Каменное слово

       Нас расклеили, распаяли,

В две руки развели, распяв,

И не знали, что это — сплав.

М. Цветаева

      Утром было туманно и сыро. Сонно жуя ломоть чёрного хлеба, смоченный водой и посыпанный сахаром, Надя сидела на кухне, вот уже которую минуту вглядываясь в тонкие занавески. Небо за ними поделилось на две цветные части, одна из которых розовела, как щёки на морозе, а другая была синей и со временем бледнела, точно кто-то раз за разом стирал слои краски. Во дворе надрывался голосистый петух и кудахтали голодные куры. До ушей долетали стрекотания живущих в траве насекомых и редкие стуки, когда падало очередное яблоко. Надя зевнула, потёрла глаза и отхлебнула из кружки, над которой по-прежнему витало облачко пара. Голова была ватной, а слабые руки не слушались. Подперев подбородок ладонью, она прикрыла глаза и глубоко вздохнула.       Вчерашняя тревога, казалось, отступила на другой план. Ночь сменилась утром, и не оставалось ничего иного, кроме как наконец смириться. Надя не видела больше смысла мысленно мусолить всю эту ситуацию, снова и снова прогоняя её от начала до конца. Подумаешь, очередной не слишком удачный день. Когда солнце зайдёт за горизонт, он закончится так же, как и все остальные.       За окном вновь раздались просящие крики домашних птиц, так что Надя, убрав в сторону наполовину полную кружку, поднялась с насиженного места. До выхода ей нужно было успеть покормить скотину и хотя бы немного прибраться во дворе. Порой то, что усилия вчерашнего дня оказывали слишком незначительное влияние на ход следующего, поднимало в Наде такую бессильную злость, что хотелось наплевать на всё и оставить. Пускай бы росли себе сорняки, пылилась тропинка и шумно бесновались курицы, топча грязь тонкими лапками. Но не могла она пустить дела на самотёк: у самой же глаз радовался, когда во дворе было прибрано.       Бросив взгляд на настенные часы, где короткая стрелка едва доходила до шестёрки, Надя беззвучно зевнула. В коридоре нашла старые резиновые сапоги, обрезанные до щиколотки, и спешно скользнула в них ногами. Передёрнув плечами от холода, она распахнула входную дверь и выскочила наружу, широкими шагами двигаясь в сторону сарая. Туман стелился по земле, опутывал ветки деревьев и лежал на крышах и выступах. Несколько раз споткнувшись, Надя добралась-таки до пристройки, мелко дрожа от утренней прохлады. Растирая ладонями покрывшиеся мурашками предплечья, она, приглядевшись, устремилась в самый дальний угол. Там, над старым комодом, где просело большинство полок, висели прибитые к стене деревянные крючки. Их Зое Степановне во времена, когда она ещё работала в городе на заводе, подарил один мужчина. Женщина всё хвасталась, что тот сделал их своими руками, дни и ночи шлифуя дерево.       Подхватывая с облезшего крючка, с которого давно облупился лак, старую рабочую куртку, Надя призадумалась. А ведь несмотря на то, что материал подизносился и потерял первоначальный вид, Зоя Степановна так и не сменила ни одного крючка, хотя дело это нехитрое. Иногда, наблюдая за поведением этой скандальной женщины, Надя умудрялась забывать, что та была человеком со своими эмоциями, чувствами и проблемами. А ведь она могла и любить того мужчину, почему нет?       «Ну давай, пожалей её ещё», — одёрнув себя, девушка хмуро отвернулась, натягивая пыльную куртку, покрытую пятнами белой краски. — «Конечно, дорогая Зоя Степановна, раз уж у тебя такая непростая жизнь, то можешь вываливать все недовольства на меня. Тьфу!»       Схватив жестяное ведро, Надя наполнила его зерном из большой зелёной бочки и, склоняясь под тяжестью, вытащила свою ношу на улицу. На ладонях остались продавленные ручкой борозды, синие внутри и красные по краям. Остановившись за пределами курятника, вгляделась в глуповатых на вид куриц, которые клевали траву, что просачивалась сквозь сетку. Нашла среди них свою любимицу: беленькую птицу с рыжими перьями вокруг шеи. Наблюдая, поняла вдруг, что все животные ходили у неё безымянными. Надя не могла воскресить в памяти ни одного раза, когда давала бы кому-то кличку, будь то четырёхлапый зверь или пернатое. Обычно у неё было слишком много работы, чтобы отвлекаться на такие идеи, и птице приходилось оставаться «птицей», а коту — «котом».       Войдя на территорию птичника, Надя, как и учила Зоя Степановна, включила в курятнике свет. Старая лампа, покрытая толстым слоем пыли, несколько раз мигнула, а после озарила небольшое строение тёплым жёлтым светом. Некоторые куры сидели на жердочках и, нахохлившись, изредка прерывали тишину гортанным кудахтаньем. Надя мало чего понимала в этих птицах, зная лишь, что кормить их нужно было в одно и то же время и яйца собирать как можно быстрее. А вот за здоровьем и поведением следила Зоя Степановна, что было довольно удивительно, учитывая её презренное отношение к любой работе. Но, надо отдать должное, она прекрасно разбиралась со всеми проблемами своих птиц и даже знала значения издаваемых ими звуков. Надя такими познаниями похвастаться не могла, поэтому продолжала делать то, что умела.       Смесь зёрен она высыпала в специальную кормушку и сразу пошла проверить гнёзда. В засыпанных сухой травой ящиках, наскоро сколоченных ближайшим соседом, лежало всего несколько яиц, которые можно было унести в руках и не искать корзинку. С осторожностью подобрав их, Надя, боясь повредить скорлупу, сложила ладони «лодочкой». Отнесла в дом. Оставшееся время потратила на то, чтобы вымыть за собой посуду, проверить подвязанный в сарае чеснок и подмести.       Переделав утренние дела, глубоко внутри Надя даже обрадовалась, что большую часть дня проведёт вне дома. Одевшись, уселась на заправленную кровать и вгляделась в заставленную книгами полку. Столько разных историй, но ни в одну из них ей не хотелось погружаться. Казалось, ничего из того, что было, не подходило под её настроение. Надя шевельнула губами, придирчиво скривив их в сторону, и, не найдя ничего интересного, решила, что какую-то из книг определённо придётся перечитывать. Пока что у неё не было ни одной чётко сформированной идеи. Взгляд метался между «Война и мир», которую она бросила на половине второго тома и «Мастер и Маргарита», чтение которой стало для Нади настоящим испытанием. При мысли о первой девушка ужаснулась, о второй — расстроилась. Мысль о том, чтобы коротать вечера за этими историями, не вызвала в ней восторга. Надя неутешительно подумала, что скорее выдумает что-то своё и запишет это в тетрадь, чем выберет сейчас книгу. Плюнув на это дело, она поднялась и, глянув на часы, решила выйти чуть раньше.       Дорога до школы не заняла много времени, но за эти несколько десятков минут, которые Надя преодолела неспешным шагом, она успела погладить сидевшую на заборе кошку и поболтать с Жулькой, которая, весело виляя хвостом, бежала за ней едва ли не весь путь.       Внутри местного учебного заведения стояла тишина. Кроме вахтёрши, тихо читавшей вчерашнюю газету в отведённой ей коморке, на первом этаже не было ни души. Надя, привыкшая к тому, что здание постоянно звенело от детских криков, слегка опешила, неуверенно замявшись у дверей. Первым делом в голову пришла тревожная мысль, что она, должно быть, перепутала время. Успокоиться помогли большие круглые часы, висевшие практически перед глазами. Надя тряхнула головой, сбрасывая сковавшее тисками напряжение, и усердно проследила за стрелками, мысленно отмечая, что до половины восьмого оставалось ещё пятнадцать минут.       «Я же и так знаю, что не опаздываю», — посетовала она, скованно шагая к лестнице. — «Опять эти дурацкие метания?»       Ещё вчера Надя решила оградить себя от глупых мыслей и, надо сказать, достигла определённых успехов. Она не корила себя размышлениями целых шесть часов, пока спала и завтракала. Сейчас же, с трудом преодолевая каждую новую ступеньку, девушка поняла: легко было сказать, что не боишься, если находишься далеко от опасности. Когда она сидела в доме Зои Степановны, отбросить все мучительные чувства было не так уж и трудно. Но стоило оказаться в школе, где с каждым новым шагом ей приходилось быть всё ближе и ближе к своему главному страху, как мнимая уверенность тотчас покидала ноги, делая их совершенно негнущимися. И Надя больше не испытывала уверенности в том, что кошмарный день рано или поздно закончится. Теперь ей думалось, что он продлится целую вечность, а послевкусие от пережитого сопроводит её до самой могилы.       «Пока меня никто не увидел, ещё не поздно удрать», — промелькнуло где-то на задворках сознания.       Но ступеней становилось всё меньше, Надины сомнения увеличивались, тревога росла, а ноги упрямо несли в сторону учительской. Могла ли она позволить себе подвести Антонину Ивановну? Антонину Ивановну, которая всегда помогала детям закрыть пробелы в учёбе, неустанно просила учителей о повышении отметки хотя бы на балл и действительно была им, точно вторая мама. Безмерно уважая эту женщину, Надя не могла усмирить своих противоречий, потому что решение, принятое ею насчёт сегодняшнего дня, девушка ненавидела всем своим крохотным сердцем. Но уйди она сию же минуту, как изначально и хотела, будет ли это справедливо по отношению к Антонине Ивановне? Разве такой должна быть благодарность за всю её помощь?       «Лучше бы я была невоспитанной хабалкой. Плюнула бы на всех, да и дело с концом», — вздохнув, рассудила Надя.       Нехотя плетясь к учительской, она растянула рукава свитера, пряча в них похолодевшие пальцы. Окна по всей школе были открыты на проветривание, так что по коридору гулял сквозняк, заглядывая во все углы. Утренняя сырость пробралась за кирпичные стены, отчего по Надиной спине пробежала волна мурашек, заставившая вздрогнуть. Неуютно дёрнув плечами, девушка глубоко вздохнула, наполняя лёгкие ледяным воздухом, который вышел обратно вместе с её тихим покашливанием.       Доковыляв до места назначения, Надя, свято уверенная в том, что пришла первой, нажала на дверную ручку. Мальчишки, исключая, конечно, Вову, казались ей сплошь безответственными и ленивыми. Кто-то в большей мере, кто-то в меньшей, но два этих качества так или иначе шли с мужчинами нога в ногу. Имея подобные убеждения, Надя отчасти понимала, зачем Антонина Ивановна выбрала в их компанию мало того, что девочку, так ещё и именно её. Во-первых, потому что любую работу нужно было в первую очередь организовать, а кто, как не представительница прекрасного пола, сможет указать на проблему? У мужчин же всё просто: не скажешь, они и не сделают. А во-вторых, что для самой Нади не стало огромной радостью, сыграла её нелюдимость. То, что обычно играло на её стороне, внезапно переметнулось, чтобы стать преимуществом соперника. Дело идёт быстрее, если ни на что не отвлекаться в процессе его выполнения. А на что можно отвлечься, если друг с другом мальчики пока ещё мало знакомы, а из Нади и нескольких предложений не вытащишь?       Посчитав, что пришла к гениальным умозаключениям и разгадала все мысли классной руководительницы, Надя с чуть менее угрюмым выражением лица вошла в учительскую.       Вошла и обомлела.       Внутри, сонно распластавшись на столе, сидел Пятифанов и, одной рукой поддерживая голову, лениво крутил в пальцах ручку, взятую из стаканчика с принадлежностями. Надю словно в одно мгновение с головы до пят окатило ледяной водой. Сердце сжалось в груди, а затем забилось так сильно, что перехватило дыхание. Она стояла в дверях и, как дурочка, продолжала ошалело пялиться на Рому, пока тот наконец-то не взглянул в ответ. Похожая на напуганного оленёнка, она лицом к лицу повстречалась с настоящим волком и замерла, боясь совершить лишнее движение. Стараться избегать Пятифанова всегда было для Нади чем-то само собой разумеющимся. Она боялась его хищных повадок, злого взгляда и сбитых костяшек, так что теперь, настороженно глядя в подёрнутые скукой глаза, не могла сделать над собой усилие. Сцена казалась ей нелепой, нужно было что-то сказать, хотя бы поздороваться, но оба человечка на её плечах хором скандировали: «Бежим!». И Надя с трудом заставила себя игнорировать их крики.       Ромка вскоре отвернулся, но находиться в присутствии его молчаливой фигуры было до того боязно, что девушка мгновенно ощутила себя так, словно проникла на чужую территории и нарушила какие-то неведомые границы. Собственная одежда показалась самой неудобной вещью в мире, а волосы будто бы специально начали мешать до такой степени, что захотелось от них избавиться. Спешно заправив выбившуюся прядь за ухо, Надя опустила взгляд в пол. Не сдержавшись, подняла снова.       — Привет?.. — тон голоса невольно подскочил, и скомканное приветствие Надя завершила гораздо тише, чем планировала.       Остатки сна, что теплились в подёрнутых дымкой глазах, испарились в одно мгновение. В учительской ритмично тикали настенные часы и практически неслышно дрожал стержень, стукаясь о пластмассовый корпус ручки, когда Ромка делал очередной переворот. Когда Надя перестала уже надеяться хоть на какую-то реакцию, он бросил бесцветное «Здоров» и, иронично усмехнувшись, толкнул в сторону ту самую красную папку, про которую говорила ей Антонина Ивановна.       — Чё застыла-то, голова? Падай бумажки свои заполняй.       Отголоски фразы, эхом повисшие в воздухе, показались Наде фильмом, который наконец-то сняли с паузы. Время снова потекло в привычном темпе. Школа медленно, но верно заполнялась детьми, чьи сонные разговоры и топот ног слышались за дверью. Снаружи кипела жизнь, но Надины опасения так никуда и не исчезли. Приблизившись к столу, она, дугой обогнув потерявшего всякий интерес Пятифанова, схватила папку. Раскрыв её, обнаружила разделённый на два столбца лист, где на одной половине были перечислены все необходимые им вещи, а на другой — работа, которую нужно выполнить. Изучая список дел, Надя опустилась на ближайший стул и, скрестив ноги, согнулась над написанным. И чем дальше продолжался список, тем обречённее делалось выражение её лица. В голове красочными картинками пролетели долгая влажная уборка, нудное сжигание мусора со двора, работа в огороде, в сарае, в бане и…покраска забора? От количества задач глаза полезли на лоб, и с каждой минутой Надя всё больше и больше жалела о том, что поднялась сегодня с кровати.       — А ты Антонину Ивановну видел уже? — подумав, спросила она, с кислой миной прикрывая папку и удерживая ту на коленях. Да с такими требованиями им у Виктора Григорьевича заночевать придётся, чтобы всё успеть!       — Вахтёрша сказала, что я один в такую рань припёрся, — зевнув, откликнулся Пятифанов.       — М-м, — Надя попыталась придумать в ответ что-то вежливое, потому что всерьёз беспокоилась, что какие-то её слова смогут вывести хулигана из себя. Но голова напрочь отказывалась подкидывать варианты, поэтому всё, что оставалось, это нечленораздельно пробубнить парочку звуков, сигнализирующих о том, что она его хотя бы услышала.       Сидеть в одном помещении с Пятифановым по-прежнему виделось Наде чем-то за гранью фантастики. Волчонок бездействовал, апатично поглядывая по сторонам, но она ни на мгновение не забывала об острых клыках, которыми полнилась его пасть. Пускай в данный момент Рома и казался ей вполне спокойным и смирным, но на его счёт нельзя было обманываться. Стоило лишь единожды увидеть застланные яростью глаза, что пригвождали к месту, или услышать глубокий голос, который вызывал одно только желание забиться в угол, чтобы теперь украдкой следить за каждым движением, готовясь… А, собственно говоря, к чему? Девочек хулиган никогда не трогал, а Надя едва ли произнесла с десяток слов, чего явно не хватало, чтобы наброситься на неё и перегрызть горло.       «Интересно, а Бяша его побаивается?» — взгляд мазнул по чужому профилю. — «Он же Роме только поддакивает, сам редко под руку лезет. И знает вроде, когда остановиться. Хотя они давно уже дружат. Успел, наверное, привыкнуть».       — Чё заунывная-то такая? — Надино задумчивое выражение лица было истолковано Пятифановым по-своему. Хрустнув шеей, он на выдохе произнёс: — Классуха нам варганку вчера накрутила. Не задерживаеся она. К восьми явится.       — В смысле? — Надя, занятая своими размышлениями, пропустила мимо ушей всё ранее сказанное.       Уставившись на папку, которая по-прежнему смиренно покоилась на острых коленках, она сделала вид, что не заметила насмешливого взгляда, которым одарил её Рома. В облаках Надя витала регулярно, но ни разу ещё не сталкивалась с последствиями своей отстранённости. Если кто-то и пытался спровоцировать её на диалог, то после нескольких попыток, встреченных упорным молчанием, оставлял в покое. Пожалуй, в список с исключениями затесался один только Вагин, из-за которого Надин мозг вскипал так, что очертания конфликта вырисовывались сами собой, и держать язык за зубами у неё не получалось. С Пятифановым же сделать это было проще простого, потому что слова со страху путались в голове, стягиваясь в сложные узлы, и девушка предпочла закрыть рот, опустив глазки в пол.       — Мозгами пораскинь, — нехотя сменив позу, Ромка постучал по виску указательным пальцем.       — Она же сама сказала к половине прийти, — мало что понимая, Надя чувствовала в себе лишь неожиданное желание оправдаться, как если бы сделала нечто постыдное или непростительное. Ноги дёргались под стулом, точно заведённые.       «Почему ты со мной говоришь?» — навязчиво вертелось в мыслях. — «Ну почему ты со мной говоришь, а?»       Будто подсказывая, сознание, словно иголкой, уколола идея, что хулиган просто решил поиздеваться, потому что успел соскучиться по свежей крови. Вот только взять её было негде, ведь школа начала наполняться людьми относительно недавно, поэтому выбор невольно встал между строгой вахтёршей, которая не пускала на порог без сменной обуви, и беспокойной одноклассницей, Надеждой Марковой, которая голову сегодня оставила дома на полочке. Предельно ясно, кто из них был более лёгкой добычей.       Молчание продолжалось. Пятифанов вперился в неё подозрительным взглядом, видимо, ожидая чего-то ещё, а Надя, пытаясь оттянуть момент как можно дольше, медленно переложила красную папку с колен на край стола. Даже логика напрочь отказывалась ей подчиняться. Никак не получалось ухватиться за ту же ниточку, из которой Рома сплёл понятный одному ему клубок. Надя не видела ничего необычного в том, что Антонина Ивановна до сих пор не пришла, тем более она предупредила их заранее. Но Пятифанов разглядел в этом какой-то скрытый, неочевидный подтекст и теперь ждал того же от застывшей рядом одноклассницы. А она, пораскинув мозгами, как хулиган и просил, не могла определиться, где же было хуже: в молчании здесь или в кабинете, где класс стоял на ушах?       — Ну чё ты кота за яйца тянешь? — недовольно щёлкнув языком, Рома отмахнулся и, не раздумывая, с энтузиазмом продолжил: — Ладно, хер с ним. Давай на фофан поспорим? Угадаешь — ты мне пропишешь, не угадаешь — я тебе.       Надя заёрзала на стуле, молясь небесам, чтобы дверь поскорее открылась и в учительскую вошла Антонина Ивановна, которая мигом разогнала бы их по разным углам.       «Чтобы я и прописала Пятифанову?» — даже думать о таком было неправильно.       Для Ромы не было ничего необычного в том, чтобы скрасить скуку и поприставать к девчонке. В конце концов, они учились в одном классе, а женским вниманием он никогда не был обделён. Даже такая язва, как Смирнова, всё равно могла покрутить перед ним хвостом, тем более, что между ними всегда была некая договорённость, согласно которой хулиган и сплетница частенько оказывали друг другу взаимовыгодную помощь. Надя же, закрывшись ото всех ребят, казалась строгой и неприступной. И, чувствуя её неподдельный испуг и робость, Пятифанову хотелось наседать дальше, продолжая загонять Маркову в тупик. Нужно же как-то разнообразить приевшиеся будни. Раз уж на этот день судьба свела их всмете, то грех было не воспользоваться шансом и не попытаться расколоть каменную девчонку.       Если для Ромы происходящее напоминало развлечение, то для Нади было настоящим испытанием. Сколько мужества придётся потратить, чтобы дотянуть до вечера? Об ответе не хотелось думать, потому что она прекрасно чувствовала, что запасы уже практически иссякли. Надя всю жизнь считала себя откровенной трусихой и давно приняла, что некоторые вещи давались ей гораздо тяжелее, нежели другим людям. Она слышала, как в старых фильмах, которые днями напролёт смотрела Зоя Степановна, герои в трудные для них моменты хотели вернуться в безопасное и беззаботное детство, прижаться к матери или забраться с головой под одеяло. К сожалению, найти спасение в подобных мыслях у неё не выходило. В детском доме жизнь никогда не была простой, а воспоминания о маме практически стёрлись из памяти. Оставалось только одеяло, но и им можно было воспользоваться лишь тогда, когда посёлок окутывала ночь, иначе Зоя Степановна начинала шипеть и плеваться ядом.       — Я не умею фофаны давать, — смутившись, неуверенно призналась Надя. — Пальцы соскальзывают.       — Так я научу, — невозмутимо откликнулся Пятифанов. — Вообще без напряга.       — Тебе…нечем заняться? — озвучив свою догадку, девушка метнула быстрый взгляд в сторону красной папки. Захотелось снова схватить её, чтобы занять чем-то руки. — Не надо. Всё равно мы скоро уходим.       По крайней мере, она очень на это надеялась.       Отступив, Рома одарил одноклассницу снисходительным взглядом, словно давая последний шанс согласиться, а затем вернулся к прежнему занятию: принялся крутить в руках ручку.       Нервно дёргая ногой, Надя ещё какое-то время сидела в напряжении, ожидая, что хулиган снова решит с ней заговорить. Но он, к счастью, оставил эту идею и сидел молча до того момента, когда в учительскую, запыхавшись, ввалился Лёша.       — О, сидят, народное собрание, — тяжело выдохнув, он опёрся ладонью о дверной косяк и согнулся пополам, держась за живот. — Вы чё вовремя поприходили-то? Аж неловко.       — А чтоб Антонина Ивановна долго не думала, кому дежурство впаять, — намекая на его опоздание, с усмешкой заметил Пятифанов.       — Ага, оборжаться, — лицо Вагина едва заметно потускнело, когда он, по-прежнему шумно дыша, подошёл ближе к одноклассникам и плюхнулся на стул. — Она внатуре может? Прям за просто так?       Как только в учительской оказался Вагин, тишина разбилась на сотни острых осколков. Её послевкусие по-прежнему оставалось на языке, так что вместо ответа Надя отрицательно качнула головой и глянула на часы, где время только-только перевалило за восемь. Урок уже начался, так что в коридоре стало значительно тише. В любом постороннем звуке чудились шаги Антонины Ивановны, которая, стуча низкими квадратными каблучками, вошла бы в учительскую с предвкушающей улыбкой и пожелала бы детям доброго утра. Но минуты шли, а женщина так и не появилась. За прошедшее время их скромную обитель не посетил вообще ни один педагог, словно вход сюда внезапно стал противозаконным. И, опираясь на логику, Надя могла бы предположить, что раз уж в школе сегодня гости, то, должно быть, учителя были заняты либо ими, либо своими собственными делами. Но так уж повелось, что когда она нервничала, мыслить здраво получалось с большим трудом, да и то в последствии аукалось сравнимой с недельной усталостью.       Оглядев собравшуюся компанию, Надя в очередной раз убедилась, что все они совершенно точно принадлежали разным мирам. Самоуверенный хулиган, взбалмошный надоеда и встревоженная тихоня… Что могло быть хуже? Пока все трое мучились в ожидании Антонины Ивановны, Надя, чтобы помочь себе отвлечься и успокоиться, украдкой смотрела на каждого из своих компаньонов, выискивая нечто общее. С Ромой определиться оказалось проще пареной репы: их обоих раздражал Вагин. Это легко считывалось по колким фразочкам Пятифанова и по гнетущему молчанию самой Нади, направленных в сторону новенького. Между собой и Лёшей найти узелок не вышло. Впрочем, она не сильно-то и упорствовала. Вылезать из тёмного кокона, чтобы пойти на контакт с незатыкаемым комком энергии, не слишком хотелось, так что Надя предпочла считать, что между ними попросту не существовало ничего даже отдалённо схожего.       — А хотите анекдот? — подбоченясь, спросил Вагин. Очевидно, что молча ждать классную было ему абсолютно невмоготу, отчего парнишка маялся скукой, не зная, куда себя деть.       — У тя чё, шило в жопе? — стоило Роме всего на долю секунды прекратить вращать ручку, как в Надину голову мгновенно закрались опасения, что эти двое сейчас подерутся.       За несколько лет учёбы она уже достаточно раз сталкивалась с последствиями чужой вспыльчивости. Если на школьном коридоре доводилось встретить мальчишку с расквашенным носом, то насчёт виновника ей никогда не приходилось сомневаться.       — Чё сразу шило-то? — Лёша насмешливо фыркнул, с гордым видом продолжая говорить: — У меня просто батя шутейки всякие любит. Он их столько травит, что тут хошь не хошь, а парочку всё равно выучишь. Юмор так-то жизнь продлевает.       Новенький несколько раз шмыгнул носом, а затем упёрся локтями в широко расставленные колени. Растрёпанные кудряшки забавно дёргались каждый раз, когда он шевелил головой.       — Мать тож так говорит, — равнодушным голосом поделился Пятифанов. — Вчера с работы целый сборник этой херни притарабанила. В туалете терь валяется.       — И у нас, — Вагин согласно закивал.       Наде нечего было к этому добавить. У Зои Степановны в туалете не было ничего лишнего, да и находиться там дольше нескольких минут она запрещала. Сделал, мол, свои дела и можешь быть свободен.       Задумчиво пожевав нижнюю губу, девушка всё же решилась вновь взяться за папку. Раскрыв её, она собралась было вписать внутрь три фамилии, но, взглянув в сторону стаканчика с принадлежностями, поняла, что ручек там не осталось. Единственную, что была, крутил на пальцах Пятифанов.       «Может, написать карандашом?» — с сомнением поразмыслила Надя, поглядывая на нужный ей пишущий предмет. — «Ой, нет. Наверное, так нельзя. Это же почти как контрольная».       Обращаться к Роме напрямую она побоялась. Ещё раз пролистнула немногочисленные страницы, перечитала список дел, глазами повторила завиток на подписи и, подперев подбородок ладонью, уставилась в чистое пространство на листе.       «Интересно, если я просто буду смотреть на ручку, то он поймёт, что она мне нужна или нет?»       Неизвестно, сколько прошло времени, потому что здесь оно тянулось мучительно медленно, а на часы Надя так и не взглянула, но в какой-то момент на пороге всё же появилась Антонина Ивановна, блистая довольной улыбкой. Розовая помада, повторявшая форму губ, ярко бликовала на дневном свету, что проклёвывался сквозь туман и жалюзи. Застыв в проходе, женщина окинула каждого из учеников изучающим взглядом, а затем, словно прицениваясь, оглядела всех разом, как если бы они были составляющими одной картины. Встретившись с ней глазами, Надя невольно вскинула брови, всем своим видом выражая застывший на языке вопрос. Похоже, вид у неё был до того жалобный, что Антонина Ивановна, скрывая усмешку за опущенной вниз головой, сделала несколько шагов вперёд и, наконец, соизволила поздороваться.       — Доброе утро, дети. Чего хмурые все такие? Не выспались?       Залюбовавшись её официальным нарядом, состоящим из чёрных брюк со стрелками и белой блузки с узорчатым воротом, Надя ничего не ответила. Обычно на уроки учителя одевались куда более свободно, предпочитая цветные рубашки с россыпью мелких рисунков, гольфы приглушённых тонов и свитера со вставками, выполненными крупной вязкой. Если сегодня Антонина Ивановна прдошла к выбору одежды настолько ответственно и серьёзно, то, стало быть, гости в школе и впрямь были важными людьми, на которых необходимо произвести положительное впечатление. Всё было настолько серьёзно, что шумным старшеклассникам сократили уроки, а главного заводилу и тех, кто не вписывался в атмосферу дружного коллектива, и вовсе решили спровадить.       — Да мы вас так-то с половины восьмого ждём, — Лёша оказался единственным, кто откликнулся на вопрос классной. — Это халявные полчаса сна! Вы хоть представляете, чего нас лишили, Антонина Ивановна?!       Поулыбавшись в ответ на его недовольные жалобы, женщина придала себе серьёзный вид и строгим голосом заявила:       — Так, Вагин, варежку свою быстренько прихлопни. Я в курсе, кто из вас во сколько пришёл. И от тех, кто заявился пятнадцать минут назад, ничего слышать не желаю.       — А у него причина уважительная, — ухмыляясь, протянул Пятифанов. — Он анекдоты наизусть заучивал.       В понимании шуток хуже Нади был разве что фикус, стоявший на подоконнике. Она не сказала бы, что верила всем на слово, но сарказма в чужих речах попросту не улавливала. Вот и сейчас до девушки совершенно не доходило, каким образом это могло считаться достаточной причиной для опаздания, а стоило ей вспомнить, где у Вагина хранился сборник тех самых анекдотов, как голова моментально потяжелела.       — В туалете? — не совсем понимая, над чем Ромка так потешался, она решила, что плохо разобралась с контекстом.       — Ага, — однако, заслышав её вопрос, хулиган рассмеялся в голос, демонстрируя заострённые клыки, делающие улыбку такой обворожительной. — Трон дома остался, зато царь вон почтил присутствием.       Натянуто улыбнувшись, Надя постаралась сделать вид, что разделяет чужое веселье.       — Нашлись мне тут Никулин и Шуйдин. Прекратили этот цирк! — взмахнув руками, Антонина Ивановна одарила мальчиков выразительным взглядом, явно грозящим неприятными для них последствиями.       Уперев руки в бока, она обнаружила на столе папку с пустующим листом, где до сих пор не красовались три фамилии, и шумно выдохнула. Похоже, моментально осознала, что доверила важные дела совершенно не тем детям. Но менять что-либо не было ни времени, ни возможности, поэтому женщине оставалось только примириться со своим же решением и, вновь включив руководителя, начать раздавать указания.       — Значит так, вы двое… — указательным и средним пальцами она указала на Ромку и Лёшу. — Пятифанов, отдай Марковой ручку и иди в подвал, возьми инструменты. Вагин, пшёл за ним.       Поднявшись с явной неохотой, мальчишки гуськом поплелись исполнять указание. Дождавшись, пока они скроются за дверью, Антонина Ивановна, потерев глаза ребром ладони, обратилась к Наде:       — Ну что вы? Пообщались хоть немного?       Схватив со стола ещё тёплую ручку, которая довольно быстро катилась к краю, до Нади не сразу дошло, к чему был задан вопрос. Тон у классной руководительницы вышел чересчур усталым и обеспокоенным. Обычно она говорила таким голосом только в те редкие моменты, когда дети своими неконтролируемыми выходками доводили её до бессильного нервняка. Вопрос показался Наде чуточку материнским, несмотря даже на то, что она имела об этом достаточно смутное представление.       — Ты не подумай, милка моя, — повздыхала классная руководительница, устраиваясь за собственным столом и с ходу принимаясь выворачивать ящики, выкладывая на поверхность стопки бумаг. — Я же понимаю, что вы втроём как небо и земля. Вагин, правда, не совсем пока понятно… Как тут человека разгадаешь, если он дурака из себя корчит? Но вижу всё равно, что не клеится у вас. Взрослые такие стали… Уже свои заморочки появились… Куда там вспоминать, как на один горшок всем классом ходили?       Надя издала тихий смешок, не зная, какую выбрать эмоцию и как отреагировать на внезапное откровение. Подумала только, что вряд ли стоило напоминать Антонине Ивановне о своём не таком уж и давнем переезде в посёлок. Всё равно получалось, что все дети, попавшие под её классное руководство, автоматически занимали свою нишу в широкой душе этой доброй женщины.       Внезапно до неё дошло, что, возможно, именно об этом и говорил Ромка, когда хотел спорить с ней на фофан. Надя не умела разгадывать чужие замыслы и смотреть в воду достаточно глубоко, чтобы разглядеть хоть что-то, помимо собственного угловатого отражения. Для неё всё было на поверхности. За опозданием классной руководительницы не скрывалось, точно за тяжёлой кулисой, нечто большее, а ранний приход был всего лишь ранним приходом. Если бы не Пятифанов, даже сейчас в словах Антонины Ивановны она не заметила бы ничего необычного. Подумаешь, переживает за детей. Никогда в жизни Надя не стала бы связывать две эти нитки в один узел. Чтобы провернуть подобное, ей не доставало собранности и вдумчивости, потому что хоть она и была всегда в своих мыслях, но мысли эти скакали, точно белки, постоянно сменяя друг друга. Впрочем, поверить в то, что классная специально собрала их заранее, было не так уж и трудно поверить. Она, как педагог, который должен быть в курсе всех проблем своих воспитанников, прекрасно видела воцарившуюся в классе иерархию и понимала взаимоотношения между учениками. Вряд ли Антонине Ивановне нужны были ссоры и ругань. Прикусив губу, Надя подумала о том, что обе они пеклись об одном и том же: как бы так сработаться, чтобы не разнести Виктору Григорьевичу дом и без лишних выкрутасов закончить работу?       «Это вполне логично. Даже правильно», — размышляла Надя, наблюдая за классной. — «Антонина Ивановна тоже понимает, что мы втроём никогда нормально не общались. Что ещё она могла сделать, кроме как ненадолго собрать нас за одним столом?»       При таком раскладе хочешь не хочешь, а придётся хотя бы поздороваться. Потом можно и пожаловаться друг другу, потому что: «Классуха капец задолбала. Чё я-то сразу?!» Вся необычность ситуации так и располагала к тому, чтобы перетереть ей все косточки, вывернуть во все стороны и обсуждать до тех пор, пока в горле не пересохнет. Единственное, что показалось Наде по-настоящему волнующим, так это то, что первым додуматься до всей этой цепочки смог именно Пятифанов. Она всегда была склонна думать, что раз уж в учёбе у него не было особых успехов, то и в целом он не являлся большого ума мальчишкой. Надя считала, что успеваемость в школе напрямую зависела от умственных способностей, применяемых в обычной жизни. Поэтому у неё никогда не было сомнений, что все выдающиеся личности обязаны были быть круглыми отличниками. Но, оглядываясь назад и вспоминая, как Пятифанов получал за урок несколько двоек и выговор за плохое поведение, а потом выходил в коридор и целую перемену устраивал разборки или шпынял малолеток… Надя очень сомневалась, что человек, каждый день занимающийся подобными делами, мог сообразить что-либо дельное.       «Да ему Антонина Ивановна сама проболталась», — решила девушка, всё-таки приступив к записи фамилий. — «А он ещё и спорить со мной хотел. Хотя, это же Пятифанов. От него нельзя ждать ничего хорошего».       — Ой, ладно, Надюш, с богом, — женщина на мгновение тревожно поджала губы, но потом сумела выдавить ободряющую улыбку, из-за которой Надя ощутила себя так, словно отправлялась на верную смерть. — Сходи за мальчишками, поторопи их там. И идите уже потихоньку. Тебя за главную оставляю. Расскажешь завтра, как всё прошло. А будут бесноваться, скажи, что Антонина Ивановна передала: пендалем под сраку и на недельное дежурство!       — Хорошо, — для пущей убедительности она покивала головой, прекрасно осознавая, что ничегошеньки передавать не собирается. Да у неё язык не повернётся!       Забрав со стола ручку и красную папку, Надя, словно офисный работник с высшим образованием, прижала ту к себе и, попрощавшись с Антониной Ивановной, поспешила ретироваться. Спускаться в подвал, к счастью, не пришлось. Рома с Лёшей уже ждали её за школой, раскидав неподалёку от себя всё то, что притащили. Брошенные жестяные вёдра, из которых выглядывали тряпки, гвовозди, рукоятка молотка, несколько мешков и ещё какие-то вещи, неприкаянными глыбами валялись у ног вальяжно опирающегося о стену Пятифанова. Устало прикрыв глаза, он курил, зажав сигарету двумя пальцами, и отчего-то Наде сразу показалось, что ко всем принесённым вещам Вагин даже не притронулся. Не желая затягивать ещё больше, Надя приблизилась к мальчишкам, упорно глядя под ноги. В голове, будто монолитная, застыла установка, что вот-вот она споткнётся и, не удержавшись, рухнет им под ноги. Шаги выходили неровныии и пружинистыми, а идти стало так неудобно, что Надя, рискуя запутаться в собственных ногах, моментально сделала вывод: кто-то смотрел на неё.       Всегда, когда она теряла контроль над своим телом, пошатываясь, спотыкаясь, странно ставя ноги и коротко содрагаясь при ходьбе, всё происходило из-за зудящего ощущения чужого взгляда. Вероятно, в жизни эти погрешности не были так уж заметны, но Наде казалось, что лучше уж провалиться сквозь землю, чем продолжать шагать так, словно у неё обе ноги левые.       Старательно игнорируя любые раздражители, на которые хотелось вскинуть голову и посмотреть, она двигалась к одноклассникам, минуя неровности на асфальте. Старые кроссовки впивались в пятки, выгрызая из них то последнее, что оставалось без заживающих мозолей. Надя чувствовала, как горела кожа, и как к свежим ранкам липли носки, которые вечером придётся отдирать от высохшей сукровицы.       «Вот бы сейчас обувь на размер побольше», — чтобы как можно меньше касаться задников, она поджала пальцы и, глянув на новенькие кроссовки Вагина, лишённые трещин, заломов и с чистыми шнурками, пришла к выводу: — «Завидую я ему».       — Ну наконец-то! — едва завидев её на горизонте, новенький встрепенулся. — У вас там педсовет был? Сколько можно ждать?!       Одарив его усталым взглядом, Надя, пожав плечами, раскрыла папку и без лишних слов принялась за работу, ставя галочки напротив того инвентаря, что лежал под ногами. Закончив, она, на глаз прикинув вес, взяла в руки одно из вёдер и в ожидании взглянула на мальчишек. Раньше начнут — раньше закончат, так что не стоило сильно затягивать с дорогой. Последовав её примеру, Рома и Лёша разобрали остальное. Тихонько позвякивая при каждом шаге, их небольшая компания двинулась по вытоптанной тропинке, направляясь практически в другой конец посёлка.       Самого Виктора Григорьевича Надя никогда не видела, но разговоров от Зои Степановны слышала достаточно. В основном всё это было сплетнями, в которые девушке не очень-то верилось. Неизвестно, по какой причине, но даже несмотря на то, что старик был ветераном войны, молва о нём ходила не сказать, что уважительная. Говорили, мол, будто его в одном из боёв контузило сильно, перемкнуло и из-за этого он орёт по ночам, спит с охотничьим ружьём в обнимку да обратно на войну постоянно рвётся. Надя не верила, что после былых сражений реально было сохранить здоровье, так что не видела ничего удивительного и предосудительного в том, что человека мучили призраки прошлого. В книгах, которые она читала, войну описывали по-настоящему страшно. Это были всего лишь придуманные автором описания, напечатанные на листе бумаги, но у Нади всё равно холодило спину. Что же тогда творилось на самом деле, в жизни?       — А чё этот Григорий Викторович за человек вообще? — спросил Вагин.       — Виктор Григорьевич он, — насупившись, возразила Надя, практически не удивившись тому, что Лёша всё напутал. Он не создавал впечатление серьёзного парня, как бы ни старался задирать подбородок и умничать.       — А-а, — протянул новенький, признавая свою ошибку. — Так он правда на войне был?       В Наде желание язвительно ответить боролось с желанием цокнуть языком и закатить глаза. Ей-то всегда думалось, что слово «ветеран» само собой исключало дальнейшие расспросы, но Вагин в очередной раз отличился.       — Прикиньте, сколько он всего рассказать может… Я это…всегда узнать хотел, как солдаты ваще вперёд идут, когда везде бабахает.       — А чё им ещё делать? — отозвался Пятифанов, на ходу пыхтя сигаретой.       — Я ебу? — Лёша призадумался, пнув небольшой камень. — Нахрена им всем подыхать было? Понимали же, что как на убой шли… А ты чё молчишь вообще?       Качнув локтем, он толкнул Надю в бок, отчего ведро, которое она несла в руках, издало противный скрежет. Не ожидая подобного действия со стороны одноклассника, девушка отступила в сторону и в смятении произнесла:       — А что я? — в общем-то, она была совершенно согласна с Ромой, но предпочла бы никогда об этом не упоминать. — Кто-то же должен был Родину защищать. Тем более дезертиров всё равно хватало.       — Вот они походу единственные, у кого голова на плечах была. Лучше уж с умом жизнь прожить, чем сдохнуть в болотах.       Вагин, по всей видимости, остался полностью доволен своими выводами. Он прикрыл глаза и надменно приподнял подбородок, выглядя так, словно не собирался слушать никаких иных точек зрения. Надя, не удержавшись, всё же закатила глаза, сверля взглядом пыльную дорогу, по которой они шли. Глупости какие. Она ещё вчера успела понять, что от некоторых Лёшиных речей в действительности вяли уши. Если бы только могла, непременно прицепила бы на его грудь широкую табличку, где большими, жирными буквами красовалось предупреждение: «Осторожно! Берегите уши!»       — Хуйню не неси, — голос Пятифанова оставался угрожающе ровным. Если знать его первый день, то трудно было заподозрить что-то плохое, но Надя, наблюдая за хулиганом долгие три года, безошибочно угадала, что его отделял всего один шаг от того, чтобы вспылить и вдарить Вагину по лицу.       Эта его черта пугала точно так же, как и все остальные. А за спокойным Ромой Надя следила только ради того, чтобы вовремя разгадать момент, когда он выйдет из себя, и успеть к этому времени пропасть подальше. Смотреть на чужие разборки у неё никогда не было особого рвения. Если в школе кого-то загоняли в угол, устраивая мордобой, то вокруг обязательно собиралась толпа, которая окружала дерущихся плотным кольцом. Скрывая хулиганов от зорких глаз учителей, ребята выкрикивали слова поддержки или просто молча смотрели. На подобные сборища собиралась добротная часть их класса. Сидеть в кабинете оставались только она, Антон Петров и ещё несколько ребят, с которыми Надя не общалась. Больше всего её удивляло, что в группе очевидцев среди первых всегда были Полина и Катя. Казалось, ни разу эти двое не пропустили ни одной стычки. Надя не нагружала голову, пытаясь понять, была ли эта тяга к жестокости, но определённо находила такое поведение странноватым. Хотя бы потому, что мама Смирновой когда-то, ещё до Надиного перевода, была у них классной руководительницей, а сейчас по-прежнему работала в школе, а Морозова бегала от Пятифанова из-за его вечных разборок, но сама же при этом была не прочь попялиться на разбитые носы и губы.       — Ну и чё ты мне сделаешь? — не ощущая опасности, легкомысленно продолжил Лёша. Его бахвальство могло зайти слишком далеко, и Надя понемногу начинала нервничать, закипая постепенно, словно свистящий чайник.       — Да за тебя ж, долбаёба, умирали, — процедил Ромка, раздражённо сжимая челюсть.       Ситуация принимала паршивые обороты! Высокомерно глядя в сторону низеньких домов, раскинувшихся по обе стороны улицы, Вагин отвернулся, предпочитая игнорировать чужие слова. Ему и не нужно было ничего видеть, но вот Надя прекрасно заметила, как рука Пятифанова, которой он держался за ручку ведра, напряжённо дрогнула, словно пальцы хотели собраться в кулак. Мельком взглянув на её растерянность, хулиган приподнял краешек губ в подобии ухмылки, однако в глазах его так и осталось холодное презрение. Это чем-то напомнило Наде Зою Степановну, когда та была крайне ею недовольна, так что девушка, сделав несколько шагов спиной, развернулась и медленно побрела дальше.       «Пускай дерутся, мне то что?» — успокаивала себя Надя, старательно прислушиваясь к звукам позади себя. — «Потом я просто расскажу об этом Антонине Ивановне. Ну, или не расскажу… Я же не очень хочу сталкиваться с последствиями, да?»

***

      Виктор Григорьевич оказался вполне себе миловидным старичком, который глядел на них с высоты собственного роста. При ходьбе он опирался на лакированную трость и шумно шаркал подошвами домашних тапочек. У этого человека был орлиный нос, мутноватые глаза и сутулые плечи. Из его ушей забавно торчали пучки седых волос, превращая ветерана в персонажа детской сказки. Задирая голову, чтобы держать с ним зрительный контакт, Надя в первую очередь подумала о том, что искренне его жалела. Одинокий, всеми покинутый. Для жителей посёлка Виктор Григорьевич был всего лишь темой для обсуждения, которая изредка всплывала за рюмкой спиртного. Вряд ли хоть кто-то по-настоящему справлялся о его состоянии. И, она могла быть уверена, никто, кроме детей со списком поручений, не заходил к нему в гости.       Даже в мыслях Наде неловко было произносить «старик». Если та же Зоя Степановна, которая отравляла её жизнь каждый божий день, действительно была гадкой старухой, то для Виктора Григорьевича девушка приберегла заветное «дедушка».       Итак, дедушкин дом находился практически на самом краю посёлка, а неогороженная забором территория уходила прямиком в заросший кустарниками лес. С удивлением оценив обстановку, Надя вспомнила о пунктике в своём списке, где чёрным по белому говорилось, что им необходимо было покрасить забор. А перед этим его нужно было сколотить, что ли? Во дворе у Виктора Григорьевича также росло много плодовых деревьев, несколько аккуратных ёлочек и достаточно красочных цветов. Хоть ему и было практически восемьдесят лет, но не сказать, что двор был слишком уж неухоженным. Конечно, под деревьями скопились листья, некоторые надломанные ветки усохли и свисали, а среди цветов было много увядших. Но, в целом, всё выглядело довольно приятно. Надя ожидала худшего.       — Ромчик, ты? — произнёс тем временем Виктор Григорьевич, потирая щетину. — А товарища где оставил? Вы же не разлей вода с ним.       — Ага, — невесело отозвался Пятифанов. — У меня сегодня вон, — он обернулся, по очереди кивая головой на одноклассников, — Надька и москвич.       — А имя-то у москвича есть? — дедушка по-доброму улыбнулся. Кожа на его щеках натянулась, а на лбу, наоборот, собралась гормошкой.       Наблюдая за их разговором, любой сделал бы вывод, что эти двое точно друг с другом виделись. Наде, которая была знакома с местным ветераном лишь косвенно, это показалось интересным и в какой-то степени необычным. Хотя, вряд ли для Пятифанова, который всю жизнь прожил среди этих людей, было странным знать каждого из них в лицо. Надя постоянно забывала, что помимо школы, где он устраивал разборки, была ещё и улица, где мальчики постарше трясли с детей мелочь и занимались подобным хулиганством. За пределами учебного заведения у каждого была своя жизнь: насыщенная или не очень.       — Ну чё? — Рома, сохраняя в глазах смесь отстранённости и насмешки, обернулись к Вагину. — Имя у москвича есть?       — Алексей, — кашлянув, представился новенький. Даже протянул Виктору Григорьевичу руку, которую тот пожал, вежливо кивая.       Надя от такого едва сдержалась, чтобы не фыркнуть. Вспомнив самоуверенность Вагина, когда тот подсел к ней за парту и устроил её тонкой ладошке чуть ли не удушающий захват, её позабавил тот факт, что прежняя спесь этого молодого человека куда-то исчезла. Вместо неё она на короткое мгновение увидела перед собой прилежного мальчика, который носил выглаженные костюмы, ходил с дипломатом, а в дневнике всегда имел по несколько пятёрок на день.       — А ты, наверно, Маркова Надюша, да? — наконец, настала её очередь. — С Зойкой живёшь?       — Да. Здравствуйте, — Надя тоже пожала морщинистую, но крепкую ладонь.       Виктор Григорьевич производил на неё хорошее впечатление. Почему-то на секунду показалось, что в его присутствии было не так уж и плохо, даже несмотря на Вагина и Пятифанова, которые, к слову, так и не подрались на той несчастной улочке. Так, пустяково столкнулись плечами.       — Не завидую. Такая уж она грымза, хоть стой хоть падай, — дедушка ехидно хихикнул и, приобняв Надю за плечи, направился внутрь дома. — Ну, а родители твои где?       — Не знаю, — честно ответила она, на ходу стаскивая обувь. — У меня только брат.       В доме пахло деревом и чем-то ещё, что так сразу и не разгадаешь. На деревянном полу, который поскрипывал при ходьбе, лежали узорчатые ковры. Ступая по ним натёртыми ногами, Надя чувствовала несказанное облегчение, избавившись от неудобной обуви. Виктор Григорьевич продолжал расспрашивать её о каких-то мелочах, на что девушка отвечала с удовольствием, но не без осторожности, кое-что предпочитая не выдавать. Как и у всех пожилых людей, оставшихся в одиночестве, у дедушки проявился повышенный интерес к новой персоне, с которой можно было покумекать о чём-то отвлечённом. И, смущённо улыбаясь, Надя подозревала, что Лёша будет следующим, потому что Москва, откуда он приехал, представляла куда больший интерес, нежели другой дом в этом же посёлке.       — А брат твой что?       — Учится, — оглядываясь по сторонам, ответила Надя.       — Молодец какой.       В доме у Виктора Григорьевича было так много книг, что у неё разбегались глаза. Все стеллажи и полки были заставлены ровными рядами увесистых томов в тёмных обложках, к которым у Нади так и лип взгляд. Ещё было много фотографий, надёжно укрытых под стеклом в резных рамках, и орденов с медалями, которые хранились в серванте, прикреплённые к отёсанной деревяшке.       — Чаю-то выпьете, школота?       Для пожилого человека он двигался достаточно шустро, орудуя тростью, как если бы она была третьей ногой, помогавшей передвигаться. При ходьбе он слегка заваливался на правую ногу, будто что-то мешало опираться на левую. Надя пристально следила за его движениями, но спросить так и не решилась. Ей показалось невежливым напоминать дедушке, который пережил достаточно трудностей, о каких-либо его недугах. По той же причине девушка заранее решила не заикаться о войне, хотя её и душило любопытство.       Пить чай, к слову, совершенно не хотелось. У неё пересохло в горле, но пользоваться чужой добротой и гостеприимством почудилось не совсем правильным решением. Отчего-то Надя почувствовала, что если даст согласие, то практически сворует у того, кто, вероятно, находился в ещё большей нужде, чем она сама. Пусть лучше Виктор Григорьевич выпьет лишнюю чашку сам, а она могла и перебиться. Пятифанов от чая тоже отказался, а вот Вагин, сверкнув счастливой улыбкой, изъявил желание.       — Мы не будем, спасибо.       Подобравшись чуть ближе, Надя слегка подтолкнула Лёшу плечом и, дождавшись, пока он посмотрит в ответ, неодобрительно покачала головой. Попытавшись вложить в это действие всё, что хотела сказать, она знала, что, должно быть, выглядела как обычно, в своём стиле. Просто девочка, с которой невозможно веселиться.       На чае Виктор Григорьевич не настаивал, так что несмотря на кислую мину, которую состроил Вагин, Надя решила, что поступила правильно. Пенсия не резиновая.       Дедушка предложил им присесть на диван, а сам, с трудом расположившись в кресле, отдышался и принялся расспрашивать обо всём на свете. Его, точно ребёнка, неустанно познающего мир, интересовало, что происходило в школе, преподавала ли до сих пор некая Анна Анатольевна, сколько в буфете стоили пирожки, какие оценки были у Пятифанова по алгебре, геометрии и физкультуре, а также не приезжают ли к Зое Степановне какие-то там родственники. В разговоре Надя практически не участвовала, предпочитая скинуть эту обязанность на более общительных компаньонов, но иногда всё же приходилось напоминать о своём присутствии, рассказывая Виктору Григорьевичу что-то о Степановне.       Спустя практически час пустой болтовни, когда она почувствовала, что начинает нервничать из-за того, что дела до сих пор не были сделаны, ветеран всё же вспомнил, зачем к нему вообще пожаловали гости.       — Простите, ребятки. Заболтал вас, старый, — виновато улыбнувшись, начал он. — Вы ж молодые. Везде бываете, обо всём знаете, а я тут в четырёх стенах совсем зачах… Мне уж помирать скоро, а я так и не узнаю, что у нас в посёлке делается.       На Надю снова насела жалость, заставляя горбиться под своим весом. Она, глядя на влажные глаза этого старого человека, подумала, что когда-то он тоже был ребёнком. Когда-то у него была молодость, ныне унесённая ветром, увлечения, друзья, семья… Всё это кануло в лету вместе с прожитыми годами. Изнутри прикусив губу, Надя представила, как перед его глазами, теперь уже с трудом различающими очертания предметов, когда-то давно проносились снежные зимы и яркие лета, белые сугробы и голубые васильки.       — Да чё вы из мухи слона делаете, Виктор Григорич? — спросил Пятифанов, резким движением взъерошив волосы на затылке. — Какое помирать? Тут вон Надька ща разревётся.       — Ну, когда-то и пора, — дедушка потупил взгляд. — У меня и костюм уже есть купленный, и деньги на похороны скопил.       Все трое смущённо притихли. Переглянулись между собой, а потом уставились на ветерана, словно боясь, что он испустит последний вздох прямо сейчас. Они были всего лишь подростками, которые в этом году заканчивали школу, и понятия не имели, как отвлечь человека, который пустился в рассужжения о своей скорой смерти. Надя потёрла шею и стянула рукава, пряча в них пальцы. Левая нога непроизвольно задёргалась. Язык, казалось, намертво присох к нёбу, а сомневающийся взгляд метался от пола к лицу Виктора Григорьевича и обратно. И как после этой паузы сказать ему, что им стоило бы взяться за работу? Как нарушить молчание?       — Там это… — попытался Лёша. — Список у Нади. Ну…с делами. Забор там какой-то, ещё чё-то…       — Да, — поддержала Надя. — Мы вам порядок наведём. Повеселее будет.       Приподняв голову, дедушка выдавил из себя улыбку, от которой сжалось сердце.       «Что, если он решит, будто мы хотим поскорее от него отделаться?» — внезапно напугавшись, подумала девушка, ощутив такой толчок в душе, словно не смогла поймать что-то стеклянное и оно разлетелось на осколки. — «Я не хочу. А они?..»       Покосившись на одноклассников, она увидела только их профили, которые не говорили ровным счётом ничего. Отчаянно громко молчали.       — Забор тот ещё прошлой зимою ветром свалило, — просипел Виктор Григорьевич. — Вот вам и на одну проблему меньше. Что-то устал я, ребята. Тяжко уже подолгу с кем-то сидеть, годы своё берут. Пойду прилягу, если не обидетесь.       Надя вскочила с дивана, поддерживая дедушку, пока тот поднимался. Она хотела бы помочь ему дойти до спальни, но Виктор Григорьевич, остановив её попытку выставленной ладонью, цепко ухватился за свою трость и пошаркал в коридор, скрываясь за дверью. Она смотрела ему вслед, наполняя лёгкие запахом пыли, книг и одинокой старости. В попытке сжаться, дрогнули пальцы.       «Если мы уйдём…» — незаконченная мысль, прервавшись, уступила место новой. — «Я могу навещать его после школы».       — Хороший он мужик, — за ухом у Пятифанова нарисовалась сигарета. — Обидно даже.       Надя покивала головой, не слишком заботясь о том, что жест согласия, возможно, не был увиден. Она по-прежнему стояла неподалёку от старого кресла и так вдруг захотелось коснуться его, провести по складкам рукой, что, не удержавшись, девушка погладила бархатную округлую спинку. Виктор Григорьевич ушёл, но она до сих пор видела его понурый силуэт, молча устроившийся на свободном месте, чтобы поговорить с детьми. Защипало в носу. Судорожно поджались губы. На мгновение картинка смазалась, расплывшись от застывших в глазах слезинках, а потом вернулась обратно.       Реветь нельзя. Кончится плохо.       Тихо шмыгнув носом, Надя ждала, пока кто-нибудь из мальчиков заведёт речь о делах. Вступать первой не хотелось. Преследовало чувство, будто никто не станет её слушать. Задавать темп работы она никогда не умела, потому что случая ни разу не предоставлялось. Обычно Надя просто выполняла то, чего требовала от неё Зоя Степановна, и, закончив, молча возвращалась за добавкой. В тяжёлой голове роились мысли, шумной стаей ударяясь о стенки черепной коробки. Они хотели подхватить её, унести за собой, но Надя, будто пригвождённая к злосчастным половицам, осталась стоять, напряжённо подрагивая.       — Ну, пойдём, может? — подал голос Вагин. — Я здесь до вечера торчать не собираюсь.       За спиной послышалась Ромкина язвительная усмешка. Надя передёрнула плечами, внезапно вспомнив, как точно такая же слетала с его губ всякий раз, когда в классе кого-то задирали. Но она никогда не понимала, значило ли это, что Пятифанов веселился, или ситуация просто его раздражала?       «У Лёши язык без костей», — подумала девушка, взволнованно оборачиваясь. — «Нельзя здесь ругаться, а то Виктор Григорьевич услышит. Некрасиво получится».       — А ты чё, барин, самый занятой у нас? — хриплый голос сочился ядом, перекатывался и звучал, словно предупреждающий рык животного, призывающий держать руки подальше. — Не все чемоданы разобрал, москвич?       Надя, находясь в стороне от очередного назревающего конфликта, могла лишь следить за лицами одноклассников, поочерёдно глядя то на одного, то на другого. Пятифанова она знала. Он даже в чужом доме стоял так, будто был здесь хозяином, сопровождая это своей извечной позой: чуть ссутуленные плечи, всунутые в карманы руки и озлобленный, выжидающий взгляд. Это внушало какую-никакую, но надежду на то, что бить первым хулиган не станет. Он не выглядел взбешённым, шерсть не стояла дыбом и руки не сжимались в кулаки. Насчёт Вагина Надя могла лишь строить ожидания, молясь, чтобы они не разбились. Стойка у Лёши была совсем не авторитетной. Глаза бегали, грудь часто вздымалась. Стало очевидно, как сильно он нервничал, но из-за биения собственного сердца Надя не могла разобрать, собирался ли новенький сломя голову бросаться вперёд.       — За Москву на меня обижаешься? — низким басом спросил Лёша. — Что, не по карману, да, Ромео?       — Да срать я на неё хотел, — на долю секунды гримаса удовольствия дрогнула на его лице, но вскоре блеск в серых глазах вернулся обратно, как и насмешливый изгиб губ.       Надя в упор не видела причин для такой ненависти, которая, словно искры тока, сверкала между ними десятками крохотных огней. Может, Рома заметил, как к ним подошла Полина, когда вчера перед биологией они стояли у подоконника?       «Столько нервов из-за какой-то девчонки…» — сокрушилась она, потирая переносицу. — «Что в ней такого особенного?»       Морозова Наде не очень-то нравилась. Ей вообще мало кто из одноклассников по-настоящему симпатизировал. Сложно было обращать на них внимание, ведь, стоило только переступить порог школы, как её тут же сковывало волнением, желудок начинало крутить, а в голове назойливо шумел нескончаемый монолог.       «Нужно их как-то отвлечь», — рассудила она, желая просто растащить одноклассников по разным углам и оставить там, словно нашкодивших сорванцов. Цель казалась вполне ясной и очевидной, но проблема здесь заключалась в самой Наде, которая опасалась встревать и не хотела становиться частью их своры.       — Короче, москвич, ты меня понял, — произнёс тем временем Пятифанов, медленно направляясь в сторону двери. Широкие плечи выглядели расслабленными, а в движениях проскальзывало нечто почти грациозное. — Будь паинькой, а не то шипеть с тобой будем сильно, народ перепугаем.       Хулиган скрылся в темноте коридора, и вскоре Надя услышала, как тихонько скрипнула входная дверь. Она подавила облегчённый выдох, который вот-вот грозился вырваться из поджатых губ, и укоризненно глянула на Вагина, который казался слегка задетым. Скользнув глазами по его лицу, на котором выступили стыдливые красные пятна, и нижней губе, обидчиво выпяченной вперёд, Надя открыла для себя кое-что новое. Никогда в жизни она столько не думала о Пятифане, как за последние сутки. Из-за того, что его имя вечно оставалось на слуху, образ хулигана застрял в голове практически так же плотно, заставляя её то и дело предаваться размышлениям. Слишком часто ощущая вокруг себя его опасную ауру, смешанную с действительно волчьей натурой, Надя начала додумывать что-то о его личности, анализировать его слова и неожиданно для самой себя понимать, что в сравнении с приехавшей интеллигенцией в лице Вагина, Ромка вёл себя практически сносно.       — Вали давай! — буркнул Лёша, складывая брови домиком. — Он у вас психованный, не хочу в морду получить. Сам как-нибудь полы натру, не всё ж тебе бабской работой маяться. Разок ручки можно и замарать.       Вот, кстати, и наглядная демонстрация её недавнего открытия. Рома занимал позицию лидера не только потому, что физически был сильнее остальных. У него имелся внутренний стержень, из-за которого задеть Пятифанова за живое было трудновато, а если и получалось, то он никак этого не показывал. Хулиган всегда выставлял напоказ окружающим только свою злость, раздражение, но никогда не позволял приподнять кулисы и глянуть на обиду. Всегда напугать, но давить на жалость — никогда, ни разу.       Ничего не ответив, Надя спокойно покинула комнату, не бросив на Вагина ни единого взгляда. Каким сопляком он на самом деле являлся и как легко было осадить его, используя человека, сильнейшего духом? Выйдя во двор, она поёжилась от ветра, чувствуя, как щиплет разогретые в тепле щёки. Светлое небо, на котором не было ни облачка, висело над головой серым, туманным полотном. Под ногами трепетали мокрые травинки, изредка пели птицы. Двор Виктора Григорьевича, плавно перетекающий в лесную чащу, не слишком отличался порядком. Тут и там виднелись опавшие листья, шишки и сосновые иголки, ковром устлавшие землю. Интересно, забредают ли сюда дикие животные? Надя готова была поставить чей-нибудь золотой зуб на то, что ёжики и зайцы точно были здесь завсегдатыми гостями, потому что порой обнаруживались даже на участке Зои Степановны, хотя она и жила на другом конце посёлка. Впрочем, чего ещё ожидать от тайги, где территория леса кишмя кишит разношёрстным зверьём, от белок до медведей? Когда-то давно у Нади даже была толстенная тетрадь, куда она записывала всякую живность, которую встречала. Правда, потом Зоя Степановна растопила ею печку, но ничего страшного…       Рома обнаружился неподалёку от сложенных брёвен, слева от которых раскинулись внушительные заросли дикой малины, на ветках которой ещё можно было разглядеть спелые ягоды.       — Вагин, гнида, обосрался чё ли? — держа в зубах подпаленную сигарету, грубо с спросил Пятифанов.       Надя издала застенчивый смешок, понятия не имея, что ещё сказать. Если бы можно было подписать договор о вечном молчании, то она явно дважды подумала бы, прежде чем отклонить предложение.       — Гандон он, — вынес вердикт хулиган. Серые глаза, полные холодного отчуждения, смотрели на верхушки пушистых елей. — Если вякнет чё обидного, то ты говори, не боись. По батареям получит, щегол выёбистый.       — Да, — Надя подписывалась под каждым оскорблением.       В то время, как взгляд Пятифанова бил к берегу волной равнодушия и меланхолии, Надин внезапно наполнился ненавистью, разлившейся за края деревянной бочки. Слова Вагина, брошенные ей в лицо комком грязи, и все его попытки пообщаться, играя с ней, точно с куклой, подтолкнули к Ромке чуть ближе. Прикусив щёку, Надя решила, что если однажды станет свидетельницей их драки, то сделает всё, чтобы голова новенького подольше оставалась в унитазе. Жестокость была ей несвойственна и девушка прекрасно понимала, что причиной подобным мыслям послужила обида, но в глубине души она всё равно считала, что лучше уж стоять рядом с Пятифаном, задумчиво жующим сигаретный фильтр, чем рядом с Лёшей, который своим унижением давал пощёчину и ей, доминируя над слабейшим.       «Хоть бы на следующей физкультуре в него почаще попадали мячом», — втягивая шею в ворот свитера, подумала Надя. — «Если его правая щека опухнет, я стану немного счастливее. Самую малость».       — Знала, кстати, что к Григоричу олени зимой приходят? — спросил вдруг Ромка, покосившись в её сторону.       В ответ Надя промычала, качнув головой. Откуда ей было знать?       — Я…как-то слышала от Зои Степановны, что он белок с рук кормил, — помявшись, поделилась она.       — Раньше ещё, когда ноги не так болели, — колечко сигаретного дыма пролетело над головой хулигана, рассеившись в воздухе. — За ним тогда звездюки через забор следили. А потом за яблоками лезли.       — Без разрешения? — бросила Надя, ковыряя носком кроссовка влажную землю.       — Он ж древний совсем. Чё им его слушать? — Пятифанов недовольно дёрнул плечом, будто говорил о личной собственности, испорченной чужими детьми. — В какой-то год так обтрясли, говнари малолетние, что даже ветка сломалась.       Она видела, что хулиган на данный момент был каким-то чересчур нервным и резким. Боясь сказать что-то не то и спровоцировать его ещё сильнее, Надя издала в ответ нечленораздельный звук, давая понять, что услышала. Сегодня она собиралась придерживаться нейтралитета, поэтому с самого начала дня не лезла в их с новеньким разборки. Но глупо было отрицать, что на этот раз Вагин задел и её саму, так что в случае необходимости она с гордо поднятой головой (на самом же деле со стыдливо опущенной) готова была поддержать Пятифанова хотя-бы отрывистым «да», брошенным в подтверждение его слов.       «Дожили», — оглядывая владения старого ветерана, подумала Надя. — «А завтра я начну думать, что отнимать у детей мелочь лучше, чем ругаться с одноклассником».       Чувствуя, что тонкая грань между разумными мыслями и припадочным бредом постепенно становилась всё тоньше и тоньше, девушка поспешно захлопнула эту дверь своего сознания и, словно ошпаренная, выкатилась наружу, в реальный мир. В воздухе витал запах древесины. В лесу без конца щёлкали ветки, шумели листья и порхали птицы. Эхо разносило какофонию звуков по разным сторонам света, так что услышать можно было и на улице, среди домов, и на тропинке, в глубокой чаще. Несколько минут они с Ромой стояли молча, но стоило сигарете в его руках превратиться в обугленный бычок, как хулиган, бросив его на сырую землю и затоптав ногой, небрежно бросил:       — Ну?       В его хрипловатом голосе Надя прочла одновременно и жгучее нетерпение, и ледяное смирение. Не подозревая, как две крайности могли бороться в одном человеке, она, прочистив запершившее горло, промямлила, загибая пальцы:       — Забор отлетает. Значит, остаётся баня, сарай, огород и мусор.       — Баню тож вычёркивай, — со знанием дела заявил Пятифанов. — Вместо неё сарай.       Надя задумчиво почесала кончик светлой брови и, снова оглянувшись по сторонам, увидела, что во дворе помимо дома и правда было всего одно дополнительное строение: странного вида хижина из тёмных досок, которая выглядела так, словно рассыпется от одного вздоха. Она начала было подумывать о том, чтобы спросить вслух, но Рома, кинув кроткий взгляд в её сторону, сказал всё сам.       — Список дерьмо, — шумно втянув воздух, он шевельнул носом. — Тут некоторых вещей уже года два в помине нет.       — Ой, — только и смогла придумать Надя. — А почему так?       К Виктору Григорьевичу часто должны были захаживать дети, которых классная точно так же посылала на помощь. Рассуждая подобным образом, Надя не понимала, почему в таком случае список дел не меняли, раз уж он не был действительным.       — Так не все ж такие трудолюбивые как мы, — со смешком пояснил Пятифанов. — Половина сюда не доходит.       Протянув универсальное для всех ситуаций «м-м», девушка задумалась, с чего бы им начать работу. Список стал короче на два пункта, но она не могла заранее определить, сколько времени займут все остальные. Начать хотелось с чего-то простого, но в то же время тяжёлую работу не хотелось оставлять на потом, потому что, выполнив до этого всё остальное, они успеют устать. Решено было начать с мусора, так что Рома и Надя, вооружившись жестяными вёдрами, разбрелись по разным сторонам двора. Очень скоро резиновые перчатки на руках покрылись грязными разводами, а в ведре, до краёв заполненном сухими листьями, травой, короткими ветками и редкими картонками, занесёнными на участок то ли буйным ветром то ли с чьей-то помощью. Всё это таскали за дом, сгружая в одну кучу, а потом Ромка, у которого всегда были при себе спички, должен был всё сжечь. Сработались они вдвоём на удивление хорошо и быстро, и, медленно нося тяжёлые вёдра, Надя не переставала думать о том, как же ей повезло лишний раз не общаться с Вагиным.       Пока на заднем дворе дома росла внушительных размеров гора, из которой торчали всевозможные отходы, ненадолго выглянуло солнце. Проклюнувшись сквозь туман и серость, оно напоминало пламя свечи, окружённое оранжевым жаром. Солнце слегка припекало, но уже не грело так яростно, как летом, поэтому желания раздеться не возникало. Надя подозревала, что время близилось к обеду, а уроки у их класса могли уже кончиться, так что изо всех сил старалась поднажать и усердствовать капельку быстрее. Она носилась по двору, частенько подскальзываясь на мокрой траве, но продолжала стойко держаться на тонких ногах. Только колени под конец разнылись.       Закончив с мусором, Ромка взял из общей кучи рваный газетный лист и, чиркнув рядом с ним спичкой, поджёг. Сделав так ещё несколько раз, он прикрыл горящую бумагу ветками и, сказав, что не будет тупо стоять и смотреть, как разгорается огонь, выжидающе уставился на Надю, которая, озвучив ранее все дела, не поняла и не оценила пристального внимания к своей скромной персоне. Сделав вид, что ничего не заметила, она с удовольствием стянула со взмокших ладоней прилипшие перчатки и, от души скомкав их, впихнула в карман.       — Посмотрим сарай? — спросила она, опуская на землю пустое ведро и разминая затёкшее плечо. Под кожей что-то хрустнуло и, чувствуя, как перекатывались напряжённые мышцы, Надя слегка съёжилась.       — Ты когда-нибудь видела чисто мужской сарай? — неожиданно спросил Пятифанов.       Если это и была какая-то локальная шутка, то Надя её не поняла. Она в принципе мало чего понимала из речи хулигана, который использовал такие слова, которыми никто из знакомых ей людей никогда не пользовался. Взять хотя-бы его недавнее «получит по батареям». Дошло ли до неё настоящее значение? Разумеется, нет. Поинтересоваться она как-то даже не подумала, ведь в тот момент уж слишком злилась сама, а к тому же считала, что своими расспросами только раздраконит Пятифанова, который даже в мирном состоянии духа казался ей довольно устрашающим.       — Ну…у Зои Степановны на участке тоже есть сарай. Они же все одинаковые, — по крайней мере, это было её честное мнение, подкреплённое знаниями о том, что все сараи грязные, пыльные и содержат гору хлама.       — Не, — возразил Рома. — У Виктора Григорьевича «ахуеть», а не сарай. Внутри, в смысле. Погнали, чё-то покажу.       Вместе они живенько прошли через двор и остановились перед низенькой хибарой с покосившейся хлипкой дверью. В углу раскинулась узорчатая паутина, на которой Надя с ужасом обнаружила толстого чёрного паука с мохнатыми жилистыми лапками. Пятифанов потянул за ручку и, сопровождаемая жалобным скрипом, дверь легко поддалась. Шагнув внутрь, он жестом позвал её за собой, но Надя, с отвращением поглядывая на членистоногое, приросла к земле, подозревая, что оно свалится ей на голову, стоит лишь сделать шаг. Она отвела от паутины взгляд только для того, чтобы, глянув на прохудившийся потолок старого сарая, увидеть там висель, сотканную из пыли, паутины и бог знает, чего ещё.       — Идёшь? — послышался изнутри голос Пятифанова и звон каких-то склянок.       — Тут паук, — закусив губу, пробубнила Надя, стеснясь как своего страха, так и человека, перед которым он так не вовремя проявился.       — И чё? — опять послышалось из сарая. — Ну, не сожрёт же он тебя.       «Нет», — согласилась Надя, отодвигаясь от паутины чуть дальше. — «Но, если его крохотные лапки пробегутся по коже, то я сожгу себя заживо!»       В дверном проёме показалось хмурое лицо Пятифанова, который, посмотрев на мнущуюся у входа Надю, деланно закатил глаза.       — Где? — тяжёлым голосом, от которого у девушки похолодели кончики пальцев, спросил он. А когда она кивнула головой в нужное место, нехотя подошёл туда и рывком сорвал паутину, сбрасывая её обитателя с рук на землю и быстро наступая на него ногой. — Задави его нахуй, если боишься. Чё молишься над ним стоишь?       Выдавив из себя скомканное «спасибо», Надя скользнула за хулиганом, который, одарив её красноречивым взглядом, вернулся внутрь сарая. Оказавшись среди множества нагромождённых друг на друга вещей, девушка не могла так сразу сообразить, что здесь привлекло внимание Пятифанова, поэтому молча стояла в сторонке, пока он колупался в одном из ящиков, и поражалась масштабу разрухи. Стало совершенно очевидно, что сараем долгое время никто не пользовался, потому что все поверхности покрылись слоем пыли, рабочая одежда на крючках казалась изрядно изношенной, а в вёдрах стояла дождевая вода.       Кажется, теперь она начала понимать, что Ромка имел в виду, говоря «чисто мужской». Как им здесь убраться?! Проще уж было сколотить Виктору Григорьевичу новый сарай, а этот снести и сжечь, как давно минувшую часть мировой истории.       — О, нашёл!       Заинтересованая, Надя подошла ближе, заглядывая Пятифанову через плечо. На пыльном столе, который он абы как протёр рукавом, лежал мешочек, где нитками были вышиты белые цветы и красные ягоды.       — Что это? — склонив голову, спросила она, с удивлением разглядывая старую вещицу.       — Кисет называется, — ответил Ромка, развязывая мешок. — Для махорки.       Поднеся его ближе к лицу, он принюхался. Надя, которая в полутьме сарая не могла разглядеть содержимого, с любопытством ждала вердикт. В моменте её накрыло каким-то странным ощущением тайны, словно она, находясь там, куда не следовало ходить, была близка к разоблачению чего-то незаконного.       — А махорка это?.. — тихонько шепнула Надя, прищуриваясь.       — Это курят, — продолжил Пятифанов. — На вот, занюхни.       Девушка замялась, неловко теребя край свитера, потому что знала, что ей точно нельзя было этого делать. Да Зоя Степановна убьёт её, если узнает! Но интерес к чему-то новому практически мгновенно перевесил мысли о женщине, так что Надя, взяв из жёстких рук хулигана расшитый мешочек, втянула воздух, погрузив лицо внутрь. Втянула и моментально закашлялась. На глазах выступили слёзы, а горло драли дикие кошки.       — Гадость! — смеясь, Рома забрал у неё кисет.       — Это у Григорича с войны осталось, — довольно ухмыляясь, поделился он. — Уже практически не пахнет.       — Да оно воняет так, что… — вспомнив удушливый, резкий запах, Надя снова зашлась в приступе кашля, одновременно с этим старательно стирая слёзы.       — Мешок запах впитал, — сказал Пятифанов. — Сама махорка выдохлась давно.       Убрав всё на место, он отряхнул руки от пыли. Тем временем Надя, шумно втягивая воздух, до сих пор пыталась перестать им давиться. Она никогда не нюхала ничего столь же въедливого и даже представить себе не могла, как от этого несло раньше, если даже десятилетия спустя запах сохранился так хорошо.       — Как мы… — горло сдавило хрипом. — Как мы всё это уберём?       — А никак, — Ромка пожал плечами, толкая её в приветливые объятия шока.       «Ага! Вот ты и показал свою животную натуру!» — возмущённо, словно поймала одноклассника на лжи, вскинулась Надя.       В её голове, словно телепрограмма, пронеслись кадры, где она смотрела Пятифанову вслед, думая о нём последние вещи, и заканчивала работу одна, корячась под тяжестью всего того хлама, который складировался в этом сарае долгими годами.       — Григорич не хочет здесь порядки наводить. Он сам мне сказал, — весьма удачно спародировав голос старого ветерана, Ромка продолжил невнятным басом: — «Как я оставил, так хай и буде».       Эти его слова помогли Наде облегчённо вздохнуть. В голове на секунду промелькнуло, что он мог и обмануть, чтобы поиздеваться над ней, а завтра рассказать об этом всему классу, но она, на всякий случай приняв её к сведению, отступила. Сегодня она подустала от напряжения, от работы и от кашля. Захотелось просто поверить, а потом, если что, она ведь всё равно могла нажаловаться Антонине Ивановне, и Пятифанов получил бы свой нагоняй. Но сейчас Надя закрыла свои опасения в тёмном чулане и, уподобившись глубоко любимой Скарлетт О’хара, решила, что подумает обо всём завтра.       С оставшимся огородом разобрались в два счёта, потому что он был давно заброшен и уже превратился в голые полосы чёрной земли, что царапинами рассекали травку. В доме снова повстречались с Лёшей, и тот, уступив обиде, наотрез отказался говорить с Пятифаном, а своими успехами в уборке поделился исключительно с Надей, которая, не разделив чужого энтузиазма, молча сверлила Вагина подозрительным взглядом. Их с Ромой лица казались одинаково непроницаемыми, так что новенький, слегка растерявшись и утратив остатки уверенности, приуныл и, прощаясь с Виктором Григорьевичем, первый сбежал домой.       Ветеран же, сердечно благодаря оставшихся ребят за помощь, деловито пожал им руки и, настаивая, вручил Наде в подарок книгу, а Ромке, хитро подмигнув, всунул в карман сигарету.       — Чё за книга? — без особого интереса спросил Пятифанов, как только они вышли на знакомую тропинку, ведущую вглубь посёлка.       — «Граф Монте-Кристо», — только сейчас сообразив прочитать название, ответила Надя.       Ей было так неловко принимать от Виктора Григорьевича подарок, который тот так старательно впихивал ей в руки, что, раскрасневшись, она просто рассыпалась в благодарностях, напрочь позабыв об остальном.       «В следующий раз нужно будет угостить Виктора Григорьевича чем-то вкусным», — решительно пообещала себе Надя. Она никогда не забывала оказанной доброты, так что теперь чувствовала себя всецело обязанной этому вежливому, гостеприимному дедушке.       С Ромой разошлись на развилке. Доселе тучно молчавший, он вдруг протянул ей раскрытую ладонь и Надя опешила. Какое-то время она смотрела на высохшие красные корочки на его костяшках и несколько сухих мозолей, покрывавших кожу. Казалось, шли часы, пока она, на пробу вертя в голове шестерёнки, пыталась придумать выход. Механизм натужно работал, пыхтел, щёлкал и опасно раздувался, грозясь взорваться и ошпарить кипятком. Что это? Что он делает?       Заметив в Ромкиных серых глазах проблеск нетерпения, Надя вдруг всерьёз испугалась, что он опустит руку и уйдёт, а завтра… А завтра, придя в школу, она внезапно обнаружит осуждение и презрение, застывшее на угрюмых лицах одноклассников. Спохватившись, Надя смазанным движением коснулась его ладони, слегка хлопнув по ней в спешном порыве. Чужие пальцы сжались на её коже, а её собственные, остыв, безвольно дрогнули, чувствуя под собой шершавую корку запёкшейся раны.       — До завтра, — бросил Рома, разрывая рукопожатие.       Такое приятельское «до завтра», которое всколыхнулось в душе удивительным волнением. Между рёбер что-то засаднило, как если бы там зудел камариный укус, и Надя, сильно озадаченная этим новым ощущением, побрела в своём направлении, не удержавшись и всё-таки глянув на удалявшуюся фигуру Пятифанова, так сильно раздавшуюся в плечах за прошедшее лето.