Кошка поймала птицу

Кино — Гость

Разбег, прыжок, бросок… Грохот кольца. Мимо. Подбор, замах... Пальцы соскальзывают. Снова мимо. Лёша со злостью пинает баскетбольный мяч в сторону столба, и тот с такой силой бьёт по нему, что деревянная толстая палка, на которой держится кольцо, чуть шатается, накреняясь назад. Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, мальчик шагает к столбу и возвращает его в исходное положение. Несчастное кольцо всё-таки не его, а школьное… Ещё попадёт за порчу имущества. Продолжать не было смысла. Пальцы его сегодня совершенно не слушались. А мяч, как назло, казался то слишком скользким, то слишком липким, то просто тяжеленным, что было полнейшей глупостью, ведь он мог с лёгкостью вертеть его на указательном пальце. В общем, игра с самим с собой не заладилась. Звать никого тоже не хотелось. Только недавно он освободился из клуба, который грешил частым проведением мероприятий даже в выходные дни. Лёша и не подозревал, что быть его председателем — это такая муторная и выматывающая задача. Сегодня они обсуждали какие-то выездные чтения, которые были мало кому интересны, на самом деле, и особого рвения никто, кроме него, разумеется, не проявлял. Куда больше ему нравилось просто читать, изучать прочитанное и делиться своими соображениями с другими членами клуба, чем вся эта показательная чепуха, но что уж тут поделаешь. Лёша глянул на наручные часы, которые дядя подарил ему на прошедший тринадцатый день рождения, и со скрипящим сердцем осознал, что ему пора возвращаться. На улице ещё не было очень темно, но одинокий фонарь за его спиной уже как час горел, так что время для прогулок подошло к концу. Домой его не тянуло. По правде говоря, Лёша бы предпочёл ночевать хоть на развороченном полу заброшенного магазина, что стоял всего в трёх метрах отсюда, чем приходить домой. Отец уже точно вернулся. Но мама расстроится. И отец будет зол сильнее, если увидит, как мама плачет. Сжав зубы до побеления, мальчик подбирает мяч, сжимая его под плечом, топает через открытые ворота спортивной площадки, выходит на дорогу и, отмахиваясь от вездесущих мошек, довольно быстро доходит до скромного дома с наклоненной крышей, мельком заглядывая в окно на кухню. Не то чтобы он сомневался, что отец будет дома. Но последняя робкая надежда безжалостно разбилась о раздающийся пьяный крик, кажется, отскакивающий от стен, как этот самый мячик у него под мышкой. Еле переставляя ноги, Лёша проскальзывает мимо какого-то свернувшегося в клубок мужчины у них на крыльце и попадает в эпицентр бури, сходу получая разбившуюся рядом с его лицом бутылку. Осколки царапают его щёку, но он смотрит прямо перед собой, стараясь не трястись. Мама никогда не препятствовала этому. Она никогда не просила пощады, никогда не пыталась их защитить. Отец говорил, что раны детей задевают её куда сильнее, чем раны её самой. Поэтому перестал трогать её, переключившись на сына и дочь. Лёша не знал, так это или нет, но мама давала понять, что её это устраивает. Конечно. Ей ведь тоже было больно. Раньше. Как там сильно могла страдать мама, когда отец намеренно измывался над ними перед ней, Лёша не понимал. Быть может, она решила, что так спасёт саму себя. В любом случае, Лёша перестал ненавидеть её. Он просто устал это делать. Он просто больше не верил ей. Не разговаривал с ней. Он знал, что уйдёт отсюда, как только Ксюша сможет идти с ним. И потом, он был уверен, ему будет всё равно. На маму и на их с отцом жизнь. Но назойливые мысли, вроде тех, что отец снова начнёт бить маму, как только они уйдут, не покидали его. И это было сложно. И больно. Он не хотел поступать, как мама. Но и не хотел оставаться здесь. Не хотел обматываться метрами дешёвых бинтов, не хотел оправдываться перед учителями и товарищами, не хотел зализывать раны, как побитая собака, не хотел плакать, как слабак, и не хотел дарить отцу ни доли своего страха. Не хотел делать вид, что всё хорошо. Но у Лёши Немкова всегда всё так и было. Образцовая семья, из которой вышел такой же примерный сын: умница, рукастый, способный, общительный, подающий большие надежды. Гордость школы и любимчик преподавателей. Почему-то никто не видел его отца тем монстром, которым он являлся. Их дом стоял на линии совсем стареньких домиков неподалёку от школы, но это не мешало отцу скрывать свои попойки от всех. Наверно, то, что он напивался обязательно в соседних сёлах, несколько помогало ему поддерживать в глазах всех остальных образ обычного работяги, что работает с утра до ночи и старается прокормить семью. Пожалуй, Лёша впервые в жизни хотел, чтобы про них-таки поползли слухи. Быть может, тогда что-то изменится? Если люди узнают, увидят, поймут… Отец наловчился бить их так, чтобы этого не было видно. Те части тела, что были скрыты под одеждой, всё равно никому не были видны. В этом плане летом, конечно, было проще: отец не трогал ноги и руки, ведь они всегда были на виду в жаркое время. Но вот с приходом зимы всё приобретало комплексный характер… Любой случайный синяк на открытом месте легко объяснялся мальчишеской природой: ну мало ли, где мальчики ползают и какие ссадины получают? К тому же, Лёша был достаточно подвижным и, чего греха таить, действительно любил влезать в передряги. Просто делал это не так безрассудно. Целыми днями он пропадал на улице, как и почти все дети, но ему завидовали особенно, ведь его не звали домой совсем, даже на обед! Обычно Лёша таскал что-то с огорода, если это было лето, или помогал соседям, получая порцию угощений. Старушки разве что локти не кусали, сотрясаясь от того, какой же внук Немковых хороший парень. Разумеется, не обходилось и без обеспокоенных людей, что спрашивали его о том, почему он в обеденное время разгуливает на улице, таская чужие дрова. Но Лёша, натягивая дежурную улыбку, говорил, что просто с деньгами стало плохо и он не хочет напрягать маму. Это часто оканчивалось тем, что неравнодушные люди приносили в их дом разную еду, которую Лёша всё равно не ел. Хотя мог прихватить что-то с утра, пока никто не проснулся. Чёрта с два он вернётся домой раньше девяти. По этой же причине и по причине его популярности среди других ребят он мог зависать у кого-то в гостях. Если тут не складывалось, Лёша находил себе занятия в школе: помогал с уборкой или с учебниками, носил всякую мебель или подметал школьный двор. Он ходил на дополнительные занятия по иностранным языкам, делал домашнее задание в библиотеке, после шёл на собрание клуба и оставался погонять мяч с одноклассниками, если физрук разрешал пользоваться площадкой. Словом, в будни дел у него хватало. В выходные было сложнее. Его неумолимо настигала тоска, и отвлечься было значительно труднее. Когда он оставался один, то забивался в угол какой-нибудь заброшки и перематывал свои повреждения. Обычно для этого он всё тем же утром забирал хоть одну баночку мази из аптечки. Глухие стены отлично прятали его шипение, переходящее в противный скулёж. Он знал, что других парней отцы ругали за подобное. По их словам, настоящий мужчина всегда должен терпеть. И Лёша терпел. Если не он, то кто ещё присмотрит за Ксюшей? Отец только однажды сильно приложил её головой, толкнув в сторону стены. Девочка ударилась сильно и стала заикаться. Более Лёша не позволял отцу прикасаться к ней. Он наказал сестре прятаться на чердаке, куда отец не сумел бы пролезть, даже если бы прочухал, где она сидит. К его огромному облегчению, Ксюша слушалась его и исчезала из поля зрения так быстро, что и сам Лёша умудрялся терять её. Если отец и догадывался о том, что Ксюша убегает на чердак, то и не особо старался её найти. Кажется, Лёши ему вполне хватало. Для всех такой расклад оказался лучшим. Кроме самого Лёши, разве что. В самые страшные моменты, когда боль пронзала его так, что могла разрезать пополам, он ненавидел всех. И сестру тоже. За то, что она девочка. За то, что она младше него. За то, что он должен защитить её. За то, что она – единственное, ради чего он продолжает терпеть. К ужасу всех товарищей, Лёша всегда со всей честностью говорил, что любит школу. Ведь это было то место, где он мог поверить в то, что в его жизни всё в порядке. Его любили здесь, его хвалили, ценили, ставили в пример. Здесь его не наказывали, потому что ему нечем было провиниться. Бывало только, что его миниатюрная классная руководительница могла пожурить его за малиновые синяки на лодыжках, которые Лёша оправдывал неудачными попытками скатиться с холма на мотоцикле. Ксюша была ещё слишком маленькой, чтобы ходить в школу. И потому она шаталась по улице точно так же, как и он, в летнее время, когда детский сад был закрыт. Когда он предлагал ей оставаться дома, она смотрела так затравлено и с таким полотном первобытного ужаса, что Лёша сдался, позволив ей сбегать через окно вместе с ним. Благо к этому времени он был в этом деле специалистом. Ибо его первые попытки предрассветных побегов заканчивались выкрученными локтями или протаскиванием через разбитые оконные стёкла. Сестре, в отличие от него, никто не позволил бы бродить по дорогам и дворам в одиночестве. Так что Лёша отводил её в разные уединённые места, вроде заросших полей или заболоченных прудов, где девочка ожидала его, играя с немногочисленными куклами, которые Лёша выпрашивал у повзрослевших одноклассниц. Казалось, все уже знали, что у них проблемы с финансами, так что девушки ничуть не возражали против того, чтобы поделиться своими игрушками с Ксюшей. Иногда они даже брали Ксюшу играть с ними, знакомя с другими девочками садичного возраста. Но девочка относилась ко всем с настороженностью и пугалась любого движения в свою сторону. В садике она всегда сидела отдельно, окружённая кубиками и другими игрушками, по большей части молчала и часто тихонечко плакала, зовя братика. По правде, Лёша мог бы целыми днями сидеть с ней, мог срываться после трели звонка с последнего урока, чтобы забрать сестру из садика и провести с ней остаток дня, перед тем как возвращаться домой. Но Лёша не делал этого. Ксюша была постоянным напоминанием о том, что с ним происходит. Она вызывала тянущее ощущение в груди, понимание того, что он обязан спасти её, обязан сделать всё, что сделал бы любой старший брат. Как поступил бы настоящий мужчина. Потому что Лёша не хотел быть похожим на своего отца. «Мразь». Так Лёша называл отца про себя. Слово, которое осталось в нём после прочтения очередного романа. И которое идеально его описывало. Лёша не хотел стать мразью. Не хотел, чтобы сестра когда-нибудь стала отождествлять это слово с ним. Наверно, он всё же был слабаком. Потому что вид сестры заставлял его бояться. И он из раза в раз максимально оттягивал встречу с ней. Когда он отвлекался на учёбу, товарищей, книги, уборку, работу, да что угодно, он чувствовал себя обычным семиклассником, обычным мальчишкой с дурацкой и несправедливой четвёркой по немецкому языку, с царапинами на пальцах от слетевшей цепи велосипеда, которую приходилось возвращать на место голыми руками, с ноющими от длительного бега ногами и стёртыми мозолями от мяча, не покидающего его ладони несколько часов подряд. Тем не менее, Лёша не обманывал себя. Он прекрасно осознавал уже тогда, что те парни, с которыми он играет в футбол или ножички, те девчонки, что хихикают при его появлении и списывают домашку по литературе, не являются его друзьями. Да, они звали его играть, приглашали в гости, чтобы, опять же, — играть, кататься на велосипедах, рыбачить, смотреть, как старшие парни катаются на мотоциклах и проситься прокатиться… И это его очень отвлекало. Ему нравилось проводить с ними время, нравилось стукаться бёдрами при встрече и пить лимонад, забравшись на дерево. Но чем старше они становились, тем отчётливее для Лёши становилось их сильное различие. Словечки приятелей становились грубее, занятия — более безбашенными. Некоторые просили старших купить им сигареты или алкоголь. Лёша же считал себя далёким от этого. Он хотел простых забав, простых приятельских разговоров, простых весёлых ребят, которыми они когда-то были. Он всё ещё встречался с ними на футбольном поле и оставался там до самого вечера, но грудь его стало сдавливать неприятное жжение. Они никогда не были близки. Не делились важными вещами, не обсуждали друг с другом тревожащие темы. И всё равно Лёша ощущал, что теряет то немногое, что у него есть. Да и… Он видел, что другие парни стали очень завидовать ему. Его успешности в школе, его идеальной репутации — если так можно сказать, — его спросу у девчонок. Конечно, в таком возрасте это в основном выражалось неловкими признаниями в симпатии от половины одноклассниц и даже старшеклассниц, просьбами проводить до дома в тёмное время и приглашениями на чай, в течение которого они молча сидели за столом, а девчонка мечтательно пялилась на него. Лёша бы соврал, если б сказал, что это было ему неприятно. Но это было… не по-настоящему. Никто из них не знал его. Для всех Лёша был той оболочкой, в которую он старательно заворачивался, когда выходил из дома. Дружеских просьб попинать мяч становилось всё меньше, одиноких тренировок по баскетболу — всё больше. Хотя иногда его приглашали играть старшие, ведь ростом Лёша для своих тринадцати вышел что надо. Конечно, не все стали вести себя с ним холодно, не все стали провожать пристальными взглядами, не все сменили восхищение на завистливое презрение. Но что-то неумолимо менялось. И это угнетало Лёшу. Заставляло бояться того, что ему будет не с кем больше чувствовать себя обычным парнем. Временами, как сегодня, например, Ксюша всё-таки оставалась дома. Слава богу, что перед взором отца она так и не промелькнула, и воскресный вечер завершился, как обычно. Ужинать Лёша отказался, как с рыком отказался и от помощи мамы лечь в постель. Ксюша появилась в комнате довольно скоро после засыпания отца и залезла к брату под бок, обнимая его хиленькими пальчиками. Лёша приобнял её в ответ, отворачивая голову. Слёзы текли из него сами, не задерживаясь на ресницах. Солёные капли мочили подушку ровно до тех пор, пока он не провалился в беспокойный сон, слушая сопение сестры. Лёша надеялся, что Ксюша сможет простить его. За то, что он всё равно будет избегать встречи с ней после школы как можно дольше. Он любил её. Очень любил. И потому начинал ненавидеть себя сильнее. Утро понедельника встретило его болью под рёбрами и иссохшими глазами. Ксюша мягко трясла его за плечо, силясь разбудить. Он, как и всегда, накормил Ксюшу чем-то более-менее приемлемым и взял из аптечки баночку, которую приходилось откладывать в отдельную нишу, чтобы отец вдруг не решил забрать её. Сам Лёша не положил в рот и крошки, собирая рюкзак к школе, ибо вчера вечером это не удалось сделать. Когда сестра была готова, он перелез через оконную раму и, придерживая, помог Ксюше слезть тоже. Дверь запиралась отцом на ключ, и его точно ни на грамм не волновало то, что Лёша из-за этого может опоздать в школу. Раньше Ксюшу в садик водила мама, но сестра повадилась уходить из дома вместе с ним, так что это вскоре прочно вросло в его распорядок. Когда с этим делом было покончено, Лёша, вместо того, чтобы пройти пару метров до здания школы, пошёл по дуге, огибающей заднюю часть деревни. Времени всё равно ещё было много, а Лёша никак не мог настроиться. Не мог придать своему лицу привычно расслабленное и светлое выражение. Шёл всего лишь октябрь, но он уже, чёрт возьми, смертельно устал… Под рёбрами стреляло невыносимой дробью. Простонав вслух, Лёша приземлился на оказавшийся поблизости мостик через какой-то овраг и сложился пополам так, как если бы у него скрутило желудок. Такая боль не была новой, не была даже самой адской, что ему приходилось выносить. Всё будет в порядке. Он только немножко переведёт дыхание и… – Отстань, я сказал! Лёша вздрогнул, поднимая голову на голос, который звучал разъярённо и яростно. По противоположную сторону оврага стоял темноволосый мальчик с кровоточащим носом и красным лицом. Его плечи дрожали, видимо, от бьющей фонтаном злости, пальцы одной руки сжимали переносицу, а другой — сжимались в кулак. – Петя, постой! — раздался второй голос, куда мягче и приятнее. Его обладатель показался из-за угла и неуверенным шагом приближался к, судя по всему, Пете. Эти двое не обращали на замершего Лёшу никакого внимания. – Не ходи за мной! Достал! — продолжал кричать разозлённый мальчик. – Чего ты пристал, как банный лист?! Мне бати, думаешь, мало? – Я хочу помочь, — невозможно, просто невозможно нежно и боязливо произнёс другой мальчик, такой же черноволосый, но намного бледнее и словно мельче, чем первый. – На хую я вертел твою помощь, понял?! Лёша в последний момент прикусил язык, чтобы не одёрнуть этого ребёнка и, желательно, не прописать подзатыльник. Это что такое? На вид лет девять-десять, а такое говорит! Лёша в таком возрасте о матах даже помыслить не мог, а не то что! Ну и дела. Второй мальчик дёрнулся назад от этих слов, как от пощёчины. Петя, прорычав что-то, развернулся и пошёл по дороге, но мальчик на негнущихся ногах догнал его, чуть касаясь локтя. – Петя, не говори так. Пожалуйста, пойдём домой. Петя вырвал руку и сам схватил чужую, отчего второй мальчик сдавленно ахнул. – Я не пойду домой, — он оттолкнул мальчика от себя, и тот, запутавшись в ногах, упал на спину. – Я вообще больше домой не приду, понял ты или нет?! Достало! Достало-достало-достало! — он всхлипнул, отрывая залитый кровью палец от носа. – И ты меня достал! Просто оставь меня в покое! Меня тошнит от тебя, ясно? Батя не смотрит на тебя, и я больше не буду. Всё! – Петя… – Не называй меня Петей! — проревел Петя и, более не останавливаясь и не оборачиваясь, пошёл своей дорогой. Лёша позволил себе шумный выдох. Мальчик, лежащий на земле, вдруг закашлял с гортанными хрипами, и Лёша подорвался с места, морщась от стреляющих болью мурашек. Он опустился перед мальчиком на корточки и подал ладонь, в которую тот сразу же вцепился и подтянулся, хватаясь за грудь. Пока мальчик кашлял, Лёша просто сидел рядом, не зная, что делать, но, к счастью, хрипы прекратились, и мальчик уставился на него с некоторым испугом и даже чуть-чуть отполз. Тем не менее, он выдавил тихое: – Спасибо. Лёша кивнул, продолжая рассматривать смутно знакомое лицо. И вспомнил, что прежде видел этого парня в библиотеке и на особых встречах книжного клуба, когда приходить на собрания могли все желающие. Похоже, что мальчик учился ещё в начальной школе и пока не мог вступить в клуб. Иначе Лёша бы точно его знал, ведь всех членов клуба он помнил. Глаза мальчика были похожи на мёд и блестели на солнце. Но он не плакал. Наверно, потому, что не хотел делать это при посторонних. Лёша рассудил, что стал свидетелем чего-то очень болезненного. И внезапная догадка осенила его голову. – Ты ведь Ковалевых, да? — спросил он, когда они встали с земли. Мальчик ошпарил его вмиг потемневшим взглядом. – Мне пора, — ответил ему мальчик и прошёл мимо. Лёша понял, что не ошибся. В следующий раз Лёша увидел его — действительно, — в библиотеке. Это произошло спустя несколько дней, Лёша почему-то искал этого мальчика глазами, обводя взглядом коридоры и столовую. Но только убедился в том, что мальчик был ещё младшеклассником, ведь в здании старшей школы его макушка ни разу не мелькнула. После вчерашнего урока физкультуры он чуть не откинулся, честное слово, с его-то синячищами, так что сегодня он отказался от предложения сгонять на пруд, не без печали, конечно, а вместо этого решил забиться в книгах. Мальчик что-то увлечённо читал, как будто даже не двигаясь. Лёша сел за стол перед ним и приветливо улыбнулся. В него стрельнули гневным взглядом, но книгу опустили. – Привет, — сказал Лёша. – Что читаешь? – Здравствуй, — явно через силу ответил мальчик. И, поколебавшись, сказал: — «Отверженные» Виктора Гюго. Лёша не припоминал, чтобы в начальных классах они читали нечто подобное. – О, я тоже читал Гюго, — протянул Лёша, судорожно пролистывая в голове воспоминания о книгах этого автора. – Мы читали «Козетту» в начальной школе. Ты ведь учишься в начальной? – «Козетта» входит в цикл «Отверженные», — недовольно пробубнил мальчик. – Мы её уже читали. На второй вопрос он почему-то не ответил. Но Лёша и не думал сдаваться. – Разве «Отверженные» целиком есть в программе? – Я читаю во второй раз. Ох. – Ты любишь читать, да? — усмехнулся Лёша, опуская локоть на стол и опираясь на него щекой. – Хочешь потом вступить в книжный клуб? – Ты поэтому меня донимаешь? — спросил мальчик, ставя Лёшу в тупик. Следом он пояснил: – Ты ведь его председатель. – Э… нет, — неуверенно выдохнул Лёша. – Тогда что тебе от меня надо? Вся и без того держащаяся на соплях непринуждённость рухнула. Мальчик выглядел так, словно готовился сбежать. Теперь, когда Лёша знал, что его фамилия Ковалев, он мог объяснить, почему мальчик так настороженно себя ведёт. Не для кого не было секретом, кто был его отцом и как сильно хулиганил в школе его брат. Вот уж невезуха так невезуха. Но у Лёши не было никаких плохих умыслов. И, тем не менее, он сам понятия не имел, почему привязался к этому ребёнку. Отдалённо догадывался и всё же… Говорить об этом мальчику точно пока не стоило. – Я, эм, просто?.. Просто хочу поболтать… – У тебя полно друзей, с ними и болтай, — отрезал мальчик, скрипя ножками стула. Он исчез так быстро, что Лёша не успел его даже окликнуть. Почти сразу же его место занял одноклассник Лёши, со странным недоверием смотря на него: – Ты чего это, Лёх? Ты что, говорил с этим чахоточным? – Чахоточным? — тупо переспросил Лёша. – Ну да, — словно это было чем-то очевидным. – Он же кашляет, как не в себя. Ещё заразит тебя чем, смотри. Вся семейка ненормальная… Слышал, что сегодня старший Ковалев учудил? Обычно Лёша игнорировал такие разговоры и сейчас благополучно абстрагировался, уходя в свои мысли. В конце концов, он нашёл в своей голове то, что не давало ему покоя последние дни. Паша. Этого мальчика звали Паша. И он был младшим из двойняшек Ковалевых. Ожидаемо, братьев в школе не жаловали. По большей части, опять же, потому что были наслышаны о подвигах их отца. Но после — потому что стали их бояться. Петя уже в первом классе влезал во всякие драки и не давал покоя тем, кто осмелился в его присутствии вякнуть что-то про его семью. Паша же… вёл себя совершенно тихо. Но это не помешало другим невзлюбить его так же сильно. В открытую никто не рискнул бы лезть к нему, но вот получить плевок в тетрадь, толчок в спину или облитую соком спортивную форму — это запросто. Если Петя вычислял этих шутников, дела заканчивались больницей и разговором с директором. Не прошло и года, как Петя стоял на учёте. Лёша в силу своего нежелания влезать в это всё, мало чего слышал, в отличие от остальных. Но вот один случай он запомнил хорошо. Тогда из-за проблем с электричеством начальные классы учились в том же здании и обедали в одной столовой. Он преспокойно помешивал жидкую кашу, когда раздался грохот посуды. Паша — ну, тогда он не сразу понял, что это он, — распластался на полу в луже чая, с измазанной кашей рубашкой и опущенной головой. Прошла секунда от силы, прежде чем Петя вскочил из-за своего стола на другом конце столовой и вскричал: – Кто?! Кто поставил подножку?! Он стремительным шагом прошёл к соседнему с упавшим Пашей столу и навис над сжавшимися в комок ребятами. Старшеклассники, до этого только наслышанные об этих выходках, во все глаза таращились на происходящее. – Кто, я спрашиваю?! Какая-то девочка пискнула и указала пальцем на сидящего с краю мальчишку, который тут же истерически замахал руками. Но Петя не стал ничего слушать, а просто взял стакан с ещё недопитым чаем и вылил тому на голову, чтобы в следующую секунду столкнуть стекло с его затылком. Стакан разбился с глухим треском. Казалось, вся столовая отмерла только после этого. Все загоношились, закричали, кто-то схватил Петю за плечи, не давая больше ничего натворить. Мальчика откачивала прибежавшая через пять минут медсестра. Лёша в тот день не мог перестать представлять пятно крови, растёкшееся под тем несчастным столом. А Паша продолжал сидеть на полу, и Петя так ни разу и не взглянул на него. Лёша уже тогда задался невольным вопросом, что, чёрт возьми, происходит в отношениях этих двух? И услышанное недавно только подпитывало этот занимательный вопрос. Это ведь чертовски ненормально! Когда, впрочем, в его жизни что-то было нормально? Засыпая, как и всегда, с сестрой под боком, Лёша решил, что от Паши он не отстанет. Их ситуации были разными, но что-то общее между ними всё же было. Они оба были заложниками своей репутации. И Лёша, кажется, знал, кому сможет рассказать всё. Когда придёт время, конечно. Для начала надо во что бы то ни стало с ним подружиться. Лёша привык, что все сами вешались ему на шею, но теперь, что говорится, придётся побегать самому. И он бы соврал, если б сказал, что это не казалось заманчивым. Лёша приметил, когда Паша приходит в библиотеку, и неизменно составлял ему компанию, к раздражению последнего. Паша или не отвечал ему вовсе, или отвечал резко, но сбегать больше не пытался. Когда терпение Паши иссякало, он захлопывал книгу и максимально прозрачно намекал Лёше, что он против его присутствия здесь. Но Лёша только лыбился, как идиот, замечая боковым зрением, как косо на них смотрят. Паше пришлось смириться с тем, что уверенность Лёши была железобетонной. Он стал пинать стул из-под стола, как только Лёша приходил, и сходу говорил, какую книгу читает сегодня, чтобы Лёша не донимал его своими «пустыми» вопросами. Лёша не только страдал хернёй, но и читал тоже, и они сидели друг напротив друга до самого закрытия библиотеки. Спустя первую неделю Паша спросил, как у него дела. Лёша готов был запрыгать от счастья. После собраний клуба он теперь каждый день мог наблюдать знакомую черноволосую макушку за дальним столом и с нетерпением ждал возможности присоединиться к любимому занятию. Баскетбол никуда не делся, но перестал приносить желаемое удовольствие. Гулянки с другими парнями и вовсе стали походить на каторгу, но он всё же иногда выбирался гулять. Обычно по выходным, потому что будние посиделки в библиотеке он бы ни на что не променял. В конце октября его после школы выхватил Антон, один такой мальчишка, с которым он нянчился раньше. После смерти бабушки они перестали видеться, ведь Лёша по доброй воле не позволил бы себе бродить по родственникам. Семья Петровых не была с ними в кровном родстве, но их бабушки были чуть ли названными сёстрами. Он не виделся даже с двоюродной сестрой, куда там до такого же мелкого. Он опасался, что взрослые могут что-то заподозрить об их ситуации. Он хотел, правда, хотел, чтобы все узнали о том, что с ним творится. И одновременно боялся этого до усрачки. Антон позвал его в гости, и Лёша не сумел отказаться. Настроение всё равно было паршивым из-за того, что Паши не было сегодня на их месте, так что… Он позволил себе эту слабость. Боже, если бы он раньше знал, что теряет, он бы плюнул на свои принципы ещё давно. Он носился с первоклассниками, как умалишённый, хохотал до упада и не чувствовал тела после яростных догонялок. Позже, непосредственно в гостях, он травил Антону какие-то истории и слушал про его коллекцию жвачек. Они играли в домино и смотрели мультики, которые Лёша смотрел с не меньшим восторгом, ибо у него телика в доме никогда не было. Такие походы к Антону зачастили, пока не стали такими же ежедневными. Теперь он стоял перед такой дилеммой, что хотелось лезть на стенку. Либо Паша и библиотека, либо Антон и сумасшедший футбол с его сверстниками, среди которых была и кузина. Чаще побеждал Паша. Потому что… Паша оттаивал с каждым новым днём. Он здоровался первым, не пытался больше казаться пустынной колючкой, охотно рассказывал о книгах, которые читал — он прочитал намного больше, к стыду Лёши, — и порой… смеялся. Обычно вытянуть из него улыбку уже было для Лёши личным достижением, но смех его действительно был чем-то удивительным. Было похоже на то, что они оба расцветали на глазах. После Нового года, когда каникулы подошли к концу, Лёша мчался в библиотеку, как на крыльях, и растерял всю свою радость предвкушения, когда Паша встретил его угрюмо сжатыми губами. Но выглядел он таким расстроенным, что Лёша не думал ни секунды, чтобы упасть на стул рядом и положить чернявую голову себе на плечо. Паша на удивление не стал вырываться. Они посидели так несколько долгих минут, до тех пор, пока Паша не отстранился, неловко отводя взгляд, и не убрал чужую руку от своей спины, выдыхая: – Не люблю, когда трогают, — Лёша почувствовал всепоглощающий стыд, но забыл обо всём, когда Паша, смотря как никогда серьёзно, слишком серьёзно для четвероклассника, спросил: – Скажи… Тебе что-то от меня нужно? – Нет, — что было чистейшей правдой. – Тогда почему… — он не договорил, но Лёша и без того его понял. – Потому что я хочу быть твоим другом, — сказав это, Лёша в полной мере ощутил, как сильно в этом нуждался. И как сильно нуждался именно в этом конкретном человеке. – Я младше тебя. – Это ерунда. Тебе ведь десять? – Одиннадцать. – Ну вот, даже так! А мне тринадцать, это разница ни о чём. – У тебя много друзей. – У меня нет друзей. Глаза Паши полыхнули испугом. – Прости, я не знал… Ты… Рядом с тобой всегда много людей. – Они тоже недолюбливают меня, — говоря это, он проклинал себя, потому что от этих слов Паша вздрогнул. – А ты… Ты не презираешь меня? Сердце Лёши кольнуло. – Нет. Я знаю, что такое семейное влияние. Поверь, я прекрасно понимаю. Паша глядел недоверчиво. Лёша обязательно расскажет ему. Если они всё же… станут друзьями. – Может, это я противен тебе? — задал он встречный вопрос. – Нет! — воскликнул Паша. Его необычно взволнованный голос выбивал из колеи, и Лёша не хотел больше мучить его. Но ему… ему надо было попытаться… – За что бы ты… – Причины не всегда нужны, — хмыкнул Лёша. – Ты… ты не такой, как другие, — продолжал Паша, и его бледная кожа почему-то стала покрываться налётом румянца. – Ты… хороший. – Ты тоже не такой, как другие, — Лёша растянул губы в улыбке, надеясь, что Паша сможет поверить ему. – Поэтому я хочу дружить с тобой, Паша. Они ни разу не называли друг друга по имени. Лёша подозревал, что что-то с этим у Паши в семье не в порядке. – Но у меня… не может быть друзей, — прошептал Паша. – Если хочешь, я буду твоим другом. Потому что я хочу им быть. – Но ты слишком глупый. – Я… Эй! Паша рассмеялся, и Лёша понял, что не ошибся, когда увязался за ним. Паша — именно тот, кого ему всегда не хватало. И было похоже, что Лёша стал для него чем-то таким же важным. Дни перестали казаться кошмаром. Боль в теле не могла перекрыть его счастье. Больше не нужно было избегать одиночества, ведь он больше и не был один. Помимо Паши, у него появилась орава первоклассников, с которыми он и сам ощущал себя несмышлёным дитём. Однажды Лёша, особо ни на что не рассчитывая, пригласил Пашу сходить в выходные к мелкотне. И получил согласный кивок. Теперь к Антону они ходили вдвоём, и, о боже, Паша нашёл идеальную жертву для своего занудства. Их встречи в библиотеке растянулись на ежедневные прогулки до дома Паши, в течение которых они открывались друг другу и узнавали друг друга всё лучше и лучше. Говорил по большей части Лёша, а Паша слушал, но обоих это устраивало. На то, что его прекратили звать на увеселительные мероприятия, Лёша особо не огорчился. На кой они были нужны, если теперь даже во время одиночных игр в баскетбол — Паша не горел желанием заниматься спортом, ведь подвижных игр малышни ему хватало с лихвой, — его друг располагался на бревне неподалёку и держал в руках неизменного спутника — книгу, — периодически комментируя его промахи или удачно заброшенные мячи. Во время одной такой прогулки Паша пригласил его к себе. И они пять грёбанных часов играли в монополию, за время которой Лёша окончательно убедился в том, что Паша ненормальный вундеркинд. Когда им задавали учить стихи, Паша выклёвывал ему весь мозг. – Да это стихи по выбору, какая разница, что учить? — возмущался Лёша. – Здесь всего шесть строф! – Здесь целых шесть строф, алло! Все вообще выучат «Я вас любил» и успокоятся. – У Пушкина есть и более длинные красивые стихи. – Хорошо, и что тогда ты будешь учить? – Я думаю между «Осенью» и «Девятнадцатью»… Когда Лёша увидел размер этих стихов, он захотел перекреститься. К его большому удивлению, ни в один из походов домой к Паше он не встретил ни его отца, ни мать, ни брата. Возможно, Паша подгадывал дни и время так, чтобы они оставались наедине. Как-то раз он спросил, могут ли они пойти к Лёше, если есть такая возможность. Лёша сказал, что такой возможности нет. Паша понимающе качнул головой. Больше к этому они не возвращались. Зимой Антон обзавёлся новым другом, и походы к нему в гости увеличились. Лёше этот бурятёнок очень нравился: такой шебутной и вечно надутый, с раскосыми глазами и глупой стрижкой. А вот Алтан, кажется, не был им впечатлён. Хотя Лёша очень старался. – Ты в каком классе? — спросил мальчик, пока они раскладывали доминошки. – Млекопитающие. Алтан посмотрел на него со смесью удивления и недовольства. Паша прикрыл рот кулаком, но Лёша-то углядел, что этот подлец скрывает свою улыбку. Вот, и пусть потом только попробует вякнуть, что его шутки не смешные! – Тоха, кто такие мле… млеко… — обратился бурятёнок к другу, который принялся на пальцах рассказывать ему систематику животных. Антон для своих лет, на сугубый взгляд Лёши, чересчур увлекался биологией и знал вещи, которые он-то дай боже к седьмому прошёл. Это всё влияние Паши, не иначе! Антон был старательным и пока ещё увлечённым учёбой и всегда хвастался своими бумажными пятёрками. С предметами у него не возникало абсолютно никаких проблем: он всё схватывал на лету, да и был по-детски любознательным. Единственной ложкой дёгтя была математика, чёрт бы её побрал. – Это простейшая арифметика, — негодовал Паша, чиркающий в его тетради одну сплошную линию, зачёркивающую весь пример. Антон пыхтел и всхлипывал, готовый взорваться в истерике каждый раз, когда садился за математику. – Не ищи здесь логику, — пробовал объяснять Паша. – Просто анализируй то, что у тебя есть. – Да откуда там взялось восемь?! Если всего было семь? – Семь в первом вагоне. – А-а-а! – Антон сложил руки на стол и уткнулся в них лицом. Паша сжал переносицу пальцами. Лёша похрюкивал, сидя на диване и радуясь тому, что участь делать с этим гуманитарием математику выпала не ему. Его прерогативой был баскетбол, в котором Антон и его друг, который морщился при виде Лёши, как бабушка, увидевшая пыль под пальцами, не то чтобы преуспевали, но это всё равно было веселее, чем примеры и задачки. – Ты не должен толкаться, — говорил Лёша из раза в раз, когда эти два идиота начинали кататься по траве. – А как тогда мне мяч отобрать? — недоумевал Антон. И Лёша показывал в тысячный раз, но да, его увещевания мало помогали. Баскетбол для неугомонных детей был всё же слишком ограничивающей игрой. Но когда дело доходило до футбола, этих машин могло сдержать только чудо… Лёша выдыхался весь, на Пашу и смотреть было жалко… – Ты опять пропустил мяч, — ворчал на него Алтан. Паше, в отличие от него, выпадала честь играть в команде с Антоном. А ему… Ну, довольствуемся тем, что дают. – Ты слепой? Паха тебе почти в глаз пинал! М-да, то, что Паша забил мяч в его ворота, наверно, будет обсуждаться ближайшие года… – Может быть, ты мог бы давать мне пас? — миролюбиво предложил Лёша. – Ага, ещё чего, — фыркнул Алтан. – Чтобы мы продули всухую? Что ж, он сделал всё, что мог. Весна пришла с таким режимом слишком быстро. Он с нетерпением ждал летних каникул, чтобы как следует отдохнуть от — в кои-то веки, — надоевшей школы и пропадать с Пашей дни напролёт. Паша вполне разделял его намерения, упомянув при этом брата, который немножко подуспокоился. Они договорились, что, как только расправятся со всеми контрольными, сядут и обсудят, наконец, всё, что их тревожит. Лёша, по правде сказать, одинаково жаждал как услышать мысли Паши, так и поделиться своими. Ему было безумно приятно, что Паша готов доверить ему нечто такое. Что он тоже считает его своим другом. В один из особенно прекрасных весенних вечеров, ибо сегодня они с Пашей пускали самодельные пузыри, как пятилетки, ей богу, и расстались всего каких-то десять минут назад, Лёша чувствовал себя как на седьмом небе и удивился, когда Ксюша пришла в комнату раньше обычного, смотря на него заискивающе. – Бр-ат-т-т-ик, - сказала она, складывая ручки за спиной. – Я х-х-х-очу п-п-п-р-ок-к-к-олоть уши. Как т-т-т-а д-д-д-евоч-ка. П-п-п-р-ок-к-к-оли мне х-х-оть ушко. П-п-п-ож-ж-ж-алуйста. Ах да. К огромному облегчению Лёши, сестра-таки завела себе подружку, которую даже, по её словам, водила в их тайные места, где она предпочитала коротать время лишь в окружении кукол. Саму подружку Лёша не видел и даже имени её не знал, но, на самом деле, он и не спрашивал. Он был всецело поглощён новыми эмоциями и боялся упустить хоть мгновение, и сестра всё меньше времени занимала в его распорядке дня. То, что она нашла себе подругу, было для него величайшим спасением. И большим счастьем, в первую очередь, для неё самой. Потому что раньше, приходя домой радостным и воодушевлённым, он получал порцию пинков по животу и ковылял в комнату, видя тем же вечером совсем удручённую сестру. Она была такой несчастной, а он не мог уделять ей время всё по той же причине. Теперь контраст был так силён, что Лёша не хотел встречаться лицом к лицу с ужасом своей жизни пуще прежнего. Он не посмел бы отказать ей в такой просьбе. Не после всего, что он сделал. Вернее, не сделал. Весь следующий день он расспрашивал знакомых девочек о том, как, где и когда они прокалывали уши. В деревне этого не делали официально, так сказать, и все кололи себе уши как попало: у знакомых да у друзей. Но Лёша не дал бы никому прикасаться к сестре, да и она сама бы не позволила, поэтому хотел проколоть ей уши самостоятельно. Навредить Ксюше было страшно, но он обещал ей, поэтому приложил все усилия, чтобы узнать как можно больше об этом деле. Он как раз обсуждал это с Пашей, когда к их извечному столу подошла девчонка с параллели и, кинув неприязненный взгляд на темноволосого, расплылась в улыбке. – Привет, Лёш, — произнесла она как-то очень сладко. – Не поможешь мне достать книгу? Лёша выполнил странную просьбу и абсолютно не понял, что сделал не так, потому что девчонка выхватила книгу у него из рук и унеслась, бурча что-то себе под нос. Вернувшись за стол, Лёша лицезрел тихо-тихо хихикающего по Пашу, но тот отказался объяснять, что его так насмешило. Ну и ладно, очень надо… С горем пополам уши Ксюши были проколоты. Она, конечно, заплакала, когда вымоченная в спирте игла вошла ей в мочку, да и кривовато вышло, что уж тут сказать, но потом вся сияла, крутя головой из стороны в сторону и разглядывая серёжки, которые Лёша выторговал у одной девочки в обмен на часы. Часы было жалко, но купить серёжки он никак не мог, а денег не попросил бы ни у кого ни в жизнь. Мама никак не отреагировала на серёжки. Оно и к лучшему, решил Лёша. Май подходил к своему завершению. Лёша отметил день рождения и праздновал его в кругу дорогих ему людей. Это была скромная вечеринка, устроенная Пашей и малышнёй на площадке, ключ от которой они умудрились выпросить. Лёша привёл Ксюшу, которая, хотя и жалась к нему весь вечер, выглядела довольной. Она печалилась только, что подружку позвать не удалось. Лёша заверил её, что на следующий праздник они обязательно её позовут. Тогда Лёша спросил о том, кто она, но сестра покачала головой и сказала, что она просила не рассказывать о себе никому. Лёша на это только пожал плечами. Антон даже притащил двухгодовалую Олю, с которой Лёша тоже любил повозиться время от времени. Скромной компанией они кушали всякие вредные закуски и выпили три бутылки лимонада. Потом опять вымотались, носясь по площадке сломя голову, и пролежали на опилках, слушая стрекот кузнечиков, до тех пор, пока за Антоном и Олей не пришла их мама. Катя, Полина и Алтан тоже попрощались, снова поздравляя с днём рождения. Они все подарили ему браслетики из ниточек, которые Лёша намотал на правую руку и собирался носить их до скончания веков. Паша подарил ему справочник по немецкому языку. Лёша еле сдержался от того, чтобы не наброситься на него с объятиями. Но Паша приобнял его сам, чуть прислоняясь щекой к груди. – С днём рождения, Лёша. Собственное имя, впервые слетевшее с этих губ, было лучше любого подарка. И это был лучший день рождения в его жизни. Они договорились погулять завтра после школы, и Лёша, переполненный бушующей эйфорией, заснул так крепко и спокойно, как никогда прежде. Следующий день начался в обычном течении. Отца не было дома со вчерашнего утра, и настроение не планировало опускаться ниже отметки «Просто потрясающе». В школе уже почти ничего не спрашивали, и Лёша растекался по парте, мечтая только об улице и об ослепляющем солнце. Паша был ещё молчаливее обычного. Не составило труда догадаться, что брат что-то опять натворил. Паша подтвердил его догадки, сказав, что тот опять вляпался в какую-то потасовку и схлопотал ногой по ребру. Лёша знал, что такое боль в рёбрах, поэтому даже посочувствовал. Но потом Паша сказал, что не сможет погулять сегодня, и Лёшу накрыла мгновенная апатия. Паша упомянул отца, и Лёше как никогда хотелось знать, что же у них происходит. Паша выглядел не менее расстроенным, чем он, но тут уж ничего не попишешь. Погуляют завтра — ничего страшного. Найти Пашу после окончания уроков Лёша на территории школы не смог, так что ему ничего не оставалось, кроме как завалиться в заброшку и проваляться на запыленном диване остаток дня. Это было глупо, но Лёше не хотелось совершенно ничего делать. Он не мог отделаться от переживаний и постоянно думал о том, всё ли с Пашей в порядке. Баскетбол отвлёк его только на час, а потом сил никаких не осталось. Дабы не приходить домой раньше, Лёша решил пройтись по полному кругу. По пути он подумал о том, что стоило попробовать уговорить Антона одолжить им посмотреть телик, потому что Паша упоминал фильм «В августе 44-го», который хотел посмотреть, пока его крутят. Его думы прервал чей-то душераздирающий крик. Лёша шёл по лесной стороне деревни, и ему не пришлось долго гадать, откуда доносились эти непрекращающиеся звуки. Он нырнул меж берёзок и осин и почти тут же увидел Алтана, корчащегося на земле и словно задыхающегося собственными криками, переходящими в надрывный плач. Он кинулся к мальчишке и перевернул его на спину, чтобы он ненароком не повредил себе лицо. – Что такое? — спросил он, чувствуя, как начинают дрожать пальцы. Сердце почему-то провалилось куда-то вниз, и Лёша ощутил неясное предчувствие. Предчувствие чего-то ужасного. – Твоя… твоя… — Алтан не мог прекратить дёргаться как в припадке и почти не глотал воздух. Лёша сгрёб его в объятия и начал медленно качаться из стороны в сторону, словно убаюкивая. Дыхание Алтана не шибко выровнялось, но он вдруг поднял на Лёшу такой сумасшедший в своём коктейле из животного страха и горя взгляд, что Лёша лишился дара речи. – Сестра… твоя сестра… она… И он разревелся сильнее, чем до этого. Лёша почувствовал, как от лица отливает вся кровь. Нет… – Где она? — Алтан качает головой. – Где она?! Алтан всё же указывает пальцем куда-то в кусты, и Лёша бросается туда со всех ног, теряясь в омуте догадок, что страшнее одна другой. С ней что-то случилось… И он не защитил её, не… То, что он увидел, было тем, чего он не мог даже предположить. Ноги мгновенно ослабели, и он упал на колени, вцепляясь пальцами в траву. Свой нечеловеческий вой он услышал словно откуда-то со стороны. Сквозь пелену слёз он мало что мог разглядеть, и ему хотелось отвернуться, но он заставлял себя смотреть. «Смотри, что случилось, — повторял он себе, надрывая глотку. — Смотри, что случилось с ней из-за тебя» Заставлял себя смотреть на родные черты лица, искажённые гримасой ужаса. Заставлял себя смотреть на разорванную одежду и залитую кровью землю, отдающую отвратительным смрадом. Смрадом того, что теперь валялось вокруг, но не в теле его сестры. Он подполз к ней, падая лбом на пустую грудную клетку. Конечно, там ничего не билось. Потому что биться там было попросту нечему. Он взял её мертвенно холодную ладошку и обхватил своими пальцами, поливая слезами. – Прости… прости меня… Он аккуратно достал серёжку из маленького уха и вонзил в свою мочку, не смея ни вскрикнуть, ни пикнуть, ни замычать от боли. Какая боль… Какая вообще боль теперь у него может быть? Прикрыв не слушающимися пальцами веки сестры, он вдруг зацепился за что-то, торчащее из-под её волос. Пальцы вытянули животную маску. Маску какой-то жуткой совы, тоже перепачканную кровью. Дальше Лёша слабо помнил, что делал. Ноги сами привели его в гараж отца, что стоял в этом лесу и в котором парень отродясь не был. На стенах его висели эти блядские маски животных, и Лёшу охватила неконтролируемая ярость. Ему было плевать, что с ним будет. Ему было плевать, что отец может его запросто убить. Плевать. Он неустанно орал, плакал и наносил удары туда, куда мог дотянуться. Он хотел, чтобы всё закончилось. Чтобы не стало ни отца, ни его, ни этого проклятого мира вместе взятых. Массивные и безжалостные руки подвесили его под балкой, и Лёша чувствовал, как задыхается, как горло горит, и хрипы уже даже не могут покинуть его рта. Но он не позволит отцу остаться здесь. Он утащит его с собой в ад. Едва он понял, что может дышать, то больше не медлил. Рука за спиной нащупала серп, и замах дался проще простого. Кровь залила его лицо и глаза, но Лёша не остановился. Он воткнул глубже, глубже и ещё глубже. До тех пор, пока пальцы не разжались сами. Рукоять блестела в чужой застывшей груди. Он лёг там же, не сумев остаться сидеть на коленях и уткнувшись в них лбом. Взгляд сквозь красные пятна на глазах уловил чью-то мужскую фигуру, выбегающую из гаража. Но Лёша не стал на него смотреть. Ему было уже всё равно. Он рыдал и не мог остановиться, срывая все голосовые связки. Запах крови на руках и их дрожь, должно быть, теперь впитаются в него. Ведь он стал тем, кем так боялся стать. Стал мразью.