Иллюзия греха

Оклахома встречает Сэма Кристи нехарактерной для привычной промозглости осени жарой. Кожу через куртку прожигает агрессивными солнечными лучами, и глаза колет яркий свет, заставляя слёзы скапливаться у внешних уголков ресниц. На своём байке он пересекает одну из главных улиц, сотрясая негромким бормотанием двигателя раннее субботнее утро жителей Оклахома-Сити. Ему пришлось добираться сюда ни один день — таких длинных пробегов Сэм не совершал много лет, даже в ранние годы управления клубом он старался вести дела исключительно в западной части Штатов, чтобы почаще быть ближе к дому и семье. Естественно, далеко не всегда у него это выходило складно: то один заказ, то второй тянули его за собой, привязывали к себе. Он точно не считал — да и сейчас не считает — себя примерным семьянином: часто отсутствовал дома, ругался из-за этого с бывшей, ставил на первое место своих приоритетов клуб, возводя в культ братство. Когда-то таковым он и был — братством. Но всякая семья включает в себя отщепенцев и уродцев, которые так и норовят испортить всё одним только существованием. За спиной журчат звонким рычанием два мотоцикла — не самый любимый его звук, но он научился принимать чужой выбор, даже если тот, по его мнению, полное дерьмо. Его первый байк тоже выглядел как дерьмо — он был стар и не свеж, разваливался по частям лишь от дыхания, дерматин на ручках напоминал обрывки просиженного кресла из старого офиса отца, налепленные хаотично. Но у того байка был характер, заставляющий корпеть над ним, ухаживать, не допускать иссохлости двигателя и деталей корпуса. Те двое, сзади, обгоняют его на широкой пустой дороге, и Сэм, выглядывая на Всадницу золотистого коня, отмечает её кивок в сторону прикорнувшей у обочины закусочной и сворачивает направо, паркуясь у разваливающегося здания. Кажется, от звуков трёх моторов с углов с него сыпется покрытая трещинами облицовка — истёртое временем место, куда Сэм в обычное время не вошёл, дабы не пугать общество, но сейчас всё же открывает скрипящую дверь, ступая в залитый светом зал. Тихий стук стеклянной посуды, надрывающийся динамик старого музыкального автомата потрескивает песней Брайана Адамса, а за стойкой мечется из стороны в сторону молоденькая темноволосая девушка, расставляя вытертые полотенцем чашки на металлические подносы. Она замечает их почти сразу, застывая на месте и бледнея лицом. Спешно выходит к автомату, несколько раз ударяет по нему трясущимися ладонями, затыкая, и расправляет белый передник, повязанный на талии. — Извините, но… мы ещё закрыты, — к удивлению Сэма, её голос даже почти не дрожит. Он мог бы молча выйти отсюда и отправиться дальше по дороге, найти что-то более людное и ближе к центру города, однако лишь оглядывается на дверь, открывает её твёрдым движением руки и смотрит на табличку с написанными часами работы. — До открытия всего полчаса, — резюмирует он, снова смотря на… — Как тебя зовут, девочка? — Лей… Лейси. Лейси выглядит славной. Ей лет двадцать, не больше — быть здесь одной для такой девчонки идея так себе. Нелюдимая окраина может стать местом, где совершают очень плохие дела — нет свидетелей, звуки заглушает шум снующих мимо авто. — Мы приехали из Орегона, Лейси, — мягко начинает Сэм, прокашливаясь, создавая гладкий голос. — Будь так добра, продемонстрируй хвалёное южное гостеприимство и не выгоняй нас, договорились? Теперь в Лейси смешиваются нерешительность со страхом — чудовищное зрелище, как ему кажется. Её глаза бегают по стенам за его спиной, взгляд скачет к выходу, оглаживает косяки спасительной двери. — Да боже… — Чума, как вторая девчонка в помещении, ожидаемо вступается, стараясь снизить градус напряжения; её стальные радужки плавятся, превращаясь в мягкое серебро. — Можешь звать меня Элли, — она тянет ладонь для рукопожатия, перекладывая шлем из правой руки в левую. — Мы действительно ехали слишком долго и та-а-ак устали, дорогая! Гарантирую, что оставим отличные чаевые и сделаем тебе лучший чёртов утренний чек в истории, только дай нам возможность остаться, м? Лейси мнётся действительно недолго — снова разглаживает фартук, сдувает упавшую на лицо тёмную прядь и всасывает нижнюю губу в рот, как делают те, кто слишком занят мыслями, чтобы заботиться о внешнем виде. — Я смогу принести напитки сейчас, но завтраки только после открытия, — бурчит она, поворачиваясь спиной и хватая со стойки несколько заламинированных листов. — Присаживайтесь пока. Они выбирают столик недалеко от входа — один из тех, какому в качестве сидений полагаются не стулья, а двухместные диванчики. Элоиза, Элли — Чума — выбирает обычный завтрак, состоящий из вафель, бекона, нескольких яиц и жареной картошки, запах от фритюра для которой так настойчиво пробивается в ноздри; Сэм и Нокс удваивают такую же порцию и просят принести сразу два кофейника. — Говори, — Сэм дожидается, пока Лейси вернётся за стойку, и внимательно вслушивается. Нокс опирается локтем на ограждение сбоку от стола, где высажена какая-то мелколиственная зелень. Он прослеживает, как девчонка — Лейси — скрывается за дверьми в соседнем помещении, осмотрев их троих подозрительным взглядом. Он всё ещё уверен: если бы не их одежда, предвзятого отношения можно было бы избежать вполне. Ему не сильно, но чуть надоела эта ерунда с байками и невнятными связями, — Нокса бы там и не было даже, если бы не Элли. Во всё это ввязался, лишь бы загладить перед ней вину. Сейчас она сидит напротив — женщина, которую большинство мужчин боятся. Она не отталкивает их специально, но и явно не помогает ситуации. Элли изменчива, мимикрирует под окружение подобно какой-нибудь тропической змее. Эта женщина с лёгкостью поступается законом и никогда не смеет об этом жалеть. Их жизнь не жалела. Он видит перед собой не её — жёстокую демоницу с выбеленными волосами, чернеющим макияжем вокруг глаз и ядовито алыми чётко очерченными губами. В его памяти Элли всё ещё маленькая девочка — у неё косички пшеничного цвета и перепачканная малиновым джемом юбка от платья. В её стальных глазах не прячутся грозовые молнии — там полное доверие к единственному брату и капля печали на дне зрачков. Нокс действительно ею гордится — взрастить в себе такую личность дорогого ей стоило; теперь она одинока, хоть и пытается из раза в раз доказать ему, что это вовсе не так и ей достаточно их маленькой семьи. Элли будто не видит их дефектности — принимает те за неизменно тёплые изюминки, украшающие их, словно выпечку, своим вкусом. Вот только вкус этот у них специфический и по нраву приходится далеко не всем. — Что мы делаем конкретно здесь? — уточняет Сэм, выдирая Нокса из размышлений. — В закусочной? — невинная фраза Элли злит Преза, а ей это даже доставляет небольшое, крохотное садистское удовольствие. — Я просто хотела позавтракать. Она отвлекается, разглядывая высокую рекламную башню на столе, вертя ту в руках, будто начисто игнорируя скопившееся вокруг напряжение. Это продолжается несколько бесконечных минут, пока Лейси не приносит заказанные кофейники с подогретыми чашками и не уносится обратно на кухню. — В Оклахоме твоего Тобиаса видели в последний раз, — тихо произносит Чума, заполняя чашку ароматным напитком для Нокса, а потом для себя. — Он жил здесь пару лет, а потом «пуф!» и всё, никакой больше информации о местоположении. Я подумала, что сюда наверняка забредёт какой-нибудь старик, который живёт в этом городе сотню лет, и с удовольствием тебя проконсультирует. Сэм прожигает взглядом потёртую столешницу, молча соглашаясь с рассуждениями Всадницы. Он наливает кофе для себя, не торопясь цедит, согреваясь ещё сильнее. Он думает о том, что ему стоит позвонить сыну и предупредить, что его не будет дольше, чем он планировал изначально. Но Сэм этого делать не хочет. Его сын умён, взял лучшее из родителей. Люцифер начнёт задавать вопросы. А Сэм усвоил давным-давно — больше двадцати лет назад, — что проще неудобных вопросов избегать, чем пытаться оправдываться и лгать в ответ.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Над головой сверкает небо миллионами звёзд. Каменная колонна — бывший маяк — холодит спину через толстую ткань пальто. Мы пришли к самому закрытию; для гостей смотровая площадка работает до десяти вечера, но не в туристический сезон после восьми здесь редко бывают люди. Мне это место всегда нравилось — отсюда видно часть лесного массива, огибающего трассу, и простирающуюся до противоположного берега зеркальную гладь реки Колумбия. Когда тучи не заволакивают небосвод, яркость космических тел освещает пространство вокруг, напитываясь серебряным сиянием луны. — Сэми любил сюда ходить, — я отрываюсь от каменной стены и подхожу к металлическому ограждению. — Его это всё завораживало. Ади не смотрит на меня, но всё же кивает, соглашаясь. Он, как и я, помнит всё — как долго мы могли сидеть здесь, болтая о важно-неважном в наших жизнях; о мелких глупостях, которые эту жизнь насыщали. Я тянусь в карман за пачкой, достаю и, вынимая одну для себя, предлагаю Ади, легко ударяя его тыльной стороной ладони по предплечью, опирающемуся на перила. Вдыхая горький дым, обжигающий гортань, понимаю, что пачку не обновляла уже несколько дней, а она и близко не пустеет. Чувствую, как левый уголок губ тянется вверх. Меня эта привычка не смущает, но радует, что другие эмоции вытесняют отчаянную необходимость затянуться. Выяснилось, что гораздо приятнее быть занятой более важными вещами, чем отравление организма, на которое прежде мне было наплевать. — Я сегодня был у Фрэнсис, — сообщает Ади; он оборачивается через плечо и тянет ладонь, куда я тут же кладу зажигалку. Мне тяжело помнить многих, но Фрэнсис — её забыть сложно как ни крути. Мы нечасто наведывались в местную библиотеку, но каждый визит туда неизменно сопровождался заучиванием кучи витиеватых ругательств, замаскированных именами президентов и чёрт знает кого ещё. Я улыбаюсь, мысленно собирая кусочки прежде недоступных воспоминаний. — Как она? Спрашиваю без задней мысли, делая медленный вдох. Он будто не слышит — пытается поджечь кончик сигареты, но несколько раз огонь уносит вечерний ветер. До меня доносятся пара ругательств, и, поворачиваясь, я вижу, как дрожат руки Ади. У него всё же получается добыть дымящийся никотин, с первой затяжкой впитывающий нервный тремор. По пути сюда Ади успел рассказать, как быстро они сумели восстановить тронутый огнём дом Кристи — осталась лишь пара деталей до полного восстановления. Мне так и не удалось увидеть последствия пожара — просто не появлялось необходимости оказываться в той части города, — но всё же скорость впечатляет, даже если работы было не так много. За своими мыслями почти не замечаю, как подозрительно тих Ади. Точнее не так — я вижу, однако лезть к нему и выспрашивать подробности кажется неправильным. Пока не чувствую себя — и его — готовым к такого рода давлению; мы оба скрытные — были такими всегда, как мне вспоминается сейчас — и окном в комнату эмоций друг друга для нас был Сэми. Он заставлял смеяться, злиться — тихо выскабливал нас из крепких раковин. И мы становились открытой книгой. Это время бесследно испарилось в атмосфере прожитых лет, и просто так подобное не возвращается. Для всего нужно время — если к переменам, к откату я ощущаю себя готовой, то насчёт Ади так не уверена. Мой максимум поддержки и визуального отображения готовности слушать — это объятие. Это легче, чем слова, и показательнее. Приближаюсь к нему, обхватываю правой рукой талию, подбородком утыкаюсь в плечо. Проходит несколько мгновений, прежде чем его ладонь укладывается на изгиб моей спины. Это дикое, странное ощущение близкого и далёкого одновременно почти смущает, но я не даю себе возможности отстраниться — медленно вдыхаю дым, позволяя ему задержаться во рту на короткие секунды, прежде чем выпускаю тонкой струёй в воздух. — Переехала в дом престарелых, — тихо говорит он, а я позволяю его мыслям выливаться: — Я подвёз Тая домой после школы и решил прокатиться. Последнее слово выходит скрипучим, разнящимся с тёплым тоном его голоса. И тогда я всё понимаю. Папа как-то упомянул, что после произошедшего в их бывшем доме Алисия продала жильё почти за копейки и перебралась с Тайлером в другой район — куда более подходящий для взросления ребёнка: спокойный и тихий. Я всё ещё сомневаюсь в том, что она здорова и полностью отдаёт себе отчёт в том, насколько велика её вина перед Ади, но по крайней мере Тайлер выглядит хорошо и ведёт себя соответственно возрасту. Алисии стоит понимать, что это на девяносто процентов заслуга её старшего сына. Смутные, но представления о том, как тяжело было Ади только проезжать мимо того места, где, уверена, до сих пор невидимой сетью натянуты болезненные воспоминания о детстве, об относительно недавнем прошлом… Эти представления у меня есть. И я не знаю, каким образом могу помочь их преодолеть, кроме как быть рядом. — Дом заброшен, — продолжает Ади. — Весь двор зарос к чёрту, краска облезла. Даже почтовый ящик покосился. Я подумал… Сильнее сжимаю ладонь, укладывая голову на плечо. Мне известен его страх. Фрэнсис и десять лет назад была слишком пожилой. Конечно, сил ей, казалось, хватало, но возраст равняется непредсказуемости, и кто знает, что на самом деле её беспокоит по части здоровья. — Но ведь с ней всё хорошо? Молодой парень в светлой медицинской форме ведёт его по коридору. Ему здесь, конечно, не комфортно: много света, чистые стены нежно лавандового оттенка, приятная тишина, разбивающаяся стуком шашек, в которые несколько парочек играют в общей зоне, переругиваясь трясущимися, хрупкими голосами. Ади никогда не думал, что может оказаться здесь, — по крайней мере не в ближайшие лет двадцать, ведь попросту некого было бы навещать в таком месте, — однако он и о тюрьме так никогда не думал. Время сменяет планы, разрушает и воссоздаёт, поддаваясь обстоятельствам. — У Фрэнсис почти не бывает посетителей, — сообщает Майло; он останавливается у комнаты с приоткрытой дверью и золотистыми буквами на ней. — Она себя отлично чувствует, но на тумбе должна быть кнопка вызова персонала. Имейте в виду. Он несколько раз стучит, первым входит внутрь, произнося: — Дорогая, к тебе гость! Ади не решается сделать шаг, пока он весь целиком не оказывается освещённым солнечными лучами, пробирающимися в помещение сквозь большое окно на противоположной входу стене. Он прячет руки в карманы, переступая порог; снова ощущает себя маленьким мальчиком, одна из главных радостей в жизни которого было приходить в гости к соседской старушке и отдыхать там от вечных криков, поглаживая шерстяные спины орущих котов. Сидящая в кресле-качалке Фрэнсис почти не изменилась, как он замечает, — те же светлые, разительно контрастирующие с тёмным цветом кожи волосы, похожие на кудрявый пух; те же добрые глаза, спрятанные за толстыми стёклами очков, что раньше она надевала лишь под вечер. На ней платье-халат вырвиглазного смешения цветов, и тёплые тапки торчат из-под длинного подола. В руках лежит прикрытая книга, удерживаемая крючковатым пальцем на первой трети объёма страниц. Ади пропускает момент, когда Майло оставляет их с Фрэнсис наедине, он остаётся погружённым в обстановку: рассматривает стопку потрёпанных томов, лежащих на прикроватной тумбе; обводит взглядом несколько соцветий, собранных в тонкий букет, стоящий в вазе. Он сомневается, стоило ли сюда приходить, и прячет глаза в щербинках штукатурки на потолке. — Подойди, — голос Фрэнсис приобрёл хрупкую скрипучесть, но не лишился той доминантной нотки, заставляющей любого человека возрастом от трёх лет до глубоких девяноста, наверняка, подчиняться. — Держишь в страхе местных, Фрэнсис? — собственная речь Ади кажется тоже слишком скомканной, ненатуральной; те весёлые крупинки, что он планировал вложить во фразу, почему-то слышатся скребущей по стеклу вилкой. Фрэнсис, конечно, этим не одурачить. Она указывает ладонью на металлический стул — единственный холодный предмет в этой тёплой комнате. Тот стоит непозволительно близко к её креслу и, наверное, чаще используется медсёстрами и другими посетителями, даже если их бывает не так уж много. Тело кажется тяжелее, чем было десятью минутами ранее, а руки грязнее. Почему-то такого ощущения неуместности не было с Вики или даже её отцом — словно даже будучи двумя лучами солнечного света в его жизни они имеют свою тьму. А эта старушка вовсе нет — она не коснулась той части мира, которой он был лишён. С осознанием этого Ади двигается вперёд куда решительнее — тянется к единственному, чего не коснулись его потери. Спотыкаясь, он усаживается на стул — ножки противно скребут по плитке, съезжая с вязаного коврика, и Ади слегка морщится, чем смешит Фрэнсис. Она откинулась назад и теперь медленно покачивается в кресле, отталкиваясь пятками. Ади может теперь на неё только молча глядеть, зная, что всё её внимание сосредоточено на фотографии в рамке, украшающей одинокую стену напротив. — Это твои коты, — вопреки задуманному фраза звучит не как вопрос. — Да уж, — весело соглашается Фрэнсис. — Сотню раз просила Майло убрать к чёрту эту рамку. Старые засранцы даже не смогли меня пережить, что толку смотреть на их плешивые морды?! В его горле клокочет неуместный смех. Старуха такая лгунья. Она обожала своих животных, хоть и ворчала на них больше необходимого. Да и на фотографии у них довольные, упитанные тельца, разве что усы не поблёскивают. И кого только обмануть пытается? — Майло просто не глуп, — возражает Ади, прислоняясь лопатками к спинке. — Возможно, он как-нибудь зашёл ночью, а ты бормочешь во сне их клички. Подсознание не обмануть. Она разражается смехом — звук прерывистый и глухой, но отчего-то согревает все его внутренности, успевшие заледенеть во время работы. — Осваиваешься? — уточняет Фрэнсис, отсмеявшись. — Что там случилось с домом Кристи? Порадуй меня свежими сплетнями, малыш. Тянется к его руке своей, свободной от тяжести книги, накрывает сухой ладонью и слабо сжимает. Ади впервые чувствует себя ребёнком с момента возвращения в Асторию. Как и всегда, когда оставался с Фрэнсис. Будто часть бремени, носимой ежедневно на плечах в потрёпанном портфеле, значительно тает. Он расслабляется и переворачивает руку, заковывая иссохший кулачок в своей ладони, и улыбается, прикрывая глаза. Фрэнсис всегда умела отвлекать — она лучший слушатель, чем любой бармен в Штатах. Даже в мире. Задаёт наводящие вопросы, выпытывает информацию, хотя та ей без надобности. Он ведётся на этот способ растопить лёд и рассказывает ей многое — про пожар, нападение на Лилу, и всё это совершенно мягко, упуская детали, защищая старческое сердце от переживаний. Фрэнсис выслушивает его внимательно, с разгорающимся интересом, вставляя громкие ахи и охи и даже изредка матерясь, выпучивая глаза. Ему всё легче болтать с ней — кажется, и не было всех этих лет, что он провёл за решёткой. Будто впереди весь мир и вся жизнь, будто силы, покинувшие его, вновь наполняют решимостью каждую кость в теле. — Что ж, нравится тебе? — хмыкает она, поднимаясь с кресла. — Выпивку наливать. Удивляться осведомлённости этой леди не стоит, конечно, но всё же Ади это делает. — И откуда у тебя связи в Цербере? — спрашивает, напряжённо наблюдая за медленными движениями, готовый протянуть руку в любой момент. — Я тебя умоляю, люди в этом городе совершенно не умеют держать язык за зубами, — фыркает Фрэнсис. — К соседке иногда заглядывает сын, он часто в этой «будке» отдыхает. Откуда, думаешь, я о твоём возвращении узнала? Здесь пространство ограничено, конечно, поэтому новость дошла не сразу. Его несколько мучает совесть, что не добрался к ней раньше, но всё же жизнь забурлила, стоило ему переехать границу города. Он никогда не чувствовал себя более нужным и необходимым, чем сейчас. Ади переводит тему и рассказывает Фрэнсис о Тайлере, тут же обещая привезти брата сюда в ближайшее время. — Раньше он приходил, — сообщает она, закашлявшись. — Стриг газон, паршивец, хоть я и не просила… — Фрэнсис вдруг вздыхает, поворачиваясь к нему и хватая плечи цепкими пальцами, сжимая их почти до боли, удивляя его силой: — Какие планы на будущее? — Будущее? — Ади мешкает, хмуря брови. — Ну конечно, — она вновь отворачивается, бредя из комнаты, даже не трудясь позвать его с собой. — На ближайшие лет шесть никаких, — твёрдо заявляет он. — Мне нельзя выезжать за пределы города, так работает условно-досрочное. Буду зарабатывать деньги, чтобы… Ади замолкает, плетясь рядом с Фрэнсис. Чтобы что? Для чего ему деньги? Купить дом или, может, жильё в одном из комплексов с двухэтажными многоквартирными домами? Копить на путешествие, жить мечтой посмотреть мир? — Дай себе передышку, молодой человек, — трещит она, будто не сама заставила задуматься. — У тебя впереди многие годы свободной жизни. Научись жить, дышать полной грудью. — Ещё какие-нибудь советы, мисс? — А когда у меня их не было? Только запоминай, пока слишком поздно не стало. — Какие у тебя планы на будущее, Вики? Его вопрос виснет в воздухе вместе с тусклым облаком сигаретного дыма, не стремясь растворяться без остатка. Я там же — в том же подвешенном, опасном состоянии. Когда я не тороплюсь с ответом, Ади огладывается на меня, и наши взгляды сталкиваются. Он хмыкает, невесело посмеиваясь. — Фрэнсис задала мне этот вопрос, и я... — он спотыкается, но я всё ещё очень заинтересована в продолжении разговора; Ади никогда не был болтлив, а пребывание в ограниченном пространстве с заключёнными тюрьмы явно не помогает с этой чертой. — ...я потерялся. Я его понимаю. Планы, мечты — такие грандиозные слова. Они будто заранее говорят о человеке то, насколько он смел и готов к любому жизненному повороту. Мечтающие взрослые — самые недостижимые кумиры. Они прожили много лет, и большинство уже имело дело с лишениями и разбитыми сердцами, со смертью и горем. Если при всём этом они находят в себе силы начинать путь сначала — они настоящие монстры. Во мне такой твёрдости стержня и амбиций попросту нет. А Ади... — Тебе нужно немного выдохнуть, — снова сжимаю его талию ладонью. — Прошло слишком мало времени... — Ошибочное мнение, Вики, — холодные руки поднимаются на мои предплечья. — Мне нужны планы, нужно понять, чего хочу от жизни, иначе... Я разговаривал с разными людьми за последние годы, — Ади хмыкает, и мне тяжело сдержаться и не вздрогнуть от понимания. И злости. — И все они говорили только о том, что нужно найти якорь здесь, чтобы зацепиться. Мне повезло с якорем, но просто зацепиться — звучит печально, а? — Я тоже цепляюсь, — шепчу в ткань его куртки. — Но после стольких лет... даже не могу это назвать существованием. После стольких лет комы нужно дать себе время привыкнуть к новой жизни. Мы с тобой справимся, уже справляемся, раз можем стоять здесь. Наверное, мы думаем об одном и том же, когда поднимаем глаза к небу. Музыкальной пластинкой прокручиваются в подсознании рассказы о дальних мирах, ярких галактических путях, произносимые тонким, ломающимся голосом того, кого с нами нет. Я сомневаюсь, что точно помню этот голос — память настоящая сука, когда дело касается важных моментов, — но хочется думать, что хоть немного его нот сохранились в укромном уголке, спрятавшись на нотных листах воспоминаний. И что я никогда их не забуду. Не могу с уверенностью сказать, что отпустила его — Сэми — отсутствие; не могу даже сказать, что это случится в ближайшее время. Но я себе разрешила чувствовать боль, сворачивающую сердечную мышцу, разрешила желчным потокам горечи прокатиться по горлу спокойно и выйти наружу. Несколько ночей назад я проснулась от кошмара — странного, уже не ожидаемого, — и проплакала несколько десятков минут, прежде чем смогла уснуть снова. Я принимаю тот факт, что такие всплески эмоций будут случаться время от времени — наверное, и века не хватит, чтобы похоронить эту боль под обломками прожитых лет. Но я стараюсь. И мне нравится, что становится легче дышать. Когда Ади утыкается взглядом в гаснущую линию горизонта, я мягко сообщаю последние новости: — Во вторник я улетаю в Нью-Йорк. Чувствую, как его тело деревенеет в моих объятиях, и спешу успокоить: — Это ненадолго. Мне нужно только собрать вещи и приехать назад. Мы можем запланировать поход в честь моего возвращения, м? Он чему-то легко улыбается, обнимает меня крепче. — Обещаешь? Серьёзность в его голосе почти заставляет рассмеяться: куда ещё я денусь теперь, когда течение жизни нашло своё русло? Отчего-то сложно придавать словам меньше значения, чем они имеют на самом деле. Это важно не только для меня, но ещё и для него. И для папы. И, надеюсь, имеет каплю смысла для Люцифера. Так что я отвечаю, вкладывая в одно слово все чувства и эмоции, всю надежду и веру в не распланированное будущее: — Обещаю.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Люцифер очень комфортно чувствует себя, сидя на моей старой кровати в детской. Я эгоистично затащила его сюда, чтобы не входить в комнату одной. Он валяется, удерживаясь локтем на матрасе, и осматривает стены. Здесь на удивление остался хороший ремонт — не помню, запрещала ли Ребекка обклеивать стены плакатами, или же это я сама не была зациклена на каком-нибудь бойз-бенде, чтобы настаивать. В любом случае обои здесь поклеены те же самые, что и в комнате напротив, только более девчачьего персикового оттенка; мебельные гарнитуры совпадают, и книжная полка в точности повторяет шкаф Сэми, только если в его случае каждый дюйм предназначен для отдельной книги, то в моём добрая половина свободного места забита мелкими мягкими игрушками. Я перебираю их, скидывая самые прилично выглядящие в картонную коробку, собранную минутой ранее из плоского куска заготовки. Возможно, их тоже примут в церкви, только если они не покажутся чересчур потасканными. Возможно, стоить свозить их туда с папой и Мисселиной? Она, насколько я знаю, до сих пор посещает каждую воскресную службу, а значит, наверняка затащит туда и его. Папа, кстати, должен вернуться через несколько часов, если все запланированные им дела разрешатся в срок, а я тем временем готовлюсь провести некоторое время на кухне, чтобы приготовить что-нибудь лёгкое на ужин. — Маленький принц? — доносится голос Люцифера, заставляющий меня обернуться через плечо. Он держит в руке книгу в тёмно-синем переплёте с золотистым тиснением, удерживая разворот большим пальцем. Я отбрасываю мысль, что это выглядит странно сексуальным. — Это классика, разве нет? — Я похож на того, кто зачитывался такими книгами? Осматривая его, видя этот развязный образ плохиша — пусть с добрым огромным сердцем, но всё же плохиша, — я бы сказала, что нет. Но стараюсь не мыслить стереотипами, это в действительности не принесёт ничего хорошего. А Люцифер в особенности удивляет на каждом шагу, даже не стараясь. Я была бы огромной лгуньей, сказав, будто его внешность не имеет никакого значения, но всё же скрывающееся за твёрдыми мышцами и по большей части грозным видом куда сильнее волнует. Он, так яростно защищающий близких, житель маленького города, где действительно заботятся о сообществе. Он, готовый прийти на помощь лучшему другу в такой непростой момент и при этом раздумывающий, стоит ли знать об этом ребёнку. Он, вправляющий мозги, даже если я об этом не просила. Удивительный. — Дело не в том, читал ты или нет, — пожимаю плечами, отправляя в коробку розовую крыску с длинными усами. — Классика как раз потому, что наверняка слышал. И я не поверю, что в твоей памяти не отложились несколько цитат, даже если ты и не знал, что они оттуда. Люцифер хмыкает, не отрывая взгляд от пожелтевших страниц книги. А я припоминаю, что для нас с Сэми она была одной из немногих, нравившихся одинаково обоим. Там космос и путешествия среди планет — история, присыпанная премудростями, казавшимися мне в какое-то время заветными. Странно, что до этого момента я почти не вспоминала об этом факте. На учёбе мне приходилось читать довольно много, в том числе и художественной литературы, однако... Как всё-таки устроен человеческий мозг, если способен так легко отметать травмирующие компоненты прошлого. Думаю о том, что хочу попробовать успеть освободить комнату до отъезда, чтобы папа смог разобрать и вывезти ненужную мебель. Вообще-то стоило уточнить, что именно он хочет сделать с этими теперь ненужными помещениями, когда они опустеют. Быть может, я смогу отвоевать возможность вернуться сюда? Мне нравится моя комната, здесь больше уединения и меньше лишних звуков. Спальня на первом этаже может легко оказаться гостевой на дальнейшую перспективу... Хочу ли я вообще жить в этом доме? Конечно, я люблю это место, однако... У меня есть — будет — своя жизнь, и мне бы не хотелось напрягать папу своим присутствием, хотя, знаю, он будет настаивать, что с этим не будет никаких проблем. А ещё что-то происходит между ним и Мисселиной, что означает необходимость в личном пространстве, а не в слоняющемся по дому ребёнку-переростку. — Выходит, я первый, которого ты привела в свою комнату? Наверняка — уверенность в этом настойчиво стучит в висках — заметив, что я вновь погрузилась в мысли на слишком большую глубину, Люцифер старается отвлечь идиотским вопросом. — Мне было пятнадцать, когда мы с Ребеккой уехали из города, — надеюсь, тон голоса явно передаёт вложенный в ответ смысл. — Папа сделал невозможными любые поползновения в мою сторону просто работая в управлении. Имело смысл вырасти и выбрать себе кого-то, кто ему уже нравится. Я наклоняюсь, накрываю заполненную коробку крышкой и разворачиваюсь, после чего тут же сталкиваюсь с Люцифером, который каким-то образом оказался совсем близко не издав ни звука. Он перехватывает груз из моих рук и относит ко входу, складывая сверху на точно такую же уже заполненную коробку. — Ты путаешь симпатию с благодарностью, детка, — возвращаясь, он подхватывает меня под бёдра, тянет вверх по телу, заставляя сцепить ноги над поясницей. — Не уверен, что Винсу понравился бы хоть кто-то в качестве твоего мужчины. И уж точно не я. Люцифер легко переносит меня на себе к кровати, заваливается на неё, а я поджимаю ноги и оказываюсь сидящей сверху, отчётливо ощущая под собой твёрдость члена. — Это как-то не очень нормально, — ёрзаю задницей, указывая на предмет обсуждения. — Мы ведь в моей детской, чёрт тебя... — Да, — он подталкивает бёдра вверх, отчего я невнятно пищу. — Тебе нравится эта идея? — Я считаю её странной, — наклоняясь, расставляю руки по бокам его головы. — Ты ведь сам только что убрал коробку с мягкими игрушками, Люцифер, побойся бога. Пытаясь облечь мысли в шутку, не говорю о том, что действительно не готова к такому эксперименту. Возможно, это покажется глупым, когда я вспомню о происходящем через пару лет, но я уехала отсюда будучи действительно ребёнком, даже не подростком. Кажется странным трахаться на матрасе, который с девяносто девяти процентной вероятностью всё ещё хранит залежи соли из моих слёз. Меня передёргивает от мысли о таком виде терапии. — Мы можем спуститься на первый этаж, — между делом произношу. — Там и кровать побольше... — Что мне в тебе нравится, так это практичность, — его ладонь ударяется о мой зад, а после легко разминает ушибленную плоть. — Думаю, это наглая ложь, но кто я такая, чтобы тебе на это указывать? Но, чтобы ты знал, мне хочется думать, что дело в каких-то внутренних качествах. Он щурит на меня свои тёмно-бордовые глаза и снова резко поднимается с кровати, не давая мне и маленькой возможности начать передвигаться самостоятельно, — я оказываюсь перекинутой через его плечо, висящей задницей кверху и вниз головой. Люцифер выключает свет, покидая комнату со мной, пытающейся удержаться на его теле. Придерживая меня за бёдра, быстро спускается с лестницы, хотя я в этот момент даже не могу сдержать визг — всегда боялась крутизны этого строения, а в таком шатком положении оно кажется ещё более опасным. Понимая, что мои крики и просьбы не помогут, ведь Люцифер — тот ещё упёртый засранец, изгибаюсь, задираю ткань его чёрной футболки и пытаюсь ухватить зубами кожу. И, естественно, тут же за свои ухищрения получаю новый шлепок по заднице. — Хватит! — запыхавшись, пищу. — Дай войти в комнату на своих двоих, Люци! Остановившись прямо у двери в мою новую спальню, он всё-таки опускает меня на пол и удерживает, как только я шатаюсь от резкой смены точки зрения. — Ты такой... Люцифер, естественно, перебивает меня поцелуем. И в нём нет ничего шутливого — горячий рот сминает мой яростно и жёстко, стремясь не то впечататься, не то поменять силой контур губ. Мне это нравится — ногтями цепляюсь за мягкую ткань, мешающую коснуться горячей кожи, скольжу ладонями к шее, приподнимаюсь на носочках, стараясь быть как можно ближе, теснее. Наша близость хаотична, и чаще всего я только и могу, что подчиняться твёрдым движениям рук, направляющих и сковывающих, но иногда мне этого мало. Как сейчас. Мы вваливаемся в комнату, не обращая внимания на выступающие углы стен. Я ударяюсь кистью о тумбочку, стараясь снять с себя рубашку, накинутую на лонгслив; Люцифер, прижимающий моё тело к своему, дёргает ткань, отчего та натужно трещит, а я невольно морщусь и прикусываю его губу. — Чёрт, Вики, — произносит со смешком, выдыхая в мой рот. Отстраняюсь, хватая подол кофты, и стягиваю её через голову, отчего собранные в пучок волосы распадаются, скользят по плечам, щекочут кожу. Замираю, глядя на оголяющийся торс напротив, пока ткань выскальзывает на пол из моих рук, ставших в миг бесполезными. В темноте комнаты линии смазываются, оставляя одни только жёсткие тени выделяющихся мышц пресса. Рисунки на его теле будто въелись в подкорку мозга, и каждая из множества линий выучена наизусть. И каждый раз — как и в самый первый, и во все последующие — не могу отвести взгляд. На ощупь расстёгиваю джинсы и стягиваю их по ногам, пока Люцифер медленно расстёгивает ремень, звенящий пряжкой. Я даже себе не могу объяснить это пульсирующее внутри желание видеть его обнажённым всё время — обычной страстью это не назовёшь, но просто… просто. Некоторые вещи, наверное, не стоит пытаться объяснить даже самому себе. Усаживаясь на кровать, подтягиваю колени к груди, чтобы оттолкнуться и быстрее занять середину матраса. Мои глаза всё ещё неотрывно скользят по впадинам внизу рельефного живота, немедленно переключаются на ямочки задницы — Люцифер отворачивается, чтобы кинуть обёртку от презерватива на тумбу, и они виднеются ещё лучше. Но всё ещё недостаточно потому, что джинсы по-прежнему на нём. — Раздеваешься? Бордовые радужки обжигают кожу, его взгляд скользит по моим ключицам, груди, медленно обводит изгибы и округлости. Мне действительно становится жарко так, как не должно быть в доме без отопления во второй половине сентября. Покачивание головы создаёт движение, от которого растрёпанные тёмные пряди падают на скулы. Яркость мелькающей улыбки заставляет меня томиться в ожидании, закипая. — У нас не будет времени отдыхать, Вики. — Тогда ты мог, наверное, совсем не раздеваться, — ворчу в основном из-за невозможности в очередной раз видеть его передо мной полностью нагим. — И я, кстати, тоже. Люцифер цокает, тянет в сторону выглядывающую из-за пояса джинсов резинку белья, и его напряжённый член ударяется о низ живота, прижимаясь плотно к телу. Головка выглядит болезненно припухшей, сверкает влажной бусиной пирсинга, будто завлекает, манит прикоснуться. Замечая моё бысстыдное разглядывание, Люцифер, кажется, передумывает надевать резинку. — Ты слишком много болтаешь, Вики. Твой рот давно напрашивается, — его голова склоняется вбок; Люцифер делает резкий выпад, хватает меня за лодыжки и тянет обратно к краю матраса. Возможно, его густой голос делает меня восприимчивой к каждой, даже не произнесённой просьбе. Он берёт меня за руку и поднимает с кровати, большой палец оглаживает нижнюю губу, оттягивает, цепляясь шершавостью подушечек за слизистую. — На колени, детка. «Да не вопрос, стоять я точно не могу». Моё тело пробирает мелкой дрожью, отдающейся даже в кончиках пальцев ног. И эта реакция ещё как объяснима. Чистый восторг, ожидание и предвестие чего-то завораживающего, даже если этого будет мало. Люцифер сдерживался всё время до этого, я это чувствовала. В прямом смысле хочется покусать его за излишнюю осторожность, о которой я не просила, чёрт бы его побрал. Если скоростной режим, которого мы собираемся придерживаться сейчас, заставит его опустить контроль, дать мне почувствовать каждую из его возможностей, то… я выберу быстрый секс на всю оставшуюся жизнь. Внезапное тянущее ощущение, охватывающее затылок, напоминает о том, что я не только много говорю, а ещё и думаю. Люцифер, устав ждать, наматывает мои волосы на кулак за несколько оборотов и тянет мою голову вниз, в самостоятельно опуская меня на уровень с его членом. Я смотрю на него, приоткрывая рот и непроизвольно облизывая губы. Головка всё ещё выглядывает из-под резинки белья, и я незамедлительно тяну пальцы, стремясь освободить эрекцию. Сжимая ствол у основания, веду ладонью на себя, возвращаюсь назад и начинаю снова. Оголяя натянутую, ярко-розовую кожу головки, провожу языком по уздечке, вырывая доносящийся сверху стон. Металлический привкус украшающего его член кольца взрывается на языке — мне действительно, правда нравится этот прокол. Он смотрится так органично, выглядит до жути подходящим. Украшение гладкое, но я всё же стараюсь зацепить языком хоть какой-то шов, чтобы прокрутить его. По настоящему увлечённая, я не замечаю ничего, пока волосы снова не натягиваются крепкой хваткой. — У нас нет впереди всей ночи, Вики, — Люцифер пальцами проводит по углу моей нижней челюсти, обводит губы. Я ведусь и касаюсь их языком почти невесомо, не подозревая о том, что это была маленькая проверка. Солоноватые подушечки скользят по языку глубже в рот, почти вызывая рвотный рефлекс. — Шире. Я ёрзаю, слыша односложный… приказ? Внутренняя сторона бёдер на самом стыке чувствуется чрезмерно скользкой, и желаемого эффекта, естественно, не дождаться. Открывая рот до самого упора, смотрю на Люцифера снизу вверх. Меня подстёгивает расползающееся пламя в его радужках, оно согревает даже на расстоянии, заставляет тлеть. Не успеваю понять как, но скорее чувствую задней стенкой горла, когда по ней ударяется твёрдый титан. Я задыхаюсь, упираюсь руками в его бёдра, чувствую выступающие в уголках глаз слёзы. — Расслабься, — твёрдо говорит он, вытаскивая член так, чтобы дать мне возможность сглотнуть. — Рот шире, не сопротивляйся, подстраивайся. Ты сможешь. Он снова скользит внутрь — не грубо, но настойчиво и глубоко сразу, и на этот раз мне удаётся лишь легко поморщиться. Люцифер просит втянуть щёки, поработать языком. Его голос — настоящий аудио наркотик, на который я бы точно подсела. Мной выполняются все инструкции, и ствол начинает ходить между губ с хорошим напором, уже не вызывая неудобств. В последний раз он задерживается в глубине, но подходящие слова «через нос», «не волнуйся», отлично успокаивают. Я не выдерживаю и тяну бесполезные, трясущиеся и будто замёрзшие пальцы к клитору, удивляясь, как при соприкосновении там не начинает испаряться влага с шипящим кипением. Горло вибрирует от стона, и Люцифер вновь толкает член в мой рот, всё с большей силой сжимая волосы у кожи головы, надавливая на затылок. Мои пальцы начинают кружить всё быстрее, надавливать чаще, стараясь подстроиться под ритм входящего ствола. Бёдра начинают подрагивать, предоргазменное покалывание распространяется от пульсирующего центра по всему телу. Я на грани, ощущаю появляющуюся в голове пустоту, но в самый неподходящий момент руку отталкивают, и всё напряжение испаряется в ту же секунду. — Нет! — всё, что вырывается с хриплым криком и несколькими слезами. Люцифер вновь подхватывает меня, вертит в своих руках как угодно, пользуясь этим замешательством и расстройством. Он целует мою шею, плечи, кусает маленькие участки кожи, приводя в чувство. Волосы перекидываются на одну сторону, я становлюсь на край кровати натёртыми коленями, но почти не держусь сама — тёплая ладонь ложится на низ живота, вторая рука протягивается через грудь и удерживает плечи. — Расставь ноги. И я делаю. — Направь меня внутрь. Тяну ладонь за спину, сразу находя член, упирающийся в ягодицу. Мне хочется успокаивающе провести языком по горячей плоти, лишившейся разрядки. Внутри неконтролируемый поток, каждая часть кожи снаружи будто искрит не высвобожденным напряжением. Потерянный оргазм так сильно повлиял, что презерватив оказался надет, когда я совсем не соображала. Член решительно скользит между бёдер в обилии смазки, задевает головкой клитор, и я надрывно стону от количества стимулов, влияющих на мои чувствительные сенсоры. Наконец у него выходит раздвинуть скользкие складки и с нажимом проникнуть между сжимающихся стенок. Это туго, на грани с лёгкой болью — каждый толчок выходит всё более глубоким и чётким, заранее настроенным на конкретную цель внутри. Я прогибаюсь в спине, тяну руки за голову, желая нащупать части тела того, кто двигается во мне, в очередной сдвигая ради моего оргазма устоявшиеся нормы, привычки и правила. Сгибаю руку иначе, цепляюсь ладонью за знакомую джинсовую ткань — мягкую, потёртую, — сжимаю плоть насколько могу. Мне это необходимо, чтобы совсем не потеряться, не утонуть в глубине ощущений, зацепиться за что-то реальное. Сложно уловить все произнесённые им слова — они попросту тонут в гудящем шуме и взрывающихся со звуком залпов фейерверков впечатлениях. Кажется, только что он сказал «держись крепче»? Его ладонь сжимает талию, вторая тянется вместе с моей от живота ниже, ныряет между ног. Пальцы уже знакомые, но двигаются исключительно с чужой подачи. Это космический опыт, я бы сказала, иллюзия контроля и доверия, хождение на грани. Мне достаточно пары лёгких движений и поцелуев в шею с щекочущей кожу щетиной, чтобы мой мир разорвался в темноте мириадами звёзд, осветив не только картинку под прикрытыми веками, но и всё вокруг. Я по-прежнему сжимаюсь, обхватывая член, вырываюсь из объятий Люцифера, чтобы упереться грудью в матрас. — Моя хорошая девочка, — одобрительно хрипит он, тяжело дыша и ударяя ладонью по ягодице. — Потрогай себя сама, Вики. Движения его бёдер яростны и болезненны — места касаний с моими горят и саднят, амплитуда растёт, затяжные толчки замедляются и вновь ускоряются. Я всё ещё до жути чувствительная — так, что хочется скорее застрелиться, чем продолжать трогать клитор, — однако… Два пальца ложатся на бугорок, я надавливаю, содрогаясь от перегрузки, чуть приостанавливаю. Позволяю себе сосредоточиться на трении внутри, на горячих ладонях, помогающих моему телу достичь его удовлетворения. Он вновь ускоряется, сильнее, входит грубее, и я касаюсь клитора, когда чувствую замедляющиеся фрикции, снова кончая и спазмируя с изливающимся внутри меня членом.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

— Всё хорошо? У него нет ответа на этот вопрос. «Хорошо» — слишком слабо для такой концентрации серотонина. Он умер и воскрес меньше чем за час? Это считается хорошим? Ему сложно формулировать чёртовы мысли и пытаться облечь их в слова. Люцифер поступает как умеет: прижимает Вики к себе всем телом, кутаясь в общем аромате, который на ней приобретает сладкие ноты фруктов. Она никогда не против тактильности — не бежит от рук, сжимающих её кожу, бёдра, живот. Ему это нравится. Вики его заземляет, удерживает на поверхности, делает безопасным. А он? Он наоборот — открывает в её безопасной плоской жизни новые грани, поджигает, учит быть смелой хотя бы в своих желаниях. Начать с них по крайней мере. Звук пришедшего на мобильный сообщения безжалостно рвёт окутавший их туман. Ему хочется выругаться и отшвырнуть его подальше, но сейчас такая возможность просто отсутствует. Ему нужно подняться с мягкой постели и сделать несколько важных дел, а перед этим оставить записку, сообщающую то, что ему было известно с самого утра: Винс задержится и приедет не раньше чем через сутки. Читая несколько ожидаемых коротких строк на ярком экране, Люцифер откидывается на подушку. Его голова падает на левую сторону — лунный свет из окна отбрасывает перламутр на мягкую кожу щёк, подсвечивает выцветшие на самых кончиках ресницы. Вики уснула слишком быстро, так и не дождавшись ответа на свой вопрос. Она измотана, она не заметит его отсутствия. Не должна. Она не будет спрашивать то, на что он вряд ли когда-то найдёт ответ.