Цветок в иле

Я не хотел бы пугать Тебя своей прямотой Я не хотел бы искать В тебе жизни глоток! В моих мозгах кровоток Ты видишь мысли мои Я не хотел бы, но ты Держишь меня изнутри!

      Джуён всегда был смиренным. Тем младшим ребёнком в семье, который учится на ошибках старших — молчит, когда надо, помогает родителям вовремя, не провоцирует на скандал и прикусывает язык до мушек перед глазами, лишь бы не нарваться на очередные крики. Собственное спокойствие было дороже. Дороже мнения, темперамента, принципов. Он знал цену тишине лучше, чем кто-либо другой. Насмотрелся, наслушался, опытом не обделён. Сначала была Хигён. Средняя школа — мать скандалит из-за излишней черствости старшей дочери, идущей по головам. Старшая школа — Хигён получает пощёчины за излишне острый язык и, как принято говорить, страсть к ораторству. Даже после окончания университета с красным дипломом, родительница лишь скупо обмолвилась о том, что так быть и должно. Следом шли Лиён и Джугён, две крайности одной реальности. Лиён не боялась высказывать своё мнение, не боялась поднять голос. Её взгляды всегда метали молнии, а речи обращались оружием. Лиён жила по своим законам и плевать хотела на чужие ожидания. А Джугён была её противоположностью. Она не знала, как быть яркой. Она пряталась в тени, словно боясь, что если выйдет на свет, то станет мишенью для разочарований, которые мать щедро раздавала Лиён. Она молчала, когда сестра кричала, и улыбалась, когда та плакала, словно её тихая забота могла компенсировать громкие порывы. Джуён наблюдал за их войной из безопасного расстояния, никогда не вмешиваясь, никогда не выбирая сторону. Он знал, что Лиён сильнее. Она выдержит. Она, как всегда, уйдёт из комнаты с высоко поднятой головой, оставив за собой лишь эхо громких слов. А он останется, чтобы выслушать очередные жалобы матери о том, как тяжело быть родителем таких детей. Но даже в этом, в его привычке быть невидимым миротворцем, пряталась жгучая обида. Обида на то, что его голос никогда не был важен. На то, что тишина стала его единственной бронёй. На то, что он привык жертвовать собой ради спокойствия других, не зная, кто однажды сделает это ради него. С годами эта обида не исчезала, а просто тлела где-то глубоко внутри, разгораясь каждый раз, когда мать унижала сестёр.       Джуён привык терпеть и умалчивать. Привык, что слова могут быть как оковы — тягучие, холодные, сковывающие его язык. Привык к глухой боли от проглоченных обид, привык к укоренившейся мысли, что молчание — это форма выживания. Но в тот момент, когда мать, с лицом, искажённым от злости, выплёвывает ненавистное «прокажённая», будто это слово способно обрушить на Лиён весь гнев, всё внутри Джуёна переворачивается. Он смотрит на сестру — ту, что всегда стояла за него горой, ту, что, несмотря на свою резкость, никогда не позволяла никому причинить ему боль. Её лицо бледное, но глаза горели холодным огнём. Она не ответила, не кричала. Только развернулась и ушла. Дверь хлопнула так, что в воздухе повисло гулкое эхо. А потом наступила тишина. Та самая, которую Джуён всегда любил. Но теперь она казалась невыносимой. Она заполняла всё пространство, давила на грудь, мешала дышать.       — Почему? — выпалил едва слышимо.       — Что «почему»? — мать вскинула голову, поморщившись присутствию младшего чада в комнате.       — Почему ты так её ненавидишь? — спросил Джуён уже громче, чувствуя, как в груди что-то трещит, ломается, расползается. — За что? За то, что она не такая, как ты? За то, что она не боится быть собой?       Мать посмотрела, будто увидев впервые. Любимый единственный сын. Образцовый отличник, красавчик, послушный и понимающий ребёнок впервые повысил на неё голос.       — Джуён, ты не понимаешь…       — Нет, это ты не понимаешь! — воскликнул, вскинув руку в сторону двери. Собственный голос ударил по ушам, как гром среди ясного неба. — Ты выгоняешь её, чтобы почувствовать себя лучше? Ты правда думаешь, что это что-то изменит? Для чего ты так измываешься над ней? Я, блин, — судорожное прикосновение указательного пальца себе в грудь, — буду стереотипным умником-отличником, но отстань ты уже от нуны!       Мать открыла рот, чтобы ответить, но Джуён больше не хотел её слушать. Он впервые чувствовал, что его голос сильнее её. Что он больше не хочет терпеть.       — Я не собираюсь выбирать между вами, — добавил на порядок тише. — Но если нуна больше не вернётся, ты потеряешь нас обоих.       Он вышел из комнаты, оставляя мать в тишине, которая на этот раз казалась невыносимо тяжёлой. И Хон Хёнсук допустила мысль о том, что она что-то сделала не так. Переборщила.       Джуён не спал всю ночь. Он лежал на кровати, уставившись в потолок, пока телефон раскалялся от десятков звонков. Лиён не поднимала трубку. Её молчание било по нервам сильнее, чем любой скандал матери. В паузах между попытками дозвониться он открывал мессенджер, строчил длинные, бессмысленные сообщения: сперва язвительные, с лёгкой издёвкой, чтобы расшевелить её, потом — короткие, сдавленные фразы, в которых звучала отчаянная мольба.       «Нуна, перестань меня игнорировать».       «Я серьёзно, подними трубку».       «Ты в порядке? Отзовись, пожалуйста».       Но ответов не было.       Он боялся. Чёрт возьми, он не помнил, когда последний раз испытывал такой всепоглощающий, животный страх. Страх, что, с сестрой что-то произошло. Сколько бы хладнокровного безучастия не было в его сестре, она всё ещё оставалась человеком. Недолюбленным ребёнком, уставшим искать признание в родительских глазах. Когда на улице начали брезжить первые лучи, Джуён сидел на полу своей комнаты, обхватив голову руками. Телефон завибрировал, и он подскочил, как будто от удара током. Лиён!       — Где ты была? — он выпалил, не дав ей даже поздороваться. Голос сорвался на хрип.       — У Хан Соджуна, — спокойно отвесила старшая Им, будто ничего не произошло.       Эти слова пробили его как удар в солнечное сплетение. Он осознал, что пока он насыщался ужасом, всем этим бессонным ожиданием, паникой; она просто была у какого-то чёртового Хан Соджуна!       — У Хан Соджуна? Ты серьёзно? — слова вырвались прежде, чем Им спел их обдумать. — Ты хоть понимаешь, что я думал, что ты… что с тобой…       — Что я что? — Лиён перебила. — Что я лежу где-то в канаве?       Джуён даже не думал защищаться. Его обуревало облегчение, злость и усталость.       — Лиён, ты могла хотя бы написать! Одно сообщение! Ты хоть понимаешь, как я…       — Прекрати, мелкий, — голос смягчился, но только чуть-чуть. На одну усталую каплю. — Я не ребёнок.       Джуён хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Она жива. Она в безопасности. Этого должно было быть достаточно. Но почему-то не было.       — Нуна, я, блять, волновался! — голос Джуёна сорвался, пропитанный отчаянием, которое он даже не пытался скрыть.       Лиён на том конце провода замерла, сжав телефон в руке. Он редко позволял себе такие всплески эмоций, и именно поэтому его слова резанули сильнее, чем хотелось бы. Чёрт. Её мелкий неряха-брат метался всю ночь, не находил себе места, пока она… Лиён отвела взгляд, даже несмотря на то, что разговор был по телефону. Её всегдашняя уверенность дала трещину.       — Прости, Ён, — голос прозвучал тише, чем она рассчитывала. Виноватый, почти чужой. — Я думала, ты спишь.       — Прости? — он коротко усмехнулся, но смех вышел горьким. Надрывным. — Ты ушла, Ён! Я думал, что ты… — запнулся, побоявишсь озвучить свои мысли. — Что ты больше не вернёшься.       Лиён прикусила губу, её взгляд остановился на еле заметных трещинах в плитке под ногами, как будто те могли отвлечь её от того, что она чувствовала. Стеснение, вину, странную, грызущую горечь. Её бедный маленький братец…       — Я не думала, что ты будешь так переживать, — наконец выдавила она, сдавленно, почти шёпотом. — Правда, прости меня,       — Да ты вообще о чём-нибудь думала? — Джуён был зол, но она знала, что его злость была оправданной. Заслуженной.       Она глубоко вдохнула, пытаясь удержать голос ровным:       — Слушай, я просто… мне нужно было уйти. Всё это… ты сам видел, да? Я не могла остаться там ещё на минуту.       — И что, Хан Соджун — это теперь… защитник, блин, твой? — в его словах проскользнула ревнивая обида, он чувствовал, что её решение не разделить с ним свою боль было предательством.       — Он просто оказался рядом. Не ночевать же мне на улице надо было, — ответила Лиён. Она хотела добавить что-то ещё, объяснить, но мысль прерывалась, не складываясь в предложение.       И ей стало по-настоящему стыдно. За свой побег, за то, что оставила его одного, за то, что не подумала, как это будет для него. Джуён, её мелкий брат, всегда стоял за неё горой, и она даже не дала ему шанса помочь.       — Джуён, — она наконец произнесла мягко. — Прости меня. Ты не заслужил этого. Я… больше так не сделаю. Я не хотела, чтобы ты так волновался.       Он долго молчал, и Лиён почувствовала, как тишина становится гулкой. А потом младший Им выдохнул:       — Ты же вернёшься домой? — с осторожной мольбой. — Мне не важно, что думает мама. Просто вернись.       Лиён сжала телефон сильнее, точно его голос мог материализоваться в тёплое, спасительное объятие.       — Вернусь, — прошептала старшая Им. — Но не сейчас. Нужно… остыть. Я пойду в мастерскую.       Гудки оповестили Джуёна о том, что звонок окончен.       Лиён поставила всю семью на уши.       Хигён, со всеми своими обычно отточенными и холодными репликами, теперь на повышенных тонах — впервые за лет пять, — спорила с озлобленной матерью. Взрывалась на каждое слово, цепляясь за малейшую возможность бросить в лицо обвинение, которое накопилось за годы. Джугён выскочила из дома, даже не позавтракав. Бросила на пороге наспех вымученное: «спешу в школу». На деле она просто не выдерживала напряжения, которое витало в воздухе. Не хотела лишнюю минуту оставаться в компании матери и её непомерного самолюбия, уродливо переплетённого с безразличием.       Отец, как мог, пытался сгладить ситуацию. Его лицо посерело от усталости, голос звучал натянутым, дрожащим эхом. Даже он, со своей вечной робостью перед супругой и уклончивыми взглядами, умудрился выдавить: «дорогая, может, ты всё-таки перегнула, а?» — и тут же, наткнувшись на испепеляющий взгляд жены, опустил голову. Но за завтраком всё равно продолжал тихо причитать себе под нос: «лишь бы вернулась… лишь бы вернулась…»       И только Джуён молчал.       Он наблюдал за семейной сценой с той напряжённой, но молчаливой яростью, которую не решался повторно выплеснуть. Его поразил один единственный факт: среди всех этих взрослых, несущих гнев, тревогу и отчаяние в голосах, он, самый младший, оказался единственным, кто знал, где Лиён. Единственным, кто был в курсе её намерений и того, что в школу она сегодня не собиралась. Это сознание, странно тяжёлое и в то же время горько-ободряющее, сжимало грудь. Ему хотелось крикнуть: «Вам не понять её! Вы все просто создаёте видимость беспокойства, но вы не слушаете её!» — но он прикусил язык. Потому что научился молчать ещё тогда, когда вокруг него кричали сильнее.       Джуён впервые за столько лет обучения схлопотал плохую оценку. Бледный, с синяками под глазами, он лениво уткнулся в поднос, на котором едва тронутая ложка риса лежала рядом с остывшим рыбным супом. Ему, заклятому отличнику, впервые в жизни было абсолютно наплевать. Уроки пролетали мимо, как в тумане. На перерывах он избегал взглядов одноклассников, отвечал односложно, а в столовой сел за самый дальний стол, отгородив себя от гудящей толпы учеников. Ложка риса так и осталась нетронутой, а у Джуёна закипала голова от мыслей, которые крутились вокруг одного имени — Лиён.       Ему хотелось позвонить ей снова, но после её утреннего «нужно остыть, пойду в мастерскую» телефон в руках показался бессмысленным. Что он скажет? Что скажет она?       Хан Соджун поставил поднос с глухим стуком, и Джуён, не успевший вовремя отстраниться, ощутил, как звук резко возвращает его в реальность.       Джуён поднял взгляд, встретившись с ним глазами. Это было смешно — видеть Хан Соджуна здесь, с его безупречно уложенными волосами и нахмуренным выражением лица, словно тот этим утром проснулся и решит стать самым ответственным человеком на свете. День шёл наперекосяк с самого утра, и присутствие Хан Соджуна за тем же столиком его совсем не радовало.       — Чего такой кислый? — спросил Хан, ловко откусывая огромный кусок сэндвича.       Джуён поднял на него взгляд, полный усталости и раздражения.       — Если бы я не был слишком занят ненавистью ко всему вокруг, я бы удивился твоей наглости.       — Наглость — это второй рис, — отозвался Соджун, жуя. — Хотя, судя по твоему подносу, тебе и первого хватает с лихвой.       Джуён закатил глаза.       — Кто тебя звал?       — Никто, — хмыкнул Соджун. — Но я решил, что могу внести немного солнца в твою мрачную жизнь. И, кажется, не ошибся.       — Ты ошибаешься каждый раз, когда открываешь рот, — огрызнулся Джуён, уткнувшись обратно в суп.       Соджун сделал вид, что не заметил укола. Он откинулся на спинку стула, продолжая жевать. Изучающе оскалился на выпад Джуёна.       — Слушай, а ты всегда был такой пубертатной язвой?       — Это у нас семейное, — холодно отозвался Джуён. — Моя сестра не рассказывала?       Хан зацепился за упоминание этого треклятого имени как за спасительную соломинку. Усилием гордости не подался вперёд.       — К слову, где она?       — Ты серьезно? — Джуён фыркнул, взял палочку и лениво потыкал в рис. — Это у тебя нужно спросить, разве нет? В конце концов, это у тебя она ночевала.       На долю секунды Соджун замер. Его лицо не выдало ничего, кроме короткой вспышки удивления.       — Ты знаешь?       — Нет, чел, мне просто приснилось, — отозвался Джуён с язвительной ухмылкой. — Конечно, знаю.       — Откуда?       — Я умею складывать два и два. Хотя в твоём случае это скорее один и полтора.       — Неплохая шутка. Но я думал, что… — начал Соджун, но Джуён перебил его, не давая договорить:       — Что она будет молчать? Ух, какой благородный. Нет, знаешь, в отличие от тебя, у меня с ней связь. Телефонная. Она позвонила утром, между прочим.       Соджун немного растерялся.       — И что она сказала?       — Что ты так переживаешь? — Джуён внимательно посмотрел на старшеклассника, сузив глаза. — Беспокоишься, что твои стены поцарапала? Или что на кухне что-то не так стоит?       — Слушай, я не хочу ссориться, — устало выдохнул Соджун, но Джуён только хмыкнул.       — Вот уж удивил.       — Вернулась ли она домой? — Соджун проигнорировал насмешки.       — Нет, — отрезал Джуён. — Ей так понравилось у тебя, что она решила остаться. Вы теперь, наверное, лучшие друзья, делите кружки и смотрите сериалы?       Соджун закатил глаза, но на удивление сохранял терпение.       — Джуён, хватит.       — Ага, хватит. Я. Просто. Беспокоюсь, — огрызнулся он. — Ты хоть понимаешь, что из-за этого ночного спектакля у нас дома теперь как в фильме ужасов? Хигён орёт на мать, отец шепотом молит, чтобы она вернулась. А я сижу здесь, смотрю на этот рис и думаю, как тебе помягче в лицо сказать, чтобы ты не лез ко мне и съебался подальше.       Соджун сдержал ответ и только глубже вздохнул.       — Она сказала, куда пошла?       — Сказала, — Джуён сложил руки на груди и вяло качнул головой. — Не переживай, мол, пойду в мастерскую, буду работать над скульптурой. Ну а что ещё? Плакать над маменькой-истеричкой? Или ночевать на твоей кровати каждую ночь?       Джуён догадывался. Только лишь догадывался — туманно, неловко, с той самой раздражающей ясностью, которая всегда приходит, когда ты отчаянно пытаешься себя убедить, что всё не так. Но паникующий, напряжённый вид Хан Соджуна говорил сам за себя. Этот человек не умел лгать, а если и пытался, то только становился похож на кота, которого застали с когтями в диванной обивке. Неужели они… Джуён тут же выдохнул, как будто пытаясь вытолкнуть эту мысль из головы. «Неужели, — ехидно вторил внутренний голос, — а что ты вообще ожидал? Что он налил ей молока, уложил спать на диване и почитал сказку?» Он ненавидел себя за эту мелочную, почти детскую ревность. Что бы ни произошло между Лиён и Соджуном — а, чёрт возьми, Джуён был почти уверен, что произошло нечто большее, чем сон и приятельские утешения разбитого сердца, — это никак не касалось его. Но раздражение всё равно шипело внутри, как капля воды на раскалённой сковороде. С другой стороны, эта детская ревность была чем-то странно успокаивающим. Она отвлекала от более сложных вопросов.       Хан Соджун смотрел на Джуёна и не мог отделаться от ощущения, что разговаривает с младшей версией Лиён. У них были разные лица, разная осанка, даже голоса звучали по-разному — но всё равно было что-то, что заставляло их казаться зеркалами друг друга. Этот саркастичный, колючий тон. Это умение одновременно высмеивать и нападать, пряча боль под слоем иронии. Лиён, конечно, доводила это до искусства, но в Джуёне угадывался тот же огонь — неуклюжий, юношеский, но всё-таки такой же яркий.       Ему стало немного неуютно. Не потому, что он чувствовал вину за прошлую ночь — хотя, чёрт возьми, разве можно не чувствовать вину за то, что произошло между ним и Лиён? — а потому, что Джуён смотрел на него так, как будто знал больше, чем говорил. «Маленький дьявол, — подумал Соджун с лёгкой усмешкой. — Она вылепила его из той же глины, что и себя». Но при всей их схожести было одно отличие, которое Соджун заметил мгновенно. Если Лиён умела оборачиваться бронёй, то Джуён был слишком молод, чтобы это освоить. Вся его тревога, ревность и гнев выплёскивались наружу, как вода через край чашки. И Соджуну захотелось сказать что-то утешительное, но он знал, что от него это прозвучит фальшиво.       И это было бы ещё полбеды, если бы он не был таким идиотом. Соджун прекрасно понимал, что всё, что случилось ночью, было ошибкой. Гигантской, всепоглощающей, пиздец какой глупой ошибкой. Потому что это был не просто трах, который можно забыть с утра за чашкой кофе. Нет, всё было иначе. В каждом её движении, в каждом её звуке было нечто, что резало его, как стекло. Она отдалась ему, но не просто телом. Она смотрела на него так, как никто никогда не смотрел. И Хан… он просто взял. Без лишних слов, без вопросов, без обещаний. Взял всё, что Им могла дать, и в тот момент ему этого было мало. Это всегда было мало. «Ты скотина, Хан Соджун,» — мысленно сетовал тот. Он должен был остановиться, должен был сказать, что это неправильно. Что они просто одноклассники, что это её сломает. Но вместо этого он потерял голову, как последний дебил, и теперь вот, пожалуйста — расхлёбывает кашу собственных сожалений. Но это не лицо Лиён выжигало изнутри. Это руки, которые он держал, как будто от этого зависела его жизнь. Её хриплое «ещё», когда он думал, что она больше не сможет произнести ничего членораздельного. И, чёрт возьми, её звуки — сначала короткие стоны, потом утробное, почти болезненное «ах», а потом эти хныканья, которые делали его каким-то чертовски жалким и всесильным одновременно.       «Я не влюблён,» — пробормотал Хан, с силой взлохматив волосы на затылке, якобы те были виноваты в его состоянии. Влюблённость — это что-то подростковое, наивное. Влюблённые покупают друг другу подарки, пишут стихи, улыбаются без причины. Влюблённые не размышляют о том, как бы утащить кого-то обратно в постель, чтобы заткнуть все эти эмоции к чёртовой матери. Влюблённые не читают статью о том, как гормоны дофамина и окситоцина влияют на мозг, чтобы понять, почему в его голове вместо мыслей — только она. Он нашёл объяснение, разложил всё по полочкам: она ему просто нравится физически. Это не чувство, это наваждение. Просто затянувшаяся фаза. Пройдёт, как только он найдёт кого-то ещё.

***

      Джугён сидела за третьей партой, уткнувшись взглядом в тетрадь, но не видя ни строчки. Её правая нога то и дело подрагивала, колено тряслось с нервной частотой, вызывая раздражённые взгляды соседей. Учитель истории, с аккуратным пробором и настойчивым голосом, уже в третий раз делал ей замечание:       — Им Джугён, либо успокойтесь, либо выйдите из класса.       Она лишь кивнула, прикусив губу, и заставила себя замереть. На секунду. Потом снова начала постукивать ногой под столом, будто это было единственным, что удерживало её в реальности. Телефон в кармане жёг кожу, но она не смела достать его. Каждая клетка её тела горела от переизбытка тревоги.       «Я в мастерской, не переживай.»       Короткое сообщение от Лиён. Холодное, безжизненное. Джугён перечитывала его снова и снова, точно в этих пяти словах можно было найти утешение или объяснение. Она ненавидела себя за то, что весь утренний спам с её стороны — а это было больше двадцати сообщений — получил лишь такой отклик. В голове крутились мысли, мешаясь в хаотичный калейдоскоп: «Где она? Почему именно в мастерской? С кем она? Почему она не пришла домой?»       Учитель вызвал её к доске, но она услышала своё имя с запозданием, и весь класс обернулся на неё, когда он повысил голос:       — Им Джугён!       Она встала резко, стул скрипнул, и, подойдя к доске, поняла, что совершенно не готова отвечать. С досады учителя она набрала ещё несколько раздражённых взглядов, но ей было всё равно. Когда прозвенел звонок на перемену, она первой вылетела из класса, бросив тетрадь в рюкзак с таким усилием, что молния не выдержала и раскрылась.       В коридоре она наткнулась на Хан Соджуна. Он стоял у окна, хмурый, с руками в карманах. Холодный взгляд скользнул по младшей Им, словно измеряя её состояние.       — Джугён, — позвал он. — Что случилось?       Им остановилась, встретившись с ним взглядом, но не ответила сразу. Её трясло, руки мелко дрожали, и вместо того чтобы сразу что-то сказать, она вдруг начала смеяться — коротко, нервно, точно это был единственный способ сдержать слёзы.       Соджун сделал шаг ближе.       — Это из-за Лиён?       Эти слова словно прорвали плотину. Джугён резко выдохнула, опустив голову, и начала говорить — быстро, сбивчиво, боялась, что если замолчит, то никогда больше не сможет произнести и звука:       — Она ушла из дома. Мама её… — она замялась, проглотив готовое сорваться слово, — обозвала. Это было ужасно. Лиён просто хлопнула дверью, а теперь она в мастерской. Только я не знаю, в каком она состоянии. Сказала, чтобы не переживали. А как не переживать?       Соджун сдвинул брови, обдумывая её слова.       — Я видел её утром. Она в порядке.       Джугён смотрела на него с растущей тревогой.       — Ты её видел? Когда? Где?       — Рано утром, — коротко ответил он. — Она сказала, что ей нужно подумать.       Джугён прищурилась. Её взгляд стал холодным, как у человека, который пытается скрыть нервный срыв за маской спокойствия.       — А что вы вообще делали вместе?       Соджун не ответил, и в этой тишине она почувствовала, как внутри всё сжимается. Джугён сузила глаза, настойчиво пропищав:       — Что значит «видел утром»? Ты её видел утром? Где? Когда?       Хан помедлил. Он ощущал, как тяжелеет воздух между ними, но понимал, что скрывать больше смысла нет. Это семейство Им… Хан со вздохом выпрямился, сложил руки на груди, но не отступил.       — У меня дома.       Джугён, кажется, не сразу поняла, что он сказал. Её взгляд на секунду замер, губы дрогнули, но потом она резко выдохнула.       — У тебя дома? — повторила она, медленно и напряжённо. — Что она делала у тебя дома?       — Ночевала, — отвесил Соджун, и в его голосе не было никакой извиняющейся интонации.       Младшая двойняшка молчала, но лицо под толстым слоем тонального крема покраснело, а руки сжались в кулаки.       — Ночевала? — она почти прошипела это слово. — И ты только сейчас говоришь мне?       Она осеклась, сглотнув. Отвернулась, чтобы не показать ему слёзы. Но Соджун видел, как её плечи напряглись, как дрожь пробежала по телу.       — Послушай, — сказал Хан чуть тише, делая шаг ближе. — Она была расстроена. Очень. Я просто хотел помочь.       Джугён резко обернулась. Оленьи глаза заблестели.       — Хотел помочь? Почему тогда я, её сестра, узнаю об этом последней?       Соджун выдержал девичий взгляд. И злилась она ни на кого и на всех сразу. Переспросила с сарказмом, который пробивал, как шрапнель:       — Соджун, ты вообще себя слышишь? Помочь! Когда это вы успели стать так близки?       Надрывный тон стыдом бил в самое уязвимое место, но он стоял на месте, будто корнями врос в пол. Соджун чувствовал, как поднимается давление, как хочется закричать в ответ, но вместо этого глухо ответил:       — Я не собираюсь оправдываться.       Джугён вскинула брови, её лицо заледенело.       — Да кто просит тебя оправдываться? — рявкнула она. — Меня просто злит, что моя двойняшка не ночевала дома, на сообщения отвечает односложно, а я вдруг узнаю, что она… была у тебя!       Соджун нахмурился. В голове пульсировали слова, которые он не мог сказать. Да, он знал. Он видел Лиён в том самом состоянии, когда она шаталась на грани. Видел, когда её глаза горели злостью и отчаянием. Он слышал её голос — хриплый, срывающийся, когда она наконец-то позволила себе рухнуть в его объятия.       Но сейчас он не мог объяснить это Джугён. Он не мог и не хотел говорить о том, как каждое слово Лиён засело в его голове, как он ловил себя на том, что до сих пор ощущает её запах, её дыхание на своей коже.       — Ты перенервничала.       Джугён фыркнула. Верхняя губа дрогнула. И выпалила:       — Да, пожалуй.       Соджун чуть наклонил голову, челюсть напряглась. Джугён стояла напротив Хана, её запястья всё ещё мелко подрагивали. Злость, смешанная с обидой, сжигала её изнутри, но вместо очередной вспышки она вдруг опустила голову, разглядывая свои ботинки. Соджун молча наблюдал за ней. Он хотел что-то сказать, что-то правильное, но слова, которые крутились в голове, казались либо бессмысленными, либо слишком жестокими. На мгновение между ними повисла тишина. Тяжёлая, как будто воздух в коридоре стал вязким. Джугён потёрла лицо ладонями, норовя стереть с него усталость и эмоции. — Я так устала… — почти прошептала она.       Соджун молча смотрел на неё, а потом, не раздумывая, притянул к себе. Его руки обвили её плечи, а подбородок лег на её макушку.       — Всё будет нормально, — глухо проговорил он. — Просто дыши. Твоя Лиён никуда от тебя не денется.       Сначала Джугён напряглась. Не могла позволить себе расслабиться. Но его тепло, уверенные руки и голос, казалось, размывали границы всякого напряжённого состояния. Постепенно Им сдалась, позволив себе прижаться ближе. Джугён тяжело дышала, её лоб почти касался плеча Хана, и откуда-то накатывал этот приторно-горький запах чужого отчаяния и чего-то ещё. Шампунь с запахом малины, что ли? Или это его собственное грёбаное воображение? Соджун прикрыл глаза на секунду, прежде чем руки наконец осмелились сжать девушку чуть крепче, осторожно, будто она могла рассыпаться прямо в его ладонях. Смешно, как в такие моменты мозг умудряется цепляться за мелочи. Вот, например, её волосы — спутанные, в кой-то веке не столь педантично уложенные, будто она только что попала под ветер. Или её пальцы, цепляющиеся за его рубашку, как за спасательный круг, но неуверенно, точно она до последнего не хотела показать, что ей вообще нужен этот чертов спасательный круг. И он держал её. Потому что что ещё оставалось делать? Потому что это был тот самый момент, когда нельзя просто развернуться и уйти. Хотя внутри всё орало именно об этом.       Но вот что по-настоящему выбило из колеи — это взгляд. Не её, разумеется. Сухо. Ли Сухо стоял поодаль и смотрел. Словно это какое-то немое обвинение. Тот молчаливый судья, который не нуждается ни в словах, ни в доказательствах, чтобы вынести вердикт. Соджун почувствовал, как что-то внутри сжалось в тугой, болезненный ком. Грудная клетка, казалось, стала слишком тесной. И Соджун хотел сказать что-то. Может, даже бросить что-то язвительное — пусть клятый Ли Сухо захлебнётся в этом чертовом сарказме. Но нет. Только короткий, сухой вдох и выдох. Чужая немая претензия висела в воздухе, как запах гари, и её невозможно было просто так развеять.       «Да пошёл ты нахуй», — подумал Соджун, но так и не сказал этого. Просто сжал Джугён чуть крепче, чувствуя, как её плечи начинают расслабляться, а его собственные будто сковывает ещё больше.       Су Хо облокотился о стену. Неправильно. Всё это выглядело как-то чертовски неправильно. Как сцена из какого-то дешёвого фильма, где главный герой спасает девчонку, а злодей курит в углу и жрёт свои губы от злости. Только вот Сухо не был злодеем. По крайней мере, он себе это твердил. И всё равно внутри что-то скручивалось в узел. Глухой, вязкий комок, который медленно поднимался к горлу, будто хотел задушить его собственным бессилием. Он опустил взгляд на свои руки, где-то на полпути к тому, чтобы сжаться в кулаки. Нет. Это было бы слишком очевидно. Слишком громко.       Сухо поднял глаза и снова посмотрел на них. Хан Соджун, который всегда рядом, всегда в правильное время, всегда этот чёртов герой. Ли ненавидел это. Нет, не их. Не её. Даже не Соджуна, хотя, чёрт подери, тот явно заслуживал пару добрых ударов по самодовольной физиономии. Он ненавидел себя. Свою неспособность сделать хоть что-то. Свою привычку молчать, отступать, быть невидимкой. И всё же, когда взгляды заклятых друзей пересеклись, что-то кольнуло ещё сильнее. Соджун не отвёл взгляд. Этот короткий миг длился вечность, и в нём было всё: немой вызов, упрёк, презрение. Или Сухо просто сам додумывал.       «Ты ведь ничего не скажешь, да? Так и будешь стоять здесь, как идиот? Вновь позволишь Хан Соджуну быть на твоём месте?» — подумал Сухо. Но вместо ответа только отвернулся, чувствуя, как внутри медленно скапливается привычное разочарование. Он не знал, что именно хотел сделать. Подойти? Уйти? Заставить Соджуна отпустить её? Или просто разбить это напряжение парой слов? В конце концов, он сделал единственное, что умел лучше всего — ничего. Просто развернулся и пошёл прочь, не оглядываясь, чувствуя, как чужие голоса и шаги растворяются где-то вдалеке. А на месте внутри осталась только пустота, гудящая в такт его собственному судорожному дыханию.

***

      День в мастерской выдался особенно душным: спертый воздух, запах глины, примешанный к химии воска, и нервное напряжение, которое казалось, можно было резать ножом и намазывать на чёрствый багет. Лиён стояла перед скульптурой, руки были покрыты тонким слоем серой глины, а взгляд сосредоточенно скользил по линии плеча, пытаясь выловить недостающую симметрию и сосредоточенно соскребая излишки глины с рельефа предплечья.       Домой возвращаться — это как вставать на горящие угли босиком. После вчерашней сцены ей даже думать об этом не хотелось. Уходить было правильным решением, но только до тех пор, пока дверь не захлопнулась. В тот момент Им чувствовала себя героиней независимого фильма: драматично сбежавшая от семейной тирании и глупой опеки, которая почему-то называлась заботой. Но в реальности она осталась без плана, без поддержки, с мешком обиды на душе и отсутствием нормальных денег в кармане. Можно, конечно, было бы прогуляться до старой круглосуточной кофейни, где они с Хигён как-то сидели, обсуждая её учёбу, или позвонить отцу, но и то, и другое казалось равносильным унижением. Иронично, что ночевать у Хан Соджуна настолько унизительным в моменте не показалось. В конце концов, мама была права: она всегда убегала, когда становилось тяжело. Только раньше ей удавалось выглядеть при этом достойно, а теперь она стояла у окна мастерской, разглядывая безжизненный город и думая, что настоящая проблема не в том, что ей некуда идти, а в том, что ей некуда вернуться.       Было тихо, если не считать шума вентилятора, беспомощно тарахтящего на подоконнике. Лиён облокотилась на подставку, критически прищурившись на линию ключицы. Она могла бы легко провести здесь весь день, полностью игнорируя окружающий мир. Но мир, конечно, не игнорировал её.       — Удивительно, как ты до сих пор не закончила, — раздался голос с другой стороны комнаты. — Или это твой новый метод? Годами вынашивать одно произведение, чтобы потом сказать, что это было осознанное художественное решение?       Лиён не обернулась.       — Чан, твоя способность напоминать о себе — это уже не талант. Это диагноз.       Чхве Чан, лениво опершись на спинку своего стула, растянул лощёную улыбку.       — А ты, значит, эксперт в диагнозах? Не знал, что в твоём арсенале, помимо уныния и сарказма, есть ещё и диплом психиатра.       Лиён, наконец, бросила на него взгляд.       — Я, конечно, не врач, но твоя навязчивость явно требует вмешательства специалиста. Может, хотя бы семейного. Ты звонил своей маме?       — Ты же её заблокировала, когда мы расстались, — съязвил Чан, кидая кусок глины в ладонь. — Ей теперь меня тоже жалеть нельзя?       Лиён вернулась к скульптуре, старательно игнорируя клубы бешенства поперёк лёгких. Чан же не унимался — поднялся со стула и подошёл к столу, где лежали её инструменты. Он взял один из ножей и плавно покрутил тот в руках.       — Я бы на твоём месте выбрал другой угол, — заметил он, кивая на работу. — Этот слишком скучный. Ключица должна быть чуть резче.       Им сдержанно вздохнула.       — Я не помню, чтобы спрашивала твоё мнение, — она указала на противоположную сторону комнаты. — Иди, работай над своим очередным шедевром, сонбэним.       — Ну вот видишь, ты вполне способна отвечать мне, — он склонился к её столу, будто случайно задевая девичий локоть. — Так к чему было блокировать?       — Ты заебал, — сухо бросила Им, выпрямляясь и пристально глядя на Чхве. — Спам атака, а не человек.       Чан ухмыльнулся — это его только вдохновило.       — Признай, что скучаешь.       — Я бы скорее занялась лепкой мусорного контейнера, — отрезала Лиён и подтянула повыше рабочий передник, тем самым собираясь завершить разговор.       От грубых очертаний проступали черты лица — резкие, насмешливые, слишком знакомые, чтобы ошибиться. Это был Соджун. Или, точнее, его часть — ещё не до конца оживлённая руками Лиён, но уже достаточно выразительная, чтобы пробудить в ней очередную волну смущения и раздражения. Ночь с Соджуном была как случайная простуда: сначала не замечаешь, как заболеешь, а потом уже поздно. Всё началось слишком быстро, слишком бездумно, и закончилось тем, что она смотрела на его спину, уходя в ванную, и чувствовала себя одновременно пустой и переполненной. Что её потянуло на эти откровения? Почему она решила, что «я тебя люблю» будет звучать как нечто большее, чем отчаянная попытка зацепиться за него? Он даже не ответил, просто молча смотрел, словно анализировал, что делать с её словами. Утро после этого было хуже похмелья, потому что алкоголь хотя бы не оставляет тебя с мыслями о собственной никчёмности. Она прогуляла школу, потому что понимала: если увидит его, всё станет ещё хуже. Она всегда считала себя сильной, но эта ночь показала, что её сила была иллюзией, которую Соджун разрушил одним взглядом. Впрочем, раздражение уже давно стало фоном: и виной тому был вовсе не Хан.       — Долго собирался спросить, но теперь уже просто не могу молчать. Это что за коллекция у тебя на шее? Новый вид украшений?       Лиён не обернулась. Она знала, что стоит сделать это — и вся её сосредоточенность рассыпится, как наспех сооруженный замок из полимерной глины. Но он, конечно, не унимался. Чхве Чан, со своим вечно нахальным взглядом и привычкой не уходить, когда его просят, был не тем человеком, кого можно так просто игнорировать. Он наклонился вперёд, указывая пальцем на яркий засос, который Им не смогла скрыть.       — Серьёзно, это интересно. Кто теперь главный счастливчик? Я был уверен, что ты не из тех, кто носит такие отметины, как боевые шрамы. Хотя… ладно, вру. Чего только не сделаешь для этого… как его… Хан Соджуна, да? — его голос сочился сладкой язвительностью, точно он только что открыл величайшую тайну. Зачёсанные назад чёрные волосы блестели от уймы лака и Им едва держалась, дабы не вцепиться в шевелюру собеседника. — Никаких обязательств, верно? Ты просто нашла себе нового ебыря, раз уж я не в твоей лиге.       Лиён не выдержала. Не думая о последствиях, взяла кусок глины и бросила прямо в подёрнутое приторным участием лицо. Просто потому что ей было уже настолько наплевать на всё, что она решила сделать это, лишь бы как-то выплеснуть раздражение. Чан отскочил, прикрывая лицо руками, но всё-таки улыбался. Точёное лицо обратилось запятнанным, но он продолжал излучать своё задорное, инфантильное самодовольство.       — О, вот это уже другое дело! — засмеялся Чхве. — Ты же, оказывается, не совсем такая ледяная королева, какой хочешь казаться.       Им тотчас молча вытерла руки о свой передник, не удостоив его ни взглядом, ни даже мимолетной реакцией. Мастерская снова наполнилась тишиной, которую Чан вряд ли был способен вытерпеть. Он начал возиться с собственными инструментами, как будто ничего не произошло. Чхве, наконец, вернулся на своё место, демонстративно уселся за свою скульптуру и пару минут ничего не говорил, обдумывая следующий выпад.       — Знаешь, — начал он снова планомерно издалека, делая вид, что занят формированием пропорций. — Всё-таки тебе стоит поблагодарить меня. Без меня ты не была бы той Лиён, которая сейчас сидит передо мной. Кто тебе привил любовь к искусству, если не я?       — Ты прав, — спокойно ответила она, протирая пальцы влажной тряпкой. — Без тебя я бы была спокойнее, продуктивнее и, возможно, счастливее.       Чан издал фальшивый смешок, махнув рукой.       — Ты просто не хочешь признать, что я был твоей музой.       На этом она вновь повернулась к скульптуре, оставив Чана и его детские выпады в гордом одиночестве. Казалось, ничто не могло его смутить, но внутри мужчина всё же кипел, обдумывая, чем бы ещё зацепить бывшую девушку. После Лиён было много других, но никто не дотягивал до неё. Кто-то казался слишком предсказуемым, кто-то — слишком скучным. Сейчас он возвращался к ней не из-за любви или тоски, а из-за банальной скуки. Он искал в других то, что видел в ней, но ни одна из них не была настолько яркой. Каждая новая попытка строить отношения превращалась в затянувшуюся мыльную оперу, которую он бросал смотреть на втором сезоне. А школьница Им Лиён с пустыми зелёными глазами и искусанными губами была другим жанром. Может быть, трагикомедией. Он вернулся, чтобы доказать себе, что ещё может её зацепить, что она всё ещё способна вызывать в нём эмоции. Пусть даже это злило её, раздражало или бесило — ему было всё равно. Главное, чтобы она реагировала. Потому что Чхве Чан был заинтересован в том, чтобы что-то испытывать.

***

      Соджун сидел на краю низкой бетонной скамьи, лениво поглаживая собственную щиколотку. После занятия по физре ноги гудели подобно пробежке марафона, хотя в действительности весь урок прошёл впустую: ползучий футбол, да редкие всплески активности. Майка прилипала к спине, солнце медленно клонилось к горизонту, окрашивая школьный двор в теплые золотистые тона. Он потянулся за бутылкой воды, когда заметил приближающуюся фигуру. Ли Сухо. Этот взгляд, чуть прищуренный, почти ленивый, но слишком внимательный. Его шаги глухо отстукивали по асфальту, пока он не остановился напротив, засунув руки в карманы. Отличник-показательный-пример-с-иголочки уже успел переодеться и показательно благоухал сладкими восточными специями за добрую тысячу долларов под названием «Кристиан Диор.» Тот шел неторопливо, но с таким видом, будто каждое его движение — тщательно продуманное, выверенное. Не торопливость, а намеренность. Соджун задержал глоток воды во рту, словно пытаясь угадать, с чем на этот раз явился Ли Сухо.       Последний остановился прямо напротив, руки в карманах, взгляд — спокойный, но острый, как наточенное лезвие.       — Знаешь, — проговорил ровно, даже немного лениво, — я, конечно, понимаю, что ты любишь сложности. Но, может, не стоит так усердствовать?       Хан нахмурился, поставил бутылку рядом. Сглотнул.       — Сложности? Это намёк на что-то конкретное, или ты решил начать философский диспут?       Сухо чуть склонил голову, оценивающе присмотрелся.       — Им Лиён, — сказал он коротко. Сухо всегда предпочитал стабильность, но почему-то чувствовал к Лиён странное уважение. Не жалость, а именно уважение. Это её умение смеяться, даже когда всё против неё, раздражало, но при этом восхищало. И Сухо не мог не замечать, что Хан, несмотря на свою нерешительность, был чем-то притянут к этой беспорядочной девушке.       Соджун усмехнулся, хотя уголки губ дрогнули не без очевидного неуверенно.       — Что с ней?       — Она кажется мне хорошим человеком, — отозвался Сухо с тем же спокойствием, что раньше. — И мне не нравится, когда таких людей втягивают в твою… как бы это выразиться? Зону турбулентности.       — Турбулентности? — Соджун прищурился, чуть наклонив голову. — Сухо, ты хоть сам понял, что только что сказал?       — Отлично понял, — Сухо вытащил одну руку из кармана, уперев в бок. — Ты, Хан Соджун, может и не плохой человек. Но сёстры Им — это не задачка, где можно попробовать два подхода, чтобы выбрать лучший.       Сухо никогда не любил лёгких людей. Ему были интересны те, кто вызывает желание углубляться. Соджун когда-то был таким, даже больше. Он был сумбурным, живым, дерзким — тем, кто мог поднять бунт за пару минут. Но теперь он казался растерянным, и это раздражало. Особенно его неспособность принимать решения. Сухо видел, как тот запутался в своих чувствах к Лиён и Джугён, но продолжал вести себя так, будто время само всё расставит по местам. Они больше не друзья, но Сухо всё ещё помнил, каким Хан был когда-то. И оттого было вдвойне обидно видеть, как этот человек теряет сам себя.       — Ты так говоришь, будто я… — Соджун задержал паузу, подбирая слова, но так и не находя подходящих. — Что, пытаюсь их специально запутать?       — Не пытаешься, — согласился Сухо. — Но делаешь это, так или иначе. И не потому что злой, а потому что ты, патологически избегая прямых решений, всегда оставляешь их принимать за тебя.       Соджун рассмеялся, надрывно, нервно.       — Ты решил записаться в психологи? О, делаешь вид, что всё ещё меня знаешь? Пустим коллективную слезу по нашим сладким годам крепкой дружбы?       Сухо всегда был таким — спокойный, как вода в каменном колодце, холодный, но не безразличный. Они смеялись, обижались, бросали друг другу вызовы. Пока та ночь не разбила их на осколки. Юн Сэён покончил с собой. А Сухо не удосужился принять звонок от друга. Соджун видел в этой трагедии жестокую иронию: тот, кто умел держать весь мир на расстоянии, оказался неспособен протянуть руку, когда это было важнее всего. Но тогда Сухо сказал, что винит себя. Соджун же — в отместку — обвинил его. Потому что кого ещё винить, если не того, кто всегда кажется идеальным?       — Скорее, в смотрители.       Соджун замолчал. Вскинулся на Сухо хриплым оскалом.       — И что ты предлагаешь? Уйти в монахи?       — Предлагаю перестать играть на два фронта, даже если сам не видишь, что это игра, — Сухо наклонился ближе, не повышая голоса, но делая свои слова чуть резче. — Это не их вина, что ты не можешь разобраться в своих желаниях.       — Это не игра, — твёрдо цедил Соджун. И лицо его искривилось в секундном замешательстве. — Просто… так получилось.       — Получилось? — переспросил Ли с лёгкой улыбкой, в которой плескалось куда больше скепсиса, чем дружелюбия. — Ладно. Пусть будет так. Но одно «получилось» может потом сделать кому-то больно.       Хан отвёл взгляд, постукивая пальцами по колену.       — Ты, похоже, хорошо всё продумал, а? И почему ты так уверен, что вообще имеешь право меня учить?       — Потому что я вижу то, чего ты не хочешь замечать, — отрезал Сухо, склоняя голову к плечу. — Ты хочешь, чтобы тебя понимали, но сам боишься взять на себя ответственность за то, как это выглядит.       Соджун промолчал. Это было обидно, но не настолько, чтобы возразить. Вместо этого он слегка пожал плечами.       — А ты? — неожиданно вопросил, заламывая брови в ироничной иронии. — Почему тебе так не всё равно? Пускаешь слюни на Джугён?       Сухо выпрямился. Буркнул отстранённо:       — Потому что, в отличие от тебя, я привык выбирать сразу.       Ли задержал взгляд на старом знакомом чуть дольше, чем вообще собирался — поучительно, с усталым снисхождением, — а затем развернулся и пошёл прочь, оставив того сидеть в тени вечереющего двора.

***

      Не заметить возвращение Им Лиён в отчий дом было сложно. Но не потому, что та устроила сцену — как раз наоборот. Она тихо прошла в коридор, скинула кеды у входа, поднялась по лестнице, даже не взглянув в сторону кухни, где слипшийся рис лежал в кастрюле, а маринованная редька уже начала отдавать кислым перебором специй. И если бы не слабый скрип ступеней, можно было бы подумать, что никакой Лиён здесь вообще не было.       За столом повисло натянутое молчание.       — Ну и ладно, — буркнул Джуён, ковыряя ложкой кашу.       Хигён оторвалась от телефона, покосилась на мать, потом на лестницу, по которой только что ушла младшая сестра, и чуть нахмурилась.       А Джугён поразила мама. Она ничего не сказала. Вообще. Даже не повернула головы. Просто отложила в сторону пустую миску и налила себе чай. Если бы Лиён не вернулась вообще, она бы, кажется, отреагировала ровно так же. Обычно всё было иначе. В лучшем случае — холодный, колкий комментарий. В худшем — крики, а иногда и что-то, летящее в Лиён. Ложка, тряпка, книга — всё, что попадалось под руку. Сегодня же мать даже не спросила, где она была. И именно это казалось неправильным. Якобы не услышала. Якобы Лиён была пустым местом, проплешиной в семейном фотоальбоме, случайным шумом за окном, на который не стоило отвлекаться.       Джугён закрыла за собой дверь в комнату и села на кровать. Поджав ноги, смотрела на Лиён. Точнее, на её неровно подстриженные волосы, растрёпанные и явно не расчёсанные; на руку, лениво свесившуюся с кровати. Лиён дышала ровно, точно ей было абсолютно плевать на происходящее. И, возможно, так и было.       — Ты ночевала у него? — просипела младшая Им, прежде чем двойняшка успела мазнуть по ней дезориентированным взглядом исподлобья.       Лиён почти не поменяла позы. Лежала на кровати, только руки скрестив за головой.       — У кого?       — Ты знаешь у кого.       — Ты знаешь, что мне не нравится, когда ты разговариваешь со мной, как в третьесортном детективе?       — Лиён.       — Джугён.       Они переглянулись. Лиён со свойственной усмешкой, лениво и слегка презрительно. Джугён — с беспокойством, в котором она никогда не уставала барахтаться, будучи тревожной и взвинченной.       — Он сам сказал, — выдохнула младшая Им наконец. — В школе. Спрашивал, вернулась ли ты домой.       Лиён угукнула беззастенчиво.       — А я вернулась.       — Но сначала ты ночевала у него.       Старшая Им пожала плечами. Джугён сглотнула, не зная, как на это реагировать. С одной стороны, она всегда была в курсе странных пересечений сестры и Хан Соджуна. С другой — что-то в этом всём было… чересчур.       — Лиён… — Джугён сама не поняла, как взвинчено заломила пальцы, — между вами что-то есть?       — Есть, — неожиданно легко согласилась та. — Общая учебная программа.       Младшая двойняшка шумно выдохнула.       — Серьёзно?       — Предельно.       — Ты можешь отвечать нормально?       — Ага.       Джугён закрыла глаза, сосчитала до пяти.       — Я просто… пытаюсь понять, — сказала она тише, с норовящим сорваться в дрожь усилием и расстановкой. — Ты никогда не ночуешь у друзей. Никогда. Мама бы разнесла весь район.       Лиён на секунду напряглась, но тут же вернула себе беззаботный вид.       — Так и есть. Разнесла бы.       — Почему тогда…       — Потому что теперь ей насрать, — оповестила с леденящим спокойствием.       В комнате повисло молчание.       — Она даже не спросила, где я была всю ночь, ты не заметила? — продолжила она, глядя в потолок. — Назвала меня прокажённой за лепку, а я ей даже ещё не сказала, что хочу поступать в университет искусств.       — Ты хочешь… — Джугён запнулась.       Лиён хмыкнула.       — Хочу.       Джугён проигнорировала.       — Почему ты мне не сказала?       — Потому что ты ведёшь себя вот так.       — Как?       Старшая Им сперва тяжело вздохнула. И, обрисовав драматичные кавычки в воздухе, отмахнулась:       — Как будто я собираюсь умереть завтра.       Джугён снова замолчала. Она и правда не знала, что сказать. В последнее время ей всё труднее было находить слова, когда дело касалось Лиён. Последняя, видимо, заметила это, потому что вдруг резко сменила тему:       — Слушай, я хотела попросить тебя об одолжении.       Джугён осторожно кивнула. Оживилась. Подобралась интересом и проблеском надежды.       — Завтра фестиваль, — напомнила старшая Им.       — Я в курсе.       — Там выступает Хан Гоун. Ты её знаешь?       Джугён с запинкой промычала что-то нейтральное.       — Одноклассница Джуёна? Конечно, знаю. Он же каждодневно треплется, как она ему нравится… и что?       — Я хочу, чтобы ты её накрасила.       Джугён подняла брови.       — С какой стати?       — Потому что она хороший человек, — отрезала Лиён. — И потому что она заслуживает выглядеть красиво. Я пару раз помогала ей… с двумя тварями. Они её буллили. Ну, накрасишь её перед выступлением?       Младшая Им моргнула.       — Почему ты сама не можешь?       — Потому что ты, очевидно, теперь в этом гораздо лучше меня. И ты знаешь, что я не люблю просить.       — Но ты просишь сейчас.       Лиён усмехнулась.       — Значит, тебе стоит согласиться.       Джугён смотрела на неё ещё какое-то время, но вопросов меньше не стало. Мать, конечно, была мастером слова. В любой непонятной ситуации она могла разродиться чем-то настолько многослойным по смыслу, что даже спустя пару часов переваривания всё равно оставалось ощущение, будто это кусок тухлой рыбы, засевший в глотке. Но «прокажённая»… Это уже не просто злость. Не просто очередное «хватит пачкаться в этой глине» или «ты тратишь время на ерунду». Это — отвращение. Как если бы Лиён была не дочерью, а болезнью. И всё это — просто потому, что она хочет стать скульптором? Проблема даже не в том, что Лиён делает странный выбор. Нет, в их семье странные выборы — это целая традиция. Достаточно вспомнить дядю, который два года назад бросил стабильную работу ради того, чтобы выращивать тыквы в каком-то богом забытом месте. Но в дядином случае всё было проще: он хотя бы позаботился о том, чтобы сбежать за триста километров от маминых криков. А вот Лиён решила быть честной. И в этом вся проблема. В том, что она, зная свою мать, зная, что никакого принятия не будет, продолжала заниматься любимым делом.       Джугён качнула головой. Ещё и этот Хан Соджун… Не делал вид, будто оговорился, не спохватился, не смутился, уведомив, что Им Лиён ночевала в его доме. Он просто сказал это, как бы между строк. Ничего особенного. Факт, не заслуживающий дополнительного обсуждения. Что-то, что не должно волновать какую-то там Джугён. И да, возможно, на самом деле не должно. Но, чёрт побери, с каких пор Лиён и Хан Соджун стали настолько близки, чтобы она ночевала у него? И почему это преподносится, как что-то, не стоящее объяснений? Джугён не могла сказать, что она всегда следила за отношениями Лиён. Просто потому, что Лиён не любила делиться переживаниями — она всё решала про себя в своём панцире уединения. Лиён не приходила домой, мечтательно вздыхая. Не запиралась в комнате с телефоном. Не спрашивала, какой цвет помады лучше выбрать на свидание. А теперь вдруг — Хан Соджун. Человек, с которым у Лиён всегда были какие-то странные, полупротиворечивые пересечения. То они друг друга не замечали, то обменивались колкостями, то он смотрел на неё так, точно его что-то в ней до жути бесило, но оторваться он всё равно не мог. И вот теперь они… что? Джугён не могла понять, что именно её тревожило в этой ситуации. Наверное, тот факт, что Лиён не выглядела встревоженной. Не выглядела смущённой. Не выглядела какой угодно. Она просто лежала на кровати, как будто всё, что произошло, не стоило и выеденного яйца.

***

      Фестиваль начался в три, но все знали, что с организацией в этой школе было так себе, так что первые полчаса можно было потратить на бессмысленные шатания по коридорам, перекрикивание друг друга в очереди за соком и ленивое фотографирование на фоне сцены. Где-то за кулисами нервно бегали выступающие, мучая учителей последними вопросами про свет, звук и когда, ну когда уже можно начинать. А зал постепенно наполнялся — не так чтобы слишком быстро, но неотвратимо, как вода в ванной, когда напор слабый, но вы всё равно уже слышите, как на полу собираются капли. Соджун пришёл заранее — не потому что торопился, а потому что не знал, чем ещё заняться. Болтаться в коридоре с Чороном и другими было можно, но он ощущал себя в последнее время странно не на своём месте — как будто организм не согласовал с ним режим работы, и теперь ему приходилось одновременно изображать расслабленную невозмутимость и держать себя в руках, потому что стоило расслабиться, как где-то в глубине черепа снова проскакивала вчерашняя ночь. Лиён, сидящая на краю его кровати, Лиён, роняющая волосы ему на плечо, Лиён, шёпотом говорящая ему что-то, чего он утром уже не вспомнил, потому что запомнилось не это. Запомнилось ощущение.       Лиён, которая, конечно же, пришла.       И села на ряд ниже.       И вела себя так, будто ничего не случилось.       Соджун заранее знал, что так и будет, но всё равно это его выбило. Ну, то есть… не то чтобы он ожидал чего-то другого. Ему вообще не нужно было чего-то другого. Просто было… было… странно.       Точно её не было с ним вчера, точно всё это произошло не с ними, а с какими-то левыми людьми, которых он теперь вынужден игнорировать. Как если бы теперь Хан должен делать вид, что это тоже неважно, потому что если Лиён делает вид, значит, и он тоже должен. Только вот было ли это неважно?       Соджун нервно провёл рукой по колену, обтянутому тканью серых брюк, пытаясь сосредоточиться на сцене, где уже начинали что-то объявлять, но его взгляд всё равно скатился вниз — к её затылку. Как бы невзначай. Как бы случайно. Как бы неинтересно. Им Лиён теребила в пальцах бумажку от конфеты — тонкую, почти прозрачную, кажется, мятную. Бумажка сминалась под её пальцами, разглаживалась, снова мрачно сжималась. Соджун смотрел и вспоминал, как её пальцы сжимали вовсе не бумажку.       Хан скосил взгляд в сторону, крепче сцепил руки.       Это… проблема.       Он честно пытался сегодня думать о чём-то другом. С самого утра, когда зашёл в класс и понял, что её ещё нет, и, вместо того чтобы пожать плечами и продолжить слушать болтовню Чорона, испытал глухое напряжение в груди. Потому что, может быть, она вообще не придёт. Может быть, её отсутствие — это не просто «да пофиг, прогуляю», а следствие. Он тогда ещё не знал, какого именно следствия боится. То ли того, что ей было настолько наплевать, что можно и день не приходить, чтобы совсем не сталкиваться с ним. То ли того, что она вообще теперь будет избегать школы. Или избегать его. Или всего сразу. Но потом Лиён зашла. Позднее, чем он привык её видеть. С сутулыми плечами, с привычной усталой походкой, в той же рубашке, в том же своём неряшливом стиле, с облезлым шнурком на кроссовке. Точно такой же, как вчера утром.       Или… не такой. Её волосы были собраны в низкий хвост. Соджун понятия не имел, зачем его мозг зафиксировал этот факт. Просто раньше у неё чаще всего были волосы распущены. Но сегодня — хвост. Может быть, потому что они были не совсем чистыми. Или потому что ей было лень их укладывать. Или потому что ей не хотелось, чтобы их кто-то трогал.       Соджун провёл пальцем по губам. А потом сжал кулак. Нет. Это не имеет значения.       Учебный день был… никаким. Первый урок он почти не помнил. То ли литература, то ли история, то ли вообще что-то совершенно ненужное. Он пытался слушать, но мысли постоянно ускользали. На втором уроке было чуть проще. Математика — безопасный, надёжный остров в море внутреннего дерьма. Там не нужно думать о личном, там только цифры и формулы, которые Хан Соджуну никогда не давались в понимание. Но они не спрашивают, что ты вчера делал и почему у тебя дыхание сбивается, когда кто-то упоминает её имя. А потом был обед. И Чорон, который догадался, что с ним что-то не так.       — Ты хоть что-то съешь сегодня? Ты точно в порядке?       — Точно.       И в этот момент Хан точно был не в порядке, потому что через три стола Лиён сидела, что-то жуя, и рассматривала ложку. Соджун резко отвёл глаза. Потом у них был ещё один урок, который они просидели, уже не пытаясь сосредоточиться. А потом их выпустили на свободу. Официальное заявление: занятия отменяются. Неформальное: всем плевать, идите смотреть на выступления. Соджун оказался в зале. И снова увидел её. Как будто день специально ходил по кругу, напоминая ему, что он не может не думать.       Фестиваль начался, как положено, с пафоса: скрипящие динамики, невнятные шутки ведущих и местами надтреснутые аплодисменты. Свет в зале был мягким, рассеянным, каким-то камерным, будто это не школьный актовый зал с облупившейся краской на стенах, а сцена, где вот-вот заиграет Шопен. Соджун сидел в середине ряда, но словно на краю собственного терпения. Спина ныли от неудобного деревянного стула, но раздражало не это. Не аплодисменты, которые больше напоминали хлопки по мокрому полотенцу. Не ведущий с голосом, который звучал так, будто он сам себе не верит. Всё раздражение сосредоточилось ниже — на ряде перед ним, чуть левее. Лиён.       Она не просто сидела, она явно поставила себе цель быть проклятой точкой фокусировки всего вокруг. На ней был лёгкий серый кардиган, сползший с одного плеча, едва прикрывающий простую белую блузку. Простую, но настолько тонкую, что под ней угадывался чёрный кружевной бюстгальтер. Не эпатажный, не пошлый — чертовски вызывающий своей ненамеренной откровенностью. И юбка. Этот её вечный стиль: чуть короче положенного и всегда с таким видом, будто так вышло случайно. Соджун уставился в программу фестиваля, пытаясь сосредоточиться на том, что там будет. Хор. Участники кружка театра. Танцевальный номер, кажется, младшеклассников. Лиён в этот момент, словно нарочно, откинулась на спинку стула, закинув ногу на ногу. Кардиган соскользнул ещё сильнее, открывая ключицу и линию шеи. Она держала в руках книгу — маленькую, потёртую, возможно, библиотечную. Переворачивала страницы с ленивой медлительностью, которая бесила его больше всего.       Она не оглядывалась. Не пыталась поймать его взгляд. Не показывала, что знает о его существовании. Хан потер пальцами висок. Но взгляд снова скользнул вниз. На её руки, держащие телефон. На браслет из грубой кожи, который явно не вписывался в её сегодняшний «почти-официальный» вид.       Фестиваль длился уже больше часа, и Соджун окончательно пожалел, что не свалил после третьего выступления. Или второго. Или сразу. В зале было душно, и он изо всех сил пытался не заснуть под чей-то патриотический рэп про родную школу. Чорон рядом активно завис в телефоне, краем глаза Соджун видел, как тот лайкает какие-то посты. Да и остальные вокруг выглядели так, будто вот-вот разложатся на молекулы от скуки.       Сцена зажглась ярче. Хор начал выходить, шаги по полу гулко отдавались в зале. Соджун попытался сосредоточиться на сестре. Та стояла в центре, чуть напряжённая, но с уверенностью, которая всегда ему в ней нравилась. Готовность и извечный вызов — их семейная черта. И Хан не мог не заметить, как преобразилась его сестра. По обыкновению своему избегавшая любых ярких цветов, Гоун улыбалась робко коралловыми губами и хлопала подведёнными глазами особенно усиленно — очки заменили линзами. Движение дирижёра, секундная тяжесть тишины, и хор мелодично запел.       Лиён оживилась. С интересом приосанилась, разблокировав телефон и начиная видеосъёмку. Соджун мог бы солгать себе, сказать, что просто наблюдает, но нет — он ждал. Ждал, что она посмотрит. Ждал, что хотя бы на секунду обернётся. Но она не смотрела. Он наклонился вперёд, подперев голову рукой, вытащил телефон и пару секунд просто смотрел на пустой экран, прежде чем открыть их чат. Дни назад здесь были сообщения. Сейчас — пусто. Пару секунд он просто думал. Потом набрал:       16:06       Вы:       мне приходить в мастерскую?       Отправил. Никакого движения со стороны Лиён. Но он знал, что она увидела. И Хан отчего-то пакостливо облизнул нижнюю губу, наконец заметив, как Им Лиён ошарашенно перехватывает девайс в руке и останавливает запись видео. Ответ пришёл не сразу. Возможно, она выждала. Но, в конце концов, экран вспыхнул.       16:12       Ёнгам-Ён:       нет необходимости.       Соджун прикусил язык. Всё? Просто нет необходимости?       16:13       Вы:       ты уверена?       16:13       Ёнгам-Ён:       абсолютно.       Челюсти сжались сами собой.       16:14       Вы:       ты не рада меня видеть?       16:15       Ёнгам-Ён:       я тебя не вижу.       Соджун на секунду закрыл глаза. О, так значит, не видит. Уголок губ дёрнулся в ироничной усмешке. Он взглянул на сцену, но перед глазами стояли только чёрные буквы на экране.       16:15       Вы:       ты злишься?       Ответа не было. Он ждал. Ждал. И, наконец, появился новый текст.       16:15       Ёнгам-Ён:       соджун. я не злюсь. я призналась тебе в симпатии. знаю, что это не взаимно. зачем самой себе ухудшать жизнь?       Хан снова посмотрел вниз, на её затылок. Лиён даже не дрогнула. Точка. Соджун выдохнул. Зал взревел. Сцена переливалась светом.       А он просто сидел, сжимая телефон в руке, и медленно, очень медленно осознавал, что впервые в жизни понятия не имеет, что делать. Пальцы замерли над клавиатурой. Глухой стук собственного сердца наотмашь пульсировал в висках. Хан провёл языком по зубам, медленно втянул воздух, подавляя кривую усмешку.