и поменять их после, — всё, что кричала она ему вслед, пока закрывала дверь, а после, начав оттирать кожу от въедливой краски, замечала румянец на своих смугловатых щеках. — Нет, не могу. Ты же не хочешь, чтобы твоя дочь смотрела на моё располосованное лицо? А она просыпается ровно через полчаса после тебя, я засекал. Вот сейчас… — затем следовал лёгкий пинок в дверь, голос его затихал, и через секунду слышался детский топот и крики. — Мама, ты ещё не ушла?! — теперь к стуку где-то на уровне мужских плеч добавлялся ещё и звук снизу, Тереса терпеливо выжидала, пока они оба успокоятся, и выходила к ним уже полностью одетая в строгий рабочий костюм. — Нашёлся тут домохозяин, — задрав остренький нос, она проходила мимо, обязательно задевала его плечом и шла обуваться, а в голове её тогда, ровно как и половину рабочего утра, укладывалась стойкая мысль о том, что с появлением преступника в доме, жизнь и её, и дочери, стала приятнее, теплее и уютнее. И что, может, они всего-то только и делали вид нормальной счастливой семьи, получалось у них это неплохо. Даже отлично. Разве что взрослые ночевали по разным комнатам. — Ты мне за это не платишь, — Тринадцатый сажал Рози на уже затянувшуюся крепким шрамом шею, и вместе они шли провожать Тересу на работу, дожидались, пока она наденет сапоги, возьмёт с полки ключи от квартиры в жилом ответвлении, а затем тушили лампаду в прихожей, желали ей спокойного рабочего дня и ещё с минуту после её отбывания считали отблески после её телепорта. — Не спали кухню к моему возвращению, — привычно, перед самым исчезновением наказывала девушка. Но в этот раз к заготовленным фразам добавилась новая. — Кстати, у меня для тебя будет просьба. Не подстрижёшь меня вечером? — разрушил порядок утренней церемонии отступник. — Чего вдруг решил? — Мои раны почти залечились, а ты всё ещё можешь быть под надзором, пора бы мне и честь знать. На это она ничего не ответила, лишь ущипнула Рози за свисающую с чужого плеча пятку и испарилась из дома, представляя в голове, как малышка в приступе щекотки пинает его по плечам. Тринадцатый никогда не нравился ей как мужчина. Ни когда они познакомились, — в то время его даже уговорили начать преподавать, и их встреча как раз выпала на три дня, которых ему хватило для того, чтобы сбежать из академии обратно на свой привычный пост, — и за ним бегали толпы однокурсниц или с просьбами помочь и объяснить что-то, или с предложениями заплести ему красивые косы или выпить вместе чаю на обеде. Ни когда он по доброте своей поспособствовал их с дочерью воссоединению, отчего любая бы тотчас же раздвинула перед ним ноги в порыве благодарности. Ни когда он, поняв, что у Тересы хорошо сложены мозги, принял её в свою "плохую компанию", хотя не так уж ей туда и хотелось. Тут уж, узнай бы об этом кто из её ровесниц, она мигом бы стала либо изгоем, — особенно с её-то латинским происхождением, — либо обрела ненужную ей вовсе популярность. Да, он был красив лицом, воспитан, силён… в общем, все эти эпитеты к хорошему мужчине, вот только был он просто не её типажом, даже ровной ему противоположностью — не сильно высокий, худой, будто не ест ничего, а кожа его была такая белая, что, кажется, могла бы сверкать на солнце подобно снегу, кидая отблески в глаза. Касаемо поведения, он своими манерами и обходительностью тоже её знатно отпугивал, ведь страдала Фаулер также одним неприятным "недугом" — влюблялась исключительно в плохих мальчиков, отчего при жизни часто получала и, поддаваясь стокгольмскому синдрому, привязывалась к обидчику ещё сильнее. Когда он впервые снял повязку и посмотрел на себя в зеркало, Тереса услышала очередную шутку, наполненную некой правдивостью, вылетевшую из его уст: "ну вот теперь за мной ни одна девчонка не увяжется". И это будто раскрыло ей глаза. Она, выбрав путь матери, обрекла себя на вполне осознанное одиночество. Никто никогда из жнецов не должен был узнать об этом преступлении, а видеть в людях что-то помимо легко умирающих существ в человеческой оболочке не позволяло ни само бытие смертью с косой, ни строгие правила Потустороннего, запрещающие любые отношения с ними. Только Тринадцатый и знал. И эта тайна, в купе с чувством семейности, начали взращивать в ней нечто доселе уму непостижимое. Да и не существовало никаких типажей, а любовь к страданиям была исключительнейшей проблемой, сидящей глубоко в голове и мешающей принимать заботу и что-либо большее от действительно стоящих внимания людей. — Как стричься будем? Она вернулась как обычно, в десятом часу вечера, перед этим естественно дойдя пешком до департаментской квартиры, а потом переместившись из неё уже в свой истинный дом. С собой уже привычно были прихвачены купленные для ужина продукты, но готовку пришлось отодвинуть на потом и заняться утренней просьбой. Рози, умотавшись от игр за целый день, уснула с книжкой в руках, поэтому разговор вёлся на приглушённых тонах. — Как-как..? — растерянно уставился отступник в собственное отражение. — Просто всё мне состриги и полирни чем-нибудь… — Тряпкой лысину полирнуть, в смысле? — Ну не настолько. Просто коротко. Но чтобы я не выглядел так, будто меня на общем празднике как первого уснувшего обкорнали и хуй на лбу нарисовали, хорошо? — Давай для начала так, — Тереса одним быстрым движением состригла длину до плеч. — Точно не жалко? — Где-то вот с такой же длиной я и сдох, хех. Но давай ещё, всё равно они отрастут. — Слушай, ну я же тебе не мастер, — она щёлкнула ножницами у самого его уха. Затем извернулась и отстригла столько же с другой стороны. — Просто приди в ближайшую цирюльню и попроси сделать нормальную причёску. — Ага, с этим жутким шрамом? — Ладно. Но тебе придётся снять бинты, чтобы я смогла нормально подстричь переднюю часть, — согласилась она, выравнивая затылок. Он повернулся к ней на стуле. — Да уж. Непривычно, но тебе идёт. Тереса ещё немного подравняла ему бока и опустила с волос взгляд ниже. — Это не ради красоты делается, но я польщён. Загадочно-довольное выражение его лица подбивало на действия без вопросов, почему освобождать рану от повязок должна именно она. К валяющимся на полу остриженным волосам начали падать бинты слой за слоем. Под последним из них жница заметила движение лицевых мышц и радостно улыбнулась — действительно заживает. Когда последний клочок повязки полетел на пол, она ошарашенно сделала шаг назад. Уже не такая радостная, скорее шокированная, девушка прикрыла рот и даже зажмурилась на секунду. Не показалось же ей, в самом деле? — Твой глаз… — Ага. — И ты знал? — Пару дней как, — он встал с места и подошёл ближе к зеркалу, переводя взгляд от одного к другому, будто сравнивая размер и цвет. — И вижу им так хорошо, даже лучше, чем старым. — Но почему ты не сказал? — Потому что, не знаю… хотел, чтобы ты сама увидела. Опыты не зря прошли, получается. — Можно было понять это и раньше, по твоим жутким шрамам по всему туловищу. — Тут ты права. Отелло, конечно, тот ещё засранец, что выбрал для вскрытия приборы из того же металла, что и косы смерти. Вскрывал бы обычными, шрамов не было бы. — Это всё так жутко звучит, — пробубнила она, смотря на мужчину в упор, заглядывая в слабо светящиеся зрачки, когда он повернулся к ней обратно. — Но так прекрасно… Повисла пауза. — Ты… тебе действительно так нужно уходить? — Да, — кивнул он кратко, запуская руку в свои короткие волосы и чувствуя некую лёгкость в освобождённой от веса отстриженного голове. — Может, всё-таки останешься? — Тереса не понимала, что видит в его глазах, кроме своего же отражения. Так было всегда, но сейчас это странным образом манило, поэтому она, понимая, что больше шанса не представится, подалась вперёд, поднимаясь на носки, зажмуриваясь. Едва дотронувшись до его губ своими, она почувствовала, как он отстраняется. — Давай не будем. Ты и так в опасности. — Я в ней каждый день, Тринадцатый, — она взяла его за руку, словно надеялась, что он передумает. — А я не могу полюбить жнеца. Никогда не мог, а сейчас и подавно, — отступник потеребил её за щеку и вышел из ванной, решая не пояснять свой выбор. — Спокойной ночи, Тереса. В ту ночь он исчез. Как ей показалось, навсегда. Жизнь вернулась к более привычному ритму, разве что Рози пришлось объяснять, что у дяди появились новые, очень важные дела, и что о нём нельзя рассказывать вообще никому и никогда. Как и о том, что мама — не человек.

***

— Только не говори, что она жница, — Фаулер пристально вгляделась в мужское лицо, пытаясь отделить его реальные эмоции от приросшей к нему маски неискренности. Интерес брал её настолько сильно, что это начинало читаться в её глазах куда лучше, чем в тех, в которых она искала искренность. — Я вообще ничего не говорю, дорогуша. А ты ревнуешь? — Нет, у меня есть молодой че… — О, поздравляю! — Да, спасибо. Просто ты однажды сказа… — Я много что говорил. Но если ты о том, что я отшил тебя по причине твоей принадлежности к Потустороннему, то не обессудь. — Да хватит меня перебивать! — взорвалась жница и стукнула кулаком по столу. — Я просто хочу сказать, что удивлена, не более. Мне просто ин-те-рес-но! Девочки любят узнавать о чужих отношениях, и всё! Я в курсе, что нельзя придерживаться одной точки зрения всю жизнь. Особенно такой древности как ты. Гробовщик улыбнулся и благодарно кивнул ей: — Спасибо. И можно тебя ещё о кое-чём попросить? — Ну? — со вздохом бросила она, уже направляясь к выходу. — Занесёшь мне как-нибудь конфет? Сладкого хочу, умираю просто. А ты отлично дала понять, что из этой лаборатории мне выходить пока не стоит. — Я здесь пока что одна, без поддержки, если ты об этом. Поэтому не засиживайся здесь долго.

***

      Окружающая темнота липко обволакивала кожу, затуманивала чувства, пробивалась в глаза нос, и рот, отчего по языку медленно расползался вкус горечи. Всеми возможными способами проникала в голову и, подобно чернильным кляксам, случайно или намеренно оставленным на письме, затмевала мысли тягучими масляными пятнами. Ребекка не ощущала ничего. Ни чужую сущность, сейчас так болезненно раздирающую сознание и ищущую способ разбудить её, ни даже собственного я. Будто попала далеко за облака, стала космическим мусором и невесомо повисла в неизвестном пространстве без воли и желания как что-то изменить, так и плыть по этому едва ли движущемуся течению дальше. Это ли не есть смерть? Единственным, что сейчас мешало ей полностью погрузиться в отрешение, было какое-то необъяснимое жжение в груди. Девушка медленно потянула руку, наличие которой отозвалось в ней слабым импульсом, и попыталась коснуться себя, прямо в ноющее пространство, но вместо кожи или одежды почувствовала нечто похожее на осязаемый шум. Точно собственную оболочку она оставила там же, где и все свои желания и стремления. Окружающая её тьма из-за движения тут же превратилась во вполне ощутимую субстанцию, закупорившую выходы воздуха. Разгоревшаяся от незначительной искры, слабо пробившейся через плотные сгустки неизвестности, паника накрыла Ребекку, она отстранилась от себя и попыталась вынырнуть из всеобъемлющей нефтяной черноты, но что-то схватило её, неизведанной остротой впиваясь под кожу, потащило вниз, ко "дну". И во всём этом хаосе она отчётливо разобрала чужие холодные и скользкие руки. Множество рук. Одни опутывали её ноги, царапались, стягивали живот, другие тут же заламывали запястья, мешая ими двигать, до боли плотно давили на веки, не давая их раскрыть, хотя она всё равно бы ничего не увидела, путались в волосах, клочьями оттягивая их в разные стороны. И всё это, множась в какой-то невероятной геометрической прогрессии, сковывало её тело всё сильнее и сильнее, сжимало шею, пробиралось в раскрытый рот доводящими до тошноты ледяными пальцами, хваталось за язык, устремлялось в горло. В ушах, пробиваясь через густую преграду, нарастал оглушительный гул, рождавшийся из смеси чужих криков ужаса, причитаний над мёртвыми, детского плача. В страхе ржали лошади, трещала древесина, сходились друг с другом железные клинки, слышался воинственный клич. Под порывом ветра шумела листва, угрожающе ухали совы, среди них можно было разобрать шёпот проклятий или же призыва чего-то неизвестного. И всё это одурманивало, против воли вызывало всплеск исключительно негативных эмоций, сводило с ума. Не находя больше энергии для сопротивления неизвестного рода стихии, Ребекка опрометчиво сделала вдох. Тяжелая маслянистая жижа тут же, вслед за чужими руками, завладела горлом, редко выпуская из него едва сформировавшиеся пузыри воздуха, потекла внутрь, начала заполнять её, не позволяя ни откашляться, ни вдохнуть ещё. На ум в отчаянии приходили идеи попыток выбраться, осуществить которые уже не находилось возможности. И тогда в её голове что-то промелькнуло. Край мысли, словно скользкая рыба, едва уловимо проплыл мимо её сознания, отдаваясь в шумном слуховом беспорядке отчётливым мужским голосом. Таким знакомым, некогда любимым, но с каждой секундой, кажется, становящимся до безумия неузнаваемым и чужим.

Это Ад, Ребекка.

Перестань сопротивляться.

Иначе тебя затащат ещё глубже. Поверить в эти слова было сложно. Ещё сложнее казалось им последовать. Да и забываться они начали столь же быстро, как угасал её рассудок, а в лёгких заканчивался воздух. Всё близилось к тому, от чего её предостерегали — быть поглащённой неизвестностью, стать частью этого жадного до живой души чудовищного хаоса. Полностью скрывшись в пучине тьмы, она прекратила двигаться. Как и надеяться на помощь из ниоткуда. Не то поняла, что ждать её бессмысленно, не то решила проверить почти растаявший в памяти совет. А может быть, просто окончательно смирилась со своей участью. Терзавшие тело мертвецы неожиданно все разом отпустили её и вовсе не дружелюбно, а, скорее, досадливо стали выталкивать обратно. Куда-то наверх. Пинаясь, словно их принуждали помогать, продолжая царапаться, больно прикладываясь к спине, колотя кулаками. На мгновение в ослабевшем уме Ребекки даже пролетело предположение, что она просто утонула в глубоком озере и в своей предсмертной панике приняла преграды в виде рук за водоросли, в которых запуталась. Она недвижимо поддавалась новому направлению течения, уже не понимая, куда конкретно оно может принести. Надежды внутри неё больше не теплилось, а из всех некогда посетивших её здесь желаний сильнее всего теперь ощущалось стремление всё прекратить. Сколько уж можно мучиться..? Когда девушку наконец подняли на поверхность, горло её принялось конвульсивно выталкивать из себя проглоченную тьму, чтобы вобрать хоть толику воздуха. Усталость вызывала дрожь в охладевших конечностях, сил не хватало даже на то, чтобы оставаться на плаву. И сейчас обратно кануть в небытие не давали некогда желающие поглотить бестелесные чужаки, поддерживающие её над собой, словно несущие на себе божественный алтарь рабы. С первым, таким тяжёлым и натужным вдохом, Ребекка разлепила склеевшиеся веки и почувствовала выжженную землю под остывшими руками. Перед ней, в необъятной и бездонной черноте, беззвучно бушевал пожар. В ушах, перекрывая собственным эхом все остальные звуки извне, раздался шёпот:

Иди ко мне

      Увиденный кошмар заставил её широко распахнуть глаза и дёрнуться в порыве освободиться от пут ночи. Дышалось теперь свободно, что, тем не менее, совсем не внушало спокойствия паникующему телу. Нокс завертелась на кровати и, наткнувшись подслеповатым взглядом на рядом лежащее чёрное пятно, вскрикнула. Возглас отдался в горле невыносимой острой болью, а итоговый звук вышел булькающим, точно в горле ещё осталось немного тьмы. Затем она почувствовала, как дыхательный путь снова что-то забивает, отчего по-кошачьи выгнулась и отхаркнула на белую простыню полусвернувшийся кровавый комок. Пятно тем временем задвигалось само, меняя форму и вырастая по бокам, тут же отпрянуло от неё. Следом раздалось интуитивно ощутимое, недовольное, даже испуганное гарканье, превратившее издавшего его из неразборчивой кляксы в птицу. Отдышавшись, Ребекка кое-как дотянулась до прикроватной тумбы, взяла очки и огляделась: иногда до беспомощности раздражающая своим светом и до омерзения правильным порядком, который даже при всём желании сложно было нарушить, квартира. Она в своей постели. Рядом, на соседней подушке, её питомец. Всё, помимо отзывающейся во всём теле боли при движениях, хорошо. Ведь так? Она привстала на локтях и по привычке уставилась вдаль перед собой. Туда, где должно было быть зеркало. Но вместо собственного отражения напротив кровати её встретила стена с этими, казалось бы, привычными, но такими идиотскими перламутровыми обоями в полуразличимые полосы. Да нет же… не было здесь никогда зеркала… Из другой комнаты послышались движение и голоса. Ещё несколько секунд спустя белая, не выпадающая из общего антуража дверь раскрылась шире, и в проёме показались две пары зеленовато-жёлтых глаз. А разве дверь была на этой стороне стены? Да и открывалась она, вроде, в сторону коридора. И почему она белая… а не… — Давай только тихо, — наказала Нина жениху и, пытаясь не создавать лишнего шума, медленно прокралась в спальню. — Привет, Ребекка, — Артур с шёпотом, будто боялся разбудить и так уже бодрствующую, прошмыгнул за ней следом. Оба они сейчас были похожи на притаившихся ужей, случайно заползших в чей-то амбар, в то время как в обыденности своей всегда казались весьма оживлёнными ребятами. Оба выглядели взволнованными, даже уставшими. Ребекка попыталась поздороваться в ответ, но лишь едва успела напрячь связки, как раздирающая боль опередила звук, отдалась во всём теле дрожью, и вместо приветствия из неё вышел неразборчивый хрип, под который на белый настил прилетел ещё один кровавый плевок. — Ну-ну, молчи, — Крамер по-хозяйски опустилась рядом с ней на край кровати, одновременно с тем легонько приглаживая грача по вставшим дыбом от испуга перьям на спине и сложенных крыльях. — Тебе нужно попить. Только понемногу, а то закашляешься. А я пока подготовлю бинты. Она взяла с прикроватной тумбы кружку и пузырëк красного стекла и, откупорив его, отсчитала пятьдесят капель. Бордовая жидкость принялась медленно растекаться в воде, пока её не разболтали лёгким потряхиванием тары, окончательно превратив содержимое во что-то мутно-бурое. — Это концентрированная телячья кровь, Коллинз сказал, что должно помочь твоему организму восстановить запасы быстрее. Ребекка приняла подачу, которая тут же затряслась в её руках, отчего водная гладь исказилась, и боязливо промокнула губы. После вобрала в рот немного влаги и не без труда втянула в себя с чувством, будто глотает раскалённую лаву, которая падает на острые колья, воткнутые в горло. Железное послевкусие опутало её рот, отчего она сначала скривилась, но, распробовав, сделала ещё глоток, и ещё. Затем вернула стакан, дотронувшись до шеи, нащупала мокрую повязку и со всей своей вопрошающей выразительностью на лице уставилась на Нину. — Ты нас знатно напугала, Бекк, — продолжая говорить вполголоса, подруга разрезала бинты на полоски и некоторые из них опустила в небольшую железную, наполненную каким-то раствором бадью. — Я прождала тебя тогда полвечера. Потом пришла Вероника, сказала, что не видела тебя с пяти часов. И вот спустя два дня до нас наконец-то дошла информация, что тебя грохнули. На это Нокс наклонила голову и молчаливо сменила мину с просто интересующейся на совсем озадаченную. — Ну мы же собирались встретиться, — без слов поняла блондинка и, оставив повязки отмокать, переключилась на уже негодный бинт на её шее. — Представь сама, каково мне, когда ты неожиданно исчезаешь. Мы отправляли тебе Диту по раза три на дню, а она возвращалась обратно с нашими письмами. Ребекка робко пожала плечами и качнула головой, словно сама не понимала, где пропадала всё это время. — Ладно, что мы все о грустном. Ты здесь, жива, относительно цела, и слава богу. Мы сварили тебе бульон с куриными сердечками и сделали ужасно жидкое пюре, чтобы тебе было не так больно есть. Фарш, правда, к нему слишком зажарился, и будет не очень приятным для твоего горла, так что скорми его Рональду, как придёт. Не дёргайся сейчас, иначе я тебя ножницами задену. Ребекка послушалась, расслабилась и в попытке отвлечься повернулась к Артуру, который подозрительно пытался не встречаться с ней взглядами. Сейчас он рассматривал расположенные на комоде рамки с фотокарточками. На одной, сделанной на день рождения Нины, был и он сам, и Рональд, и ещё пару девчонок с отдела секретариата, с которыми Крамер общалась чуть ближе, чем с обычными коллегами. Вроде бы, после праздника Рон даже пригласил одну из них на свидание. На другой одна лишь Ребекка, явно не довольная фактом съемки, либо же самим снимающим, ведь угодила она тогда в объектив Сатклиффа. Появись у него портативная камера, — кажется, она была получена не совсем легально, и до этого принадлежала какому-то натворившему дел жнецу, — он тут же пришёл в отдел в своё свободное от отбывания наказания время и принялся снимать каждого своего товарища, и Ребекку в том же числе, а потом сказал, что это неудачное фото она может забрать себе. Поставить его в рамку её заставил проигранный брату спор. А на самом свежем снимке находилась она с Гёте на голове, улыбалась, тянула ему что-то вкусненькое. Кажется, это фото она хотела показать кому-то очень важному. Или же отдать насовсем. Тогда почему оно стояло в рамке? Или же это была копия..? Нина тем временем быстро разрезала насквозь пропитавшееся кровью полотно у неё на шее и, благодаря кого бы то ни было за то, что оно не приклеилось к медленно заживающей ране, принялась обтирать не задетую порезами, испачканную кожу вокруг. Заметив, что подруга переключилась на её жениха, она хихикнула: — Он не хотел приходить сюда, потому что был уверен, что я поделилась с тобой вообще всем произошедшим, — на этом моменте мужчина обернулся к ней с безмолвной мольбой остановиться, отчего раззадорил ещё больше. — И теперь ему ужасно стыдно встречаться с тобой. Но когда я сказала, что тебе совсем худо, первым вызвался навестить. Ребекка сощурилась. Задумчиво оглядывая его порозовевшие щёки, совершенно не коррелирующие с образом по-мужски красивого, высокого и статного молодого человека. Особенно с его грубоватыми чертами лица и густыми тёмными бровями, напоминающими о его итальянских корнях какой-то там степени. Сейчас до неё с трудом доходила суть слов Крамер, но смущённый вид товарища забавлял, отчего пришлось даже подавить смешок-другой, чтобы снова не страдать. — Дурацкий повод встретиться, если честно, но чего уж там. Тут довольно мило, ты быстро обустроилась, — Артур обернулся к Ребекке и, заметив открытое повреждение, влажно зияющее почти по всей поверхности её тонкой шеи, поджал губы и со вздохом отвернулся. — Надеюсь, ты скоро поправишься. Увы, но быть жнецом равно в первую очередь получать смертельные раны и не умирать при этом… Рыжая прочувствовала печаль в его голосе и опустила взгляд на мужские неровные плечи за длинными, хаотично разбросанными по спине, кудрявыми волосами. Кажется, лёгкая перекошенность появилась у него не так давно. Вот только по какой причине? Да и "обустроилась"? Ремонт, что ли, сделала..? Она задумчиво повернулась к Нине и жестами в воздухе показала, что хочет написать. Та понятливо оставила обтирания и, промокнув руки полотенцем, нагнулась к своей небольшой сумочке, всё это время висевшей через плечо, достала блокнот и карандаш. Онемевшая на время с кривой улыбкой на лице, — ведь ей всё ещё было физически больно даже дышать, — начёркала что-то и протянула листок Бурхардту. — Милый, тебе тут ответили. Жнец повернулся обратно и вгляделся в послание:

— "До свадьбы заживёт."

Затем он, будто забыв, что надпись явно отсылается к их с Ниной торжеству, смягчился: — Ты нас ещё ни с кем не знакомила. Ребекка закатила глаза и постучала себе по голове, затем ткнула пальцем в его сторону и мгновение спустя повернула указатель к Крамер. Но не увидев никакой реакции, нахмурилась и снова взяла в руки карандаш:

— "Мне же не приснилось? Вы же женитесь?"

— Женимся, женимся, не волнуйся, — подруга вернулась к перевязкам. Будучи пободрее духом, особенно после ухода за женихом, да и вследствие своей работы, она уже давно не боялась вида изорванного в клочья человеческого тела. — Но ты знатно заставила нас переживать, растяпа. Т. Спирс не сообщил, как именно ты поранилась, но… тут уж не до мыслей о веселье. Может, тебе к чёрту всё это жнецовство послать? Она мимолётно глянула на своего мужчину, которому, между тем, была неизвестна большая часть тем их общения, и исправилась: — …я имею в виду, сменить деятельность там, да? Ну, не капитально… Всё же, ты была хороша с документацией. В ЮСО тебя бы с руками оторвали… Ребекка непонимающе уставилась в стену, в которой доселе пыталась разглядеть собственное отражение. Что-то такое знакомое было в этой фразе, но все попытки выискать её в своей памяти были тщетными, даже какими-то болезненными, будто она ковыряла в пустом месте. Где ничего никогда и не было. Так она, с опустошённым взглядом, полным взявшихся не пойми откуда слёз, и замерла. Перемена в её настроении не осталась незамеченным: — Что такое, малышка? — Крамер завязала марлевый узел и пристально уставилась в её мокрые глаза.

— "Всё норм."

Быстро оставленные на бумаге графитовым следом два слова оказались неубедительными, Нина украдкой бросила взгляд на Бургхардта, но зазвучала вполне буднично: — Ну ладно. Поболтаем на нашей встрече, когда тебе станет легче. Надеюсь, твой начальник не вынудит тебя выходить в таком виде на работу, и мы сможем нормально встретиться и обсудить все наши девичьи секретики. Принесу тебе альбом без разметки и цветные карандаши, рыбка ты моя немая. Ребекка стёрла с щёк мокрые дорожки и одарила подругу уже не печальным, но полным осуждения взглядом. — Кстати, Вероника такая лапочка, почему ты раньше меня с ней не познакомила? Она тоже хотела прийти, но, насколько я поняла, её загрузили помочь Элис с бумажками. Очередное непонимание, отразившееся на лице раненной, окончательно привело Крамер в ступор: — Бекк, ну ты чего?

— "Вероника?"

— Ты что, и головой ударилась, что ли? Коллега твоя, Вероника Сеймур. Кучерявая брюнеточка размером с пуговицу. Мы же хотели встретиться все вместе, а в итоге пришла она одна. Ребекка в очередной раз нахмурилась, будто вместе с травмой она утеряла ещё и способность разделять сарказм и правду в словах лучшей подруги. Затем безыдейно чиркнула по бумаге:

— "Чего?"

— Ууу, — ей заботливо пригладили волосы. Отстранившись от неё, Нина взяла в руки неохотно желающего потискаться грача и поднесла его к хозяйке. Птиц растерянно уставился в на неё и гаркнул. — Гёте, помнишь? Она кивнула. Медленно, будто не до конца была уверена в ответе. — Ну вот вы с ней нормально познакомились в день, когда ты взяла его к себе. Последовала беззвучная, но понятливая ухмылка. — Ладно, малышка. Я завтра ещё приду, наверное, где-то часиков в восемь вечера, после смены. Одна. Артур у меня, конечно, начальник… — Но он не хочет превращаться в Альберта Фокса и проёбывать работу, — вставил жнец, подходя ближе. Он накрыл ладонями плечи Нины, а после, не удержавшись, отвлёкся на Гёте. Птиц он любил едва ли меньше, чем свою ненаглядную женщину. — Милая, у тебя остались угощения для Диты? — Не боишься, что она прознает и обидится? — заслышав ласковое обращение к себе, Нина, кажется, растаяла. Улыбка расплылась на её лицу объëмной тёмно-бордовой полосой накрашенных губ, она тут же заглянула в сумочку и вытащила из неё привычный бумажный пакетик с птичьими лакомствами, а после наткнулась на жестяной коробок. — О, вот ещё, забыла совсем, мы и для твоего сыночки купили червей. Бе… — Пойдём на кухню, малыш. Грач послушно вскарабкался по рукаву его рубашки и с энтузиазмом задёргал головой в какой-то, известный лишь ему одному такт. — Кстати о птицах, — Крамер проводила жениха взглядом и продолжила солнечно светиться, заменяя собой не включенную в комнате лампу. — Дита оказалась той ещё ревнивицей, и я всё-таки решила, что обойдусь без личного посыльного. Да и она уже привыкла всякие бумажки и для меня тоже доставлять. Из коридора, ведущего в кухонно-гостиничную комнату раздался мужской голос. Артур принялся что-то увлечённо рассказывать грачу, пока тот, очевидно, проглатывал червя за червём. Перед тем как перейти к теме, Нина внимательнее всмотрелась в Ребекку. Та выглядела совсем помято, всем своим видом вызывая к себе жалость и желание о себе позаботиться. Лицо её было исцарапано, веснушки на нём стали почти прозрачными. Под больничной рубахой, на её руках и выпирающих ключицах виднелись заклеенные раны. Вела себя она тоже крайне ослаблено. Под глазами образовались тёмные круги от малого ещё количества крови в организме, бесцветные губы вновь пересохли, а вены и сосуды вокруг век казались необычайно четкими и контрастными из-за общей, даже чрезмерной бледности кожи. — У тебя ведь осталось то письмо? Нокс устало, уже не изъявляя желание отвечать письменно, наклонила голову и едва нахмурила брови. Слово "письмо" задело что-то внутри, но, мысленно вернувшись на эту точку, она уже ничего там не нашла. Хотя определённо должна была. — От твоего… безымянного друга, по которому ты тогда рыдала ещё час. Мне тут на ум пришёл один из вариантов расшифровки, а сейчас у тебя совсем дела уныло идут, что, кажется, пора бы до него до… Её перебил железный звон о твёрдую паркетную доску, птичий всполошённый вскрик и голос Артура, поспешившего оправдаться: — Мы ничего не сломали, всё в порядке! На это она лишь хмыкнула и, вернувшись к собеседнице, застала ту в полном непонимании вперемешку с осунувшей и без того страдальческое лицо печалью. — Он ведь сам писал, что можно обратиться к нему, если совсем плохо станет. Я тогда, конечно, перегнула с идеей звать его на праздник. Но сейчас считаю, что его нужно найти. Попробовала в твою квартиру телепортироваться, ты же, вроде как, ключи так и не сдала… но у меня не вышло. Ребекка пожала плечами. Взгляд её тревожно забегал из стороны в сторону, словно она впервые слышала про всё вышеперечисленное, и это её не озадачивало, а, скорее, напрягало. Лишаться памяти для неё было уже чем-то знакомым, обыденным, но сейчас казалось, что она потеряла нечто совсем дорогое и нужное. Хотелось вскочить с кровати и бежать, бежать и бежать, искать, узнавать, расспрашивать. Кого угодно, обо всём сразу. Но сил не оставалось даже на то, чтобы моргнуть и открыть глаза обратно. — Пора бы тебе отдохнуть, дорогая. Есть хочешь? Рыжая мотнула головой. Крамер поднесла к ней стакан с водой и, понимая, что она уже не отопьёт сама, предложила напоить подругу собственными руками. Она чувствовала, нет… просто видела — всё в ней было не так. И пока в голове её по очереди перебирались предположения, что могло случиться, Нокс закашлялась от переизбытка воды во рту, проглотила её остатки с невыносимой болью, и, тратя последние заряды энергии, благодарно обняла её, утыкаясь в плечо, как обычно вдыхая запах её волос. Привычный сладковатый, с нотками шёлка. Нина, кажется, всегда пахла подобно, будто втихаря постоянно ела дорогие конфеты. Дружелюбный и жест растрогал посетительницу, она подняла к лицу руки промокнуть глаза, чтобы ни в коем случае не испортить макияж, а затем быстро встала и помогла Нокс улечься обратно, пытаясь не показывать ей своего опустошённого слезливого состояния. Меньше всего нужно было сейчас вызывать в ослабленной ней прилив эмоций, способных сожрать всё на своём пути. Как только за цокотом женских каблуков последовал замочный щелчок, Нина всхлипнула и задумчиво огласила, утирая нос платком: — Что-то происходит, Артур. И мне это не нравится. Нам нужно найти кое-чьё дело.

***

      Медленно шагая по аллее без точного плана действия, Ребекка изредка поднимала взгляд от тротуарной плитки, озиралась на почти растаявший снег, наиболее кучно сбившийся в оттенённых уголках улицы. В кармане лежал маленький блокнот, разлинованные листья которого девушка периодически мяла или же водила по ним там же находящимся обрубком карандаша. Рядом, иногда взмывая вверх и криво пикируя обратно, бежал напросившийся на прогулку Гёте, иногда не брезгующий капнуть оттаявшую грязь в попытке найти там что-то съестное, а потом тут же устремляющийся в снежные остатки, чтобы почистить лапки и клюв. — Эй, Нокс, привет, — с другой стороны улицы послышался звонкий мужской голос. Знакомый, вроде бы. Она обернулась, ожидая, пока зовущий подойдёт ближе. — Ну что ты, жива-здорова? — Сатклифф остановился в метре от неё, будто не решаясь подойти ближе, чтобы она не накинулась на него с угрозами и разного рода оскорблениями, как это обычно бывало. Оглядев её исцарапанное бледное лицо, он хмыкнул. — Ну… в общем-то, вижу, могло быть и лучше. Но девушка лишь вытащила свою записную книжку и набросала быстрый ответ:

— "Привет. Как сам?”

Старший с ярко выраженной мимикой осмотрел её. Затем показательно обошёл её вокруг и снова склонился со вполне логичным на его взгляд вопросом: — Ты что, ударилась? На это Ребекка кротко мотнула головой:

— "Не знаю. Возможно."

— В общем, ладно. Можешь передать Кроссберри докладную на Веронику? Девушка по-собачьи вопросительно наклонила голову. — Ну что ты как маленькая, у вас что, в предыдущем отделе так не делали? Академия собирает данные о стажёрах где-то ещё с полгода после выпуска и ведёт учёт тех, кто решил переучиваться на другую профессию. Тебе же Уилл по-любому сказал уже, что она будет моим стажёром.

— "И?"

— А… ну. Ничего..? — он в очередной раз вычурно нагнулся к ней, их веснушчатые лица оказались на одном уровне, и жнец скептично уставился в её глаза, ловя пустой взгляд. Он так и не дождался от неё ни одной нападки, хотя был готов к ним, как только завидел её со спины, ещё стоя на ступеньках главного входа. И это было поистине чем-то удивительным. Даже как будто бы заставляло беспокоиться. — Так что, я могу положиться на тебя, коллега? — Грелль предпринял ещё одну попытку сбить её с рельс нейтралитета. В прошлый раз, когда он по какой-то рабочей нужде пришёл навестить свой отдел, Ребекке это обращение очень не понравилось. Вот и сейчас он с надеждой хоть какой-то отдачи, будто питался чужими эмоциями, уставился на неё в ожидании непонятно чего. Но та просто кивнула и вытащила из его ослабленных от некоего разочарования рук прошитую папку с витиевато выведенным Джеймсом полным именем Вероники. Она развернулась, с лёгким свистом выставила руку и запетляла к главному зданию академии. Прирученный грач, впрочем, приземлился ей на подол пальто, а не на приготовленную посадочную поверхность, поэтому пришлось остановиться и помочь ему вскарабкаться на плечо. Грелль был уже вторым человеком, заметившим, что с ней что-то не так, отчего на душе становилось всё тяжелее, а в голове рос беспорядок из вопросов, которые и сформулировать-то толком не удавалось. Украдкой глянув через плечо в надежде ни на кого не напороться, она осеклась, поняв, что Сатклифф всё так же стоит на месте и сверлит её взглядом в спину, будто бы боясь, что без чужого присмотра она тут же споткнётся, упадёт и ещё что-нибудь себе покалечит. Поэтому для правдивости и натуральности пришлось ещё и помахать ему в ответ. Проблема следящего за ней Грелля заключалась ещё и в том, что направлялась, пока он её не встретил, Ребекка вовсе не в саму учебную часть, а в общежитие. Слова Нины глубоко засели в ней идеей вернуться в бывшую квартиру и найти "то письмо", возможно, имеющую силу напомнить ей о чём-то или ком-то, и самой первой из мест обитания, что пришло ей на ум, была её первая комната. Поэтому, как только Нокс скрылась в тени входа в студенческий корпус, она перенеслась на, как помнится, второй этаж и тут же направилась к знакомой комнате, выуживая из внутреннего кармана пальто своё удостоверение, соседствующее с бумажным пакетом с сухофруктами, на случай, если Гёте ничего самостоятельно на улице не найдёт. Вглядевшись в свой же документ, она на секунду растерялась: в самом низу, под всей информацией, находилась дата его выдачи, и то, что получила она его совсем недавно, даже как-то… удивило. Словно сам концепт времени извратился в её понимании настолько, что события смешались, и выяснить, что за чем следовало, было уже не просто тяжело, а, скорее, невозможно. Так и глядя на свою миниатюрную фотокарточку, Ребекка продолжала стучать, поэтому когда костяшки пальцев перестали чувствовать под собой поверхность, дверь приоткрылась, и из проёма на неё вопросительно взглянула новая хозяйка комнаты, она застыла с раскрытым ртом, не зная, с чего начать. — Вы из отдела надзора? — недоверчиво пробубнила молоденькая коротко стриженная девушка, не раскрывая вход больше, чем того позволяла цепная петля. Вместо хозяйки голос подал грач. Новенькая удивлённо выгнула шею, замечая его на плече визитёрши, а глаза её восторженно блеснули в приглушённом освещении коридора. Ведь доселе она жнецов в сопровождении пернатых ещё не видела. Нокс робко кивнула и махнула перед её лицом корочкой, не давая толком рассмотреть ни своё имя, ни фотографию. — Заходите, целый день вас жду. Никуда не выхожу, а то вдруг вы меня искать начнёте, поднимите тут шум-гам типа или ещё что, да.

— "Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, не находили ли вы здесь что-то оставленное предыдущим жильцом? Например, письмо?"

Девчонка, — на вид ей было от силы лет восемнадцать, оперлась спиной о стену и скрестила руки на груди, подминая под себя клетчатую холщовую рубаху: — Я ж тут живу всего-ничего. Месяц-два, типа того, да, — слушая её Ребекка отметила странный факт: подобную манеру речи она уже точно слышала, но вот припомнить, от кого и где, не смогла. — И я в натуре… ща-ща… Она оставила гостью и убежала в ванную комнату, откуда секундами позже послышалась возня. Ребекка тем временем, топчась на пороге, огляделась: толком тут ничего не поменялось, разве что на дверь добавился этот ещё пока что новенький цепной замок. Он поблёскивал во включенном электрическом свете и забавно искажал её мутноватое отражение. Нокс зачем-то завела его обратно в лунку и опустила взгляд на полочку для обуви. Из всего у новенькой только и были какие-то уже поношенные, даже не женские ботинки, а рядом с ней примерно лежали, очевидно, подаренные кем-то из новых знакомых домашние тапочки. — А вы, — донеслось вдруг из ванной, — типа не хотите спросить, как у меня дела? Я вообще-то целых две недели примерно себя вела, да. Как вы мне замок повесили, ни с кем больше не дралась. Да и Нейл же ещё сидит в исправке. Это он всё начал… Ребекка поджала губы. Что-то такое детское, наивное, но жутко одинокое, обиженное и знакомое звучало в этом грубоватом голосе с едва уловимой хрипотцой. Взгляд её упал на полупустую пачку самых дешёвых папирос, которые можно было взять в любой Лондонской забегаловке. Интересно, кого из старших девчонке удалось подбить приносить их? Ведь, насколько сама Ребекка помнила, занятия по телепортации должны были начинаться куда позже, на втором или около того году обучения. Ей вот в своё время гостинцы приносил брат. — Ну? — мысли её развеял скрежет туалетного бачка и шум воды, затем новая хозяйка комнаты вышла из ванной вместе с полотенцем в руках, нетерпеливо поглядывая на надзорщицу. — А, вы ж того, да. Ребекка кивнула и, чувствуя волнение на плече справа, достала сушёную дольку апельсина. Грач, не успев подать голос, тут же запихнулся угощением. — Ну, в общем, мне по выписке надавали кучу баночек с таблетками, я ж, как заселилась, расставила всё в шкафчик над раковиной… да вы проходите, не разувайтесь, я всё равно потом полы хотела намыть. Во-оот. А после того, как подралась с Нейлом, меня упекли в тюрячку на месяц, тряслись ещё так, что я могу что-то там вспомн… в общем, неважно. Вы сами всё знаете. Можно подумать мне эта головная боль сдалась, да? Стёрли — значит надо, чего. Но когда я вернулась, то заметила, что в этом шкафчике под верхней полкой был вложен листочек, а там вот, гляньте. На письмо так себе катит, но мало ли вы это и искали… Она запустила посетительницу в ванную, демонстративно открыла вышеупомянутый ящик и, приложив некоторые усилия, вытащила из узкого проёма между задней стенкой и полкой бумажку, развернула и стряхнула в раковину с неё пыль. — Написано "Ребекка, найди Дж…", ой, то есть "найди Йохана", "найди меня" ну и так несколько раз ещё… и "он не мог умереть" тоже… И вот ещё в углу тоже чьё-то имя, но так зачёркнуто жирно, ничего не понятно. Это не моё, клянусь! Ребекка приняла у неё листок. Почерк был надрывным, чернила в некоторых словах смазались, смешались с побуревшей и потемневшей со временем кровью. Помимо слов на смятой бумаге были нарисованы какие-то невразумительные символы, кривые многоугольники, в которых были заключены звёзды, замалёванные множеством повторяющихся движений круги… Всё это вызывало на каком-то подсознательном уровне трепет, сердце в груди пропустило несколько движений, она сглотнула, теперь уже не обратив внимания на боль в горле, и судорожно поднесла к улике свой блокнот с репликами. Это и есть оно..? — …я ж сначала испугалась, думала, что что-то вспомнила, типа поэтому за мной и пришли, и просто снова что-то подтёрли, вот я и забыла об этом, но я вам отвечаю! — девчушка и сама уже, глядя на растерянность посетительницы, запаниковала, отчего почти окончательно перешла на ист-эндский едва разборчивый акцент. — Рот ставлю! Мне эти имена ваще ниче не грят! В душе не ебу, кто че это, да… как его там, Йохан и вот этвот, зачёркнутый, чесн-чесн. Взор Ребекки затуманился, всё перед ним сначала задвоилось, затем потемнело, заморгали какие-то картинки. Она медленно мотнула головой, хотя совсем не хотела отпускать эти образы, какие бы странные ощущения они за собой не несли. Но у неё не вышло. Мысль за мыслью, навязчиво цепляясь друг за друга, проносилась в её разуме по щелчкам, подобно часовым стрелкам, которые в тишине звучали навязчиво и громко, забирали всё внимание себе и не давали отбросить их и вернуться в реальность. Или же, наоборот, подальше убежать от неё. Зато каждая из них теперь была сформулирована и точна.

Она снова всё забыла?

Нет это же невозможно. Она и раньше забывала?

Кто такой Йохан?

Зачем его нужно найти? Поможет ли он ей?

А поможет с чем? Сколько раз она вот так уже всё забывала?

И сама ли забывала?

А может, ей в этом помогали?

Точно ведь.

Медицинский корпус.

Там же ей стёрли память.

Значит ли это, что она…

Снова что-то вспомнила?

Нет, этого не может быть.

Найди

— Погодьте-ка, — раздался рядом притихший девчачий голос. — Вас же зовут, эм… Ребекка, да? В корочке вашей было… Их прервал стук в дверь. В первый раз он прозвучал размеренно, монотонно, но напугал их обеих не меньше, чем если бы нежданный визитёр начал с гневного колочения. — Мисс Кэтрин Хеджхогс, отдел надзора, Третий Департамент, Энтони Дав. Вы дома? Ученица в смятении повернулась к Нокс. Та высунула из кармана ещё один кусочек фрукта и, поманив им грача, поднесла палец к губам. — Вы кто, бля..? — девчонка как кузнечик выпрыгнула из ванной, стянула с полки первый попавшийся под руку предмет, оказавшийся столовой вилкой и выставила её вперёд, пытаясь принять оборонительную стойку. Но при этом вопрос она задала шёпотом, хотя, по всем правилам сейчас самое время было для крика о помощи. Ребекка отдала лакомство птице и подняла руки ладонями вверх, затем быстро сориентировалась и начёркала в блокноте деловое предложение:

— "Я не причиню тебе вреда. Давай так. Я тебе целую пачку отменных сигарет с мятой, а ты меня здесь не видела. По рукам?"

Кэт нахмурилась и машинально обернулась на свою лежащую на полупустой обувной полке коробку папирос. Затем вздрогнула от нового, уже звучавшего вкрадчивей и настырней, стука. Дверь дёрнулась, но благодаря цепному замку, задвинутому на максимальную длину, раскрылась всего на дюйм. — Мисс Хеджхогс! — Кто вы?! — уже настырнее, но всё ещё подавляя голос, шикнула новенькая.

— "Возможная жертва."

— Да иду я, иду, — буркнула она громче, облизнула пересохшие от страха губы и положила вилку на место. Затем кивнула Ребекке. — Досрать дайте-то, ёпт. Нокс благодарно улыбнулась, глаза её влажно заблестели. Хотя, в общем-то, она могла бы попросту исчезнуть отсюда и бежать… просто куда-нибудь. Затем запустила руку в карман и вытащила целёхонькую, ещё даже не вскрытую, зелёную упаковку, которую зачем-то взяла с собой, хотя курить с нынешними травмами было истинной пыткой.

— "Спасибо тебе!"

Она, оставив в шкафчике для медикаментов обещанную плату, прикрыла дверцу, взяла врученную ей папку, о которой, честно признаться, и забыть забыла, а после исчезла из ванной комнаты, едва ли осветив её мгновенно затухающими искрами. Кэт ещё раз оглядела ванную, кивнула своему отражению, уверяя себя в правильности поступка, затем снова нажала на сливной рычаг. — Всё-всё, не пиликайте, открываю.       Вернулась Ребекка туда же, откуда и телепортировалась — в междверную область главного входа академии. В памяти всё ещё пребывала просьба старшего жнеца отнести документы Вероники директору, но её активно вытесняли накатывающие эмоции, замешательство, да и простое человеческое непонимание всего происходящего. Она уже и не знала, куда ей нужно идти, что сейчас первостепенно стоит сделать, о чём подумать. В голове был сущий сумбур, хотелось не то забиться в угол, не то оказаться где-то далеко-далеко, в каком-то безлюдном месте, на каком-нибудь отшибе мира и прокричаться, выплёскивая чувства в воздух, чтобы его унесло что-то шумное и массивное. Хотелось обнять кого-то важного, самой стать важной. Перестать дёргано искать какой-то вечно ускользающей правды, остановиться в этом нескончаемом марафоне погони за чем-то неизвестным, но столь важным, что, не поймай она это, то обязательно произойдёт что-то плохое. Хотелось покоя, вечного, неосязаемого, чувства защищённости, преданности, мира. Она сползла вниз по толстому дверному стеклу, резко перетекающему в древесную раму, опустилась на пол и обмякла, уткнувшись лбом в прохладную поверхность, смотря исподлобья на аллею, поминутно скрывающуюся в тени проносящихся мимо безжизненного солнечного круга облаков. Не заботясь даже о том, что в любой момент за её спиной может оказаться сотня окончивших занятия студентов, которым, в конце концов, надоест ждать, и они, один за другим, начнут открывать дверь, отталкивая её в сторону. Гёте спрыгнул с её плеча и, сперва не поняв, что перед ним очень чистое стекло, попытался выпорхнуть из удручающе тесного пространства, но наткнувшись на невидимое препятствие, злобно стукнул его клювом и вернулся вниманием к унывшей хозяйке. Впрочем, урочное время ещё длилось, и рядом оказалась только выкатившаяся из своего насиженного местечка миссис Бартон. — Бекки, что случилось? — её вечно пронизанный насмешливым тоном, глубокий, женский, отдающий какой-то материнской заботой голос сейчас звучал утешительно, отчего только подбрасывал расчувствовавшейся Нокс дров в топку её засбоившего в диссонансе мироощущения. Она обернулась на старушку, пытаясь сдерживать порыв разрыдаться прямо у неё в ногах, отчего горло катастрофически перетянуло невидимой, но ощутимой верёвкой. Мокрые глаза её налились кровью от разрезающей, казалось, само пространство боли, она почувствовала во рту ощутимый железный привкус, но с усилием сглотнула его обратно.

— "Передайте, пожалуйста, это мистеру Кроссберри."

Уже не помня, кто такой этот Кроссберри, и почему ему нужно было что-то передать, она сунула её гардеробщице и, чувствуя вскрывшийся поток крови, тонкими струйками потёкший от горла по груди, взяла Гёте на руки и бессильно обмякла, оставаясь сидеть прямо на полу. — Передам, обязательно передам, Бекки! У тебя кровь, детка, тебе к врачу бы… — оперевшись рукой о стену для большего комфорта, миссис Бартон уселась на корточки перед ней и погладила по голове. — Ты такая бледненькая, давай я позову кого-нибудь?

— "Спасибо, я сама."

Она медленно улыбнулась, кивнув и прикрыв потемневшие вокруг глаза и исчезла с территории академии. Ощущение дома было размытым, особенно сейчас, когда слабость подобно лавине в горах обвалилась на её плечи. И, тем не менее, Ребекка сначала поплелась на кухню, накормить проголодавшегося в прогулке питомца. Гёте засеменил следом, подпрыгивая и гаркая что-то, напротив, очень весёлое, ободряющее. А после, когда неотложных дел не осталось, она упала на кровать прямо в верхней одежде, и вырубилась, заливая всё под собой тёмно-красным. — Бекк! — разбудил её обеспокоенный голос Крамер. Затем последовал чужой, мужской, настырный.

Найди

Ребекка раскрыла глаза и неподвижно уставилась в потолок, будто надеялась разглядеть в нём очертания зовущего. — Ребекка, ты сколько так провалялась уже? — Нина влезла в поле зрение, прильнув руками к шее, удерживая собственные волосы от спадания. Нокс устало поднесла к глазам руку с часами, затем прикинула что-то в голове и показала пальцами число. — Восемь часов? Боже. Ты всю кровать залила. И почему ты в уличной одежде?

— "Погулять вышла."

— Вижу, что прогулка так себе вышла. Ты не находила свои ключи? От бывшей квартиры?

— "Я ходила туда."

— Куда..?

— "В общежитие. Нашла какой-то лист, но на письмо он не особо катит."

Нина развернула поданную смятую бумажку и с ужасом уставилась на её содержимое. Сейчас она решилась на поступок не как жнец, но как лучшая подруга. Ей достаточно доходчиво объяснили все опасности возвращающейся памяти, привели примеры, имена которых впечатались в прошлое названиями инцидентов, но всё это было настолько далёким, насколько хорошо она видела, как Ребекке изо дня в день становилось всё хуже и хуже. Был ли это злосчастный Шип Смерти? Она не знала. Знала только, что так было и в общежитии, после чего она вернулась обратно с пустой головой и выдуманной историей про несуществующие бунты. Так было и после поместья Дерби, когда над ней поработали совсем незначительно, не вызвав и единого подозрения, и только месяцем позже Крамер случайно узнала это, застав разговор Артура и Фокса. Так происходило и сейчас. И в этом случае врачи, кажется, перегнули палку совсем. Последней соломинкой во всём этом казалась загадочная фигура отступника. Он опытный, он точно знает, что сделать. Может, хотя бы при виде него к Ребекке вернётся как минимум посмертная память. Нужно лишь всего-то найти его и попросить помочь. — Боже… — жница вздохнула и продолжила вести себя так, будто не поняла, что раненной вместе с какими-то вылезшими из прошлой жизни воспоминаниями вырезали ещё и кусок длиною почти в три года, если не больше. Рождать в данный момент в подруге больших переживаний не хотелось. Да и она не укроет от неё того послания, которое в прошлый раз вызвало очень мощную реакцию. — Сильно же тебя приложили башкой, видимо. Я про твою первую квартиру, а не про комнату в общаге. Рыжая поморщилась, в ушах снова настойчиво прозвучал призывающий к действиям голос, в какой-то момент если не надоевший, то начавший раздражать точно. Она отмахнулась от звука и обратилась к подруге:

— "У меня и правда есть ключи. Наверное, от неё."

— Здорово. Дашь мне их? Я сама поищу письмо, чтобы тебя не тревожить. А потом вместе найдём подсказку. Она сползла с кровати, уверенно направилась к обувной полке и, опустившись к самой нижней дверце, вытащила оттуда связку. Вряд ли она рыскала по квартире будучи больной. Значит, помнила, где они лежали. Уже хорошо. Уже есть просвет. — И смени бинты, они все в крови. Даже высохли уже. Я скоро приду. Закрыв за подругой дверь, Ребекка направилась в ванную, встала перед зеркалом. Уставившись в него, она вдруг испуганно дёрнулась, словно вместо себя в отражении увидела чужую тень. Но всё это так же быстро развеялось, и в конечном итоге осталось только она и её усталое лицо. Общий болезненный вид поначалу отпугнул, но внутренний интерес и необходимость перевязки заставили сделать шаг обратно к отражению и продолжить "любоваться" собой. Красноватые порезы хаотично распределились на её меловых щеках, подбородке, зацепили губу и лоб. На шее через спущенную обветшалую повязку виднелась рана. Некогда густая и в беспорядке своём торчавшая во все стороны светло-рыжая копна, насколько вообще можно было сравнивать, сейчас безжизненно болталась ниже плеч, потеряв свою яркость и мягкость, истончилась. Ребекка провела по волосам рукой, опустила взгляд и смахнула в туалет оставшийся на пальцах темнеющий клок. Кожа на фоне этой выжженной соломы начала даже казаться тускло-белой, бесцветной. Она будто серела в действительности, превращалась из цветка в вянущую, желтеющую и медленно умирающую траву. Взгляд её непроизвольно блеснул не зелёным, а, скорее бледновато-жёлтым, едким и диким, электрический свет неожиданно стал невыносимо ярким, болезненно раздражающим глаза, заставляющий зажмуриться. И тут же, уже не внутри головы, а так близко к уху, вполне реально, что даже на коже почувствовалось чужое дыхание, раздался зычный, едва хриплый голос: — Найди меня. Слёзы страха, прямо как оброненные воспоминания в её голову, безудержно хлынули, полились по щекам, она замотала головой не то в поисках чужака, не то пытаясь разглядеть все картинки из складывающихся пазлов. Их было так много, они появлялись в неразборчивом порядке то тут, то там. По праву, ни один сильнодействующий наркотик не дал бы такого эффекта, а морфина из-за вечных болей она поглотила за эти пару дней предостаточно. То, как сильно и резко она перестала вдруг ощущать реальность, сводило с ума, желание покинуть дом и поддаться на провокации завладевало телом, заставляло двигаться быстро, невротично. Не в силах больше терпеть это, Ребекка срезала марлю, протёрла отпечатавшуюся на теле кровь, кое-как перебинтовала горло и исчезла из квартиры, прихватив оружие. Голос приказывал, звучал чаще, вместе с тем вёл её по какому-то определённому маршруту, куда-то в неизвестном направлении, но туда, где она уже однажды была.       Нина вернулась уже в пустую квартиру. В руках она держала несколько адресованных в никуда писем и цветы, которые нашла на кухне в банке с водой. Судя по её состоянию, простояли они так около трёх дней. Белые лилии, красивые, ещё даже не подвявшие, без единой приписки о поводе. Поняв, что Ребекки нет, она нашла вазу, заполнила её водой и, оставив на столе на внимание Гёте, села в ожидании неизвестно чего. Словно была уверена в том, что хозяйка квартиры скоро вернётся. Почти в то же время, как подруга прибыла к ней в квартиру, Ребекка очутилась перед воротами, отделяющими пустынную дорогу и огромные владения со здоровым поместьем, проглядывающим где-то на горизонте сада. Сунув сигарету в рот, она нервно подожгла её и с тяжестью бытия втянулась. Хотелось заглушить внутренний крик ужаса, спуститься в реальность из этого странного замкнутого вакуума. И домой тоже хотелось вернуться. Не в ту слишком чистую, будто с картинки, квартиру. А домой. Девушка перемахнула через ограду и медленно направилась к главному строению. Каждый шаг отдавался страхом во всём её теле, вызывал неподвластное чувство паники. Неужели здесь и сейчас случится это долгожданное воссоединение? А если и воссоединение, то с кем? С тем, кто должен спасти её от гнетущего существования? Сделать её жизнь лучше? Или, может, убить..? Крамер взяла в руки письмо. Не хотелось разворачивать его без подруги, ведь ей до последнего верилось в то, что кусок смятой бумажки с вываленными на него чужими чувствами должен, просто обязан вернуть в Ребекку хотя бы толику жизни. Но и долго ждать она тоже не желала, нужно было спешить, пока Артур не передумал участвовать во всём этом балагане. Она вздохнула, в десятый раз отодвинула грача от лилий, пригрозив тому пальцем, чтобы не грыз адресованные явно не ему цветы, и взяла в руки послание, оказавшееся не первым, а принадлежащим самой Ребекке.

"Привет.

Я не была уверена, что смогу написать ещё что-то подобное первому посланию. Да и давай на чистоту, оно ужасно тупое. Даже гадское. Но не скажу, что мне стыдно за него. Делать эти бессмысленные записи мне посоветовала Нина, и мне реально в какой-то степени легче. Всё лучше, чем выплёскивать чувства на других людях, да? К тому же, ты ведь ни то, ни это никогда не прочтёшь?

Я на это надеюсь.”

Нина опустила его на колени. Верно ли она поступала? Нужно ли вообще вспоминать ей его? Что, если он весь путь их дружбы, как бы хороша она ни была, использовал Ребекку против… да против кого-угодно? Может, он вообще не захочет и слышать о ней, когда Крамер найдёт его? Если найдёт. Преступник всегда останется преступником. Как и наивная девчонка не перестанет быть менее наивной и открываться не тем людям. В конце концов, есть же Т. Спирс, почему бы не обратиться к нему..? Но интерес брал своё. Что она испытывала в момент написания? О чём думала? Вдруг это хоть как-то сможет помочь?

"Прозвучит глупо, но всё это время я не могу перестать думать о тебе. Возможно, это потому что ты исчез из моей жизни не как в прошлый раз, по нашему предварительному договору, а неожиданно и резко. (хотя я и тогда ещё долго думала о тебе, чего таить.) А, может, потому что каждая наша встреча логично вела к этому. Типа.

А, не важно.

Хотя нет. Важно. Что я, зря, что ли, мысли тут эти пишу?

Ты для меня всегда был, есть и будешь больше чем другом. И я, наверное, никогда не смогу отделаться от воспоминаний того вечера. Да, веду себя как дурочка. Думаю, мне простительно.

Иногда мне кажется, что лучше бы мы всё оставили как есть, потому что мы оба два идиота, которые не смогли противиться чувствам и решили под глупым предлогом усугубить всё за одну ночь, а потом приняли ещё более идиотское решение вести себя как ни в чём не бывало. Это же так тупо!

Наверное, ты так не думаешь, и эта мысль могла бы знатно хуёво повлиять на нашу дружбу, если бы ты не свалил неизвестно куда, а я по дурости сказала бы об этом вслух. Так что, возможно, эта новая пауза и к лучшему. Потому что вести себя так, будто ничего не случилось (как ты), я ещё пока в идеале не научилась. А по твоему масочному лицу и не скажешь, что в тебе остались какие-то чувства.

Ну, кроме той твоей выходки на осмотре. Зачем ты вообще это сделал, Гробовщик?

Знаешь, когда я нашла твоё письмо в конторе, я пришла тогда к тебе по просьбе Нины. Так до конца и не поняла, в шутку это было или нет, но она настаивала, чтобы на её свадьбу я пришла с тобой. Возможно, ей просто было просто дочерта интересно, в кого я могла влюбиться, либо же ты заинтересовал её как этот.

Как его.

Легендарный преступник, вот.

В общем, я тогда даже на мгновение подумала, что вот это бы прикол получился, хах. Главное не поймать букет при тебе, а то у меня бы крышу снесло.

Но всё это в прошлом. Ты наверняка угадал бы, кого я позову сейчас. Это не от безысходности.

Или нет.

Короче, я запуталась.

Давай лучше о хорошем. Я взяла себе птицу. Грач Гёте. Взрослый. Летает плохо, садится ещё хуже, но он здоровский, мы с ним подружились, он знает команды и спит со мной рядом на кровати. Чувствую себя мамочкой, но как будто мой ребёнок — пернатый вечно недовольный дед. Он бы тебе пришёлся по душе, думаю. Я сделала фотографию с ним. Когда проявится, прикреплю к письму.

Хотя зачем?

Ну да ладно. Я правда не надеюсь, что ты будешь здесь и увидишь его. Ещё больше я не надеюсь, вернее, надеюсь, что ты прочтёшь эти записки сумасшедшей. Двоякие чувства, да? Так что пусть одна копия этой фотки висит тут хоть вечность. А я никогда не узнаю, увидел ли ты её или нет.

Новости о хорошем закончились. Его и правда стало маловато.

Через день у меня должно быть крупное дело. Почему-то чувствую какой-то нелогичный страх внутри. Всё сжимается, а по коже ходят мурашки. Будто предчувствие какое-то нехорошее.

Надеюсь, я не сдохну.

Ну а если сдохну, то это — самое хаотичное предсмертное письмо в мире, ха-ха.

И всё равно, на всякий случай, прощай. Будет жаль, если мы больше не увидимся.

Я соскучилась, правда.

974461”

Последняя строчка была плотно закрашена чернилами, но, судя по краткости записи, содержала что-то совсем уж личное, что захотелось скрыть даже в письме в никуда. Нина отложила листок и со всхлипом промокнула глаза. Ей хотелось помочь, а незнание как это сделать превращало её из сильной и волевой жницы в беспомощный кусок дерьма. Ребекка часто называла себя подобным образом. Неужели её постоянно преследовало это отвратительное чувство? Нокс пересекла владения, затушив окурок о грубую подошву ботинок. Темнело ещё пока рано, и не давали заблудиться на огромной территории только спасительные уличные фонари, натыканные здесь так кучно, что, не смотря в небо, можно было поначалу подумать, что свет вполне дневной. Да что, в конце концов, может её ждать здесь? Смерть? Это ведь не так уж и плохо, в конце концов… Но мысли эти, пронёсшиеся мимо и исчезнувшие где-то в глубине разума, захотелось тут же прогнать. Не зря же она, в конце концов, взяла с собой оружие? Значит, если придётся биться, она будет делать это как следует — до конца, изо всех немногочисленных сил. Девушка поднялась по лестнице, к заманчиво открывшейся широкой двери, услужливо приглашающей её пройти в непроглядную и густую темноту, прямо как в кошмаре. Оказавшись в её власти, Ребекка ожидала всего, что могло бы случиться. Неожиданного нападения, начала диалога… в общем, любого взаимодействия, контакта хоть с кем-то. Но пустынный зал встретил её лишь молчаливым холодом, а дверь сзади даже не закрылась сама собой, как это бывало в книгах или чьих-то россказнях. Ничьего присутствия не чувствовалось, настырный голос затих и более ничего не говорил, будто предлагая ей поиграть в игру и завершить поиски самостоятельно. В голове полосой рукописного текста пронеслось короткое воспоминание, призывающее её не начинать бой первой, отчего она понятливо запустила руку в карман, чтобы найти свой нынешний способ вести беседу. Вот только, минуту спустя тщательного обыскивания собственного пальто она поняла, что чёртов блокнот остался дома. Изъясняться, кажется, придётся на пальцах.