поверженные левиафаны

«Кто же кроется за твоей маской, Гуру?» В мутном полумраке ванной, освещенной висящей на голом проводе желтой лампочкой, из засаленного зеркала, на меня таращится не первой свежести труп. Мертвец стоит против света: мокрые волосы облепляют стянутый кожей череп, а запавшие в глубокую тень глазницы, внимательно впились в моё лицо. Я же всё всматриваюсь в его, просвечивающие сквозь бледную, истончившуюся шкуру, магистрали зелёных вен и во рту стрянет привкус желчи. Накатывает тошнота. Не выдерживаю, отвожу взгляд и внимательно изучаю  забитый волосами слив раковины, ожидая, пока позыв отступит. Примерно так же выглядел отец, когда я видел его последний раз. Лежащим в гробу. Ему было сколько-то там за сорок. Урод пережил мать на добрых три года и подох от цирроза печени. Одинокий и всеми забытый. Туда его! А я ведь, ещё при жизни, так мечтал присыпать эту пьянь землей и, на пару со своим триумфом, станцевать на могиле шизофреничное подобие танго. Когда случай наконец представился, просто сбежал с похорон. Мне  было двадцать три. Я был юн и буйная голова не давала мне продыху: года четыре ещё отмечал в календаре чёрным крестом дату, когда гад отошел кормить червей и праздновал этот день, как своё новое рождение. Я так злорадствовал. Что бы кто не говорил - время не лечит. Да, быть может, пламя ненависти давно прокипело, но, угаснув,  легло на сердце слоем накипи, которая не торопится  сходить десятилетиями. Сушит в глотке. Склоняюсь над краном и жадно лакаю отдающую металлом и хлоркой воду. Медленно разгибаясь, случайно поднимаю взгляд: покойник в отражении кривит свою мерзкую рожу в гримасе отвращения. Отворачиваюсь и небрежно натягиваю домашнюю одежду, капая водой на обшарпанную зеленую плитку. Мне тоже было сорок. По крайней мере, пару дней назад. Стараюсь не думать об этом. Даты и числа все кружат надо мной, как стая ворон, над свежевспаханным полем. Отмахиваюсь. Мы с ними ещё неминуемо встретимся на могильном камне, а пока что, предпочитаю считать, что им не подвластен. Рано крутить у виска - я, доказано, психически здоров и, пока ещё, вполне адекватен. Только, сколько уж лет, нахожусь в занимательном положении - головой под лезвием гильотины. От, того, уже почти не боюсь смерти, не веря в уготованые мне адские котлы. Вопреки эксцентричному виду, я порядочный скептик и, со своей скептичной колокольни, я отрицаю это ваше mеmento mori. Просто иначе оно не получается. Иначе, начинаешь бояться и сомневаться, а страх, как известно, в таком деле - фатален. Ведь существование, оно надежное, как незащищенный секс, стабильное, как пульс при инфаркте и предсказуемое как, разрыв аневризмы. С такой убойной стабильность, тут уже каждый второй невротик. А я ничего еще, всё смеюсь. Честно, скажу одну банальную вещь: когда-то я, как и большинство молодых  взбалмошных кретинов, думал, что помру рок-звездой в двадцать семь. Может, я был бы и рад, но часы давно отбили. Теперь мне остается только жить и ждать, когда  судьба наконец изволит распорядится моей головой, если раньше я своевольно не суну ее в петлю. Понимаю, что задумался. Тру переносицу, пытаюсь сбросить с мозгов похмельную поволоку, но голову тянет поздороваться с полом, а в глазах мутится. В буквальном смысле беру себя в руки, и ползу по коридорной стенке, впиваясь ногтями в желтые обои. Не стоит падать духом, тем более, где попало. Я не часто пью, но за истекшие три дня, решился испробовать себя в роли средней руки алкоголика. Началось действо, так же безобидно, как легкий дымок над Везувием, с баночки пива. Через еще две дошло бутыля виски, который как-то давненько купил на важный случай. Потом, каюсь, была водка с горла. Вчерашний день стал финальным рубежом  алкотрипа. Вчера мои руки выкатили из под шкафа, увешенную дредами из пыли и моей безбожно лезущей шевелюры, бутылку красного вина, что валялась там неприкаянно не меньше двух лет. Это он мне её подарил. Ну, или как подарил - отдали в больнице при выписке. Кто-то оставил на стойке и даже доплатил улыбчивой работнице регистратуры, чтобы сохранила всё в целостности и сохранности. Я допрашивал ту с пристрастием в течении двадцати минут, методом мозгового штурма заставляя вспомнить все приметные черты незнакомца.  Меня она, наверное, запомнила еще надолго. За то я на все сто убедился, что это был кто-то другой. Можно было посчитать что случилась ошибка, только вот  к бутылке прилагался запечатанный, пахнущий дорогим парфюмом, конверт а в нём - маленькая открыточка на плотной, глянцевой бумаге. На ней - горы и озеро.  Похоже, будто бы её когда-то привезли из путешествия,  в качестве сувенира. Потрепанный краешек говорил о том, что её век был долог, а общая сохранность - что провела она его тоскливо и бездвижно, ожидая нужного случая, меж страниц какой-нибудь книги. Я строил много теорий, но смею предположить, что открытку купила ещё его жена. Не в мэровом духе менять деньги на бумажки - предпочитает, когда происходит наоборот. Я-то знаю. Почему я так уверен? Окончательно все на места расставило то, что я уберёг на последок - оборот, где каллиграфичным почерком было изящно выведено: "Береги себя". К чему это? Меня тогда, впервые за долгое время, притащили к нему  на "свидание". Мне было тридцать девять, и буйная голова всё так же не давала мне жизни. Когда за мной пришли, я дрался, кусался, плевался и делал всё, чтобы усложнить его подкупным сучкам работенку.  Кому-то я подло отбил яйца, кому-то чуть не отгрыз палец (спасла лишь оставшаяся в моих зубах перчатка). В общем, дергался я до последнего. Как итог, довёл бедолаг до ручки: в неравном бою мою морду превратили в кровавое месиво, переломали пару-тройку ребер и челюсь, как бонус. Затем запихали в машину, протащили волоком под руки и кинули к его ногам как мешок дерьма. Как оказалось, в ходе драки, у меня приключился перелом ребра со смещением. Осколок прошиб лёгкое и, к тому времени, я уже не мог говорить, лишь хрипел и кашлял, пуская ртом кровавую пену. Никогда не забуду эту рекцию - шок и ужас на обыденно бездвижном лице. Даже по его меркам, это было явным перебором. Ох, а эти обороты, которыми он крыл облажавшийся отряд бравых орлят... Прелесть! Жаль, мой смех тогда, вероятно, был принят за предсмертную агонию. Смутно помню что было дальше. Только на грани сознания успел почувствовать, как чьи-то руки осторожно стирали кровь с губ и голос, что я не смогу спутать, шепчущий на ухо что-то успокаивающее. Предпочитаю считать этот эпизод  галлюцинацией, в следствием болевого шока и кислородного голодания. Возвращаясь к вину. Тогда, я, накатив для смелости остатков прошлодневнего пойла, весь вечер давился содержимым бутылки, до последнего молясь, чтобы хитрый гад, шутки ради, подмешал туда крысиного яда в смертельной дозировке. К сожалению, надежды не оправдались - это было самое обычное вино. Если бы я всё же и умер, то, вероятно, лишь выблевав желудок. Такая себе вышла русская рулетка, так еще и виски,  теперь поминутно простреливает без пуль и револьверов. Все так же по стеночке доковыливаю до дивана и падаю, с размаха впечатавшись лицом в продавленный, уже ссыпающийся трухой, поролон подушек. С резкостью немного просчитался: головная боль парализует тело на пару мгновений, срывая с губ болезненный вздох. «Кто же кроется за твоей маской, Гуру?» - спрашиваю сам у себя и сам же не знаю, что ответить. Вероятно, одинокий неудачник, чья жизнь катится по наклонной так долго, что видеть мир под кривым углом стало моей фишкой. Переворачиваюсь на спину и зачем-то кошусь в бок: на журнальном столике, поверх затрёпанной книжонки, что еще со времён прошлого съёмщика вольно гуляла по квартире, служа универсальной подпоркой под что угодно, красуется уже сыплющая пеплом, забитая окурками банка от кофе и полупустая пачка сигарет. В чуть приоткрытую форточку сквозняком заносит лай собак, гул машин и пьяные вскрики - фоновый шум городских окраин. За пыльным окном сумерки и ветер гнёт голые ветви тополей, на фоне тепло горящих рыжих точек - окон соседнего дома. За стеклом - январь. Месяц, когда из под прошлогоднего снега торчат чьи-то несбывшиеся мечта, обломившиеся планы, битые сердца, шкурки от мандаринов,  вмёрзлое в грязный лед конфети и оторванные, в ходе  неосторожного пользования пиротехникой, пальцы. Месяц, когда я горестно отмечаю, что нахожусь на том этапе жизни, когда непроизвольно ассоциируешь себя с несчастным трупиком хвойного деревца, среди мусорных баков... Закрываю глаза, но вместо сна,  в мутной лужице похмельного разума, с хлюпаньем копошатся воспоминания. Мне иногда кажется, что я и впрямь знаю о нем больше, чем о самом себе. Все мои тетради исписаны сведениями, а флешки с компроматом рассованы по углам, на случай обысков. Пусть, я временно больше не занимаюсь этим, не сотрудничаю с изданиям и не лезу в какие-либо медийные пространства. Пусть лежу на своём мрачном днище камбалой, изредка нелепо булькая плавничками - даю знать, что еще не сдался. Мне верят. Жалею что не подался в актерское ремесло, с такими-то данными. Мысли. Мучительные, больные мысли. Они, как и любая нечисть, являются ночами, до самого рассвета оплетая жертву своим душным, колючим коконом. Семнадцать грёбаных лет… Семнадцать лет назад, мне было двадцать пять и я пёр по карьерной лестнице, сталкивая вниз каждого, кто преграждал мне путь своей обрюзглой тушей. Я вылез из грязи и дерьма, не по наслышке знал какого там, в самом низу, и от того чертовски не хотел обратно. Живучий маленький крысёныш, с которым уже не могли справится порядком раздобревшие местные коты. Я начинал чувствовать себя высшим хищником в этой странной пищевой цепочке, пока на пути не оказался он - пока ещё, вице-мэр Альдо Герра. Если уж я был крысой, то вот он - чистокровный доберман: породистый, весь лоснящийся и прекрасный. Он был еще молод, а вороные волосы еще не тронула седина. Ему было за тридцать. Богатый, статный извращенец, чья жизнь полнилась буйством разврата, алчности и тщеславия. Эдакая, своего рода, персонализация Содома и Гоморры и, вероятно, не нашлось бы библейского греха, которого к нему нельзя было притянуть. Вероятно, сам дьявол был бы не прочь явится из геенны, что б заключить с ним сделку. Я тогда сразу смекнул Альдо - цербер у врат моего успеха, но он с легкостью щёлкнет моими тонкими позвонками, колом всадив в крысиную грудку острый клык, стоит мне лишь оступиться. Однако, ели однажды наберусь смелости и опрокину его - выше будут только звёзды. Я зарёкся и опрокинул... На первом же совместном корпоративе в подсобном помещении ресторана, где раскидав вёдра и получив шваброй по башке, мы повалились на пыльный пол. Тогда-то крышу и повело. Порочный круг сделал свой оборот и змея Уроборос прикусила саму себя за хвост. Эта история не о любви, вовсе нет. Это гадкое, мерзопакостное полотно лишь срез самый грязных из человеческих пороков. Сад земных наслаждений Босха и ведьминские шабаши Гойи. Меня, в большей степени,тогда  интересовали карьера и деньги, а его - я. Эксклюзивное предложение, три по цене одного: друг, советник и мясо для вотворения в жизнь всех потаенных желаний! Годы шли, но ничего не менялось. Он вступил на должность мэра, - а я стал его заместителем по социальным вопросам. Правда, социальные вопросы мы решали где - то между животной долбёжкой  и снюхиванием дорожек с лакированного дубового стола. Я был частым гостем в его доме. Ни раз беседовал с его красавицей-женой за стеклянным кофейным столиком в гостинной, заглядываясь на предметы дорогого интерьера, как на музейные экспонаты, или слушая как она играет нам на фортепиано. Кивал ей из приличий, с видом утонченного эстета, а сам, ровным счётом, нихрена в этом не смыслил. Вскоре, я стал другом семьи. Я мило улыбался и мурлыкал, сполна приправляя свои речи ложью и лестью. Девочки считали меня своим дядей. Десятилетнюю Алису я учил рисовать лошадок и позволял младшей цеплять заколки мне на волосы. Меня любила даже Принцесса - здоровенный, мраморного окраса, немецкий дог, что пристраивала тяжелую голову мне на колени, виляя хвостом и пронзительно смотря на меня своими большими, всепонимающими глазами. После теплых светских бесед за бокалом - другим, мы уходили "выяснить рабочие вопросы" на второй этаж, запирались в его, не менее роскошном, домашнем кабинете и , сбрасывая накладные ангельские крылья, имели друг друга на всех свободных поверхностях. Моя тогдашняя жизнь все болье походила на безумный театр императора Нерона. В один день, судьба посмотрела на этот сюрреалистичный бред и решилась на предупредительный залп по ногам. Но, как известно, у судьбы проблемы с дальностью и меткостью, а, на такие случаи, чертовка имеет обрез. Однажды, находясь на рабочем месте, я обыденно забрел в кабинет с папкой отчетов и застал своего цербера плотно прижимающим дуло к виску. Не подумав, схватил его за руку, во время борьбы у того соскочил палец, а пуля слегка оцарапав мне бок, ушла в стену. В моих попытках обезоружить оппонента мы закружились, впечатывая друг друга в мебель и стены, затем упали на пол и, извиваясь, размазывали кровь по светлому кафелю, среди брошенных навзничь стульев, вещей, посыпавшихся с опрокинутого стола, битого стекла и разбросанных бумах. Тогда я чуть не переломал ему пальцы, еле как умудрившись выдернуть злополучный револьвер. А он - лишь смотрел сквозь, пусто и безучастно. Я не люблю вдаваться в эти подробности, но скажу одно - позже я был осведомлен, что его жена страстно любила дорогие авто, пока какая-то, очевидно, находящая в неадеквате, козлина не выехала на встречку. С ней была младшая дочь. Итог, думаю, очевиден. Я не верю что кто-то кроме нас самих отвественен за наши поступки. А еще не верю, что где-то есть тот милостивый Бог, про которого так часто твердят люди с незастиранной кровью на руковах ряс. Из тех кто решит поспорить, не найдется ни одного, кто мог бы меня переубедить. Так к чему же тогда нам эти жуткие взгляды святых с икон, сусальное золото и кадящие сладостным, медовым запахом, с легким оттенком трупного смрада, свечи. Если он все же есть - докажите. Я хочу отречься еще раз раз. Для него потеря стала фатальной и , всего за полгода, мэр стал бледной тенью самого себя. На его попечении осталась Алиса - на деле, дочь жены от первого мужа. Для смотревшего на все через призму своей меркантильной циничности Альдо, жена, в свое время, была трофеем, как и все, что он имел, включая меня. Только вот к девочке он всегда был чуть холоден. А после случившегося - всеми силами пытался отодвинуть ее как можно дальше, лишь бы не мозолила глаза. Я быстро понял, что разговоры бессмысленны и молча ходил следом, все больше беря на себя часть работы, с которой тот уже не справлялся. Смирившись с тем, что я здесь бессилен, я начал подавать надежды на его место: не планировал его смещать но, думал, что это уже не понадобиться. Тогда-то, как мне казалось, еле живой цербер, показал клыки и крысиный хребет надломился так звонко, что отголоски хруста до сих пор звенят в ушах. Он хотел напугать меня. Но мне было тридцать. И моя буйная голова не сумела этого простить. Опоминаясь, устало тяну воздух и поворачиваюсь к окну - на улице окочательно стемнело. Пытаюсь приподняться, но тяжелую голову на глухо припечатало к подушке и я, обреченно вздыхая, на ощупь тянусь к пачке сигарет. «Так что же, всё - таки, кроется за твоей маской, Гуру?» Прихожу к ответу, что этого, лучше вообще не знать - в незнании крепче спится.