Канарейка падишаха

Может, прошлое - это якорь, который тянет нас обратно? Может, стоит выпустить того, кем ты был, чтобы стать тем, кем ты будешь?..

      Ох уж этот Ивана Купала — мифический праздник молодёжи и лета. Байки про русалок, утаскивающих в свои сети молодых парней, идущих купаться в реке, гадание на любовь, на счастье, прыжки через костер да песни с плясками…. Просто чудо. Девки в косы цветы заплетают, аль венки, словно те кокошники на макушку опускают, а о белых платьях-сарафанах с вышитыми на них затейливыми узорами — любая знатная барышня обзавидуется, завидев такую красоту. Вот сей праздник и в поселок Любимов пришел — юницы с самого утра в полях пропадают, все цветы собирают, а парни у реки костер к вечеру подготавливают да дурачиться успевают. Куда уж без веселья — праздник ведь.       В светлой горнице, где стояла каменная печь, у зеркала стояла тонкая девичья стать в белом ситцевом сарафане с вышитыми ею собственноручно полевыми цветами на рукавах и юбке. Славянка не была ни высокой, ни низкой, ни худой, но и не толстой — одним словом, ее телосложение соответствовало росту. Русые волосы были заплетены в тугую и длинную косу, а на макушке красовался венок, заключающий в себе красивые цветы полей и пахучие травы леса. Розовые губы бантиком были изогнуты в легкой очаровательной улыбке, а глаза, оттенка лесных деревьев и душистых полей искрились юностью, весельем и предвкушением. Маленькие ручки быстро поправили выбившиеся на лицо прядки волос с миловидного личика с четкими линиями черт, а после, повернувшись лицом к старикам-родителям, поклонилась в ноги — она была поздним и долгожданным ребенком в семье, и поэтому, они нуждались сейчас не только в дочери, но и в помощнице. — Папенька, маменька, домик я прибрала, ужин приготовила — на печи стоит, вода в ведрах есть, и все ваши другие указания выполнены. Позволите откланяться? — Поинтересовалась Мира, с нетерпением ожидая ответа. — Иди, дочка, иди — повеселись да отдохни от всей души. — Ответил мужчина, улыбнувшись: его морщины от улыбки стали виднее. — Да будь осторожна — ты девушка красивая, видная, не дай Господь татары нападут аль нечисть какая заберет. — Помолчи, Аленка — наша дочь совсем взрослая, шестнадцатый годок пошел недавно. Ты не уверена в мудрости моей дочери? — Нет, просто…. — Не кликай беду.       А пока женатая пара спорила, Мирослава уже выбежала из горницы и стояла в толпе подружек — в таких же красивых сарафанах да венках. Черные, светлые да русые головушки с цветочными кокошниками на головах были видны отовсюду, а заливистый и чистый, как горный ручеек, смех, слышался в округе еще больше. А завидя то, что парни стали поджигать костер, девицы-красавицы бегом пустились к реке, по дороге скинув с себя лапти. — Дана, Даночка, милая! — Призвала к себе подружку-сестрицу Мира. — Не беги так быстро, я не поспеваю за тобой! — Ты всегда такая медленная! — Шутливо заметила русинка с роскошными каштановыми волосами и голубыми, как ясное небо, глазами. Она была чуть крупнее и выше Мирославы, да и старше — семнадцать ей уже было. — Давай за нами, и поскорее! Станем в среднем кругу!       И вокруг высокого-высоченного костра, от которого отдавало жаром и танцевали не только юницы и юнцы, но и языки яркого пламени; образовалось три круга — маленький, средний и самый большой. Как и говорила Дана, они оказались в среднем — Мирослава держала за руки двух парней-братьев: Ярополка да Ярослава. Эти два мальца были еще теми заводилами: брали участие почти в каждом кипише, и тем не менее, каждая женщина, имевшая дочь, надеялась иметь в зятьях одного из этих красавцев. Работящие, веселые, собою недурны, да и их семья была не из бедных, как считали односельчане — чего еще желать то?       Танец менялся, партнеры менялись, а вот веселье оставалось тем же — кто на лютне играл, кто на лире, а песню подхватывали, услышав всего первую строку: — На Ивана, на Купала, красна девица гадала…. — Начала петь Мира, и услышала улюлюканья за спиной, и за ней тут же подхватили петь остальные парни и девушки. — Где мой милый ненаглядный, где ты лада моя?! — Закрывай калитку тихонько, ночью праздник да какой! И хор голосов — басистых и потише, звонких аль низких — распевали праздничные песни, наслаждаясь плясками.

Слышу песен голос звонкий Над кострами, над рекой Все дороги засветились Это было, не приснилось Купала, Ивана Купала Купала, Ивана Купала Купала, Ивана Купала Купала Эй — эй!

      Мира отошла от веселящихся, чтобы перевести немного дух, но не успела она отдышаться, как к ней подскочили развеселенные приятельницы, беря под руки и начиная по очереди тараторить. — Пойдемте венки пускать! Время уже подошло. — Говорила Люба. — А потом, — она заговорчески посмотрела на сестрицу, и та подмигнула ей. — Сходим к бабке Тамаре, погадаем! От предложения светлокурых сестер были, мягко говоря, не в восторге, но те не унывали, подначивая подружек, пока те, с горем пополам не согласились. Колдунья Тамара жила на окраине поселка, у самого леса, даже чуть глубже, и никто не знал, сколько лет этой женщине, и когда она появилась. Вылечила и выходила она не одного больного, хоть надежд на выздоровление никто уже не давал, но и говорили, что одна из поселенок Любимова когда-то разгневала старуху, и больше никто не видывал этой несчастной.       После того, как обряд пускания венков подошел к концу, четверка славянских красавиц отдалилась от компании, держа путь дорогу к темному лесу, который стал еще страшнее с наступлением ночи. Мира следовала вместе с Даной рядом и чувствовала ее страх, но ничего поделать с этим не могла — лишь взяла за руку, показывая, что она рядом. А вот Любовь с Людмилой будто и не боялись: шли впереди всех да что-то рассказывали, но шум девичьих голосов затих, как только перед глазами появилась избушка старой колдуньи-знахарки. Кожей Мирослава почувствовала нарастающее напряжение, и по спине пробежал неприятный холодок. Люба, как организатор «путешествия», сглотнув, решилась наконец подойти к двери, но как только она хотела приблизиться, как та с грохотом отворилась, и на пороге показалась чутка сгорбленная фигура старой женщины. Девушки запищали и врассыпную удрали, а Мира не успев сообразить, что произошло, столбом осталась стоять на месте, широко распахнутыми зелеными глазами смотря на бабку Тамару. Старушка с седыми волосами, выглядывающими из-под красной косынки, осмотрелась вокруг, и после чего, взор ее завораживающих серых глаз опустился на брошенную подругами русинку. — Чаво тебе, красна-девица? — Немного раздраженно поинтересовалась старуха, и не дав ответить незваной гостье, добавила. — Погадать пришла? Коль явилась, так проходи. Старая Тамара скрылась внутри своего ветхого домика, оставив дверь распахнутой, приглашая Миру зайти таким образом. — Б-благодарю, бабушка Тамара. — Боязно ответила девушка, заходя и затворяя за собою двери. Знахарка уже сидела за столом, и пока Мирослава Петровна присаживалась на деревянную табуретку, успела осмотреть помещение: склянки с какими-то жидкостями стояли в шкафчиках, сушеные травы располагались на полочках и висели у стены, а паутина, которой явно был не один год, скучающе свисала в углах. — И так, на что гадать будем? — Поинтересовалась колдунья, пристально смотря на славянку. — На… Любовь? — Молодежь. — Прокряхтела старушка, улыбнувшись краешком губ. — Закрывай глаза и задумайся о любви, влюблённости — называй, как хош. И когда девушка закрыла глаза, старая женщина взяла какой-то пучок с травами и подожгла его с помощью свечи, нашептывая какие-то слова, она очертила пять кругов вокруг головы гостьи, после чего, опустила в мисочку с кристально-чистой водой. — Дай мне свои руки. — Мира послушалась, чувствуя на своих пальчиках руки старухи — она проколола ей палец, отчего славянка пискнула. — Сосредоточься и молчи. — Сделала замечание Тамара, продолжая шептать, и ее слова стали уносить красавицу-славянку куда-то далеко-далеко. Она чувствовала накатившую слабость и легкость, а перед глазами видела расплывающиеся картины и силуэты людей. Сначала темнота, потом какая-то комната, с которой слышался плач, а потом…. Потом перед глазами она видела незнакомый двор, и в этом дворе, мужской силуэт в странных синих одеждах с расстёгнутой сверху рубахой и мечом в руке. Это был юный и симпатичный юноша…. Нет, скорее молодой мужчина с русыми волосами и растительностью на лице — он был и правда красив, но эта красота была скорее мужественной; статное тело с широкими плечами были напряжены, а рука крепко сжимала холодное оружие. Досмотреть до конца незнакомца русинке Мире не удалось — ее веки резко распахнулись сами собой, а уши окутала лесная тишина. — Больше видеть тебе не положено. — Молвила старуха Тамара, однако добавила. — Не здешний суженый твой, вскоре встретитесь. Бед много будет, но счастливы будете, судьбою предписаны друг к другу. Сильною будешь — пройдешь то, что уготовано, а коли нет…. — Она пожала плечами, разводя руками. — То нет. — Спасибо, бабушка Тамара, за гадание твое да за советы. — Растерянно кивнула красна-девица, вставая. — Пора мне, да и негоже обременять Вас.       Распрощавшись со старухой-колдуньей, Мирослава вышла из ее домика и поспешила покинуть и лес густой. Встретила она предавших приятельниц — отказалась говорить с ними, домой к маменьке да папеньке поторопилась, поздно уже было, и усталость чувствовала девушка.

***

      С наступлением утра, в горнице дома стало светло и от лучей солнца да висящего небольшого зеркала на стенах появились солнечные зайчики. Алена Мстиславовна и Петр Петрович не стали будить дочку — поздно она пришла, пусть выспится. Мужчина пошел на поле, а женщина осталась дома: завтрак готовить и за домашним скотом следить. Сдоив корову, покормив кур и собрав яйца, Алена стала готовить завтрак, и к этому времени, Мирослава уже проснулась, начиная помогать матери, не смотря на ее разговоры о том, что сама справиться. — Как ты повеселилась вчера, дочка? — Как бы невзначай спросила мать, нарезая хлеб к столу. — Сама не своя вчера вернулась, смурная такая была, я видела. — Ничего, матушка, просто устала тогда. — Утаила правду славянка, держа веретено в руке да прядя пряжу. Всю ночь ей снилось что-то мрачное, тревожило душу, но что именно — поутру она не помнила. — Где же папенька? Он должен был уже вернуться. — Петя совсем не щадит себя и свое здоровье, — вымученно выдохнула женщина, поглядывая в окно — не показывалось лица ее ненаглядного мужа. Вот только было видно, как село встрепенулось, будто задрожало, люди переполошились, начиная прятаться в дома или убегать куда-то. — Что-то происходит. — Сказала русоволосая девица, откладывая веретено с нитями на лавку. Тонкие, но густые брови славянки взлетели вверх от ужаса и удивления, когда в соседний дом прилетела горящая стрела; дверь их дома в ту же минуту резко распахнулась, и на пороге показался перепуганный Петр, отец семейства. — Татары! — Прокричал он, и в спину вонзилась стрела. Аленка вскрикнула, подбегая к мужу и падая рядом с ним на колени — слезы с ее глаз покатились ручьем. Мирослава остолбенела от страха и ужаса, но стала пытаться оттащить мать от мертвого отца, сама с трудом сдерживая крик боли и слезы. Но женщина упиралась и в итоге ее грудь точно также пробила стрела — муж и жена лежали рядом, и уже не дышали. — Мама-а-а! Папа-а-а! Не-е-е-т! — Не выдержала славянка, закричав: ее сердце раскололось от боли, родителей теперь нет, и она больше никогда не услышит их голоса, не почувствует теплоту рук. — Пустите меня! Отпустите и убейте! — Ее схватили точно также, как и других красивых девиц Любимова, силком волоча к дереву, где собирали живой товар. Она вырывалась и кричала, но как мешок ее бросили на землю и влепили звонкую пощечину, чтобы буйная заткнулась. По рукам их связали, оставляя сидеть на земле и лить слезы. Стариков и старушек убивали, вырывающихся мужчин тоже, и только молодых парубков да красных-девиц связывали, не щадя и детей. В горле застрял ком, глаза отчетливо видели каждую капельку крови, скапывающую на землю, каждую пролетающую стрелу, а уши улавливали предсмертные вздохи, слезы и крики. Все это смешивалось в ужаснейшую какофонию…. Сердце разрывалось от боли, и разорвалось еще больше, когда Мира увидела лежащую на траве Дану — ее глаза были широко распахнуты, а из живота текла кровь, окрашивая изумрудную траву в багровый цвет. Не закроет бедной погибшей глаза никто — у татар и сердца нет, чтобы позволить сделать это. Кричать и проклинать не было сил, да и бессмысленно — ни они, ни она их не понимает.       «Товар» вели не один час к морскому берегу. И парни, и девушки молчали, устремив глаза в пыльную дорогу — нет больше их Любимова, спалили дотла, не оставили ни одной дощечки. Даже тела подожгли, и округу окутал запах трупной гари. На крестики да на Господа Бога надеяться не пытались: пираты нещадно забивали тех, кто падал или пытался убежать, однако те, которые дошли до судна, были скудно накормлены какой-то похлебкой. Некоторых вывернуло тут же из-за долгого отсутствия пищи и отдыха.       В самом корабле, точнее в его темном-темном трюме по отдельности томились девушки и парни. Мирослава сразу обратила внимание на то, что не только русинки стали пленницами, но и красавицы (хотя их всех сейчас было трудно назвать красавицами-нимфами) других национальностей сидели словно оборванки, на полу и пустыми глазами смотрели в одну точку либо волком друг на дружку. Было больно, страшно, холодно и голодно. Судно бежало по волнам, неся чужеземок в мрачную неизвестность. Ах нет! Все знали, куда именно их везут — на продажу в самый центр мира, именуемый много лет назад Константинополем, а сейчас — Стамбулом. Султан Мурад IV и его Валиде — Махпейкер Кесем Султан — правили страной сейчас, где столицей был вышеупомянутый город. А страна эта — Османская империя.

*** Стамбул. Главный рынок. ***

      Ступив с деревянных досок пиратского судна и пыльную чужую землю, Мира огляделась вокруг, пока их цепочкой вели по дороге. В нос бил резкий запах специй, а палящее солнце то и дело припекало на бледную кожу. Пленницы да пленники знатно исхудали за время своего путешествия: впали щеки, румянец пропал, а девушки будто сели на диету и малость переборщили. Их тела стали куда меньше, чем были раньше. И уставшие они плелись за татарами, ведущих их к торговцам. Славянка разлучилась со всеми теми, кого знала: русинок разбросало по торговцам и рынку так, что найти глазами было уже невозможно. Мирославу поставили вместе с другими рабынями на видное место — не прятать же заморскую красавицу где-то сзади — и девушка покорно стояла на месте с еле-еле светящимися огоньками в глазах. Все слезы были выплаканы, проклятья перечислены, а силы почти истрачены — оставалось лишь ждать, но чего? Неизвестно. Покупатели и просто прохожие рассматривали привезенных рабов — некоторые с жалостью или безразличием, а некоторые с интересом и похотливым взглядом. Красной-девице было страшно и некомфортно стоять тут: она грязная, плохо пахнет, жарко…. Она рабыня. Бесправная пленница, которая обязана выполнить любое поручение господина, который купит ее. Да еще и этот проклятый язык не знает и не понимает.       Так прошел день, а за ним и другой. Пленные стояли целыми днями на одном месте и падали на пыльную поверхность под вечер, когда все лавки опустели и горожане переставали ходить на рынок. Кормили и поили их скудно: так, чтобы не дать им умереть; разрешали умываться, дабы те не потеряли более или менее пристойный вид для продажи. Видели и такие ужасы, которые могли сниться только в кошмарных снах — и славянка Мира не была исключением, просыпаясь каждую ночь от накатившего ужаса и пота, стекающего по спине. Днем иногда устраивались живые аукционы, борясь за право выкупить понравившегося раба иль рабыню. И девушка даже не могла ответить себе на главный вопрос, что было хуже: то, что ее и некоторых других девушек выкупили, или остаться тут?

*** Дворец Топкапы. Гарем султана Мурада IV. ***

      Грязные девушки с жалким и уставшим видом стояли в один ряд в ташлыке, и перед ними расхаживала женщина с невысоким темно-синим хотозом на голове и распущенными каштановыми волосами. Ее губы были сомкнуты в линию, а глаза пристально разглядывали каждую девицу, будто выискивая в ней недостаток. Присутствовали еще четыре женщины в более простых нарядах, из чего можно было сказать то, что их статус был ниже, чем первая. Пленниц разглядывали и другие глаза — уже существующие султанские наложницы и джарийе. От них так и исходила насмешка, предостережение и опасность, оно и понятно: конкуренция прибавилась.       Важная незнакомка стала что-то рассказывать, и к сожалению, Мира не могла разобрать и половины сказанного, лишь несколько слов, ведь за время своего «путешествия» смогла запомнить некоторые словосочетания, обрывки фраз или слов, значение которых было понятным и несложным. Но ее знания были словно капля в море, и вдобавок ко всему, и без того было ясно, что они стали джарийе при гареме властелина мира. И также было понятно то, что ничего не будет так, как прежде.