For your love

      Это была ваша маленькая традиция ещё со школы — каждый субботний вечер собираться в небольшой кафешке, заказывать кофе с пудингом и обсуждать прошедшую неделю. Говорить много и долго, вспоминать детство, обсуждать все преимущества путешествий, делиться новостями и обсуждать любую тему с таким энтузиазмом, словно не виделись целую вечность.       Вот и сейчас — Минхо сидел напротив, а закатное солнце догорало в его волосах. Смотрел на тебя внимательно-внимательно, слегка наклонив голову и осторожно улыбаясь уголком губ, пока ты продолжала рассказывать о работе и новой дораме, иногда размахивая руками. Он всегда говорил с восторгом и слушал с интересом, и в такие моменты тебе казалось, словно Минхо ничего больше вокруг и не видит — только тебя.       Казалось бы, вы знали друг друга так долго и слишком хорошо, до всех волнений и потаённых страхов, до мечтаний и стремлений, до расположения родинок на руках. С самого детства ты выучила его вдоль и поперёк, как и он тебя, — настолько, что с закрытыми глазами можно по памяти точь-в-точь воссоздать его образ, настолько, что иногда казалось, будто более близкого, более родного человека уже не найти в целом свете.       Минхо был для тебя самым незаменимым и нужным. Как и ты для него.       Вот только от того, как сердце в груди стало замирать при одном только взгляде на него, от того, что привычные мягкие улыбки стали сниться ночами ты поняла, что-то не так. А Минхо лишь кидал на тебя взволнованные взгляды в тщетных попытках докопаться до того, чего он знать не должен.       Влюбиться в своего лучшего друга — такое клише, что даже слёзы наворачивались на глаза. Но в него просто нельзя было не влюбиться, ведь Минхо был просто невероятным. Мягким и ласковым, самым отзывчивым и заботливым человеком на свете — осознание того, что ты была одной из тех, кто может видеть его таким настоящим, грело душу. — Ты меня слышишь? — он осторожно дотрагивается до твоей ладони, привлекая к себе внимание, снова улыбается уголком губ и смотрит, кажется, в самую душу. Единственное, на что тебя хватает, улыбнуться в ответ и кивнуть головой.       Он откидывается на спинку стула, ведёт по твоему лицу взглядом и слегка щурится, словно может прочитать твои мысли. Усмехается чему-то, а ты под его взглядом непривычно тушуешься и, кажется, даже краснеешь, потому что сейчас как никогда кажется, что именно в это мгновение всё станет ясно.       В последнее время Минхо слишком часто смотрел именно так — в самую душу, до мороза по коже, а глаза его не просто привычно блестели, а мерцали целыми галактиками. На подруг, даже на самых лучших, так не смотрят, и он прекрасно это понимал.       Он вообще многое понимал, вот только мысль о том, что один неверный, неосторожный с его стороны шаг в два счёта разрушит вашу дружбу, заставлял притормозить. Именно поэтому он только аккуратно улыбается тебе и отводит взгляд. — Всё хорошо? — его ладонь ледяная, и ты снова обхватываешь её двумя руками в привычной попытке согреть. Минхо выдыхает как-то слишком резко и рвано, осторожно высвобождает свою руку и тянется к рюкзаку. Неожиданно достаёт оттуда какой-то свёрток и протягивает его тебе, но в глаза больше не смотрит. Если тебе не изменяет память, последний раз таким ты его видела лет в пятнадцать. — Это тебе, — мужчина не поднимает на тебя взгляда, напрягается и вытягивается струной, а ты вдруг замечаешь, что его пальцы немного подрагивают, когда ты принимаешь из его рук небольшую коробку. Сверху на обёртке небрежно выведен Джурыми, а от написанного «Для моей Чаги» сердце в груди заходится вновь.       Он больше ничего не говорит, но ты по каждому жесту понимаешь — волнуется, понимаешь, что в этой коробке под обёрточной бумагой что-то очень важное. Для него, для тебя, для вас обоих. Потому что ты скорее чувствуешь, чем видишь, как он поджимает губы и практически задерживает дыхание, наблюдая за твоей реакцией.       Потому что понимаешь, как тяжело Минхо было перешагнуть через себя и решиться разрушить вашу дружбу.       Потому что для вас обоих родной человек стал всем.