Чувства и предубеждение в Соборе св. Павла

      Впервые в жизни архидьякон Джеймс Монтгомери ждал Рождества не с радостью, не с предвкушением и даже не с усталостью, а с самым настоящим ужасом. Он ощущал, что всё ближе и ближе подбирается к какому-то внутреннему пределу, и когда точка невозврата будет пройдена, произойдёт нечто страшное.       В Сочельник он намеренно остался в Соборе до поздней ночи и уехал вместе с Томасом одним из последних. Он знал, что она — он не произносил её имени, чтобы лишний раз не вызывать мучительных воспоминаний, — будет танцевать на площади, и не хотел встречаться. Но вечером двадцать пятого декабря, когда праздничная служба подходила к концу, по спине Джеймса пробежала дрожь. Год почти закончился, теперь до Пасхи у него не будет ничего, что могло бы настолько отвлечь его от неподобающих мыслей.       Подошла к концу служба, прихожане расходились по домам, Собор пустел на глазах. Архидьякон встретил у дверей Томаса, и они вместе вышли на улицу.       Цыганка стояла совсем рядом и, кутаясь в тонкий плащ, считала монетки. Джеймс вздрогнул и поспешно отвернулся. Ему не стоит смотреть на неё. Он резким движением поднял воротник и быстро зашагал к своему экипажу.       — Отец? — растерянно окликнул его Томас, с трудом поспевая за ним.       Архидьякон обернулся и столкнулся с удивлённым взглядом цыганки.       — Идём, — скомандовал архидьякон Томасу. — Живее.              Эта ночь была поистине ужасна. Джеймс проснулся задолго до рассвета и принялся молить Господа не оставлять его, избавить от этих недостойных мыслей и даровать ему покой. Ведь он священник, он не должен позволять себе подобного. Он должен своим примером показывать своим прихожанам, что значит жизнь честного христианина. А вместо этого его мысли заняты порочной цыганкой!       Вот уже месяц он твердил себе одно и то же по кругу, но молитвы не приносили и малой толики успокоения, а в попытках увещевать себя он чувствовал только фальшь. Он почти отказался от еды и с посыльным передал весть, что заболел. Он надеялся, что хотя бы чувство голода подвинет нечестивые мысли о цыганке. Но и это средство не оправдало себя. Джеймса с головой, словно укутывая в одеяло, накрывало отчаяние.       После Нового года ему всё же пришлось покинуть дом, чтобы решить некоторые рабочие вопросы. Он освободился лишь к концу вечерней службы и дождался Томаса, чтобы поехать домой вместе. К удивлению архидьякона цыганки на площади не было, и он, тщетно убеждая себя, что это только к лучшему, сел в карету. Но стоило только им немного отъехать, как на тротуаре он увидел знакомую фигурку цыганки и с болью проскользил по ней взглядом.       Ему следует найти иной способ избавиться от своей постыдной страсти.              С того вечера не минуло и недели, когда в его душе созрел план. Он ещё не знал, как именно воплотит свой ужасный замысел, но знал, что это неизбежно. Знал, что задуманное — это грех, который ему не отмолить. Но и иного пути не видел.              В тот день архидьякон Монтгомери работал допоздна, не замечая ни стрелок на часах, ни спустившейся темноты за окном. Будто неосознанно оттягивал момент, когда он сам себя толкнёт на преступление. Священник и язычница. Джентльмен и бродяжка. Это будет прекрасно в своей кошмарности. Но ему всё же пришлось покинуть кабинет и спуститься на площадь.       Эсмеральда уже начала выступление. И архидьякон позволил себе залюбоваться ею. Он не отрываясь смотрел, как изгибается её тело, как браслеты звенят на руках в такт быстрой задорной мелодии, как вспархивают её юбки в каждом пируэте. Он смотрел на неё так внимательно, так пристально, словно старался запомнить её, какой она была в этот вечер, потому что больше ей не суждено быть такой же лёгкой, беззаботной и весёлой. И от этой мысли архидьякон всё больше мрачнел.       Но это будет правильно. Так и только так и должно быть.       — Отец…       Архидьякон поднял руку, прервав Томаса на полуслове.       — Посмотри на неё. Что ты видишь?       — Ничего особенного, — равнодушно ответил Томас. — Обычная пейви.       — Ты прав и не прав одновременно… — еле слышно проговорил архидьякон. — Мы сегодня кое-что сделаем.       — Что угодно, отец.       — Хорошо, идём.       С трудом мистер Монтгомери заставил себя отвернуться и отойти в сторону. Там он изложил свой план Томасу. И если тот был шокирован или даже осуждал за подобное, то виду не подал — лишь сумрачно кивнул и вместе с архидьяконом вернулся в Собор.              Всё могло бы быть иначе, не будь она пейви, а он архидьяконом Кентерберийским. Будь он простым служащим или помещиком с доходом в пятьсот годовых, никто бы не обратил внимание. И он сам — в первую очередь.       Но судьба распорядилась иначе.