Грозный таранак

      Прибыв через два дня в Гоулберн, Фрэнк снял номер в гостинице «Гавань» и стал гулять по городу, обдумывая все произошедшее с ним за последнее время. Снова он сбежал... Что тогда, из Дрохеды, в попытке наладить свою жизнь, что сейчас... Может, ничего никогда и не наладится? Ведь Фрэнк даже не представлял сейчас, где он может прийтись ко двору, а если бы и пришелся, не факт, что ему полюбится такая жизнь.       О Рэйчел он почти не вспоминал, ибо считал ее предательницей, для которой он делал все, и которая не дала ему взамен ничего. Зато Фрэнк вновь стал много думать о матери... Вот кто любит его таким, какой он есть, которая наверняка поняла и простила его за то, что он ее оставил... Все-таки никакая женщина не может с ней сравниться... Может, вернуться к ней?.. Нет... Возвращение принесет ему много боли, какую он испытывал еще тогда, да и ей тоже... Никуда нет пути...

***

      Прошло уже несколько дней, но Фрэнк был все так же будто парализован в плане принятия какого-либо решения и все еще оставался в «Гавани». Какое название… Будто бы и впрямь тихая гавань, из которой не решаешься отплывать по этим опасным морям и океанам; вдруг – буря, и ты потонешь.       Фрэнк спустился в бар и выпил текилы; ему нравилось это странное сочетание горечи, солености и кислоты. Алкоголь ударил в голову, но не наподдал легко и беззаботно, как иногда бывало ранее, а именно бухнул тяжелым молотом, обнаружив тяжелые воспоминания настолько явственно, будто они в эту минуту стояли перед Фрэнком прямо наяву. Он чувствовал, что его глаза будто наливаются свинцом, а сердце стучит, словно чугунный колокол.       Так Фрэнк просидел около двух часов, медленно тянув текилу и смотря тяжелым взглядом в одну точку, чем насторожил бармена. Наконец он встал и почувствовал, что на кого-то натолкнулся спиной, затем услышал звук бьющегося стекла.       - Да ты, увалень! – вскричал мужской голос. – Тебя мать, что, не учила хорошим манерам? Да оно и видно по тебе, ты и зачат-то был, скорее всего, в подворотне, недоросль!       Мать!.. Это слово, произнесенное этим мерзким голосом и с такой интонацией… На недоросля еще можно наплевать, - один удар и хватит с него, но то, что эта сволочь сказала о его матери…       Горячительный напиток, гуляющий по венам, разыгрался по полной, а в зрении будто что-то помутилось; Фрэнк, даже не разбираясь, что это за мужлан, схватил того за шиворот, несколько раз дал кулаком по морде и отбросил на один из столиков. Резкие движения дали Фрэнку и немного протрезветь, и даже прозреть, и он увидел, что врезал какому-то слегка упитанному увальню (кто еще увалень!) в простой одежде.       - Не здесь! – испуганно вскричал бармен, вскочив между ними, но Фрэнк оттолкнул и его, и, схватив за волосы с трудом пытающегося встать увальня, потащил его к выходу. Он повалил его на землю и начал пинать, неистово, беспощадно, а в ушах все еще звучало: «Твоя мать зачала тебя в подворотне!», что распаляло ярость и усиливало силу ударов.       Тут Фрэнк почувствовал, что его кто-то оттаскивает, причем не один человек, а несколько, и будто очнулся; да, он хоть и яростно избивал, но все же какая-то его часть будто бы находилась в бессознательном состоянии. Первым делом он увидел свои руки: они были в крови, и на них налипли пучки волос мужлана. В зрении еще больше прояснилось; теперь перед Фрэнком лежал и сам мужлан, бесчувственный и окровавленный.       - Все, остановились? – прогремел грозный возглас над ухом. – Вот, правильно, полюбуйтесь на содеянное!       Эти слова заставили Фрэнка повернуть голову в сторону того, кто их произносил. То был один из офицеров полиции; всего их сюда прибыло трое.       - Я сержант полиции Том Бирдсмор, - произнес тот, показав значок. – Предъявите документы!       Чувствуя, как тревожно стучит у него в груди, Фрэнк полез в карман пиджака и показал паспорт.       - Фрэнсис Армстронг Клири, - прочел Бридсмор его полное имя. – Что-то знакомое… А-а! Боксер Фрэнк Клири, он же Грозный таранак, - вы же?       - Я, - упавшим голосом ответил Фрэнк.       - Ваше имя на слуху, хоть и не интересуюсь боксом, - ответил сержант, возвращая ему паспорт. – Увы, но ваша слава не спасет вас от ареста. Пройдемте с нами.       Фрэнк еще раз взглянул на избитого, к которому подоспели два врача, и его сердце застучало еще учащеннее, и захолодели стопы; в мозгу стало совсем ясно, будто он и не пил вовсе. Пока Фрэнк не думал о том, что произойдет позже; он все никак не мог поверить в случившееся, оно казалось ему каким-то страшным сном.

***

      Он окончательно все осознал на следующее утро, находясь в камере предварительного заключения, и понял, чем ему может грозить эдакий взрыв. Перед глазами Фрэнка до сих пор мелькали окровавленные собственные руки и лицо его противника. Все же подобным образом он уже не срывался очень давно.       Беспокойство нарастало. Фрэнк стукнул в дверь и потребовал позвать кого-либо из вышестоящих. Никто не отозвался; он стал колотить, что есть силы, и кричать чуть ли не на всю тюрьму. В камеру вошли три надзирателя, которые уже были наслышаны о силе и ловкости нового заключенного, поэтому были начеку: как только Фрэнк попытался налететь на дверь, двое сумели схватить его и кое-как удерживать, а третий дал ему кулаком в нос, после чего Фрэнка бросили обратно в камеру и закрыли дверь.       Вытерев кровь, Фрэнк сидел на полу, широко раскрытыми глазами глядел в одну точку и постукивал костяшками пальцев. Его обуял страх. Его могут посадить… Как же мать, что с ней произойдет, когда она узнает? Нет, надо сделать все, чтобы она оставалась в неведении…       Через час его, наконец, повели в другое помещение на встречу с адвокатом, коим являлся высокий, интеллигентного вида мужчина средних лет.       - Здравствуйте, мистер Клири, - представился он. – Я Артур Уайт, Королевский адвокат, буду защищать ваши интересы в суде.       Уайт был явно расстроен видом своего подзащитного, - маленького, взъерошенного молодого человека с разбитым носом и выпученными, бегающими глазами, а ведь, вроде как, боксер… И это он еще не знает самого главного…       - Скажите, - тяжело глотая, дрожащим голосом спросил Фрэнк, усаживаясь напротив него, - а что с этим, с которым я подрался?       - К сожалению, мистер Роналд Камминг скончался сегодня в больнице от кровоизлияния в мозг, - произнес роковые слова адвокат.       Скончался… Все, это конец… Что ж, иногда он искреннее хотел убить некоторых из своих противников… и Джеймса Коллинза, и Пита Веласкеса, и того хахаля Рэйчел из «Рошфора», и, понятное дело, отчима, Падрика Клири… Но убил в итоге кого-то совершенно постороннего, пусть и сильно, почти смертельно, его разозлившего… Слишком много копил Фрэнк в себе невзгоды и разочарования последних лет, что сорвался, по сути, не на том, на ком надо… Но, что с годами постепенно назревало, то по итогу и произошло.       Фрэнк сильно побледнел и отвел полные страха глаза в сторону.       - Вас обвиняют в умышленном убийстве, и вам грозит пожизненный срок, - произнес адвокат. – Так что расскажите мне, как все было, ничего не утаивая. Да, я знаю, вы были в состоянии опьянения, но все же постарайтесь вспомнить все детали, чтобы я выжал максимум из вашего дела и помог вам.       - Ну, сидел я, выпивал… Вроде как случайно толкнул кого-то, а он давай оскорблять меня и мою мать… Ну, я и разозлился… Я вроде понимаю, что для многих выражения «пошел к чертовой матери!», «твою мать!» и тому подобное звучат вполне в порядке вещей, но не для меня. Я завожусь, когда слышу что-то плохое в адрес своей матери... Фрэнк взволнованно тараторил, и Уайт попытался его успокоить:       - Мистер Клири, я вас прошу… Я понимаю, что вы попали в трудную ситуацию, но все же попытайтесь сейчас давать мне максимально четкие и полные ответы. Скажите, что конкретно сказал Камминг в адрес вашей матери?       - Что-то вроде: «Она тебя плохо воспитала и, никак, зачала под забором», - с трудом произнес Фрэнк эти слова.       - Так, вы много выпили, и эти слова вас разозлили. Двойной эффект, - заметил Уайт. – Будем напирать на состояние аффекта, - то есть слишком бурных, почти неконтролируемых чувств, вызванных чаще всего оправданно. Конечно, оскорбление матери не считается причиной, по которой нужно убивать человека, но мало ли какие могут быть болезненные точки того, в чей адрес это сказали. Плюс алкоголь. Мотива убивать у вас не было, слышите? Не было! Конечно, вряд ли вас совсем освободят после такого, но возможно хотя бы сбавить срок.       - И какой у меня будет срок в этом случае? – спросил Фрэнк.       - Чаще всего дают от десяти лет. Тоже немало, но, по крайней мере, не пожизненное. Будем напирать на это. Для вас еще будет организована судебная медэкспертиза, - возможно, вас признают невменяемым и закроют лет на пять в психиатрическом учреждении, после чего выпустят, и вам надо будет лишь отмечаться раз в несколько месяцев.       - Но я вменяем! – горячо возразил Фрэнк.       - Это еще надо доказать. Да и в вашем случае, поверьте, лучше оказаться несколько не в здравом рассудке, ибо с таких меньше спроса, - убежденно ответил Уайт.

***

      Пока утвердили медкомиссию, прошло больше недели. Для Фрэнка это время было невыносимым, - он мучился больше не от самой мысли, что убил человека, а от того что об этом может узнать мать. Он не надеялся на медкомиссию, на то выйдет недолго будет лишен свободы; перспектива тюремного заключения его будто бы и не пугала, словно это было чем-то совсем отрезанным от той жизни, которую он знал. Ему было горько лишь от того, что они больше не увидятся с мамой; ведь он хотел, хотел когда-нибудь приехать… В последние месяцы он не раз представлял эту встречу: вот он выходит из поезда в Джиленбоуне, а мать его встречает на вокзале… Только мать, больше никого не надо… Даже Мэгги была бы лишней… Но его все стопорила проклятая нерешительность и мысли, что жизнь вновь пойдет кувырком. Хотя у Фрэнка она и без них и так кувырком, но они наверняка привыкли жить без него, и у них свой, спокойный уклад. Конечно, никто уже не ссорится… Но как горько, как больно от всего этого! Но будь, что будет, главное, чтобы они не узнали о происшедшем… Он должен сам все вынести, раз виноват, они не обязаны разделять его ношу.       Наконец Фрэнка отвели на обследование. Ему светили в глаза фонарем, открывали рот так, будто готовы были порвать, задавали кучу нелепых вопросов, пару раз «припугнули». Но вообще вид у Фрэнка в этот момент действительно был такой, что его легко можно было принять за умалишенного.       Ухмыльнувшись, медики отпустили Фрэнка. Он еще месяц просидел в камере, мучаясь в неведении. Иногда он невольно вспоминал Рэйчел, но с раздражением отбрасывал эти мысли в дальний уголок своего сознания. Все это было поверхностно, и нет за этим ничего важного… Единственное, что теперь имело для него ценность, - это мать. Да, теперь воспоминание о ней из болезненного превратилось в луч света, который помогал Фрэнку держаться на плаву. Никто на свете не может ее заменить, как бы он не искал и не старался. Ради нее он должен выдержать все, что выпадет на его долю.

***

      Наконец-то появился Артур Райт, который сообщил:       - Первое заседание назначено на первое декабря, - еще далеко. Пока, увы, вынужден доложить, что дела движутся неважно, но еще может многое измениться!..       - А что именно не так? – спросил Фрэнк.       - Члены медкомиссии уперлись и сказали, что нечего делать, вы абсолютно здоровы! Не удалось пока отстоять ваше невменяемое состояние.       - Потому что я вменяем, просто был пьян, - равнодушно ответил Фрэнк.       - Можно, можно это докрутить так, чтобы убедить судей, - убежденно произнес Уайт. – Чем я и займусь, - благо, у меня на это еще три месяца. Ну, Фрэнк! Я вижу, вы совсем пали духом. Вы же боксер, так боритесь до конца!       Фрэнк кисло усмехнулся. Что этот адвокат понимает! Его битвы закончились. Он на протяжении долгого времени чувствовал себя виноватым за то, что сталось с ней. И вот, жизнь подослала ему наказание, которое надо выдержать с достоинством. И он выдержит.

***

      Близился час суда. За три месяца в одиночной камере предварительного заключения Фрэнк почти совсем утратил силу духа, то лежа несколько часов в одном положении, не двигаясь, то буйствуя, стуча прямо в стены и избивая кулаки в кровь… Артур Уайт почти не появлялся у него, а пришел лишь за неделю до суда, чтобы обговорить с подзащитным детали заседания и научить себя держать.       Настало шестое декабря. Фрэнка привели в зал заседания и усадили на скамью подсудимых. За длинным, чуть возвышавшимся столом напротив восседали судьи, а сзади и побокам – сравнительно немного человек, среди которых Фрэнк узнал бармена, который разнимал его с погибшим.       - Суд идет, всем встать! – велел судья, и все в зале подчинились, после чего он промолвил: - Можете присаживаться.       Присяжные сели, а судья стал зачитывать:       «23 июля текущего года в баре гостиницы «Гавань» в Гоулберне профессиональный боксер Фрэнсис Армстронг Клири напал на фермера Роналда Элберта Камминга. Позже в тот же вечер сержант полиции Гоулберна Том Бирдсмор вместе с двумя патрульными прибыл в гостиницу по вызову хозяина, мистера Джеймса Оуглви. В переулке за гостиницей правоохранители обнаружили Клири, который наносил удары ногами по голове без сознания Камминга. Руки Клири были покрыты кровью, а в пальцах он держал пряди волос пострадавшего. При задержании боксер находился в состоянии алкогольного опьянения, но осознавал происходящее. Изначально его обвинили в злонамеренном нападении с целью причинения вреда здоровью, однако на следующий день Камминг скончался в окружной больнице Гоулберна от кровоизлияния в мозг…»       Стали опрашивать немногочисленных свидетелей, первым из которых пригласили бармена. Дав присягу на Священном Писании, он начал отвечать:       - Я видел только, как они столкнулись спинами, и тот… кто умер, выронил и разбил пивную кружку. Вроде как тот что-то недовольно сказал этому вот… как его… Клири, - но я не слышал, что именно, - вот и получил.       Потом отвечал хозяин бара:       - Я тут же послал Мелви, моего бармена, за полицией, а сам стал осторожно наблюдать за дракой и, скажу вам, что такой молотильни я с роду не видывал! Лезть, чтобы заступиться, я не стал, уж не обессудьте, ибо испугался, что перепадет и мне… Рядом со мной были еще посетители, но никто так же не решался встрять…       Опросили еще нескольких, которые ничего более существенного не сказали. Фрэнк сидел, опустив голову. Чего из пустого в порожнее переливать? Пусть уже поскорее осудят…       Тут он услышал голос Артура Уайта:       - Клири назвал причину, по которой ударил погибшего. После случайного столкновения тот ему сказал: «Тебя мать, видимо, в подворотне родила, раз не научила хорошим манерам». Плюс, влияние алкоголя. Тут, конечно, скользкий момент: кто-то не придаст подобной фразе особого значения, а кому-то она ударит по самому больному. Я подозреваю, что у моего подсудимого не все в порядке с психикой, и требую пересмотра по этой части.       - Протестую! – произнес прокурор. – Четверо медицинских экспертов решительно утверждают, что, по существующим критериям, обвиняемый полностью здоров и вменяем. О невиновности не может быть и речи, подсудимый безусловно виновен, но присяжным надлежит не спеша обдумать, следует ли применить мягкую или наиболее суровую меру наказания, поскольку суд будет руководствоваться их мнением.       - Протест принят, - сказал судья. – Судьи удаляются на совещание!       - Крепитесь, Фрэнк! – горячо сказал ему адвокат. – Прошу вас, поднимите голову. Надейтесь на лучшее.       Когда все ушли и в зале остались одни лишь свидетели, Фрэнк услышал:       - Убийца проклятый! Мужа моего на тот свет отправил, меня оставил одну с детьми! Будь же ты проклят вовеки!       Слова несчастной жены убитого тонули в общей тревоге, которой был словно пропитан зал. Фрэнк тоже начал ее ощущать, хотя до этого ему удалось добиться состояния равнодушия. Он будто начал понимать, что его снова ждет темница, - но далеко не та, что была в Новой Зеландии, в Дрохеде, и тем более не та, недавняя, когда его связывали обязательства контракта, - а совсем мрачная, безнадежная, без какого-либо просвета…       Судьи совещались сравнительно недолго и скоро вновь появились в зале.       Главный судья вновь попросил присяжных встать, после – сесть, и начал зачитывать приговор.       - По решению суда от первого декабря 1925 года Фрэнсис Армстронг Клири, 1899 года рождения, обвиняется в убийстве Роналда Элберта Каммигна, 1893 года рождения, и приговаривается к пожизненному заключению в гоулбернской тюрьме. Жаль, что непредумышленное убийство, совершенное голыми руками в состоянии опьянения, исключает смертный приговор, ибо руки Клири, набросившегося на жертву с жестокостью дикаря, можно считать оружием столь же смертоносным, как револьвер или нож.       Слушая это, Фрэнк чувствовал, как у него пересыхало в горле, а мозг будто отказывался думать… Для него имело значение сейчас только одно – мать…       - Обвиняемый Фрэнсис Армстронг Клири, желаете сказать что-нибудь напоследок? – услышал он.       Уайт, досадуя на себя о того, что проиграл дело всего за одно заседание, не без сочувствия смотрел на своего подзащитного, которого впору сейчас было назвать скорее беззащитным: тот был очень бледный, и даже будто сонный.       Фрэнк тяжело сглотнул и тихо произнес:       - Прошу, не говорите об этом моей матери.       Судьи с удивлением переглянулись.       - Хорошо. Да будет так, - сказал главный и объявил заседание закрытым.       Фрэнк шел ватными ногами к себе в камеру, из которой его, должно быть, скоро увезут в общество, только не высшее… Его догнал Уайт, который торопливо произнес:       - Фрэнк, мы подадим апелляцию, непременно подадим, не переживайте! Это суд жуликов и подкупных воров!..       - Не стоит, мистер Уайт, - безжизненным голосом сказал Фрэнк. – Я виноват, я убил человека и должен за все расплатиться.       - Нельзя сдаваться! Вы же так молоды и не должны терять целую жизнь на расплату за то, что совершили непредумышленно!       Фрэнк остановился и посмотрел на Уайта, который заметил какой-то живой проблеск во взгляде подзащитного.       - Когда я был ребенком, я хотел только одного: чтобы мама была счастлива. Но потом я понял: сколько бы я не пытался, мне не сделать ее счастливой. Это все из-за меня, – я сломал ей жизнь, просто тем, что родился. Я так и не смог ее отблагодарить, а только причинил еще больше боли.       Из его глаз потекли слезы, а охранники подтолкнули его вперед, чтобы он шел дальше. Уайт так и остался стоять и обескуражено смотреть вслед своему подзащитному.       Прямо перед Фрэнком оказалась серая стена, - то, что он будет видеть перед собой на протяжении долгих-долгих лет, и лишь иногда сквозь нее будет пробиваться образ, который ему всего дороже, - образ матери.