The Prison

      Бэкхён вздрагивает, когда за ним громким хлопком закрывается дверь-решётка, отрезая от внешнего мира и оставляя наедине с человеком, стоящим на пороге становления монстром. Чанёль всё ещё молчит и на него даже не смотрит с того момента, как легким движением расстегнул ремень-ошейник, как грубая кожа, обогнув голову, коснулась шеи Бёна сзади, а облупившаяся пряжка привычно сошлась прямо на кадыке. Молчит, бросив напоследок мерзкую фразу, до сих пор звенящую в ушах: «Всё ещё сидит как влитой».       Дрожащая ладонь невольно тянется к шее, и пальцы касаются прохладного металла. Его снова посадили на цепь, указывая на «правильное» место. Нацепили оковы, что он сбросил восемь лет назад. Сорвал с себя, наскоро расстегнув, и бил пряжкой по перегородке, пока она не начала немного осыпаться. Бил так, как его бил Плейг: сильно, наотмашь, чтобы оставить следы на коже — россыпь фиолетово-красных линий и изгибов. Бил и орал во всё горло, пытаясь избавиться от тошнотворного кома, мешающего вздохнуть. Тогда Бэкхён зашвырнул его в угол, упал на колени и взвыл, как раненый зверь. Кричал и рыдал, наконец избавившись от монстра, испоганившего ему жизнь. Так громко заходился в истерике, подавляемой годами, что для него выдернули Киквана и пришлось вкалывать успокоительное. Сейчас же всё вернулось на круги своя.       Чанёль замирает у двухъярусной кровати и неожиданно оборачивается, а Бён едва сдержался, чтобы не отступить назад и не вжаться лопатками в прутья решётки, лишь бы почувствовать хоть какую-то опору. Он плотно стиснул зубы, исподлобья смотря на сокамерника, стараясь концентрироваться на покрасневшей от ударов коже лица, а не на чёрных печальных глазах. Последняя фраза, брошенная Паком, билась о стенки черепа, становясь всё громче и громче. Голосом Чанёля. Голосом Плейга. Одна и та же фраза наслаивалась, превращаясь в хаотичный шум в его голове, сплетённый двумя низкими голосами — невидимая рука снова плотно сжала горло, вернув в года, когда прошлый лидер ещё был жив, когда Бэкхён был никем иным, как «непутёвым щенком, требующим правильной тренировки».       — И не надо так смотреть, — тихо произносит Чанёль, тяжело вздохнув. Его пристальный взгляд задерживается на удавке на чужой шее, и парень морщится. — Нехер было так носиться со своей любимой вещью изо дня в день передо мной. Плейгу было можно, а чем я хуже?       Короткий смех разрезает воздух и становится всё громче. Смешно от того, как за короткий промежуток времени Чанёля накормили непойми какими рассказами про бывшего лидера и о тех отношениях, что их связывали. Сейчас он даже не поверит, что Плейгу было можно, потому что он не спрашивал разрешения, а забирал силой: заставлял, избивал, насиловал, оставлял на теле следы своего присутствия, которые Бёну придётся нести на себе до конца жизни. Смешно до слёз, и Бэкхён вынужден на несколько секунд закрыть лицо дрожащими руками, пряча их от парня. Пряча всю ту боль, через которую его заставили пройти. Лишь бы не увидел, лишь бы не понял, лишь бы остался одним из тех когда-то близких людей, что не смотрят на него с жалостью. Пусть лучше ненавидит и презирает по другим причинам, но только не из-за тех двух лет кошмара.       — Ты никогда не сможешь опуститься до его уровня, Ёль, что бы ты ни сделал, — немного успокоившись произносит Бэкхён, нервно улыбнувшись и посмотрев на младшего. — Никто и никогда не будет хуже него.       Чанёль кривит губы и в несколько шагов преодолевает расстояние между ними — Бэк невольно подаётся назад, до боли вжимаясь лопатками в прутья. Он немного задирает голову, стараясь смотреть в глаза сокамернику и хотя бы так не показывать страха, уродливым, чёрным нечто расползающимся в груди. Сглатывает тугой ком, когда Ёль медленно ведёт большим пальцем по его щеке, едва касаясь края губ, вниз до резких линий татуировки слева и грубой кожи ошейника. Бён не вырывается и не отталкивает, но в груди зудит желание переломать каждый палец на паковской руке — приходится сжать прутья позади изо всех сил да до боли стиснуть зубы.       — Это мы ещё посмотрим, — едва различимо шепчет Чанёль, резко запустив прохладные пальцы под пряжку ремня и потянув вверх, от чего голова Бэка откидывается назад, и он невольно стукается затылком о решётку. Их губы настолько близко, что Бён пытается сразу же отодвинуться, ведь издевательский голос Плейга звучит где-то над ухом: «Расскажи ему, сколько раз ты у меня отсосал. Он ведь сразу отойдёт и даже не прикоснётся больше».       — Даже не сравнивай себя с ним, Ёль, — хрипло произносит Бэкхён, и Чанёль резко отпускает — лидер снова ударяется затылком и морщится от боли, пронзившей виски и недавний шрам на лбу. — Не пытайся им стать, если нихера не знаешь.       — Я слышал достаточно.       Большие ладони оказываются на бёдрах, и Бён ведёт плечами, пытаясь уйти, отодвинуться, сбежать от прикосновений, из-за которых раздражённый голос Плейга в его голове всё громче. Бывший лидер оглушительно кричит, чтобы не трогали его вещь. Жаль только, что его никто кроме Бэкхёна больше не услышит. Он — лишь плод его больного сознания, всё ещё подчиняющегося своему хозяину.       — Про тебя, — продолжает Ёль, прижимаясь ближе, а его горячее дыхание опаляет ухо, пуская по спине мерзкие до тошноты мурашки. Бэкхён до боли прикусывает нижнюю губу, глуша внутренний скулёж. В секундной тишине слышно, как хрустят суставы пальцев, до побеления впившихся в прутья, — про него.       — Ага, пиздёж от Тайги или Чжунхона, которые только и ждали момента, чтобы вертеть тобой, как им хочется. А ты и повёлся.       Правая ладонь резким хлопком впечатывается в прутья на уровне лица Бёна, и лидер, потеряв контроль, дёргается всем телом, низко опуская подбородок и прикрывая глаза. Он шумно дышит через нос, пытаясь хоть как-то успокоиться, да только каждый сантиметр их камеры, близость Чанёля, этот запах, ощущение ошейника на кадыке лишь усугубляют разрастающийся страх.       — Они не соврали, когда говорили, что у всех на глазах ты, блять, стойкий и непоколебимый, и лишь с Плейгом был услужливой сукой, — практически шипит Чанёль, до боли стиснув подбородок Бэкхёна и заставляя его смотреть себе в глаза. — Именно в этом я хотел окончательно убедиться напоследок. Я стану твоим Плейгом, если иначе из тебя не выбить твою истинную натуру.       Бэкхён в очередной раз сдавленно смеётся, с трудом качая головой, и отталкивает Чанёля от себя. Руки бьёт нервная дрожь, которую он пытается скрыть, крепко стискивая кулаки. Низкий голос в его голове истошно орёт и приказывает ударить младшего изо всех сил, бить так сильно, пока не иссякнут силы, пока бездыханное тело не прекратит трепыхаться на бетонном полу, пока кровь не окрасит руки.       — Моим Плейгом? — Бён по привычке нервно трёт шею, но под пальцами лишь грубая кожа ошейника. — Ты так хочешь почувствовать, какого это быть Плейгом? — Нервный смех вырывается наружу, и Бэку приходится прикрыть рот ладонью, чтобы успокоиться. — Ладно, Ёль, договорились. Я тебя научу. Заодно и сравним, насколько правдивы были рассказы этих ублюдков.       Бэкхён по старой привычке уже направляется к невысокой перегородке и садится рядом с ней, с трудом сгибая ноги. Устало вздохнув, он откидывается назад, пока спина не касается прохладной стены и не возникает ощущение спокойствия и полного контроля за ситуацией. Нужно собраться, стиснуть зубы и пережить эти семь дней, при этом не разрушив ту малую часть него, не тронутую безумием, не отравленную поганым прошлым, что ещё осталась где-то внутри.       — Я так понимаю, тебе не рассказывали, что значит это место? — тихо продолжает Бэк, ведь стоит хоть немного повысить голос, как Чанёль услышит дрожь. Однако ладонь всё же выдаёт его нервозность, когда лидер несколько раз сильно стучит по полу рядом с собой. — Им-то откуда знать. — Очередной смешок. — Эти суки сами нихуя не знают!       Чанёль, замерший около двери, пристально смотрит, недоумённо нахмурившись. Видно, что о чём-то усиленно думает, может, вспоминает, перебирая в голове разговоры прошедших двух месяцев.       — Чего же замер? — с кривой улыбкой говорит Бэкхён, наклонив голову влево, пока висок не встречается с прохладной перегородкой. — Твоё место — кровать, что верхняя, что нижняя, выбирай любую. Моё место здесь, — улыбка исчезает, и голос становится твёрже, — спать у ног хозяина, как послушный щенок. Или ты ошейник мне нацепил не ради этого?       Пак низко опускает подбородок. Его руки крепко сжимаются в кулаки, а в приглушённом свете на скулах играют тени, показывая, как младший успел похудеть за дни пребывая в тюрьме. Во взгляде всё ещё растерянность и вот она, жалость, от которой у Бэкхёна ноет сердце: он не хотел такого исхода, но Ёль начал первым. Пусть теперь получает полную достоверную информацию о великом и превозносимом всеми Ким Чже Риме, который на самом деле был обычным животным с манией величия и нездоровой одержимостью. Не все факты сразу, конечно, а постепенно, чтобы до тупорылого Ёля наконец дошло, как сильно его обвели вокруг пальца.       — Не забудь в последний день ёбнуть мне посильнее, — продолжает Бэкхён, не стирая с лица вымученную улыбку, — ведь именно об этом вы с Тайгой договорились, да? — Чанёль молчит, но по его взгляду и так всё уже понятно. — Не успеешь — сдохнешь первым.

***

      Двадцатилетний Бён Бэкхён ведёт напряжёнными плечами и ближе к груди прижимает тонкий матрас с завёрнутыми в него подушкой, полотенцами и туалетными принадлежностями. Рукам тяжело и неудобно из-за сковывающих их наручников, но выбирать не приходится, да имеет ли он право, убив стольких человек, чтобы отомстить одному-единственному ублюдку?       На душе тишина. Он ожидал, что после убийства отца, станет легче, но внутри абсолютная пустота с отголосками печали. Может, все они были правы во время судебного процесса: монстр здесь только Бён Бэкхён. Не отец, годами избивавшим его за закрытыми дверьми. Только не «прекрасный и глубокоуважаемый господин Бён, положивший всю свою жизнь на предоставление защиты жителям Южной Кореи». Не он же одним своим действием убил стольких невинных людей на железнодорожном вокзале. Подумаешь, несколько раз поднял на проблемного сына руку за неподобающее поведение. С кем не бывает?       Бэкхён невольно шмыгает носом, пытаясь усмирить стоящие в горле слёзы. Его так никто и не услышал на судебном процессе, никто и не хотел слушать, ведь исход дела был известен заранее — вопрос был лишь в продолжительности срока. Сорок лет — это его ещё пожалел судья, увидев перед собой щуплого, невысокого паренька двадцати лет. Но пожалел ли на самом деле, отправив в этот блок, где каждый третий серийный убийца или бывший маньяк.       Всю дорогу до камеры Бён чувствовал на себе взгляды других заключённых, но повернуть голову боялся, опасаясь сделать что-то не так и сразу же нажить врагов.       Тяжёлая ладонь опускается на плечо, и Бэкхён замирает перед решётчатой дверью, ведущей в камеру, которая станет его новым домом на следующие сорок лет. Тихий лязг ключей и скрип отъезжающей в сторону решётки, а затем громкий голос сопровождающего его надзирателя разрывает тишину и заставляет вздрогнуть:       — Плейг, принимай подарок!       Бэкхёна подталкивают в спину, будто насильно стараются запихнуть в небольшую камеру-коробку, плохо освещённую светильником под самым потолком, а затем решётка с таким же глухим стуком закрывается обратно, отрезая пути к отступлению.       Первое, что бросается в глаза, — его собственное лицо, отразившееся в висевшем на противоположной стороне зеркале над раковиной. Побледневшее и осунувшееся за долгие месяцы судебного процесса лицо с тёмными кругами под чёрными глазами, смотрящими с испугом, поджатые губы, напряжённая шея, едва выглядывающая из-под свёрнутого матраса.       Положив свёрток на пол, Бэкхён поворачивается, и надзиратель со странной издевательской улыбкой снимает с парня наручники через небольшое прямоугольное окно. На прощание он лишь презрительно хмыкает и качает головой, но к такому обращению Бён уже успел привыкнуть — не он один был рад, что такой как Бэкхён оказался за решёткой. Мерзкий монстр наконец будет заперт подальше от остальных, чтобы никогда больше не смог навредить невинным людям.       Парень, тяжело вздохнув, набираясь мужества, разворачивается и встречается взглядами с сокамерником, восседающим на нижней койке железной двухярусной кровати.       Из полутьмы на него смотрят два раскосых глаза, чёрные, как ночь, а на слегка полном лице играет надменная, издевательская улыбка. Чёрная чёлка полностью закрывает лоб и брови, падает даже на глаза, отчего взгляд кажется жёстким и пристальным, пробирающим до костей. Массивные плечи обтянуты тёмно-синей тюремной формой, а закатанные рукава открывают вид на плотные предплечья со вздувшимися венами. Ткань рубашки лёгкими волнами собралась на уровне живота, ведь мужчина облокотился локтями на колени и слегка нагнулся вперёд. Где-то на груди, виднеющейся из-под не застёгнутой рубашки, расположились чёрные пятна татуировок, разглядеть которые не позволяет одежда. На вид он старше Бэкхёна лет так на десять, если не пятнадцать, поэтому парень кланяется, едва слышно сказав:       — Здравствуйте. Меня зовут Бён Бэкхён.       Мужчина на койке неожиданно заливается смехом, а затем цокает языком, продолжая пристально осматривать сокамерника с ног до головы. Смотрит так, что у Бэкхёна мурашки бегут по спине и начинают дрожать колени. Он ничего не отвечает и не называет своего имени в ответ, лишь шире улыбается.       «Надеюсь, он не отмороженный на всю голову», — думает Бён, почесав от неловкости кончик ледяного носа.       Приходится собрать все силы, чтобы поднять матрас с пола и осторожно двинуться в сторону двухярусной кровати, намереваясь положить вещи на свободную верхнюю койку. Только он не успевает это сделать, ведь сокамерник поднимается на ноги прямо перед ним, загораживая проход — Бэкхён плотно сжимает зубы, отступая на шаг. Мужчина выше его на целую голову или полторы, шире в плечах, руках и даже ногах — Бён рядом с ним выглядит ещё младше, чем есть на самом деле. От него так и веет эгоистичной самоуверенностью, а в голове за секунду загорается мысль: «Держись от него подальше, если жизнь дорога».       — Куда это ты, щеночек? — басит мужчина, делая очередной шаг навстречу новенькому, но Бэкхён будто прирос к земле, как и всегда было с отцом, требующим «быть нормальным мужиком, а не сбегать как трусливая сука». Последнее слово-обращение режет слух, и зарождающийся страх тонкой нитью опутывает всё тело.       — Вещи… — с трудом отзывается Бён. Мужчина сразу же забирает свёрток из его рук и лёгким движением закидывает на верхнюю койку, будто матрас и лежащие в нём вещи ничего не весят. Страх лишь усиливается. — Спасибо.       Сокамерник в очередной раз смеётся, но уже громче. Стоит Бэкхёну попытаться его обойти, ведь надзиратель, пока провожал его до камеру, долго и нудно распылялся о том, что койка всегда должна быть заправлена, вещи убраны, «тут не свинарник», как мужчина снова преграждает путь, не давая ни на сантиметр приблизиться к кровати.       — Не, ты, похоже, не понял меня.       — Это единственная свободная койка. — Бэкхён перешёл на шёпот, как всегда было с отцом, ведь нельзя было повышать на него голос. Даже если отец слетал с катушек. Даже если его слова или действия были совершенно не обоснованы.       — И ты сразу решил, что она твоя? — очередной смешок, и Бён нервно сглатывает, опуская подбородок. Сразу же вздёрнул его обратно, ведь отец несколько раз бил его по лицу за слишком дерзкий взгляд. — А, так ты у нас из непослушных?       Бэкхён не отводит взгляда, хотя что-то внутри него так и кричит, чтобы он быстро посмотрел на стену, решётку слева или пол — куда угодно, но лишь бы не в чужие глаза.       Кончик носа сокамерника слегка направлен влево, и если судить по тени от горбинки на переносице, то был сломан один или больше раз. Челюсть тоже странно искривлена, а кожа на квадратном подбородке натянулась из-за замершей на губах улыбке. Бён только сейчас замечает, что его волосы длиннее на затылке, доходят до середины шеи и симметрично торчат в разные стороны. Татуировки на чужой груди всё ещё скрыты, но можно уловить очертания чьей-то головы с одной стороны, а с другой — часть чёрной шляпы с острыми, широкими полями.       — Мы же с тобой только знакомимся, — продолжает заключённый. — Может, ты вообще не достоен спать на этой койке.       Бэкхён поджимает губы, хмурясь, а мужчина вновь смеётся, от чего Бён всё же приходит к мысли, что сокамерник не очень дружит с головой или же просто хочет его запугать, как новенького. После стольких лет жизнь с ублюдком-отцом и его прекрасными методами воспитания его, конечно, сложно запугать настолько, что Бэкхён будет держать язык за зубами.       — И почему это должен решать ты? — отбросив вежливый тон бросает Бэкхён, совершая первую и самую роковую ошибку. Ничему его всё-таки жизнь не научила.       Удар в челюсть прилетает резко. Хлопок — Бэк сразу падает на бетонный пол, глухо стукнувшись коленями и ладонями о поверхность. Перед глазами на несколько секунд темнеет, а кости прожигает такая боль, что закладывает уши. Парень не контролирует себя: приоткрывает рот, пытаясь вздохнуть, часто моргает, пальцы до побеления первых фаланг впиваются в пол. В повисшей тишине слышно, как с разбитых губ сорвались несколько окровавленных капель слюны.       — Какого…?       Закончить Бэкхён просто не успевает, ведь стоило вскинуть голову и посмотреть на мужчину, очередной сильный удар обрушивается на скулу. Он невольно заваливается вправо, упираясь в поверхность уже локтем. Крупные капли крови срываются с кончика носа, и тёмными пятнами с рваными, неровными краями разрастаются на тёмном полу. Дыхание сбивается и дрожащими вдохами-выдохами наполняет их небольшую камеру.       Больно. Казалось, что сильнее отца-военного не бил никто. Даже удар от того высокого парня из центра со слегка оттопыренный ушами, который разбил ему нос около года назад, был всего лишь неожиданностью, ничем примечательным. Однако как же Бэкхён ошибался: есть люди намного сильнее, чем его отец.       — Точно непослушный малый.       Мужчина садится рядом с ним на корточки и слегка наклоняет голову влево, пытаясь заглянуть в растерянное, окрашенное кровью лицо новенького. Ему приходится сжать его подбородок и дёрнуть на себя, чтобы лучше увидеть результат своих действий. Улыбается, ведь Бэкхён на такое прикосновение резко шлёпает его по руке и смотрит волком из-под нахмуренных бровей.       Очередной удар-пощёчина опускается на левую сторону лица Бэка. Один. Второй. Третий. Мужчина придерживает Бэкхёна за подбородок и бьёт, бьёт и бьёт. Уже не так сильно, но всё ещё унизительно, будто пытается приструнить.       Изловчившись, Бён умудряется ногами толкнуть сокамерника, завалив того на задницу, а сам отползает назад, к стене, за которую с трудом поднимается на дрожащие ноги. Взгляд не отводит, молчит, вытирая при этом бегущую из носа кровь. Громко шмыгает, глубже в горло проталкивая давно знакомый на вкус металлический тошнотворный комок. Едва сдерживается, чтобы не коснуться покрасневшей от пощёчин левой щеки — кожа горит огнём.       — Будем знакомы, щеночек, — смеясь бросает мужчина, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. Он наступает медленно, как хищник, учуявший жертву. — Ой как сильно я ждал твоего появления в моём блоке.       У Бэкхёна от злости и душащего страха трясутся губы, но челюсть от ударов ноет так сильно, что он не может зажать нижнюю между зубами, чтобы остановить эту дрожь. В итоге скрывает всё ладонью, сделав вид, что пытается помешать крови заляпать тюремную робу. Другой рукой он держится за прохладную стену позади. Взгляд бешеный, как у загнанного в угол зверька, блуждает с издевательской улыбки сокамерника и его потемневших от злости глаз на дверь-решётку или невысокую перегородку справа, около серого туалета. Бежать некуда, прятаться негде — Бэкхён в ловушке, один против очередного мудака, любящего распускать руки. Если раньше он не мог дать отпор, потому что это всё же был его отец, а уважение Бёну прививали с самого детства, то сейчас всё иначе: сейчас его просто по стенке размажут одной рукой и даже не запыхаются.       — Я даже место тебе подготовил. — Мужчина кивает влево и на всякий случай указывает рукой на тот самый небольшой угол, образованный стеной и перегородкой, куда совсем недавно смотрел Бён. — Сейчас ещё тепло, так что не замёрзнешь на полу.       — С хера ли? — не удержавшись, выплёвывает Бён.       С самого начала он хотел относиться к сокамернику с какой-никакой долей уважения, ведь он значительно старше, видно, что отсидел дольше. Так, как сам бы хотел, чтобы относились к нему, но после каждой сказанной мужчиной фразы это желание постепенно улетучивалось, пока окончательно не разбилось о суровую реальность: его не за что уважать.       — Здесь все меня зовут лидером, — мужчина разводит руками, будто пытаясь подтвердить своё звание короля, — и я тут устанавливаю правила. Тем более, повторюсь, я наслышан о тебе, щеночек.       Мурашки, скользнув по позвоночнику вверх, ударили в затылок — Бэкхён вздрогнул и нервно сглотнул. Что он мог слышать? Сколько невинных человек умерло на том вокзале, задетые взрывом? Сколько среди трупов оказалось маленьких детей? Как отец избивал его в тайне ото всех? Как он из раза в раз повторял, что Бэкхён — всего лишь ошибка, чья «пидорская жизнь не стоит ни гроша»? Что такого как он «нельзя перевоспитать, можно только сжить со свету», чтобы другие нормальные люди не пострадали?       — Вообще, — непринуждённо продолжает лидер, замерев в нескольких шагах от притихшего Бэкхёна, — все меня ещё Плейгом зовут. Символично, не правда ли?       Бён шумно выдыхает, убирая окровавленную ладонь от носа, но в ту же секунду жалеет, ведь Плейг бросается к нему, сильной большой рукой хватает его за лицо, закрывая рот и до колющей боли сдавливая челюсть и кости скул. Один резкий толчок назад — болью прожигает затылок, встретившийся со стеной. Глаза невольно наполняются слезами, но взгляд из-под намокших ресниц лишь раззадоривает Плейга, всё больше убеждающегося в правильности своего решения: неспроста же Бэкхёна подселили именно к нему.       — Только ты, в свою очередь, будешь обращаться ко мне не иначе как «хозяин».

***

      Чанёль прекрасно знал, что будет сложно. Понимал, что Бэкхён просто так не сломается, даже если весь его вид последние несколько месяцев так и кричал о кульминации перед финальным взрывом. Однако его голос и взгляды всё равно отражали решимость бороться до конца и не прогнуться, только не перед Тайгой, Чжунхоном и его прихвостнями. Только не перед самим Чанёлем.       Вид такого Бэкхёна, прилежно занявшего «правильное» место в их камере всё не выходит из головы. Он сделал всё сам, как по давно выученной команде. Хотя Тайга ничего не упоминал про это, лишь предложил в самый первый день применить силу, если Бён будет сопротивляться и пытаться снять ошейник. Никто не предупреждал, что с ним действительно обращались как с непослушным псом, когда они с Плейгом оставались наедине. Он думал, всё это была лишь показная реакция на его выходки.       Всю ночь он не мог заснуть, ворочаясь на своей койке, но стоило открыть глаза, как непременно сталкивался взглядами с сидящим у перегородки Бэкхёном. Эти два чёрных глаза источали ничего больше, чем злость и ненависть, и словно прожигали Ёля, пытаясь добраться до души, до нужных только ему ответов. Тени от блеклого света от ламп в коридоре изрезали его худое лицо, рваными линиями ложились на ремень-ошейник, плотно стискивающий шею. Не усталость, не печаль, а горькая злость и разочарование.       Чанёль прекрасно понимал, что эти семь дней не покажутся ему сказкой. Только он и представить себе не мог, что сломается сам всего за один день, что пожалеет о своём решении. Отступать, однако, нельзя: уже нет пути назад.       Не успеешь — сдохнешь первым.       Бён был прав, когда выплюнул эти слова вчера после прогулки. Через шесть дней Бэкхён должен будет умереть, в противном случае с Чанёлем разберётся не сколько сам лидер, а Тайга. Может, ему всё же дадут какое-то время пожить и в очередной раз пожалеть о собственных тупорылых решениях, ведь Тайга предпочитает заранее всё распланировать, а потом уже действовать. Может, Бэкхён оторвёт ему голову первым, если у Ёля не поднимется рука. Может, первым его настигнет Чон Сок.       В груди противно заныло.       Пак поднимает взгляд на сидящего перед ним Бэкхёна и едва слышно вздыхает. Бён больше сосредоточен на подносе с едой перед ним. Его голова опущена, отчего тёмные волосы закрывают глаза, не давая снова увидеть эту разъедающую изнутри злость. Руки спрятаны где-то под столом, возможно, по привычке зажаты между ног, пока кожа не начнёт белеть от натуги. Ошейник едва виден на его шее из-за наклона головы, но даже той малой части, что видит Ёль, достаточно, чтобы сердце болезненно сжалось.       Чанёль знает, что ему следует сделать дальше. Тайга с наслаждением и широкой улыбкой рассказывал Паку об этом, но слова почему-то не идут. Они будто застряли где-то в глотке, мешая вздохнуть. Бэкхён ведь послушается: он обещал — от этого только нихера не легче.       «Или он, или тебя, Пак Чанёль! Не будь тряпкой!»       Ёль переводит взгляд на Чон Сока, сидящего вплотную к лидеру, и Ухёна, пересевшего из-за присоединившегося к ним Гын Пёка. Если Ухён кидает на него взгляд полный непонимания и разочарования, то Гом одним лишь взглядом пытается убить Пака. Руки-то у него связаны, ведь Бэкхён перед завтраком успел бросить помощнику, чтобы он не смел ничего предпринимать, а «вчера был лишь первый и последний раз».       Скула, куда пришлись удары, всё ещё ноет, но Чанёль прекрасно знает, что заслужил. Он ожидал такой реакции от него, поэтому даже не защищался. Хотел ли проверить, насколько быстро Бэкхён сможет среагировать и осадить Чон Сока за неправильное поведение? Хотел ли, чтобы его самого остановили и не позволили застегнуть чёртов ошейник на лидерской шее? Чанёль сам не знает, что он хотел, на какое-то время впав в ступор, увидев один-единственный взгляд. То, с какой болью Бэкхён смотрел на давно знакомую вещь. То, как он не мог поднять глаза на него.       Рука против воли тянется к подносу Бэкхёна, и Пак пододвигает его ближе к своему. Металл противным скрежетом разрезает тишину над их столом и отдаёт в уши, отзывается очередным уколом в сердце.       Бён поднимает на него глаза и по привычке поджимает губы — Чанёлю хочется резко встать и выйти. Из столовой. Из их блока. Из тюрьмы. Злость, что вчера чувствовалась в его глазах и висела в воздухе удушающим облаком, пропала, вернув обратно печаль, усталость и немой вопрос «За что?». Его грудь заметно поднимается и опускается из-за сбившегося дыхания. На шее под татуировкой выступила от напряжения вена.       Чанёль медлит. Отчего-то дрожат руки.       — Ну давай, — едва слышно отзывается Бэкхён, не отводя взгляда. — Чего застыл? Думаешь, я не знаю, что ты сделаешь дальше?       Поднос отрывается от стола, и Чанёль медленно опускает его на пол около своих ног. Посмеиваясь, Тайга приказывал вывалить еду на пол и вновь применить силу, если Бэкхён начнёт сопротивляться, но у Ёля не поднимается рука сделать то, что требовали. Не после того, как Бён приводил его в чувство после кошмаров или когда ярость сдавливала грудь, мешая дышать. Только не после того, как Бён на него смотрит сейчас.       Чон Сок останавливает поднявшегося на ноги лидера, придержав за правую руку, но Бэкхён отмахивается от него, продолжая смотреть только на Чанёля. Через один лишь взгляд вновь твердит, что нихера Ёль не знает, что им вертят, как хотят, а он и ведётся как последний идиот. Взгляд взрослого, повидавшего дерьма в жизни человека, который никогда и ни при каких обстоятельствах не обратит внимания на детские выходки-издевательства.       — Сказал бы Тайге придумать что-то другое, — с усмешкой продолжает сокамерник и послушно подходит к Чанёлю, а затем садится рядом, у самых ног, прямо напротив подноса.       В столовой повисает такая тишина, а пристальные взгляды направлены в их сторону, что Чанёлю становится трудно дышать. Последний раз Ёль чувствовал столько ненависти на каждом сантиметре кожи, когда сидел в наручниках в суде, а где-то за его спиной расположились бывшие коллеги его отца и того ублюдка, которого он отправил на тот свет.       — Приборами хотя бы можно пользоваться?       Чанёль теряется и молчит с минуту, пока не кивает, получив за это резкий толчок в бок от Гын Пёка. Бэкхён, смотрящий на него снизу-вверх, выдавливает из себя улыбку, но она слишком натянута, да и от печали в его глазах по спине бежит стая мурашек. Когда он отворачивается, то ладонь Пака замирает недалеко от его опущенной головы — в груди горит желание погладить лидера по голове, как он его гладил после каждой вспышки гнева, после каждого воспоминания, ставшего ненавистными кошмарами. Только рука возвращается обратно на стол: велик шанс, что этот жест Бэкхён воспримет иначе и с радостью переломает ему каждую косточку, начиная с пальцев и заканчивая плечом.       Чон Сок резко хлопает обоими ладонями по столу и поднимается на ноги, следом встают и Ухён с Мён Дыком. Подхватив свои подносы, они подходят к Бэкхёну и садятся на пол рядом с ним.       — Я тебя во всей этой хуйне не брошу, Бэкхён, — произносит Чон Сок, аккуратно похлопав лидера по острой коленке. — Больше не брошу.       Их примеру следуют и многие другие заключённые: они встают, берут свои подносы и опускаются на пол около столов, за которыми сидели. Как цепная реакция, как что-то само собой разумеющееся, ведь они и вновь возвращаются к своим разговорам или поеданию завтрака. Среди тех, кто остался на местах, Чанёль заметил некоторые знакомые лица — шестёрки Тайги или Чжунхона, крысы, проживающие на чужой территории и докладывающие обо всех событиях своим хозяевам. Дышать от этого, конечно, легче не стало. Теперь для всех он лишь часть «чужаков», пытающихся подорвать спокойную жизнь в блоке.       Чанёль в последний раз сталкивается взглядами с Чон Соком и до боли сжимает зубы, прочитав по его губам послание, которое лишь поставило финальную точку в и без того шатком положении Ёля:       — Тебе пизда, Пак. Готовься!

***

      Гул голосов в столовой кажется таким далёким, недосягаемым, словно Бэкхён находится под толстым слоем воды. Уши уже так привычно заложило, что на фоне приглушённых голосов заключённых Бён отчётливо слышит лишь своё едва бьющееся сердце и тяжёлое дыхание, срывающееся с приоткрытых разбитых губ. Он задыхается, но даже не пытается выбраться на поверхность, потому что там его ждут одни лишь мучения. Там его ждёт блядская реальность — он, сидящий на пятой точке рядом с одним из столов, и поднос с едой у коленей. Как собака, без приборов, так ещё и у ног своего самопровозглашённого хозяина, которые находится совсем рядом, стоит только голову влево повернуть. Не хватает ещё ошейника на шее да передвигаться на четырёх конечностях, чтобы Бэкхён окончательно перестал походить на человека.       Правое запястье пульсирует, туго затянутое бинтами. С последней попытки вскрыть себе вены в камере куском разбитого зеркала прошло уже несколько недель, но Бэку всё ещё кажется, что надо лишь размотать раздражающую повязку, приложить ещё немного усилий и, наконец, свобода. Он и так долго уже цепляется за жизнь. Хватит, пора прекратить! За что тут цепляться?       Плейг, сидящий на металлической скамье и даже не смотрящий на расположившегося у его ног Бэкхёна, грубо толкает того в затылок. Одним лишь этим жестом приказывает прекращать витать в облаках и начать есть, но у Бёна нет ни сил, ни желания. Он и так уже достаточно повеселил заключённых блока С, когда временами всё же голод брал своё, и приходилось, скрипя зубами, есть: собирать дрожащими пальцами, запихивать в себя еду горстями, глотать, не прожевав.       Бэкхён устал. Нет, заебался с макушки головы до кончиков пальцев на ногах. Мало того, что приходилось всегда находиться где-то рядом с Плейгом, так и следы его присутствия не успевали сходить, как он добавлял новые. Даже такая желанная попытка вскрыться и вырваться из цепких лап мучителя и то оказалась запятнана им — теперь на спине Бёна можно было встретить десятки коротких, где-то глубоких, где-то уже заживших полос, оставленных острым ножиком.       «Моему щеночку хотелось больше шрамов? Чего же ты сразу не сказал? Надеюсь, столько будет достаточно?»       Плейгу в его «прекрасную» голову нельзя было вбить мысль, что не в количестве дело. Да и не смог тогда Бэкхён хоть как-то его оттолкнуть. А кто сможет, когда тебя в очередной раз поимели и заставили лежать на полу, пережав коленом шею?       Если бы только были силы. Если бы только хоть кто-то наконец протянул руку помощи двадцатилетнему парню.       Бэкхён отрывает глаза от своего перевязанного запястья и быстро окидывает находящиеся в поле зрения столы и сидящих за ними заключённых. Каждый… Каждый, сука, стоило им встретиться взглядами, тут же поспешно их отводил: то ли боялись гнева Плейга, который может решить, что на его вещь позарились, то ли не хотели показывать свою радость, что не им приходится быть на месте Бёна.       Направленный вперёд взгляд упирается в лицо одного из заключённых, сидящего за три или четыре стола от них. Бён даже не знает его имени, но видел довольно часто, раз их камеры находятся на одном этаже и в одном крыле блока. Жалостливый взгляд из-под нахмуренных бровей, рот сжат в тонкую линию, едва теряющуюся в густой бороде. Он, пожалуй, единственный, кто не избегает встречаться с бедным пареньком глазами, но Бэкхён в одном месте видел его сочувствие. Так и хотелось выдавить из его небольших, как медвежьих, глаз эту жалость, только руки связаны.       За несколько месяцев, проведённых в тюрьме, Бэкхён понял, что помощи ему ждать не стоит. Нужен только шанс. Шанс и усыплённая бдительность Плейга, чтобы всадить ему нож в горло по самую рукоятку и повернуть, разорвав ненавистную глотку на части, или же как-то умудриться раздробить подъязычную кость, чтобы он задохнулся, захлебнулся собственной кровью. За каждый шрам. За каждый удар. За каждое слово. За каждый раз, когда Бэкхёна ставили на колени или брали, до боли заломив руки и уткнув лицом в бетонный пол.       Сверху слышится смех, и Бёна невольно толкают в спину, когда Плейг по привычке раздвигает ноги, опираясь ладонями на край скамьи. Парень тут же вжимает голову в острые плечи, пытаясь уменьшиться в размере — мало ли, не заметит. Дрожащие пальцы своевольно вцепляются во всё ещё полный поднос у самых ног.       — После такой еды, — громко произносит Плейг, под затихающий смех своих шестёрок, — не хватает только отсоса, а потом спать завалиться.       Бэкхён дёргается всем телом, до боли выпрямляя спину, и стоило Плейгу опустить на плечо тяжёлую руку, как поднос отрывается от пола, а еда в нём за несколько секунд оказывается у лидера на лице и груди.       На полу остаются чёткие следы нескольких пальцев, измазанных мясной подливкой, когда Бён, собрав оставшиеся силы в кулак, поднимается на затёкшие ноги и резко разворачивается. По привычке замирает, стоило Плейгу грозно взглянуть на него, но внутренний голос истошно заорал в его голове, чтобы Бэкхён брал ноги в руки и бежал так, будто это поможет ему вырваться наружу. Туда, где не будет ненавистной камеры. Туда, где нет Ким Чже Рима. Туда, где его никто не тронет. Однако руки с подносом сами поднимаются над головой, и Бён наотмашь бьёт Плейга по лицу изо всех сил.       В столовой повисает оглушающая тишина. Бэк слышит лишь своё сбившееся дыхание и то, как бешено в груди бьётся сердце.       «Меня убьют! Он меня, блять, убьёт!» — мысленно кричит Бэкхён и прежде, чем Плейг успевает прийти в себя и ударить, как всегда резко и сильно, словно Бэк может вытерпеть любой его удар, срывается с места и бежит к выходу. Отталкивает находу одного или двух заключённых и бежит. Спотыкается и бежит. Плевать на неожиданное головокружение. Плевать на дрожащие, с трудом сгибающиеся ноги. Плевать на оглушительное «ебаный щенок» за спиной.       Бэкхён врезается в огромную дверь на выходе из столовой и изо всех сил колотит в неё кулаками, надеясь, что кто-то из надзирателей по ту сторону тут же её откроет.       «Он убьёт меня. Он убьёт меня. Он убьёт меня!»       На глухой стук никто не отвечает, но Бэкхён не планирует сдаваться. Ему надо выбраться. Нужно уйти. Нужно срочно сбежать. В медпункт. На улицу. В другой блок, добраться до которых можно по подземным коридорчикам. На волю. К отцу. Лучше к нему. Ублюдок никогда не издевался над ним настолько сильно.       «Помогите, он ведь…»       Одна из створок дверей резко распахивается, и Бэкхён не может сдержать кривой, полной надежды улыбки, когда видит перед собой начальника блока, Чхве Ду Ёна. Его спасение. Наконец он сам увидит, что творит Плейг. Наконец он сможет ему поверить.       Стук сердца в ушах настолько сильный, что Бён даже не слышит, что говорит мужчина и насколько он раздражён нарушением дисциплины. Парень готов на шею ему броситься, лишь бы его избили надзиратели и упекли в карцер за своеволие. Куда угодно, лишь бы не обратно в камеру с этим монстром.       Бэкхёна грубо хватают за волосы на затылке, что он даже сказать ничего не успевает, а затем всё ещё закрытая створка входной двери становится всё ближе и ближе. Ближе и ближе. Ближе и ближе! Очередное доказательство того, что маленькому и глупому Бён Бэкхёну не стоит ждать помощи ни у кого в этом месте. Боль пронзает голову, и перед глазами опускается чёрная тьма, утаскивая парня обратно на дно. Туда, откуда нет выхода.       Худое, ослабшее тело обмякает, да только Чже Рим успевает одной левой придержать Бэкхёна за талию, не давая свалиться на пол. Он как кукла повисает на его предплечье, а из разбитого лба по мертвенно-бледному лицу медленно стекает кровь.       — Прошу прощения, начальник, — с учтивой улыбкой произносит он, слегка кивая; Ду Ён отвечает лидеру тем же. — Щеночек немного вышел из себя.       — Это я вижу, — отзывается Ду Ён, наблюдая, как Чже Рим правым рукавом тюремной рубашки вытирает остатки риса и мясной подливы с лица и кровь из раны на левой скуле. — Держи его на привязи, значит. Он создаёт много шума.       — Обязательно, начальник, — Плейг с присущей ему грубой нежностью похлопывает находящегося в бессознательном состоянии сокамерника по макушке. — Непременно посажу его на цепь, чтобы не мешал никому.