The Prison

А мне хочется к тебе бежать

А мне хочется тобой дышать

И пускай все это неправильно

Я хочу просто быть твоим ангелом

      Бэкхён резко просыпается, ощутимо вздрагивая всем телом. Он тут же трёт слезящиеся глаза двумя пальцами, пытаясь отогнать остатки леденящего душу кошмара, в котором его личный Дьявол в очередной раз ломал его, пытаясь подчинить себе. Невольно шмыгает забитым носом и пытается сглотнуть ком, стоящий поперёк горла. От кошмара горит кожа на щеках, куда приходились удары, горят губы, на которым отчётливо, как настоящая, ощущается чужая сперма. Ноют кости и грудная клетка, с трудом подымающаяся от рваного, сбившегося дыхания. По взмокшей спине скользят одна за другой стая мурашек, ударяя прямо в затылок и принося лишь пульсирующую боль в центр лба.       Кошмар ощущается как реальный, словно Бэкхёна только вчера вечером в очередной, блять, раз протащили через унижение, пытаясь растоптать то, что он годами собирал — да только не собрал — по кусочкам. Лидер упирается затылком в стену позади и шумно выдыхает через приоткрытые пересохшие губы, вглядываясь в коридор по ту сторону решётки. Хотел бы он знать, стало бы легче, сменив он камеру много лет назад. Может, всё дело в ней, раз засмотренные до дыр воспоминания никак не хотят уходить спустя восемь лет. Может, если бы он просыпался в другом месте, то постепенно смог бы хоть немного забыть о тех событиях, разрушивших и без того сломленного парня. Может, призрак ебаного Плейга даже после смерти не смог покинуть полюбившейся камеры-коробки. Может, вот оно, наказание за всё, что когда-то совершал Бэкхён на воле и в стенах тюрьмы, за то, что он продолжает совершать.       Ладонь дрожит, когда Бён трёт уставшее, осунувшееся лицо, особенно веки, будто пытаясь вдавить обратно выступившие на глазах слёзы. Трясутся пересохшие искусанные губы, которые приходится зажать между зубами. Ошейник, плотно обтягивающий шею, мешает вздохнуть и отдаёт колким холодом через застёгнутую прямо на кадыке бляшку.       Как же Бэкхён устал. Всё бы сделал, чтобы вырваться наружу, оставив позади всё и вся, ведь так, наверное, будет лучше. Вчерашняя ситуация с Чанёлем — состояние, в котором он появился на пороге их камеры — стала прямым доказательством. Всё, к чему прикасается Бэкхён, обречено быть разрушенным, раздавленным, разъёбанным до основания, как и он сам. А дальше кто? Гом? Мён Дык? Ухён? Пинни? Кикван? Донхэ? Исин? Сехун? Любой заключённый из блока С, с которым у него более-менее нормальные взаимоотношения или кто хоть немного его уважает?       Бэкхён шумно шмыгает носом и пытается проглотить тугой ком в горле, опуская взгляд на Ёля, которые головой лежит на его правом бедре лицом к животу. Вчера он будто вечность стоял перед ним на коленях, спрятав лицо в рубашке на уровне живота. Никак не мог оторваться, не мог отпустить, цепляясь дрожащими пальцами за спину. Молчал, но по подрагивающим плечам было видно, что плакал и не мог успокоиться. Не сказал ни слова о том, что с ним произошло. С трудом заснул на его коленях, то и дело вздрагивая и просыпаясь от одного и того же кошмара.       Медленно Бэкхён проводит по непослушным волосам Чанёля, что до побелевших костяшек сжимает в левой руке тёмно-синюю ткань на уровне талии. Он хмурится во сне, практически уткнувшись носом в низ живота — лидер чувствует его горячее дыхание даже сквозь рубашку. Длинные ноги поджаты, чтобы можно было вдвоём уместиться в небольшом углу между стеной и невысокой перегородкой. На опухшем от ударов лице уже налились фиолетово-синие кровоподтёки, к которым вроде и хочется прикоснуться, чтобы забрать боль, но Бён не решается.       — Прости, — одними губами шепчет Бэкхён, перебирая тёмные пряди и опускаясь до горячего уха, невесомо касаясь мочки пальцами. Вина толстой иглой бьёт в самое сердце, мешая вздохнуть. — Ёль, прости меня.       Взгляд на секунду падает на белые выпуклые шрамы на правом запястье, и парень морщится. Лучше бы мерзкий ублюдок Бён Бэкхён подох много лет назад, резанув глубже. Лучше бы он не оставлял попыток вскрыть себе вены. Сдох в карцере, собрав те жалкие двадцать таблеток и запихав в себе глубоко в глотку, не дожидаясь возвращения в камеру. Лучше бы он вообще не добил тогда Плейга, а позволил ему восстановиться и наконец разорвать его на куски.       В носу защипало, и Бэкхён выше поднимает голову, надеясь, что блядские слёзы затекут обратно, но несколько настырных крупных капель всё же скатились из левого глаза вниз и затерялись в тёмных волосах. Бён пытается их остановить, прижав левое запястье к внешнему уголку глаза, но они настойчиво рвутся наружу.       Чанёль на его бедре, не просыпаясь, прижимается ближе, окончательно уткнувшись носом в подрагивающий живот, где глухими тягучими ударами отдаёт сердце. Левая рука скользнула по талии за спину, обнимая крепче, а у Бёна сильнее затряслись губы — пришлось зубами вцепиться в костяшку на ладони, пытаясь унять дрожь и хоть как-то прийти в себя. Только не помогло.       Что произойдёт, когда он проснётся и осознает, какую слабость невольно показал вроде бы ненавистному человеку? Его вновь захлестнёт волна неконтролируемой агрессии, которую он выльет на него? Сделает вид, будто ничего не было? Продолжит упрямо притворяться, пытаясь по чужой указке стать кем-то другим? Попытается измениться, лишь усугубляя своё положение в тюрьме, ведь Тайга просто так не оставит попытки пойти против него? Абсолютно любой из вариантов не сулит для глупого Пак Чанёля ничего хорошего, и каждый человек, даже косвенно замешанный в этом дерьме, прекрасно это понимает.       Если только Бэкхён не ударит первым.       Правой рукой лидер вновь проводит по волосам, путая дрожащие пальцы в волнистых прядях, и пристально рассматривая синяки на лице Ёля. Запоминая, отпечатывая в памяти каждый до мельчайших подробностей, потому что он доберётся до тех, кто это сделал. Вычислит каждого, приложившего руку. Сломает пополам, размажет по стенке и в очередной раз напомнит, что если у кого-то так уж горит желание отомстить, то пусть не скрываются, а приходят лично к нему. Пусть, блять, попытают счастья убить неубиваемого. Только запомнят, что раньше Тайги и Чжунхона Бэкхён сейчас точно не уйдёт. Он заберёт этих ублюдков с собой на тот свет ради всех, кого придётся оставить позади.       Уставшее подсознание подкидывает Бёну образ Плейга, когда он вновь поднимает глаза на решётку. Бывший лидер стоит, облокотившись на прутья спиной и сложив руки на груди. Стоит и пристально смотрит прямо на Бэкхёна, со слезами на глазах поглаживающего спящего Чанёля по волосам. Взгляд раскосых чёрных глаз как всегда пристален и наполнен злобой, губы сжаты в тонкую линию до выступивших на скулах желваков. Он молчит, но и говорить ему ничего не надо: Бэкхён уже давно научился понимать его без слов. Что до, что после его смерти — он пиздецки недоволен. Был бы жив, то Бёна ждало бы очередное наказание за непослушание, а Чанёля бы размазали на стенке на его глазах. Медленно. С особой жестокостью. Смакуя каждый удар, каждое нанесённое увечье. Растягивая удовольствие. Показывая, что хозяин у блядского плохого щеночка может быть только один.       «Мы с тобой ещё встретимся, — проносится в мыслях, и Плейг надменно хмыкает, по привычке слегка наклонив голову в сторону. Всем своим видом он будто показывает, что последние восемь лет ждёт именно этого. — Все мы, кто был тогда, но только, блять, не Ёль. Хер ты его получишь».       Губы Плейга трогает улыбка, от которой двадцатилетний Бэкхён бы давно дрожал от страха, но сейчас, в тридцать, парень лишь крепче приобнимает спящего Чанёля, пытаясь обоими руками защитить то, что невольно сломал сам, поддавшись собственному эгоизму.       Пора принять, что мерзкий ублюдок мёртв и у него есть проблемы поважнее собственных воспоминаний, отравляющих жизнь. Пора взять себя в руки, пока следующим болезненным воспоминанием не стал остывающий труп Ёля, который не по своей воле оказался погружён в разборки трёх лидеров. Пока за ним не последовали остальные: Бён не выдержит потерять кого-то из дорогих людей. Только не из-за собственной глупости.       А самого себя ему уже не жалко. Не достоин.

***

      Если бы Чанёль мог избить самого себя — сделал бы, не задумываясь. Ненависть к себе и своим тупорылым поступкам перевесила на весах, а вчерашний день лишь поставил финальную точку.       Тело будто пылает изнутри, скованное усталостью. Давление пульсирует в висках, ноет каждый уродливый кровоподтёк на лице, оставленный тяжёлыми кулаками. Веки с трудом удаётся держать открытыми, точнее только одно, ведь правый глаз заплыл и вовсе не открывался. Прокушенная изнутри щека саднит, и Чанёль будто специально раз за разом проводит по ней языком, словно наказывая за совершённые ранее поступки. Боль и стыд сплелись в единое полотно, отдавая куда-то в затылок, на котором ещё ощущаются прикосновения пальцев Бэкхёна. Однако всё равно хочется вернуться обратно в камеру и провести целый день, лёжа на его ноге, уткнувшись в живот, будто прячась от всего мира. Или же стоять перед ним на коленях, умолять снять чёртов ошейник, попросить закончить идиотский спор. Знает, конечно, что Бён откажется, не привыкший не держать слово, но видеть эту удавку на его шее — невыносимо.       В горло даже кусок сейчас не влезет, поэтому Пак пустым взглядом пялится на пустой поднос в руках, дожидаясь своей очереди в тюремной столовой. На теле ощущается чей-то пристальный взгляд, но поднять глаза — нет ни сил, ни желания. Его избили и унизили впервые за всю его недолгую жизнь, впервые он не смог дать отпор и впервые он не смог поднять руку на Бэкхёна, который, пусть и косвенно, во всём этом виноват.       Лучше бы их не поселили в одной камере. Лучше бы они вообще не сближались, позволив Тайге найти очередного игрока в их с Бёном шахматной партии не на жизнь, а на смерть. Надо было послушать Чон Сока, когда он приказывал держаться подальше, а не вестись на поводу у противоречивых чувств. Прислушаться, как Мён Дык и Ухён не раз просили его не создавать Бэкхёну проблем своим поведением. Не игнорировать, а подальше запихнуть гордость и желание пойти против всех и вся.       Это ведь только начало — его предупреждали, но гонимый ревностью и желанием целиком и полностью обладать Бёном пересилило быстрее, чем Чанёль вообще успел подумать и взвесить свой ответ. Он ведь привык иметь дело с обычными, нормальными людьми, которые боялись его как огня, но здесь абсолютно никто не считался с ним, видели лишь периодически слетавшего с катушек мудака, загоравшегося за секунду и распускавшего руки при любом удобном и неудобном случае. Он просидел в тюрьме почти полгода, в то время как Бэкхён точно встречал монстров хуже него, если судить по его поведению, которое Чанёль по крупицам пытался собрать в его истинный облик.       Это и не позволило вновь поднять на него руку вчера, хотя ненавистное желание всё же было — хорошо, что сдержался. Или же плохо, что нет, ведь положить конец всему и снять мишень от Тайги со спины было бы легче всего. Если бы только вчера Бэкхён повёл себя иначе, встретив его в камере. Если бы целую ночь не успокаивал его, шепча, что всё будет хорошо, что он разберётся со всем. Если бы утром он пристал к нему, пытаясь выведать, кто виноват в том, что у Чанёля до неузнаваемости разбито лицо, кто именно довёл его до первых слёз в этом тошнотворном месте. Если бы Бэкхён был другим.       Ёль вздрагивает, когда на его плечо опускается чья-то ладонь, и, врезавшись в стоящего впереди Гын Пёка, резко разворачивается, чтобы посмотреть на подошедшего Хосока с мерзкой улыбочкой на лице.       — Тише, Цербер, — практически шепчет он, не убирая руки и сильнее сжимая его плечо, отозвавшееся болью. — Не привлекай внимания и просто слушай.       Страх и злость смешались в единое целое во взгляде Чанёля, когда он заметил верзилу Чже Хёна за спиной Хосока. Он не смел отвести от него взгляд, опасаясь, что заключённый вновь пустит в ход кулаки, наплевав на правила блока, но мужчина стоял с безэмоциональным лицом, смотря в сторону, на стол, у которого стояли Бэкхён и Чон Сок, дожидаясь прихода «нового хозяина», чтобы наконец занять привычные места на полу у ног Пака.       — Надеюсь, ты усвоил урок и дважды повторять не придётся, — продолжил Хосок, несколько раз щёлкнув пальцами перед его носом, чтобы Ёль смотрел только на него.       — Иди нахуй, — сквозь зубы бросил Чанёль, сильнее сжимая поднос в руках. Мысленно, он уже забивал мелкого заключённого до смерти, пока бы его не оттащили от бездыханного тела, но пока оставался на месте, ведь сил в уставшем теле почти не было. Точно не после вчерашнего разговора на кухне и истерики, которая захлестнула после.       — На хуй пойдёшь ты, если продолжишь выёбываться и не выполнять то, что тебе сказали. — Чанёль вновь вздрогнул и невольно отступил назад, увеличивая между ними расстояние, насколько позволяла вытянутая рука Хосока на его плече. — Тайга даёт тебе последний шанс.       Пак резким ударом скидывает ладонь и приоткрывает губы, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. В одном месте он видел все эти шансы — он хочет выйти из игры, пока с ним ничего не случилось что похуже. Но самое главное — пока его ублюдские решения не так сильно задели Бэкхёна.       — У тебя осталось три дня, чтобы размазать этого пидора по стенке, — с гнусной улыбкой шепчет Хосок, чтобы мог услышать только Пак. — Убьёшь или нет — дело твоё, но в конце недели он не должен сам сорваться с привязи. Своей тупой головой он должен осознать, что у него новый хозяин, которому нужно подчиняться. Избей, изнасилуй, пометь, как когда-то сделал Плейг — Тайге похуй на порядок. Доломай то, что уже начал ломать.       Что-то внутри Чанёля щёлкает — тонкая ниточка терпения лопается за секунду, ярость заполняет каждую клеточку тела, — и Хосок получает в челюсть правым предплечьем. Заключённого откидывает назад, на Чже Хёна, который тут же его ловит, не дав осесть на пол из-за неожиданного удара. Поднос с громким стуком падает на пол, и Ёль, схватив его за ворот рубашки, замахивается, чтобы ещё раз съездить по лицу, стерев наглую ухмылку, но громом слышится громкий голос Бэкхёна:       — Пак Чанёль!       Подрагивающий от напряжения кулак замирает в воздухе, и парень, тяжело дыша и пытаясь хоть как-то себя контролировать, поворачивается на звук, сразу же встречаясь с тёмными глазами Бэкхёна. Лидер даже не шелохнулся, оставшись стоять у стола, одним лишь взглядом предупреждал не нарываться хоть сейчас, не после вчерашнего.       Мысленно Пака откидывает назад, в те моменты нежности, которые себе позволил сокамерник ночью: пальцы, ласково скользящие по его волосам, тихий шёпот, чтобы никто не услышал, печальный взгляд, полный боли и сдерживаемой злости за содеянное. Блядский взгляд, по которому было видно, что Бэкхён винит не Чанёля за тупорылые решения, нет. Он целиком и полностью принимает вину на себя: за каждое сказанное слово, услышанное вчера, за каждый резкий удар, который Ёлю пришлось вытерпеть, за его бездействие и неспособность дать отпор, потому что Пак сломался раньше натренированного жизнью старшего.       Чанёль сразу же разжимает руки, отпуская Хосока, но не слышит, как тот злобно шипит оскорбления и угрозы. Он слышит лишь тихий голос Бэкхёна и фразу, брошенную перед тем, как пришло время идти на завтрак: «Я сам со всем разберусь, Ёль».       Резко толкнув Чже Хёна в плечо, Пак Чанёль, сжимая до боли зубы, поспешил выйти из столовой, на ходу отталкивая случайных заключённых попавшихся под руку. И стоило тяжёлой двустворчатой двери закрыться за его спиной, как кулак влетает в ближайшую стену. Кожа на костяшках лопается от удара, но он не останавливается, продолжая, как заведённый, долбить в одну точку. Пока рука не начинает неметь от боли, пока уродливое кровавое пятно не расползается на поверхности. Как дурак надеется, что станет хоть немного легче. Мечтает, что от ударов сломаются пальцы, чтобы он больше никогда не смог причинить ими боль такому же глупому Бён Бэкхёну. Только не после всех его слов, сказанных ночью.       «Просто доверься мне, Ёль. Тебя больше никто не тронет».

***

      — Ты уверен? — Пинни крепко сжал ключи от комнаты для свиданий в руке, не решаясь отпереть дверь, и в очередной раз посмотрел на Бэкхёна, замершего справа от него.       Лидер слегка тряхнул головой, кивнув, и попытался улыбнуться, чтобы развеять переживания близкого для него человека, но улыбка вышла слишком неловкой и натянутой. Липкий страх сковал тело, забился в горло, вызывая тошноту и неистовое желание развернуться и убежать. Однако бежать ему было некуда — он принял решение в тот момент, когда Чанёль застегнул на его шее ненавистную удавку четыре дня назад. Он убеждал себя каждый раз, когда они с Ёлем встречались взглядами и где-то на дне чужих тёмных глаз было отлично видна усталость и отчаяние. Он приказал себе как всегда переть напролом, половину дня рассматривая обезображенное лицо младшего, лишь бы только не сдаться.       Бэкхён не привык сдаваться и опускать руки. Отец, Плейг, Цзи Янь, Чжунхон, Тайга — с каждым из них он боролся до последнего и продолжает это делать, хотя сил, кажется, и не осталось совсем. Он противостоял напору Чон Сока, Мён Дыка, Ухёна, Киквана и Пинни, когда они пытались привести Бёна в псевдо-нормальное состояние, хотя и знали, что у них ничего не выйдет. Он терпел выходки Чанёля все эти месяцы, гонимый желанием убить себя и давно выдолбленными на задней стенке черепа правилами для послушного щеночка, когда Ёль напоминал ему Чже Рима.       Ему нужно было выиграть время, раз Ёль сдался первым и упал в глазах Тайги, не следуя его плану. Нужно было придумать хоть что-то, чтобы младшего на какое-то время оставили в покое, поэтому сейчас это был единственный возможный выход. Вновь стиснуть зубы и терпеть, надеть очередную маску, ногами затолкать в глотку собственные чувства и эмоции, почти достигшие предела. Сделать вид, что он сдался, подчинился, встал на колени, как и много лет назад. Всё ради того, чтобы Чанёля никто не убил в ближайшее время. Только не из-за глупой ошибки Бэкхёна.       Пинни смерил лидера полным жалости взглядом и, открыв дверь, медленно распахнул её, пропуская парня вперёд.       Чанёль уже был в комнате для свиданий, нервно обламывая зубами ногти, ходил от стены к стене и терялся в догадках, зачем его сюда привели и по чьему приказу. Услышав открывающуюся дверь, он замер на середине и невольно вздрогнул, но напряжённые плечи опустились вниз, расслабившись, когда они с Бэкхёном встретились взглядами. Боль против боли. Страх против страха. Один поломанный человек против другого.       — Дам вам минут двадцать. Если что-то пойдёт не так, Бэкхён, — кричи, — произнёс Пинни, скользнув взглядом по лидеру и его сокамернику, и тихо удалился, закрывая дверь на ключ.       Сделав лишь десять широких шагов Пин Иль опускается на корточки и замирает, прислонившись к стене. От тех немногих фраз, что сказал ему лидер, пока они шли до комнаты, жутко разболелась голова и тряслись руки. Надзиратель устало закрывает лицо руками и тяжело вздыхает, пытаясь хоть немного морально подготовиться к тому, что может услышать и что предстоит сделать. Он прекрасно знает, что даже если Бён закричит, ему нельзя будет вмешиваться — Бэкхён его предупредил. Любой звук по ту сторону двери Пинни должен будет проигнорировать и притвориться глухим: будь то крик, стон, удар или привычный за годы скулёж. Разрешено вмешаться, если только кричать будет Чанёль, если его жизни будет угрожать опасность, и никак иначе.       Чанёль смотрит на него взглядом доверчивого щенка, наконец дождавшегося хозяина в полном одиночестве. Молчит, но ему всё ещё неловко, ведь вчера он показал себя с совершенно другой стороны, той, которую Бэкхён ещё не видел и о какой он не догадывался сам. Хочет спросить, зачем они здесь и почему Пинни оставил их на двадцать минут, но ни слова не говорит, подметив, как сильно Бён сжал кулаки и куда именно он сейчас смотрит.       Узкая металлическая кровать справа от Пака была заправлена белой простынёй, тонкая от времени, единственная подушка лежала у самого изголовья. Когда Ёля только привели в комнату, то он принял её за отдельную медицинскую палату — койки там были такие же, — но в ней, кроме большого окна с решётками по ту сторону, больше ничего не было. Ни стола, ни стула, ни тумбочки, ни даже ведра для справления нужды, как в карцере. Пак поёжился от мысли о назначении комнаты, что на секунду пришла в его голову.       — Она для свиданий, — сказал Бэкхён, отвечая на неозвученный вопрос Ёля. — Несколько раз в месяц на тридцать минут, если к кому-то решит приехать подружка и нужно уединиться.       — А мы-то здесь зачем?       — Спасать тебя от смерти.       Чанёль невольно отошёл назад, когда Бён сделал несколько несмелых шагов вперёд. Он пытался прочитать по лицу старшего его замыслы, но наткнулся на маску холодной отстранённости и пустой взгляд, направленный будто сквозь него. Бэкхён устал и боялся — Пак не мог этого не заметить. После перепалки на завтраке и попытке хоть немного удержать себя в руках, разбив костяшки на правом кулаке, Чанёля всё ещё потряхивало — от Бёна это не скроешь. Идеальное время. Идеальный, блять, момент.       Бэкхён, шумно вздохнув, медленно, пуговица за пуговицей, расстёгивает тёмно-синюю рубашку. Грубая ткань скользит по острым плечам и подрагивающим в нерешительности рукам, когда он снимает её с себя и останавливается, крепко сжимая в пальцах. Пытается собраться с силами, но дрожь идёт изнутри, замедляя движения и подкидывая воспоминания, когда Плейг срывал её сам, лишь бы добраться до худого тела, покрытого синяками. Следами, какие он оставлял из раза в раз, чтобы позже можно было насладиться полотном, окрашенным болью.       — Этим свяжешь мне руки за спиной, чтобы я тебе случайно ничего не сломал, — надрывным шёпотом говорит Бэкхён и кидает рубашку в сторону замершего Чанёля — она ударяется о его грудь и с тихим шелестом падает на бетонный пол у самых ног.       Пак до крови впивается зубами в нижнюю губу, пристально изучая подтянутое мужское тело, и голову пронзает боль, стоит только нахмуриться. Тонкая шея, обтянутая ошейником, слегка покатые плечи, небольшой бугорок с правой стороны, ближе к скату — неправильно сросшаяся ключица видна как на ладони, она будто врезалась в кожу изнутри, пытаясь выбраться наружу. Поверх — длинный, толстый шрам, давно заживший, но всё ещё хранящий воспоминания о оглушительном крике, когда Плейг сломал её в порыве злости. Десятки шрамов по всему торсу: рёбра, руки, живот — Бэкхён будто соткан из шрамов, собранных за долгие два года. На обоих подкачанных руках с внутренней стороны наконец может различить два английских слова, вытатуированные как память о словах, когда-то брошенных в его сторону: worthless и mistake. Мерзкие слова, которые Бэкхён повторял себе каждый раз, когда захлёбывался истерикой, лёжа на полу. Леденящие душу последние обращения от отца до его убийства и Чанёля, пока Бён не исчез из центра, попав в больницу со сломанной рукой.       — Возьмёшь сзади, — тихо продолжает Бэкхён, с трудом выплёвывая слова, подходя ближе, — лицом в пол уткнёшь. Буду вырываться — бей по рёбрам или дави на шею изо всех сил.       Дрожащие руки касаются завязок на штанах, развязывают за секунду, и ткань скользит по ногам вниз — Бён, нервно дрогнув, пинает их в сторону, к кровати, чтобы не мешали. Он замирает, вновь ежась под пристальным взглядом Чанёля, но заставляет себя смотреть ему в лицо. Лишь бы не сорваться раньше времени: не распустить руки, прекрасно понимая, что он просит его сделать, не закричать от запестривших перед глазами картинок из прошлого. Когда избивали, заставляли, принуждали. Когда ломали поперёк хребта, пытаясь уничтожить ту маленькую часть Бэкхёна, которая всё пыталась сопротивляться, которая пыталась выжить.       Слёз пока нет, но они уже стоят у самого горла, вынуждая шептать, едва размыкая пересохшие губы:       — Если заставишь отсосать — бей по зубам, если что не так.       — Бэкхён… — тихо зовёт Чанёль, заглядывая в чёрные глаза напротив, но Бён его перебивает, настойчиво продолжая:       — Прямо долби, не под углом. Даже не останавливайся: порвёшь — так даже лучше. Буду скулить — не останавливайся. Буду кричать — не останавливайся. Просто бей и делай, что должен.       Бэкхён замолкает на секунду, тяжело дыша. Голова кружится и раскалывается, давление яро долбит по вискам, и кожа покрывается мурашками. Плейг блядской тенью будто снова стоит позади него, грузно дышит в шею и надрывно шепчет, как заезженная пластинка, только лишь одно слово. Ненавистное обращение, на которое Бэкхёну нужно было отзываться в ту же секунду, как бывший лидер открывал рот.       — Щеночком зови: хуже этого ничего нет.       И только парень касается края серых трусов, намереваясь стянуть их с себя, как Чанёль, вырвавшись из оцепенения, подлетает к нему и перехватывает за запястья, останавливая. Не произносит ни слова, лишь печально смотрит в глаза и до боли вцепляется в кожу, чувствуя дрожь его тела и выпуклые шрамы на правой руке.       — Хватит! — резко и жёстко, на выдохе, хотя Чанёлю хочется кричать.       За все месяцы, проведённые в тюрьме, он столько раз прокручивал в голове, как срывает с Бэкхёна одежду, как ставит на колени и утыкает лицом в матрас нижней койки в их камере. Как единожды попытался это воплотить, когда левая рука ещё была замотана и ладонь жгло огнём из-за глубокой раны от большого пальца до самого мизинца. Чон Сок и Бэкхён. Плейг и Бэкхён. Он и Бэкхён. Секс, изнасилование, избиение, подчинение, подавление. Под ними, на них, на коленях с широко раскрытым ртом. Желание в глазах. Боль. Слёзы. Истерика. Кровь. Сперма на нём и в нём. Сперма, заливающая припухшие губы.       И вот дрожащий, но не от холода блядский Бён Бэкхён стоит перед ним в одних трусах и впервые решительно предлагает себя, лишь бы спасти глупого Пак Чанёля, что сам вырыл себе могилу. В любой другой момент Ёль бы согласился, ни на секунду не задумавшись, что движет старшим, но после вчерашнего избиения, после ночи, проведённой в обнимку на полу, видя и чувствуя, с каким трудом Бэкхён выдавливает из себя указания. Нет, он просто не сможет.       — Хватит, Бэкхён, — сломлено шепчет Ёль и неожиданно прижимает дрожащее тело к себе. Обнимает так крепко, что хрустят кости: чьи — непонятно. Цепляется за напряжённые плечи, за чёрные волосы на затылке. Прижимается левой стороной лица к его голове и закрывает глаза, надеясь, что когда откроет, всё окажется лишь мерзким сном.       — Если не сделаешь, что хочет Тайга, тебе пизда, Ёль, — сдавлено произносит Бэкхён, обжигая кожу рваным дыханием. Он несмело обнимает его в ответ, слабо цепляется дрожащими пальцами за рубашку и чувствует, как бешено заходится в груди сердце младшего.       Пак отрицательно качает головой, зажмуриваясь до боли в каждом синяке, оставленном на его лице. Он обнимает крепче, опасаясь, что Бён извернётся и ударит его куда-нибудь, лишь бы выбраться и продолжить напирать. Он никогда не хотел, чтобы бесяче-идеальный Бён Бэкхён жертвовал собой, подыхая изнутри от чувства вины, хотя он даже не виноват. Только не ради него. Только не после того, как Ёль успел надломить его.       — Это единственный вариант, который выиграет нам время, — продолжает Бён, но Пак взрывается, рявкнув в самое ухо:       — Заткнись!       — Для меня это не станет чем-то новым.       — Закрой, блять, свой рот и не смей так говорить.       Бэкхён стонет под ним от боли. Вырывается, хрипит, переходит на скулёж, как щенок, дёргает связанными руками. Весь в крови, потому что Пак применил силу. Лицо залито слезами, а тёмные, почти чёрные глаза смотрят в одну точку — если нельзя убить, то он стерпит, потому что так надо. От этих картинок у Пака скрутило живот, и тошнота подобралась к горлу. Только не так. Только не его.       — Ёль… — ласково произносит Бэкхён, но его голос заметно дрожит, как и он сам. Руки с рубашки перебрались на талию и обвились вокруг неё, противореча всем сказанным ранее словам — Пак прекрасно понимает, что Бён не хочет, но и отступать ему некуда. Бэкхён считает, что у него нет выбора.       — Я устал! — голос Ёля срывается на последнем слове и повисает в воздухе, прерванный тем, как парень громко шмыгнул носом, пытаясь отогнать как тошноту, так и слёзы в глазах. — Я не могу! Не сейчас! Только, блять, не сейчас!       Бэкхён устало вздыхает, пустым взглядом, подёрнутым слезами и воспоминаниями о каждом чёртовом разе с Плейгом в течение тех двух лет, смотрит на окно перед ним. Там, за пределами этой маленькой комнатушки, где кроме голых стен и кровати ничего нет, по ту сторону железных решёток, которые ему никогда не сломать, крупными хлопьями с неба падают снежинки первого снега. Крупицы свободы, которые он никогда не почувствует, оставив позади всё, что было в прошлом. Хрупкие крупицы-напоминания, что чем бы не обернулись следующие годы заточения, Бэкхён никогда не окажется по ту сторону стен, чтобы насладиться первым снегом и наконец вдохнуть полной грудью. Знак того, что он заслуживает быть погребённым в этом адском месте за каждый свой проступок.       — Тайга дал тебе три дня, Ёль, — шепчет Бэкхён, поглаживая подрагивающую спину Чанёля самыми кончиками пальцев. — Хотя бы к последнему ты должен решиться.       Младший вновь отрицательно качает головой, продолжая цепляться за Бэкхёна — дрожь одного тела идеально сливается с дрожью другого. На это Бён лишь сдавленно усмехается и, окончательно потеряв силы сказать громче, добавляет:       — Мой тебе совет: если надо будет размозжить мне череп, уже не останавливайся, одного удара будет мало.

***

      Крик уже кажется чем-то далёким, ненастоящим, придуманным, как и вся эта ублюдская ситуация. Бэкхён переходит на тихий скулёж, кусая припухшие, разбитые губы, уткнувшись влажной пульсирующей от ударов щекой в прохладную поверхность пола. Голова скользит по местами шершавому бетону, туда и обратно, туда и обратно, как заведённая, подстроившаяся под рваные толчки сзади. Остался след. Небольшой кровавый след от раны справа, когда Бёна несколько раз неплохо приложили головой об пол.       В груди холодно. Неимоверно щемит, из-за чего кожа то и дело покрывается мурашками. А Чже Риму это нравится, раз он крепче стискивает узкие бэкхёновские бёдра, красные от ударов и сильного сжатия, большими пальцами невесомо скользя по малюсеньким бугоркам на коже. Пытается войти сильнее, но дальше уже некуда — предел его небольшого размера. Раздвигает расслабленные ягодицы и с наслаждением следит, как толстый покрасневший ствол его члена с несколькими чётко выпирающими венами исчезает в заднице младшего, а потом выходит до самой влажной от крови головки. Надавливает на дрожащую спину и скользит грубой ладонью по позвоночнику вниз, к низко опущенной голове. Впивается пальцами в загривок и резко толкается вперёд в уже растянутое, обжигающе горячее лоно.       Бэкхён вскрикивает. Кожа пылает, чешется где-то изнутри, настойчиво прося содрать её живьём, расцарапать тем, чем когда-то были аккуратные, красивые ногти — сейчас там такое же кровавое месиво и едва ощущаемое покалывание. Голова пуста. Ни одной чёртовой мысли, ведь всё вытеснила тупая боль ниже талии. Содранные колени разъезжаются, и Бён не падает только потому, что Чже Рим плотно удерживает его в нужном положении, долбя в одну точку.       Когда-то Плейг один-единственный раз задел внутри тугой комочек нервов — простату, — но Бэкхён ничего не почувствовал. Вроде бы должно было почувствоваться. Однако боль заполонила каждую клеточку его тела, не давая пробиться удовольствию. И Бэкхён был несказанно счастлив: не хватало ещё возбудиться от этого. Это убьёт младшего сильнее, чем избиение или изнасилование.       Тихий хрип вырвался из горла вместе с несколькими тяжёлыми каплями крови, когда Чже Рим ударил Бэкхёна куда-то в бок, по почке. Пытался взбодрить его. Привести в себя. Оживить и заставить вновь скулить, так же громко, как сегодня в самом начале, когда мужчина входил на сухую, всего лишь несколько раз плюнув между напряжённо сжимающихся ягодиц. Только Бэкхён не мог больше скулить — не было никаких сил, однако левая ладонь всё же невольно продолжала постукивать по полу. В груди слегка теплилась надежда, что кто-то придёт. Спасёт его.       Но в блоке стояла удушающая тишина, нарушаемая сильными шлепками тел и едва различаемым хрипом Бэкхёна. Хотел бы младший знать, что в этот самым момент думают другие заключённые, надёжно спрятанные в своих клетках. Боятся лишний раз вздохнуть? Наслаждаются мерзкими звуками? Радуются, что всё происходит не с ними? Испытывают ли хоть каплю вины за то, что отдуваться за всех приходится маленькому двадцатилетнему пареньку, не способному дать отпор?       — Подай голос, щеночек, — прорычал Чже Рим, вновь треснув кулаком по левым рёбрам, и очередная острая порция боли так сильно и резко пронзила тело, что Бэкхёна подкинуло над полом, а с сухих губ впервые за долгое время сорвался привычный скулёж. — Хороший мальчик! — Уже не ощущаемый шлепок по правой ягодице, настойчивый толчок в спину, чтобы Бён снова лёг на пол. Сильная ладонь на черепе, вдавливающая в поверхность. — Давай так почаще.       Бэкхёну было сложно вздохнуть после удара: каждый рваный вдох — колющая боль, мурашки по коже и крупное вздрагивание, после которого ему начинают вдавливать пол уже всем телом, навалившись. Это прикосновение, кожа к коже, заставляет Бёна задержать дыхание на секунду, а затем разрыдаться, хотя младший думал, что слёз уже не осталось. Слишком противно. Слишком мерзко. Слишком тяжело. Слишком больно. Слишком много «слишком».       — Пожалуйста, — одними губами произносит младший, ничего не видя из-за стоящих в глазах слёз. — Хватит! — чуть громче, но Чже Рим лишь усмехнулся ему в ухо, крепко впиваясь пальцами в бока Бэкхёна, начиная вбивать быстрее обычного. Он даже задышал чаще, надрывно, теряя контроль. — Прошу.       — Я скажу, когда хватит! — шипит Плейг, неожиданно кусая Бёна в плечо и засасывая бледную кожу, оставляя два чётких полукруга от зубов и бардовый засос между ними. Он чуть ли не заваливается на Бэкхёна полностью, но в последний момент успевает упереться ладонью в пол. Тихо рычит и быстро-быстро двигает бёдрами, как ненормальный.       — Прошу, — ещё тише произносит Бэкхён, немигающим взором уставившись в стену напротив. Дальше губы открывались и закрывались, как у рыбки, но никаких звуков не выходило.       Чже Рим слабо ударил Бёна по щеке, затем сдавил его шею сзади, приподнимаясь и коленями расставляя чужие обессиленные ноги чуть шире. Посмеялся, что худые ноги, раскинувшиеся по разные стороны, отдалённо напоминают лягушачьи лапки. Другая ладонь опустилась прямо перед носом Бэкхёна, стукнув так сильно, что младший хоть и не зажмурился, но вздрогнул всем телом. Ещё несколько грубых, глубоких движений, и Чже Рим кончил с громким стоном, изливаясь внутрь Бёна, тут же медленно выходя. Испачкал ложбинку между покрасневших ягодиц и всего несколько секунд наблюдал за тем, как из растраханной дырочки вытекает бледно-розовая сперма, затем поднялся на ноги и принялся одеваться.       Бэкхён до боли, которую сам уже не ощущал, закусил нижнюю губу, закрывая глаза. Заскулил от ощущения скользящей по коже вязкой субстанции, пустоты внутри и странной вибрации в области поясницы. Всхлипнул раз, другой, и зашёлся в рыданиях, надрывно дыша. Даже слабый пинок в затылок босой ногой не заставил его замолчать, только низко опустить голову, практически вжимаясь дрожащим подбородком в левое плечо.       Сил подняться не было. Тело не чувствовалось, казалось чужим, таким далёким. Он так и остался лежать на прохладном, испачканном кровью и спермой бетоне с приподнятой кверху задницей. Лежать и мечтать, чтобы ебаный Чже Рим добил его сию же секунду. Шёл только второй день Бэкхёна в тюрьме, а смысла жить больше не было.

***

      Бэкхён по старой привычке поддевает ошейник пальцем, пытаясь увеличить расстояние между ним и зудящей кожей, но путы плотно обтянули тонкую шею, сходясь на кадыке. Едва слышно он дышит сквозь приоткрытые, пересохшие губы и медленно скользит взглядом по нескольким сплошным раковинам, рядам полок, заставленных кастрюлями разных размеров или картонными коробками, грязным плитам с висящими над ними вытяжками, усеянными каплями жира, длинному металлическому столу для готовки в центре и одинокому деревянному стулу, задвинутому под него. Подмечает плохо стёртые капли и разводы на коричневом кафеле — дежурные заключённые не потрудились оттереть до конца, лишь пару раз пройдясь тряпкой.       Лидер подходит ближе и присаживается на корточки. Дрожащие пальцы скользят по полу, по бурым каплям крови, въевшимся в тонкие просветы между плиткой, по следам вчерашнего самосуда, устроенного за его спиной. Мурашки скользят вдоль позвоночника, стоит лишь представить, через что пришлось пройти младшему по его вине и за неспособность Чанёля довести план Тайги до нужного конца.       Грудную клетку сводит от резкой, колкой боли. Если бы это был кто-то другой, то вряд ли бы Бэкхён сейчас так реагировал: он не раз видел кровь на бетоне, кафеле или асфальте, чьих-то руках, лице и даже теле. Каждый раз он вымывал её с пола в камере по приказу Плейга, делал это даже после его смерти, когда случался очередной приступ и казалось, что каждый сантиметр покрыт его собственной кровью или чужой спермой. Он счищал разводы с кожи, когда приходилось вправлять мозги какому-то заключённому, нарушившему правила блока. Однако сейчас, понимая, чья это кровь и что послужило причиной, грудь разрывает от закипающей злости.       Даже если Чанёль нарвался сам, гонимый псевдо-ненавистью и наслушавшийся лживых рассказов о нём. Даже если Бэкхён с самого начала знал, что своими действиями повесит на его спину мишень, пытаясь наконец сдохнуть. Даже если кому-то поперёк горла стояло их общение, когда Ёль только появился в тюрьме и они невольно начали сближаться. Никто не имел права прикасаться к Чанёлю и вмешивать его в разборки лидеров. За собственные косяки он и так не раз уже получал от Бэкхёна, и когда-нибудь до него бы дошло, каким мудаком он бывает во время приступов неконтролируемой агрессии. Но Тайга перешёл черту, вновь сыграл грязно, пытаясь навредить ненавистному человеку не напрямую, а как крыса.       Тихо скрипит дверь, но Бэкхён даже не поворачивается, продолжая рассматривать кровь между коричневых плиток и мысленно считать от десяти до одного, пытаясь успокоиться. Выходит, конечно, хуже некуда, ведь каждый раз, стоит только дойти до четырёх, в голове всплывают бардовые синяки на лице Чанёля, его потерянный взгляд, беззвучные слёзы, горячие ладони на его талии и сбитое дыхание на уровне живота, когда младший обнимал его всю ночь. Его крепкие объятия в комнате для свиданий и неспособность сделать против него хоть что-то, даже когда Бён предлагал сам. Его тело на бетоне, когда Бэкхён вырубил его одним ударом и после плакал рядом, уткнувшись лбом в пол. Его безумный, но перепуганный взгляд, когда Бён удерживал его ладони на своей шее и умолял наконец убить. Он видит самого себя, забившегося в угол после очередной порции насилия от Плейга и с трудом сдерживающего крик, который пытается прорваться наружу.       Чон Сок молчаливой статуей замирает у самой двери, отрезая Хосоку путь назад, и долгим взглядом смотрит на согнутую спину Бэкхёна. Губы сжимаются в тонкую полоску, теряющуюся в тёмной бороде — Бёна в очередной раз жалко. Всё было бы иначе, если бы восемь лет назад Гом согласился быть лидером вместо него: он сам мог разобраться с Цзи Янем, не дать ни одному ублюдку поднять на Бэкхёна руку за эти годы, ни за что бы не подселил Пака к нему в камеру и имел полное право выбить из него всю дурь, отправив на тот свет вслед за Плейгом. Не допустил бы того, чтобы Пак вновь застегнул на его шее ремень-ошейник, лишь усугубляя и без того нестабильное состояние. Размозжил голову всем и каждому, кто только сунется к нему, не человеку уже, а сгустку боли, отыгрывающему нужную роль и не подающему вида, как ему на самом деле плохо. Сделал бы всё сам, не дав ему в очередной раз замарать руки, даже если они и так уже целиком и полностью покрыты чужой и собственной кровью.       Бэкхён медленно поднимается на ноги, слегка морщась из-за неожиданно занывшего правого колена. Пальцы скользят по пряжке ошейника — Бён вжимает её в кадык, сильнее перерывая доступ кислорода в лёгкие. Тягучее сердцебиение отдаёт в виски, когда он поворачивается, чтобы наконец встретиться взглядом с Хосоком — главной фигурой во вчерашнем самосуде.       Заключённый, засунув руки в карманы, с показательным безразличием смеряет лидера с ног до головы, чуть дольше останавливаясь на перетянутой ошейником шее, и его губы тут же искривляются в улыбке.       Бэкхёна он никогда особо не боялся, даже если был наслышан обо всех профилактических избиениях, когда кто-то в их блоке серьёзно нарушал правила, ставя жизнь других под угрозу. Тайга долго и усердно забивал голову Хосоку лживыми фактами из жизни Бёна, шаг за шагом разжигал в нём презрение к лидеру, лишь бы заручиться очередным помощником, который когда-нибудь сыграет свою роль в истреблении неугодной суки. Однако хватило и минуты, одного долгого, пристального взгляда исподлобья, чтобы живот невольно скрутило и промелькнула мысль, что сегодня Киквана ждёт новый пациент. Повезёт, если в медпункте, а не в морге.       — Ну, давай поговорим, — ледяным голосом произносит Бэкхён, так тихо и медленно, что у Хосока мурашки скользят вдоль позвоночника.       Деревянный стул, задвинутый под длинный металлический стол, оказывается на том месте, где несколько минут на корточках сидел Бён, что-то высматривая на полу; там, где вчера на коленях, истекая кровью и слюнями, стоял Пак Чанёль и принимал удар за ударом от Чже Хёна. Бэкхён упирается в спинку и одни лишь взглядом приказывает сесть, но Хосок замер на месте, чувствуя, как когда-то кривая улыбка сползает с лица. Он опускает подбородок ниже, кусая губы, но продолжает смотреть в чёрные, бездонные глаза лидера.       — Чего же ты? — с насмешкой, но длинные пальцы сильнее сжимают спинку до побеления костяшек. — Уже испугался?       Хосок сдавленно смеётся и бросает быстрый взгляд за спину, где стоит Чон Сок, сложивший руки на широкой груди, и безмолвно наблюдает за происходящим. Безэмоциональный взгляд маленьких глаз и теряющиеся в бороде поджатые губы одним лишь видом кричат, что Гом не намерен вмешиваться и выгораживать парня — они слишком проебались, когда бездумно последовали приказам Тайги именно сейчас, когда эмоциональное состояние Бэкхёна окончательно трещит по швам.       — Нет, — бросает Хосок, мотнув головой, отчего тёмные волосы, обрамляющие лицо, неприятно кольнули кожу на щеках. — С чего мне бояться шавку на привязи?       Бэкхён растягивает губы в пугающей улыбке, в очередной раз потирая ремень-ошейник, но она гаснет за секунду, когда взгляд невольно падает на сиденье стула — вновь плохо стёртые кровавые разводы на самом краю и левых ножках.       Чанёля били, когда он сидел? Или же это вышло случайно из-за силы ударов? Или его приложили о стул, чтобы он не сопротивлялся, когда ярость моментально вспыхнет в груди после одного слова или удара? Или бросили на него, когда всё закончилось, оставили приходить в себя, пока кто-то из надзирателей не найдёт? Все эти вопросы роем кружат в голове, окончательно срывает цепи, которыми Бён много лет усиленно сдерживал самого себя.       — Кто из нас двоих ещё большая шавка? — низким шёпотом отзывается Бэкхён, оттолкнувшись от спинки стула и двинувшись в сторону заключённого, подталкивая предмет перед собой. Деревянные ножки с глухим стуком скользят по кафелю, когда он подходит ближе и замирает в опасной близости к в страхе застывшему Хосоку. — Я, кто снимет эту херь со своей шеи через три дня, или ты, кто все годы своего заключения будет выполнять поручения уёбков из другого блока?       — Я не сяду на него! — Хосок неожиданно срывается на крик, смотря на злополучный стул напротив. Стул, на котором вчера пластом лежало избитое тело Чанёля. Стул, который опасно дрожал и скрипел, когда парень пытался вырваться и не дать кончить себе на лицо. Стул, на котором его бросили. — Хер ты меня заставишь!       — А я и не собирался заставлять, — тихо отзывается Бэкхён и, ловко перехватив спинку, с размаху бьёт Хосока по плечу ножками и краем сиденья.       Заключённый падает на колени, схватившись за место, куда пришёлся удар, и лишь на секунду взглянул в потемневшие от ярости глаза, как получил ещё один, тонкой деревяшкой по лицу, которая тут же рассекла кожу на правой скуле. Откинув стул в сторону, Бэкхён оказывается сверху, прямо на грудной клетке, и уже бьёт подрагивающими кулаками, сжатыми до побеления костяшек. Один удар и второй. Справа и слева. Ни на секунду не задумываясь, куда он бьёт и с какой силой. Не обращая внимания на боль, на кровь из рассечённой скулы и разбитого носа, что окрашивает кулаки. Хочет закричать в чужое лицо, спросить, что они сделали с Ёлем по чужой указке, но стоит открыть рот — тут же закрывает, ведь слова застряли поперёк горла.       В памяти всплывает лицо спящего Чанёля, лежащего на его ноге: очертания каждого синяка на скулах, разбитые и искусанные губы, распухший нос, спутанные волосы с застывшей кровью на прядях, следы на его запястьях, где его держали. Отражение собственного лица, залитого кроваво-красным, свезённую кожу, бешеные глаза с лопнувшими капиллярами, жжение в уголках губ, уродливые шрамы на шее, сложившиеся в чужое ненавистное имя. Застывшая улыбка на лице Плейга под ним и пузырящуюся на губах кровь. Бездыханное тело Цзи Яня с кривой глубокой линией поперёк горла. Кисти, запястья и предплечья, покрытые чужой кровью. Рваные раны на правой руке, прямо над венами, и вязкая бордовая кровь, ярким пятном выделяющаяся на бледной коже. Кровь на штанах. Кровь на тёмно-синей рубашке. Кровь на пояснице. Кровь. Кровь. Кровь. Кровь. Кровь. Перед глазами лишь море крови и блядский Бён Бэкхён в самом его эпицентре, с трудом барахтается на поверхности, пытаясь не уйти на дно.       Хосок даже не защищается: оглушённый вторым ударом, он лежит на коричневом кафельном полу с едва приоткрытыми глазами, смотря перед собой, прямо в перекошенное от боли и злости лицо лидера. Только Бэкхёна это даже не останавливает. Удар следует за ударом, словно у него не занемели напряжённые до предела мышцы на руках и сжатые в кулаки ладони, словно наконец сдали нервы. Рваное дыхание сквозь распахнутые губы заставляет грубые, острые края ремня-ошейника сильнее впиваться в кожу.       Блядский Бён Бэкхён видит перед собой лица ненавистных людей, уже мёртвых или ещё живых: отца, Плейга, Цзи Яня, Чжунхона, Тайгу, Чанёля — они калейдоскопом сменяются одно за другим, смешиваясь в одно-единственное чёрное нечто, бездну с чертами его собственного лица. Он уже не бьёт, он пытается убить главного виновника всех бед.       Слёзы застилают глаза, и Бэкхён шумно шмыгает носом, мазнув тыльной стороной ладони по лицу — губы окрашивается кровью. Замахивается для ещё одного удара, но Чон Сок оттаскивает его от Хосока, отталкивает в сторону, как пушинку, и загораживает едва дышащего парня, распластавшегося на полу.       — Хватит! — басит он, раскинув руки в стороны, лишь бы не дать напасть снова, когда Бён волком смотрит на него, уткнувшись дрожащими окровавленными ладонями в кафель.       У Бэкхёна трясутся губы, а сердце в груди готово разорваться от переполняемой ярости. Ему мало. От зашкаливающих эмоций дрожит каждая клеточка тела, и влажные пальцы скользят по полу, оставляя неровные следы — лидер сжимает кулаки и привстаёт на колено, готовясь к броску. Но Чон Сок тут же оказывается рядом и заключает его пылающее лицо в ладони, сжимает так крепко, что становится больно и в частично закрытых ушах начинает звенеть. Противный, тонкий писк, оглушающий и заставляющий содрогнуться всем телом.       Бён пытается оттолкнуть — Гом крепче впивается в кожу, удерживая на месте.       — Я не хочу тебя бить, Бэкхён! — повышает голос Чон Сок, заглядывая в бешеные глаза и морщится, когда замечает в них слёзы и боль, что парень старательно копил в себе все эти годы. — Но и убить его не дам! Чем он отличается от Пака? Такая же пешка в руках Тайги.       Бэкхён хочет заорать, что всем, но слова всё никак не выходят — с губ срывается привычный скулёж. Лицо искажается всё сильнее, когда Бён пытается жадно вдохнуть воздух в горящие болью лёгкие. Скулёж перерастает в хрипы и жалкие попытки дышать. Слёзы жгут глаза, обжигают щёки, скатываясь вниз до самого подбородка. Он не видит перекошенное от страха лицо Гома, не видит Хосока, не понимает, где сейчас находится и что происходит. Бэкхёну кажется, что он умирает: ещё немного и просто задохнётся. Но пока рано. Ещё не время. Он должен добраться до каждого ублюдка, что были при Плейге и приложили к руку к тем двум годам ада.       Чон Сок резко прижимает лидера к себе, заставив уткнуться лицом в плечо. Дрожит сам, дрожит вместе с Бёном, немного грубо поглаживая лидера по волосам, пытаясь успокоить. Правая ладонь невольно оказывается на спине, на уровне лопатки. Гом успевает коснуться её всего лишь на секунду, но Бэкхён неожиданно кусает его и резко ударяет кулаком в живот, сразу же отползая назад. Ползёт до тех пор, пока не упирается спиной в ножку металлического стола и замирает, испуганно вжимаясь позвоночником в острый край.       — Не смей, блять, меня трогать! — сквозь плотно сжатые зубы бросает он и, прижав колени к груди, до боли впивается пальцами в виски, тяжело дыша. Повторяет первые слова снова и снова, пока не переходит в едва слышимый шёпот, пока его взгляд, направленный в кафельный пол не становится пустым и отрешённым.       Чон Сок до боли прикусывает губу, наблюдая за истерикой Бэкхёна и едва сдерживается, оставаясь на месте. Окончательно сев на пол, он закрывает рот ладонью, до боли впиваясь пальцами в скулы, чтобы не издать ни звука и дать лидеру время в очередной раз самостоятельно прийти в себя. В глазах стоят слёзы бессилия, и в голове крутится лишь одна мысль, ставшая уже такой привычной за долгие восемь лет со смерти того ублюдка, называвшего себя лидером:       «Что же мы с тобой сделали, Бэкхён?»