Волчье

      Пространство вокруг залито красным. Удушливо красным. От этого цвета хочется спрятаться, закрыться, настолько он давит. Красный везде, временами появляются всполохи бордового, плавно перетекающие в черный. И когда темнота схлопывается над головой, замедляется даже дыхание, останавливается сердце. Всё умирает. Несколько минут в сжатом пространстве действительно похожи на смерть длинною в жизнь. Однако достаточно начать двигаться, кричать, срывая связки и ломая ногти, как давление извне перестает существовать, открывая доступ кислороду. И снова красный бурлящим потоком сносит с ног, заставляя хрипло дышать.       Она бежит, пока видит дорогу, пока черное опять не накрыло с головой, пока есть возможность жить, но останавливается, потому что понимает, что бежит по кругу.       Везде красный, он тянет свои щупальца к коже, обвивает тело. Холодные влажные щупальца сменяются тонкими, острыми иголками. Они подрагивают, словно живые, издавая какой-то звук. Сначала он напоминает протяжный писк, который в свою очередь сменяет тональность, становясь ниже. Страшнее.       Иголки скользят по коже, оставляя после себя белые дорожки, со временем становящиеся красными, как полноводные реки в моменты жертвоприношений.       Она тоже чувствует себя жертвой. Той, кто никогда не выберется из этого кошмара. Той, которой суждено проживать свою смерть раз за разом. Той, чье имя будут шептать по ночам заплутавшим в лесу людям.       Иголки становятся настойчивее, они пронизывают тело насквозь, пришивая то к земле. По длинным нитям стекает алая кровь и впитывается в черную жирную почву, которая благодатно принимает новую жертву, распахивая свои объятия. Тело уходит вниз, поглощаемое влажными жадными комьями, в холод и тьму. А наверху насмешливо покачиваются цветы, горящие красным. Напитанные чужой кровью, они готовы дальше выжидать следующую жертву.

***

      Сакура в ужасе распахивает глаза, тело всё еще дрожит. Кажется, что по коже ползут иголки, готовые впиться в плоть, но это всего лишь холодные и острые мурашки, скользящие по всему телу. Тепло одеяла не спасает, хочется вскрыть кожу и вытащить эти назойливые стебли, которые уже пустили корни. Наваждение не пропадает, даже когда девушка идет умыться. Сакура нервно чешется, плотнее укутываясь в халат.       Странные сны, от которых стынет кровь, одолевают всё чаще, будто кошмар наяву, они глубоко проникли в её жизнь. Порой Харуно не понимает, где заканчивается сон и начинается реальность. Сны яркие, красочные, живые, такие, что начинаешь верить в их действительность. В эти моменты Сакура сомневается в своей адекватности.       Боится, что назад пути не будет.       Звонок в дверь заставляет подпрыгнуть на месте. Не ждавшая никого, девушка подозрительно косится в прихожую. Снова жить в страхе не хочется. Но разве она когда-то выходила из него, чтобы погрузиться туда снова? Она всегда в нем. Еще с момента, когда ступила на черные земли проклятого леса.       За дверью никого не оказывается. Живого. Зато лежат цветы. Харуно в недоумении смотрит по сторонам, затем переводит взгляд на букет. Без упаковки, лишь перевязанные черной атласной лентой, длинные стебли похожи на острые кинжалы, на концах которых гордо возвышаются красные цветы. Лежащие на полу, они не выглядят жалко, наоборот насмешливо шевелят изогнутыми лепестками. Лепестки тянутся к ногам, а длинные тычинки напоминают иглы, где на острие балансируют капельки крови.       – Хиганбана, – в ужасе шепчет Сакура и делает шаг назад.

***

      Ино сидит на кухне, задумчиво смотрит на цветы, стоящие в вазе, и постукивает ступней по ножке стола. Она не замечает, что создает шум, от которого Сакура морщится.       Погода сегодня ужасная, под стать настроению, витающему в квартире: холодная, изъедающая душу своей мрачностью. Однако Яманака пришла к подруге после её встревоженного звонка и теперь пыталась понять, что же от нее хотят.       – Ино! – шипит Харуно и ставит горячий кофе на стол им обеим.       – Что?       – Нервируешь.       – Нервируешься, – кривится Ино и отпивает напиток.       Сакура трет глаза и устало садится рядом. Не так она планировала начать свое выходное утро.       Иногда вселенная благосклонна к своим детям: дарует им жизнь, полную успеха, счастья и побед. А иногда она рубит на корню любые начинания, вставляет палки в колеса. Эти испытания даются с целью роста, чтобы человек не забывал, что пришел в этот мир стать чем-то большим, чем просто душой в оболочке. Любое знакомство и происходящие события не случайны, они лишь результат предыдущих действий. Только Харуно не понимает, когда в прошлом свернула не туда, что стало первопричиной её несчастий? Какой черт дернул в лес?       – Вот скажи мне, Сакура, что побуждает людей совершать максимально необдуманные поступки?       – Ой, признайся, ты хотела спросить: «Ты больная?».       – Да, именно так.       – Ты и сама знаешь ответ, – грустно усмехается Харуно.       – Конечно, знаю, но хочу услышать лично от тебя, на кой черт эти цветы стоят в вазе? Ладно, я могу понять, почему ты занесла их в квартиру, но ваза… – Ино неопределенно обводит рукой воздух, а потом обреченно вздыхает.       В голове не вяжутся многие вещи не только у Ино, но и у Сакуры. Обе мрачно смотрят на ликорисы, которые нагло алеют в черном стекле.       А что еще сказать? Кто поверит ей? Кто поверит в домыслы и предчувствия, не подкрепленные фактами и логикой? Хочется кричать, ведь даже Ино знает лишь малую часть происходящих событий. Яманака видит только мрачную обертку, сжимающую Сакуру со всех сторон, но не предполагает, что творится внутри. Внутри же булькает горячая магма, готовая вырваться наружу и снести всё страхом и болью.       Сакура не говорила Ино про сны. Они слишком неправильные для этого мира. Неправильные для Сакуры. Спустя столько происшествий она всё еще сомневается и не верит. Но верит Ино. Она всегда верила в глупости и суеверия, поэтому и отчитывала за стоящие в вазе ликорисы – символ утраты и смерти.       Маленький огонек надежды загорается в сердце. Может рассказать? Снять часть сомнений, разделить с кем-то ту боль, съедающую её изнутри? Харуно даже открывает рот, слова, готовые сорваться с губ, застревают в горле и вырываются в виде короткого вскрика.       Сакура нервно разворачивается на источник испугавшего её звука:       – Что это?       – Всего лишь окно на балконе. Сквозняк захлопнул. Пора перестать открывать зимой окна, – Ино обеспокоенно смотрит на встревоженную подругу. – С тобой снова что-то происходит.       Харуно заглядывает внутрь себя и осознает, что не может. Не может ничего рассказать. Да и не должна. Кипящая в сердце магма испепелит их обеих, если Сакура произнесет хоть слово. А ей этого не хочется. Не хочется подвергать подругу опасности.       – Работа, последние события… Просто устала, – девушка подносит к губам кружку. – Цветы стали последней каплей.       – Давай выкинем.       – Что? – в глубине грудной клетки что-то щелкает. Опасно.       – Цветы выкинем. Они плохо на тебя влияют.       – Не нужно, пусть стоят, они ни в чем не виноваты.       Ино внимательно смотрит на подругу, в глазах поблескивает подозрительность, но она молчит и тоже делает глоток кофе.       За окном поднимается ветер, который несет острые снежинки. Они впиваются своими гранями в стекло, заглядывают в квартиру, что-то ищут и шепчут, шепчут. Шелестящий звук на балконе привлекает внимание. Сакура затравленно вскидывает взгляд, натыкается на чужой, заинтересованный, но такой хитро-насмешливый, что становится жутко. Он пытается залезть глубже, словно на дне глаз девушки есть дверь, ведущая в иное измерение. Копается, раздвигая границы, царапает, причиняет боль. Харуно чувствует, как в голове шуршат и наводят свои порядки. Что-то говорит ей не бояться, ведь это только начало.       Начало, у которого не будет конца.       Сакура переводит взгляд на Ино, та всё еще изучает её лицо.       – Что? – натянуто улыбается Харуно.       – Что ты видишь? – бьет в лоб вопросом. В глазах ни смешинки, лишь тяжелая серьезность.       В ушах начинает звенеть, гул упрямо проникает в голову, мешая сосредоточиться, сформулировать ответ. Шепот сжимает виски плавящейся сталью.       Не говори, не говори, не говори.       – Ничего.       И пустота. Он отступает, если его слушать, если не противиться, если принимать. Как плотина, трещавшая под натиском воды, а потом поддавшаяся стихии, Сакура чувствует себя свободно. Ничего не сковывает движения и мысли, её несет быстрым потоком, нужно только раскинуть руки и плыть.       – Неужели? Сакура, ты и правда меня пугаешь. Расскажи.       – Не могу, – так честнее, правильнее по отношению к Ино. Но больнее. Ей.       Сакура обхватывает голову руками, неприятно морщится, однако не сдается. Голоса – то, чего не существует. Всё выдумано, а значит боли нет.       Есть.       На балконе от порыва ветра хлопает окно, и стекло вдребезги разбивается. Как в замедленной съемке осколки серебристым каскадом падают на пол. В каждом кусочке, словно в цветной мозаике, перемигиваются красные глаза.

***

      Она снова работает, ведь именно в работе находит утешение. Когда голова занята действительно важными вопросами, становится легче. Легче закрыть глаза на происходящие события, те, которые заставляют переживать и нервничать. Те, которые запускают волну мурашек. Те, которые держат в напряжении. И не за себя, а за окружающих людей, тех, кого страшно потерять.       Ино забирает Сакуру к себе на несколько дней, пока в доме Харуно устанавливают новое окно. Яманака ведет себя тактично и больше не поднимает тему цветов и странного поведения подруги, однако незримо заботиться о той, оставляя готовые завтраки и обычные записки с просьбой что-то сделать или пожеланиями удачного дня. Сакура улыбается, молча принимая любовь.       Мир не стоит на месте, а жизнь – тем более. Никто и ничто не посмотрит на чьи-то проблемы, даже если эти проблемы будут планетного масштаба для конкретного человека. Дни подобны бурной реке, они текут, раздвигая все границы.       Люди готовятся к Новому году, готовятся очистить души и тела от скверны, войти в следующий цикл другими. Сакура смотрит на украшенные улицы, подарки, которыми закупаются прохожие, радостное настроение, витающее в воздухе, и не чувствует ничего. С высоты окна больницы она наблюдает за темными силуэтами, стремящимися домой, в тепло к родным, и ловит себя на сосущей пустоте, уже ставшей её неотъемлемой частью.       Хоть Ино ничего не говорит про ликорисы, Сакура сама думает о них, крутит образ острых лепестков перед мысленным взором. Загоняет себя в тупик, из которого нет выхода. Лишь черная вязкая мгла, глубже затягивающая в ненасытное чрево.       Мысли о том, кто подарил цветы, не дают покоя. Однажды ночью девушка даже просыпается от собственного крика, за что получает подушкой в лицо от недовольной и сонной подруги.       Первые подозрения пали на Мадару, но Сакура почему-то боялась или не хотела продолжать размышления в этом направлении. Что-то внутри шепталось, скреблось и не давало покоя.       Спроси.       Казалось, спрашивать напрямую об этом глупо и некрасиво – а вдруг не он. Предстать перед ним нервной дурой тоже было неприятно. Однако любопытство и сомнения, которые требовали того, чтобы их развеяли, взяли вверх.       В прошлый раз Харуно так и не узнала, что Учиха делал в больнице, придет ли он туда снова, поэтому терпение попрощалось с хозяйкой и прямиком направилось к Сасори, единственному человеку, способному сообщить ей хоть какую-то информацию.       Девушка понимала, как может выглядеть её невинная на первый взгляд просьба, в связи с чем сосредоточенно думала над формулировкой того, что она скажет, однако язык – враг человеческий – произнес ровно то, чего не следовало:       – Сасори, у тебя есть номер Мадары?       Молодой человек, внимательно рассматривающий у окна снимки чей-то тазобедренной кости, даже напрягается от вопроса. Сакура видит это по застывшей спине и дрогнувшей руке. Акасуна медленно разворачивается, и девушка уже жалеет, что вообще пошла к нему.       – Чей номер? – парень думает, что ему послышалось.       – Мадары, – решает всё же бить до конца, – пожалуйста, очень надо.       На дне глаз Сасори загораются искорки. Маленькие, но яркие. На такие обычно никто не обращает внимания, но именно из-за них всё сгорает дотла. Недовольство сквозит не только во взгляде, но и во всем теле.       Как и в прошлый раз на конференции он колет вопросом:       – Понравился?       Только в нем нет былой игривости, которая заставляла смущаться. Теперь это яд в чистом виде, прожигающий своей токсичностью. Сакура не понимает причины такой злости и быстрее уже хочет ретироваться, однако прежде ей обязательно нужно раздобыть номер Учихи, поэтому, не думая, она колет ответом:       – Да.       В кабинете становится холоднее, воздух буквально сгущается, сжимая легкие, хочется вздохнуть, но не получается. Сакура тянется рукой к шее, оттягивая теплую водолазку. Ткань одежды уже не греет, лишь причиняет боль, впиваясь в кожу.       – И чем же? – он словно входит во вкус, замечая смятение на лице девушки, потому что спрашивает дальше. – Мне интересно, каких мужчин ты предпочитаешь? Зная Мадару, могу предположить, что опасных. Хищных. Диких.       Последние слова он произносит, в упор глядя в глаза Сакуры. Произносит хлёстко, больно. Отчего Сакура морщится, чувствуя себя виноватой.       – Сасори, это описание подходит больше для животного, чем для человека, – нервная улыбка цепляется за губы и отчаянно пытается там удержаться, создавая иллюзию веселости.       – Откуда тебе знать, может он и есть животное.       – И какое же? – пробует играть по его правилам, однако знает, что в этой игре нет правил. Для нее. Она как муха, попавшая в паутину. Дернешь ниточку – придет паук, не дернешь – исход один. Лишь он контролирует каждый шаг. Свой и её.       – Догадайся, – голос становится ниже, как раскат грома, отраженный от свода пещеры. Гулко. Страшно. Хочется уйти, но получается только пошатнуться, дернув сдерживающие нити, а они плотнее прижимаются к коже, стискивая до боли, до крови. – Ассоциации, Сакура. Детская игра. Черный, красный, клыкастый – кто это?       – Не знаю, – цедит сквозь зубы.       – Думай, от этого зависит твой приз, – Сасори мрачно ухмыляется и подходит к девушке со спины. Харуно ощущает спиной тепло мужского тела и одновременно животный страх, ползущий по коже холодными мурашками. Неприятный контраст заставляет вздрогнуть, и Сакура хочет развернуться, лишь бы не быть такой уязвимой, но чувствует на своих плечах тяжелые ладони, которые давят, заставляют сесть.       Когда этот лучезарный молодой человек, вызывающий у нее искреннюю улыбку и смех, стал причиной её новых страхов и сомнений? Почему она не заметила, что за маской дружелюбия скрывается нечто большее, демоническое?       – Мы не в детской игре, чтобы так глупо себя вести, Сасори.       – Как раз в детской, потому что глупо ведешь себя только ты: приходишь туда, куда не зовут, спрашиваешь то, чего не стоит. Каждый шаг должен быть обдуман, Сакура, а ты этого не делаешь.       – У каждой игры есть правила. Здесь ими даже не пахнет, – на смену страху плавно приходит раздражение.       – Есть, но кто тебе сказал, что это обычные человеческие игры? – руки Акасуны сжимают плечи, костяшки пальцев перемещаются к позвонкам на шее девушки, разминают кожу, отчего та краснеет и становится горячей. Харуно издает стон то ли боли, то ли удовольствия.       – Ты отвратителен, – шипит Сакура и пытается встать, однако мужские руки прижимают к себе, ладонь касается горла, настойчиво надавливая.       – А Мадару ты окрестила совершенно другим эпитетом. «Несносен» звучит гораздо лучше, чем «отвратителен». Ты так не считаешь? Неприятно, знаешь ли.       – Что?       Сакура чувствует себя как во сне: плавно, тягуче. Тело словно стоит на месте не в силах совершить хоть какое-то действие. Чужое тепло за спиной еще больше расслабляет, рассеивает бдительность. Девушка усиленно пытается вспомнить, как Сасори мог услышать их разговор. Никак. И это пугает.       Его пальцы скользят по шее, дотрагиваются до подбородка и крепко держат. Харуно чувствует, как против своей воли запрокидывает голову назад. Затылком она упирается в жесткий живот, а глазами впивается в эти усмехающиеся медные омуты. Он смотрит сверху вниз, знает о своем превосходстве, наслаждается им.       – Чего ты добиваешься?       – Конца игры. Хочу всё-таки получить ответ на свой вопрос: черный, красный, клыкастый – кто это?       – Да ты с ума сошел, – Сакура дергается и отчетливо слышит хруст собственной шеи.       Сасори притворно цокает и хмурит брови:       – Ты забыла, кто я? Когда находишься в чьих-то руках, тем более в такой неестественной позе, будь добра, не шевелись. Иначе просто неудачным поворотом головы не отделаешься.       – А ты поможешь, да? Сломаешь мне что-нибудь и скажешь, что так и было? Тебе же не составит труда соврать.       – Конечно, – Акасуна ладонями касается основания головы девушки и мягко начинает вращать, будто бы примеряясь к нужному пазу. Спустя секунду неприятных ощущений Сакура снова слышит хруст, однако этот хруст приносит только облегчение. – Будь умницей, не крутись. Особенно в моих руках.       – Иди к черту! – злость подбирается к краю и выливается наружу, не сдерживаемая ничем. Прекрасное чувство после бессмысленного самоконтроля. Хочется то ли закричать, то ли ударить по этому усмехающемуся лицу, и Сакура даже заносит руку для удара, как слышит стук в дверь.       В кабинет осторожно заглядывает Хината и обводит помещение взглядом. Открывшаяся картина вызывает смущение, и девушка бормочет:       – Извините, если помешала, но у нас совещание через 15 минут.       – Нисколько, Хината, ты можешь даже присоединиться. У Сакуры сегодня максимально игривое настроение, – Сасори весело улыбается, протягивая руку к прядке волос, выбившейся из прически Харуно, и заправляя ту за ухо.       – А у кого-то максимальное количество жизней. Бессмертный? – шипение колюче расползается по углам, не предвещая ничего хорошего.       – Может и так, – парень наклоняется к уху девушки и говорит так, чтобы его слышала только она. – Мы не закончили. Надеюсь на скорое продолжение.