Чувства и предубеждение в Соборе св. Павла

      В первые же дни в Лондоне Джеймс умудрился намекнуть остальным священникам собора, что он думает по поводу тех вольностей, что они себе позволяют. Он не задумался о том, к чему это выступление ревнителя правил может привести. А когда задумался, то пришёл к двум верным выводам: спасло его только покровительство леди Кэтрин и леди Кэтрин переоценила его дипломатические таланты. Поразмышляв об этом ещё немного, Джеймс решил, что борьба с ветряными мельницами — а именно так он видел борьбу с пороками многих из священников — не входила в его планы, а потому класть свою жизнь на это он не собирался. Довольно будет самому не погружаться в грехи и по возможности удерживать от этого мальчиков и прихожан.       На ближайшем званом ужине, куда его пригласили вместе с другими священниками собора, он решил максимально исправить ситуацию. Джеймс взял с подноса бокал шампанского и подошёл к их компании:       — Господа, надеюсь, вы позволите вмешаться в ваш разговор.       Конечно, все учтиво кивнули: светское общество было плохим местом для выяснения отношений.       — Боюсь, наше общение началось с неправильной ноты. Могу лишь просить вас извинить мою горячность, — он чуть склонил голову, искоса наблюдая реакцию.       — Разумеется, мистер Монтгомери, — слащаво проговорил второй викарий архидьякона, мистер Сэвидж, — мы всё прекрасно понимаем! Мы тоже были молодыми!       — Разумеется, — натянул улыбку Джеймс. — Приятного вечера, господа.       И он сделал вид, будто собирается уйти, как тот же мистер Сэвидж его окликнул:       — Что вы, не уходите. Расскажите нам о Севере, вы же там начинали?       Что ж, видимость перемирия — лучше, чем открытая вражда. Друзей среди этих людей он вряд ли найдёт, но они могут оказаться полезными в какой-нибудь ситуации.       Так, со временем, Джеймс вернулся к тому, с чего начинал когда-то в детстве: мало говорить, много слушать и ещё больше запоминать. И поскольку он никогда в жизни не испытывал острой нужды в постоянном общении, это далось ему легко. К тому же его серьёзность, большая учёность в разных областях и превосходное знание Священного Писания обеспечили ему со временем уважение даже среди старших собратьев.       Так, постепенно, его жизнь наладилась. Гарри, как и планировалось, осенью уехал в школу при Оксфорде, Томас остался учиться дома, с Джеймсом, а сам он погрузился в работу и науку. В частности его крайне заинтересовала теория спонтанного зарождения, и он проводил множество опытов. Так же, как и Джон Нидхэм больше шестидесяти лет назад, Джеймс кипятил будущий «бульон», даже прокаливал колбу перед началом — и каждый раз получал один и тот же положительный результат. В конце концов в колбе зарождалась жизнь! Значит, Аристотель был прав! Конечно, он читал опровержения и Франческо Реди, и совсем недавние Ладзаро Спалланцани, но был уверен, что они ошиблись во время подготовки опыта или им попросту не хватило знаний, чтобы увидеть мельчайшие организмы.              Спустя несколько лет Джеймс решился на написание книги по итогам своих химических наблюдений и опытов. Труд этот напечатали, и он расходился большими тиражами, что принесло Джеймсу несколько тысяч фунтов.       Часть своих накоплений он вложил в серьёзный ремонт поместья и вскоре выгодно его продал. А взамен приобрёл поместье в Ноттингемшире. В то же время и его церковная карьера не стояла на месте.       Через несколько месяцев викарий архидьякона Кентерберийского приметил молодого и образованного, хоть и излишне сурового и мрачного священника. Он навёл справки и выяснил, что увы, тот не был замечен ни в чём предосудительном и даже находился под протекцией самой старой леди де Моран. Несмотря на всё это, викарий счёл его приличным человеком, достойным внимания архидьякона. Так, по прошествии ещё двух лет, когда пожилой викарий преставился, архидьякон с радостью назначил Джеймса на его должность. А спустя ещё четыре года, когда самого архидьякона произвели в сан епископа Дувра, он сделал Джеймса своим преемником.       И к 1811 году, пробыв на своей должности чуть более двух лет, Джеймсу удалось, к радости епископа и архиепископа навести порядок в делах. Он помнил о своей ошибке восемь лет назад и больше не стремился выкорчевать все пороки: он закрывал глаза на любовниц и внебрачных детей, если священники, бывшие в его подчинении, не выпячивали эту сторону своей жизни, и закрывал глаза на то, что некоторые понемногу подворовывали, и на то, что могли и по прошествии многих лет, всё ещё читать проповеди по книге… Но запоминал. И провинившийся с первого раза понимал уже свою ошибку и боялся повторить её.              В тот августовский день Джеймс Монтгомери, сидя у окна в боковом нефе собора святого Павла, спокойно читал книгу Джорджа Атвуда, когда его отвлёк шум и музыка с улицы. Раздосадованный, что его покой потревожили, он вышел на площадь.              Перед собором плясала цыганка.