LostMen

      Обычно в пол-одиннадцатого утра столовая пустует. Хоть прошло не так много времени с начала заселения Библиотеки, чтобы говорить о каком-либо чётком расписании, но так уж вышло, что в это время в столовой вряд ли можно кого-то встретить. Однако сегодня тут на удивление шумно. А всё из-за двух авторов, пришедших ради одного дела.       — Ну как, готово?       — Да нет же! Чуя, пойми, пожалуйста, что от твоих вопросов омлет быстрее не схватится!       — Ну а вдруг? Я уже устал ждать.       Осаму не перестаёт следить за сковородой, сам находясь под надзором Чуи. Её содержимое тихо шипит, что подогревает нетерпимость и аппетит Накахары, отчего тот то и дело донимает писателя.       Как так вышло? Всё просто. Чуя и Осаму столкнулись за завтраком, но сегодняшнее меню было не тем, чего они бы хотели поесть. И Дазай оговорился, что мог бы что-нибудь приготовить самостоятельно. Поэт ухватился за эту фразу и настоял на её исполнении.       За витриной с едой оказался проход на маленькую кухню. Несмотря на постоянное наличие готовой еды в столовой, помещение идеально чистое, будто предназначенное именно для экспериментов авторов. Какое-то время им пришлось потратить на поиск продуктов, находившихся по разным углам комнаты. В процессе готовки Чуя же помогает только морально. Хотя едва ли его пристальное внимание можно назвать помощью. Тем более моральной.       — Почти!       — Наконец-то! Еда!       Дазай выкладывает получившееся блюдо на тарелку. Он изначально взял больше ингредиентов, чтобы получить порцию омурайса, которой будет достаточно двум авторам.        — Теперь порежем поровну, — комментирует Осаму, готовясь взять нож.       — Стой! Давай что-нибудь кетчупом нарисуем! — останавливает писателя Чуя, перехватывая его правую руку.        — А что именно? — спрашивает Дазай.       — Допустим, напишем: «Персиковый ублюдок», — смеётся Накахара, на что Осаму краснеет.       — Не вместится, — смущённо произносит Дазай.       — Нет? Ну тогда давай просто «персик», — отвечает Чуя, доставая кетчуп.       Написанное Накахарой слово мало напоминает «персик». Писать кетчупом на еде оказалось не так просто, как поэту казалось, отчего буквы немного расплываются. Осаму никак не комментирует результат, задумываясь о том, что и сам не смог бы сделать лучше.       — Да ладно! — отмахивается Чуя. — Один чёрт съедим.       Накахара с уверенным видом выносит тарелку из кухни на один из ближайших столиков. Осаму в свою очередь берёт ещё одну тарелку и две пары палочек. Затем Чуя достаёт две кружки с кофе из верхней части витрины. Напиток всё ещё горячий.       Писатель совершает задуманное и режет омурайс на две равные части. Сразу же после этого по столовой разносится аромат свежих овощей и сочной курицы. Чуя пододвигает к себе тарелку, а Осаму перекладывает одну из половин блюда на свою посуду. Поэт начинает довольно уплетать долгожданный завтрак. Что ни говори, а у Дазая есть навыки готовки. Получилось ничуть не хуже того, что выдают авторам на витрину. Если не лучше, ведь Дазай приготовил самостоятельно. Накахара  радостно ест, едва сдерживая свой восторг и не сразу вспоминая, что Осаму сидит рядом. Когда же Чуя понимает это, то сразу же краснеет.       — Вышло… не так уж и плохо, — говорит он, слегка отодвигая тарелку. — Но тебе есть, куда стремиться!       — Х-хорошо, — произносит Дазай, слегка улыбаясь.        Спокойный приём пищи прерывает проскакивающий с молниеносной скоростью мимо входа в столовую мужчина. Через пару секунд он возвращается, заглядывая в помещение. Авторам становится понятно, что это Анго.       — Я думал, вы за один стол-то не сядете. Но что это я вижу? — усмехается он.       — Это не то, что ты думаешь! — восклицает Осаму, по-театральному размахивая руками.       Анго замечает, что авторы едят одно и то же блюдо, поделенное поровну, и заливается смехом, хлопая себя ладонью по колену.       — Кто б мог подумать… — произносит он, унимая свой хохот и откашливаясь. — А вчера кое-кто говорил мне о том, что они с Чуей вовсе не друзья. Да у вас даже еда парная.       — Слушай сюда, ты, гегемония! — выкрикивает Накахара, указывая на писателя пальцем. — Ты сюда поржать над нами пришёл?       — Да нет, — отвечает Анго с усмешкой. — Хотя над Дазаем я сейчас точно поржу. Вернее, над его реакцией. Потому что я пришёл с ну просто умопомрачительной новостью.       Прядка на голове Осаму тут же приподнимается в знаке вопроса, а глаза устремляются на стоящего в проёме друга.       — Ни за что не угадаешь, кто прибыл в Библиотеку… — интригующе говорит Анго, следя за Дазаем.       — Не томи! — вскрикивает писатель, подскакивая с места. — Говори, кто.       — Лучше бы и дальше сидел, — произносит Анго, готовясь выложить Осаму полученное знание. — Короче, вчера один из новых здешних авторов, Кикучи, ты его с прошлой жизни знаешь, отправился на какое-то погружение. И вернулся…       Дазай начинает предполагать, что именно скажет его друг, но подобная идея кажется ему слишком абсурдной, чтобы быть правдой.       — … с Акутагавой.       — Чего?!       После собственного возгласа Осаму почти теряет равновесие. Только подоспевший Чуя помогает ему не свалиться. Поэт обращает внимание на выражение лица Дазая и сразу же замечает, насколько сильно тот возбуждён — его зрачки значительно уменьшились, лицо раскраснелось, а на лбу выступили несколько капель пота. Осаму глубоко вдыхает, пытаясь унять тряску. Накахара бросает взгляд на Анго, тот снова бесконтрольно хохочет.       — Ух, оправдал все мои ожидания, Дазай! Браво! — протягивает он сквозь смех. — Спасибо вам обоим за поднятое настроение. Не зря заглянул. Ну а теперь мне пора.       Анго поворачивает в ту сторону, куда изначально направлялся, и уходит, оставляя авторов наедине.       Немного осознав ситуацию, Чуя и сам становится жертвой неконтролируемого смеха.       — А наш персиковый ублюдок не может сдержать свой фанатизм! — глумится поэт. — Так завёлся!       От слов Накахары Дазай снова смущается, думая о том, как он выглядел со стороны и как это стало очередным объектом насмешек Чуи.       — П-прекрати… — выдавливает из себя писатель, зажмуриваясь.       — Ты там, случаем, не лидер какого-нибудь фанклуба? — не унимается Чуя.        На помощь к Дазаю приходит воспоминание о вчерашнем завершении погружения.       — Знаешь, а я бы на твоём месте так не смеялся, — начинает Осаму, набравшись уверенности. — Ты ведь сам вчера при виде этого Кенджи голову потерял.       От неожиданности Чуя сразу же замолкает, переставая хихикать.        «Вот ведь ублюдок! Подловил!»        — Жить надоело?! — восклицает Накахара, подскакивая к Дазаю и дёргая его за галстук, отчего писатель тут же пригибается.        — Ладно-ладно! — размахивает он руками. — Больше не буду, только пусти меня!       Чуя самоуверенно хмыкает и выпускает Осаму из своего плена. Тот сразу же пятится на безопасное расстояние.       — Проехали, — переключается Накахара. — Давай лучше об актуальном. Кумир всей твоей жизни, тот, кого ты так и не увидел в прошлом, тут. И тебе разве не хочется поговорить с ним?       От слов Чуи всё в Осаму сжимается. Это предложение звучит так логично, и в то же время так дико для писателя. Дазай привык восхищаться творчеством своего идола на расстоянии, и это уже стало самим собой разумеющимся. Но теперь у Осаму есть та самая возможность встретиться с любимым автором, и он не представляет, как именно её использовать.       — Безумная идея… — протягивает Дазай, вжимая голову в плечи.       — Сам ты безумный! Такой шанс бывает раз в… чёрт его знает, сколько лет! Ты вот мог в прошлой жизни предположить, что после смерти переместишься в странную Библиотеку в облике смазливого рыжего мальчишки, встретишься со своим мёртвым другом, а также своим личным вопиющим ужасом в моём лице, а потом узнаешь, что твой умерший кумир тоже тут? Нет! Да я даже упившийся вусмерть себе такое представить не мог! — эмоционально обращается к Дазаю Чуя, подходя при этом всё ближе к писателю, который в свою очередь отходит назад по мере приближения поэта. — Кстати о смерти… Ты как умер-то?        — Утопился, — кратко отвечает Осаму, вздрагивая при этом так, будто он вновь оказался в холодном и бескрайнем море.        — Удивительно. Ты смог! — саркастично произносит Чуя. — С твоей-то удачей я и подумать не мог, что у тебя это выйдет.       Дазай недовольно морщится.       — То, что ты мне только что говорил, конечно, убедительно, но этого недостаточно, — уводит тему Осаму. — Я просто… ужасно боюсь встречи с Акутагавой-сенсеем. В этом и суть.       — Боишься? — удивляется Накахара. — Разве это не твоя мечта?       — Безусловно, — смущённо объясняется Дазай. — Но я очень волнуюсь. Вдруг я произведу на него плохое впечатление?       — Лучше произвести хоть какое-то впечатление, чем оставаться в сторонке и смотреть, как кто-то другой пересилил себя и всё-таки подошёл к нему, — негодующе говорит Чуя, а затем зловеще оскаливается. — Да и в конце концов, я ведь для тебя гора-а-а-аздо страшнее!       Дазай замирает в ужасе, после чего глубоко вздыхает.       — Ладно, тут ты прав, — соглашается писатель, поуспокоившись и вернув себе ровное дыхание.        К Чуе приходит ещё одна интересная мысль, которая кажется ему очень заманчивой, как для Дазая, так и для него самого.       — Я тут кое-что придумал, — делится своей идеей Накахара. — Давай ты пойдёшь искать своего Акутагаву, а я пойду искать Кенджи? Тогда всё будет по-честному. Потом мы встретимся и поделимся друг с другом результатами. Ну как? Согласен?       Дазай кивает, а затем начинает воодушевлённо собираться на выход из столовой. Чуя, видя это, делает то же самое, ведь теперь и ему самому стало интересно, к чему приведёт его спонтанный план.

***

      — Какого хрена тут до сих пор нет карты?!        Чуя долгое время ходил по Библиотеке с оптимистичным настроем, не давая ничему его испортить, но сейчас его терпение окончательно лопнуло.       Поэт просто не может найти комнату Кенджи. Что уж говорить, Накахара даже не знает, где именно тот поселился. У него нет совершенно никакой информации. Чуя бродит по этажам, уже не зная, куда ему стоит идти. Спокойные шаги превратились в топот, а плавные движения руками в резкие взмахи.       — Библиотекарь такой умный, а Алхимик и того могущественнее… Но создать систему навигации для них, видимо, непосильный труд! — громко разговаривает Накахара сам с собой.       Парня нисколько не беспокоит, что его может кто-нибудь услышать. Напротив, он думает, что именно это ему и нужно. Чтобы его требование было принято к сведению.       — Эй, если кто-то из вас это слышит…! — кричит Чуя, задирая голову. — Нам нужна карта! Карта! Чтобы все комнаты авторов были обозначены! Вы сами бы тут походили так! Я бы посмотрел.       Понимая, что ему никто не ответит, Накахара разочарованно вздыхает и идёт дальше по первому этажу. Пройдя ещё немного, поэт бросает взгляд на окно, выходящее на внутренний двор. И — о, чудо! На скамейке, стоящей спиной к Чуе, сидит Кенджи. Поэт тут же начинает суетиться, направляясь в сторону двери, идущей на улицу, и боясь упустить автора, поиск которого дался ему с таким трудом. Уже через пару минут Чуя выбегает на улицу.       — Миязава Кенджи-сенсей! — окликает он мальчика, размахивая левой рукой, тем самым привлекая его внимание.       — А, ты же парень со вчерашнего погружения. Не ожидал увидеть тебя здесь, — отвечает Кенджи, узнав пришедшего. — Так и не узнал, как тебя зовут.       Чуя подскакивает к скамейке, посередине которой и сидит автор. Кенджи тут же отодвигается, освобождая место для автора.       — Спасибо! — радостно восклицает поэт, с неуверенным видом садясь к мальчику. — Меня зовут Накахара Чуя.       — Чуя? Красивое имя. Тоже пришёл полюбоваться видом? — спрашивает Кенджи, слегка поворачиваясь к пришедшему.       Чуя слегка краснеет, не сразу понимая, что именно ему ответить, ведь он пришёл вовсе не за этим.       — Что-то вроде того… — отвечает Накахара, отводя от собеседника взгляд.       Кенджи удивлённо смотрит на смутившегося Чую. Тот чувствует этот взгляд на себе и смущается ещё сильнее. От этого он вспоминает картину за завтраком, когда сам же Накахара смеялся над фанатичностью Дазая, граничащей с трусостью перед своим кумиром.        «И чем я лучше?! Сам веду себя, как мальчишка!» — ругает себя поэт, чувствуя, как от собственного состояния ему становится ещё хуже.       — На самом деле… не совсем, — продолжает Чуя после паузы. — Дело в том, что я Ваш поклонник. И мне очень хотелось встретиться с Вами.       — Вот оно что… — заключает Кенджи, ожидая того, что Чуя скажет дальше.       Набравшись смелости, Накахара решает выложить всё, что считает нужным.       — Ваше творчество оказало на меня большое влияние в прошлом, — объясняет он, выпрямляя спину и складывая руки в замок. — Вы меня всегда вдохновляли, и меня очень расстраивал тот факт, что я так и не смог с Вами встретиться. Признаться… я очень часто рекомендовал Вас своему окружению.       Чуе стоило немалых сил рассказать это и не закрыть лицо ладонями от стеснения, и он сам это прекрасно понимает. Поэту бы хотелось сказать что-нибудь ещё, но кажется, на сегодня его лимит исчерпан. Спустя какое-то время Накахара боязливо поворачивает голову к собеседнику, опасаясь увидеть какую-либо нежеланную реакцию. Кенджи смотрит на него с улыбкой.       — Я очень рад это слышать! — отвечает Миязава, закрывая глаза от радости. — Это ведь то, о чём мечтает любой автор — признание себя и своих произведений. Как мне кажется, одна из самых дорогих вещей в писательстве — появление поклонников. Когда понимаешь, что то, что ты делаешь, важно не только для тебя самого. Что твоё творчество делает чью-то жизнь чуточку лучше. Мотивирует кого-то не сдаваться, двигаться дальше и пробовать себя на этом поприще. Это настоящее счастье для автора. Твои слова значат, что я всё делаю правильно. Спасибо тебе, Чуя-кун!       Фраза Кенджи успокаивает Накахару. Значит, он всё правильно сказал, и именно это и было нужно. Не только для Чуи, но и для его кумира.       — Кстати, чуть не забыл! — спохватывается Кенджи, немного пододвигаясь к Чуе. — Я ведь о тебе ничего не знаю.        — Ох, точно… — вспоминает вчерашнее Накахара. — Если вкратце, я тоже поэт.        — Поэт? Здорово! — восклицает Кенджи с некоторым уважением. — Теперь мне интересно узнать о твоём творчестве. Можешь что-нибудь рассказать?       Чуя задумывается на какое-то время, перебирая в уме все возможные варианты. Ему нужно выбрать тот самый стих, характеризующий его лучше всего. Этот выбор всегда кажется таким сложным. Накахара вспоминает о том, как Тосон спас его от забвения, и как Чуя сам вспомнил, кем именно он является. Да, теперь он знает ответ.       — Расскажу, пожалуй, моя личную нетленную классику, — произносит Чуя, решив окончательно и став ещё увереннее. — Этот стих был одним из первых, которые я вспомнил в этой жизни.       Кенджи усаживается поудобнее, готовый внимательно слушать автора.       — Сколько было эпох —       и все грязная война цвета чая       сколько было эпох —       зима и порывистый ветер       сколько было эпох —       ночью единственный раз роскошь и блески огней       ночью единственный раз роскошь и блески огней       высоко под куполом цирка       взлетают качели       свесив руки встав вверх ногами       под грязной тряпичною крышей       юан-юён-туда-сюда-юянь-юён-туда-сюда       невидимые качели       под шатром тусклая лампочка       дешевые ленты и одышка как рвота       а зрители-сардины усажены кругом       их горла кричат — раковины устриц       и юан-юён-туда-сюда       снаружи одна темнота       ночь все темнее и глубже       купол цирка ведь это — парашютная ностальгия…       юан-юён-туда-сюда-юянь-юён-туда-сюда…       Чуя замолкает в ожидании того, что скажет его слушатель. Тот смотрит на поэта расширенными зрачками и с приоткрытым ртом.       — Это… потрясающе! — восторженно восклицает Кенджи, прижимая руки к груди и  слегка приподнимаясь. — Мне очень нравится, какие слова ты используешь. И звуки хорошо вписаны в общую картину текста. И рассказываешь отчётливо и с поставленной интонацией.       В этот момент Кенджи говорит как настоящий профессионал, автор, так уважаемый Чуей. Словно перед ним вовсе не маленький рыжий мальчик, а тот самый человек, производящий на Накахару мощное впечатление. Похвала со стороны любимого автора ещё сильнее убеждает Чую в том, что он движется в правильном направлении, и нисколько не ошибся с выбором профессии. Накахаре даже трудно поверить в то, что это происходит с ним на самом деле.       — Ох, я не сплю? Это всё взаправду? — растерянно произносит Чуя, пытаясь собраться с мыслями. — Автор, которым я так восхищаюсь, прямо сейчас передо мной говорит мне это. Нечто невероятное… Точно один из лучших моментов моей жизни.       Говоря это, поэт немного сползает со скамейки в попытках унять безудержные эмоции. Кенджи, смотрящий на это, только улыбается, будто разделяя то, что испытывает Чуя.       — И ещё ты спас меня вчера, — дополняет Миязава, касаясь ладонью плеча Накахары, а затем меняется в лице. — Точно. Я хотел кое-что спросить. Вчера на погружении был ещё человек твоего возраста.        — Шимазаки? — спрашивает Чуя, сдвигая брови и возвращаясь в исходное положение. — А что?        — Сначала он показался мне спокойным, даже равнодушным, — объясняет Кенджи. — Но я видел его сегодня утром. Он нервно метался по коридору и при этом что-то шептал, я так и не смог разобрать, что именно. Он правда такой суетливый?       «Шимазаки? Суетливый? Нервно метался? Какого…?!»       — Что..? Нет! Он как раз-таки тот, из кого эмоций почти не выжать! — недоумевает от такого откровения Чуя. — Я ни разу не видел ничего такого. Это звучит очень странно.       — Поэтому я и хотел тебя спросить. Может, у него что-то случилось? — предполагает Кенджи.       Чуя не ожидал услышать о чём-то подобном касательно Тосона. Да, он знает Шимазаки не так долго, чтобы делать о нём какие-либо выводы, но уже сейчас Чуя мог бы заявить о своём напарнике по погружениям как о малоэмоциональном человеке, от которого таких действий не дождёшься. Это в самом деле кажется Накахаре подозрительным.       — Я должен найти его и выяснить, какого вообще чёрта, — говорит о своём плане Чуя, вставая со скамейки. — Спасибо Вам за добрые слова, Миязава Кенджи-сенсей. Очень надеюсь встретиться с Вами ещё как можно скорее.       От столь почтительных обращений Накахары Кенджи даже становится немного неловко, но ему приятен факт присутствия своего поклонника в Библиотеке. Тем более, тоже пишущего стихи. Поэтому Миязаве интересно узнать о Чуе побольше.       — Я тоже на это надеюсь! — отвечает Кенджи уже уходящему автору, который поворачивается на его слова.  — Можно встретиться тут завтра в это же время. Или заходи ко мне. Я, кстати, хочу повесить на свою дверь карту звёздного неба, чтобы было понятно, что это моя комната.        Слыша последнее предложение, Чуя вспоминает сегодняшние скитания в поисках Кенджи. Это в самом деле хороший вариант для определения комнаты автора.       — Очень умно! — отмечает Накахара. — Надо бы и мне что-нибудь такое придумать. Тогда увидимся с Вами завтра.       — До встречи, Чуя-кун!

***

      Поэт не захотел терять времени попусту, поэтому решил для себя идти прямиком к Тосону уже на этапе выхода из внутреннего двора. И  вот, спустя пару минут, Чуя доходит до своего пролёта. Автора радует хотя бы тот факт, что Шимазаки живёт с ним по соседству, поэтому его комнату уж точно искать не нужно.       — Шимазаки! — зовёт журналиста Чуя, ещё не дойдя до его входной двери. — Есть разговор!       Но в ответ Накахара ничего не слышит. Хотя Чуя не забыл тот факт, что у Тосона отличный слух.       — Свалил что ли? — произносит поэт с недоумением, приближаясь ко входу в комнату Шимазаки.       Чуя дёргает за дверную ручку, чтобы убедиться окончательно, что Тосона тут нет. К удивлению Накахары, дверь легко поддаётся на его действие. Он заглядывает в комнату, но не видит там Шимазаки.        «Неужто дверь забыл закрыть?» — задумывается Чуя.       Несмотря на тот факт, что Тосон покинул комнату, Чуе тяжело устоять перед спонтанно возникшим желанием. Он заходит в комнату своего напарника по погружениям и осматривается. Накахаре с первого дня было интересно узнать, как же устроена жизнь Тосона в Библиотеке.       По общему виду помещение похоже на комнату Чуи — тот же размер и примерно такая же расстановка мебели. Кровать аккуратно застелена белым одеялом, в углу стоит платяной шкаф из тёмного дерева, солнечный свет пробивается через окошко. Со всей этой выверенной обстановкой сильно контрастирует рабочий стол, указывающий своим видом на характер и род деятельности владельца комнаты. На столе лежат, сваленные в кучу, многочисленные стопки бумаг. Чуя замечает под стулом укатившуюся ручку, одну из многих, которые так же раскиданы на рабочем месте. Накахара подходит ближе, чтобы рассмотреть все эти бумаги. На некоторых из них он видит знакомые имена, эти записи словно напоминают досье на каждого обитателя Библиотеки. Поэт с интересом начинает искать себя. И, наконец, находит.       — Ну и как он меня описал? — риторически спрашивает Чуя, хватая лист и начиная читать первый абзац. — «Проблемный молодой парень с крайне низким ростом, безусловно любящий набредать на проблемы…» Да как он посмел?!       Накахара немного сжимает лист, но вовремя вспоминает, что о его нахождении в комнате не должно ничего говорить.       — Ну да, я немного ниже среднего. Но не критично же! — успокаивает себя Чуя, обладатель роста, немногим превышающего полтора метра. — И вообще, он тоже не особо высокий.       Поэт хочет посмотреть и другие характеристики, но тут до его ушей доносится знакомый голос.       — Так точно не пойдёт!        Это Шимазаки. Конечно же, Чуя не может его ни с кем спутать. И, судя по громкости голоса, Тосон уже слишком близко.       — А? Я что, дверь не закрыл?        На лбу Чуи выступает испарина. Его взгляд начинает метаться по всей комнате. Лезть под стол — глупо. Спрятаться под кровать — не выйдет, Накахара не протиснется.       Шкаф.       Теперь у поэта есть хоть какое-то решение.       — С такими темпами я никогда не получу у него интервью, — причитает заходящий в комнату Тосон, приближаясь к столу и кладя на него обе руки. — И он станет единственным автором, которого я так и не опросил. А ещё это наверняка станет его предметом гордости. «Этот Шимазаки не услышит от меня ни слова обо мне».       Тосон подмечает, что бумаги на столе лежат иначе, а одна из них, с именем Чуи, слегка помялась. Это наводит его на логичную мысль. Журналисту осталось только удостовериться в верности своего суждения.       — Ох, как же Кенджи мог так со мной поступить? — восклицает Тосон, падая на кровать.       — Но ведь Кенджи не такой! — оспаривает высказывание Накахара, высовывая голову из шкафа, после чего понимает, что сделал. — Ой…       — Попался! — произносит Шимазаки с ухмылкой.        — Извини… Дверь была открыта, и я решил зайти, — неловко объясняется Чуя, продолжая стоять наполовину высунувшимся. — Тем более я хотел обсудить с тобой твоё странное поведение. Как раз Кенджи мне об этом рассказал.       — Всё в порядке. Я бы на твоём месте сделал бы тоже самое, — успокаивает Чую Тосон, вставая с кровати. — Выходи уже из этого шкафа.        Накахара осторожно ставит одну ногу на пол, а затем встаёт уже полностью. Чуя смотрит на Тосона, дожидаясь уже его объяснения.       — Я говорил об Акутагаве, — рассказывает Шимазаки истинную причину своих беспокойств. — Когда я узнал, что он в Библиотеке, я сразу же захотел взять у него интервью. И у меня с ним, честно сказать, кое-что личное, что стоило бы обсудить. Должно быть, Кенджи видел меня как раз в момент обдумывания моих вопросов. Но мой план быстро сорвался — Рю, стоило ему узнать, кто я, просто ушёл, говоря при этом, что не собирается со мной ничего обсуждать, да и «шёл бы я куда подальше». В общем, я столкнулся с первой подобной проблемой в моей здешней журналистской карьере.       — Ну… рано или поздно это должно было случиться, — подмечает Чуя, задумываясь о настырности Тосона в вопросах интервью. — Мне кажется, ты своё получишь в любом случае. Вопрос времени.       — Спасибо за жизнеутверждающие слова, Чуя, — благодарит Шимазаки, переводя взгляд на стол. — Но пока мне сидеть, видимо, без интервью от Акутагавы.       Накахара прикидывает, сколько материала за свой короткий срок пребывания в Библиотеке нашёл Тосон, и вспоминает о проекте журналиста.       — Твой журнал ведь уже вышел? — спрашивает Чуя.        — Я долго думал, какой формат мне оставить. Ещё позавчера планировал журнал, — произносит Тосон. — Хотя… в итоге это мало похоже на привычный журнал. Библиотека — не типография, поэтому я переписывал материал вручную в тетрадях. Да и фотографий, очевидно, нет. Пока я сделал десять экземпляров, но планирую ещё.       С этими словами Шимазаки подходит к столу и убирает часть бумаг в сторону, доставая из под низа одну из тетрадок.       — Это тебе, кстати, — говорит Тосон, протягивая её Чуе. — Есть, к чему стремиться, но я думаю, тебе понравится.       — Спасибо, почитаю на досуге, — произносит поэт, забирая тетрадь и внимательно разглядывая её.       На лицевой стороне вручную написано название, звучащее вполне себе в духе Тосона: «Загробная жизнь в Библиотеке, часть первая», а в правом нижнем углу поставлена подпись. Чуя предполагает, что она принадлежит самому Шимазаки. Автор наскоро пролистывает тетрадь. Её содержание состоит преимущественно из текста, однако в ходе осмотра Накахара замечает и отрисованные Тосоном картинки. Чуя воображает, как проходил сам процесс создания всех экземпляров. Как Шимазаки сидел, склонившись над столом, перерисовывал и переписывал одно и то же. Накахаре бы просто не хватило терпения, и он бы сдался уже на второй тетради. Тосон же отличается своей усидчивостью, так необходимой для запланированного им проекта.       — На помощь!       Никто из авторов не знает, чей это голос.       — Кто-нибудь! — продолжает вопить неизвестный. — Мой друг в опасности!       Чуя соображает быстрее и распахивает входную дверь, выскакивая наружу. Источник голоса не нужно искать — он практически прошёл мимо комнаты Тосона, но на щелчок двери моментально обернулся. Взгляды незнакомца и Накахары пересекаются. Взъерошенные волосы, традиционная одежда пепельного цвета, под которой надета чёрная рубашка, хакама, ноги, обутые в гэта — Чуя точно не видел этого человека раньше. В это же время и неизвестный осматривает поэта своими янтарными глазами.       — Для начала скажи, кто ты, — произносит Тосон, вышедший следом за Чуей и уже успевший вооружиться блокнотом и ручкой.       — Точно, извините, — отвечает незнакомец, опомнившись. — Я — Муро Сайсей. И мне нужна помощь.       — Про помощь мы поняли, — говорит поэт и решает представиться сам. — Я Накахара Чуя, а это Шимазаки Тосон.       — А-а-а… Чуя, значит. Что-то припоминаю. И про Тосона тоже, — протягивает Муро, словно пробуя что-то вспомнить.       — Так, давай ближе к делу, —возвращает Муро к актуальной проблеме Тосон.       — В общем, сегодня мой первый день в Библиотеке, — начинает свой рассказ Сайсей, пытаясь сохранять при этом спокойствие и говорить как можно внятнее. — Я понимаю, что ещё не освоился. Я и сам сначала думал о том, чтобы изучить пока это место и понять, что тут к чему. Я пошёл в зал почитать стихи своего друга, чтобы прийти в себя, и увидел, что она вся почернела. В этом зале лежал кот, он тут же подскочил ко мне посмотреть сам. Причём кот этот оказался говорящим, но это не суть. Он сказал, что книга заражена, и моему другу, Саку, угрожает опасность. Я сам хотел спасти его, но этот кот запретил мне. Сказал, что заражение слишком сильное, и нужен кто-то ещё. Поэтому я и пошёл искать тех, кто смог бы погрузиться со мной. Вот. Это если коротко       Чуя погружается в мысли, анализируя сказанное Муро. Саку. Звучит слишком знакомо.       «Хорошо бы во Францию поехать,       Только Франция — это далековато…»       Накахара вспоминает этот отрывок снова. Да, это точно он. Хагивара Сакутаро. Хорошо известный поэт, приуспевший в этой сфере.       «Да уж. Литературный мир в самом деле тесен…» — задумывается Чуя.       — Ну что, поможете? — вырывает Накахару из рассуждений Муро.       — А что насчёт других авторов? — предполагает поэт, мысленно считая все свои погружения с первого дня. — Они не подойдут…?       — Чуя, — окликает его Тосон. — Это ведь наш шанс получить свежий материал. И в конце концов, прояви поэтическую солидарность.       — Ладно, ты прав, — соглашается Чуя, после чего мгновенно покидает исходное положение. — Но втроём мы не пойдём!       Накахара подскакивает к двери в комнату Дазая, расположенную неподалёку, и начинает стучать настолько яростно, что кажется, он вполне себе может проломить вход и достать своим кулаком до Осаму. Дверь открывается медленно и осторожно. Из неё просовывается дрожащий Дазай с побледневшим лицом и опущенными бровями.       — Я так и не смог найти Акутагаву-сенсея! — восклицает писатель, с трудом сдерживая себя. — В этих коридорах чёрт разберёшься!       — Как же согласен, — отвечает Чуя, испытавший это на себе. —  Но у меня поудачнее.       — Везёт… — протягивает Дазай. — А я…       — Давай об этом потом, — прерывает его Накахара. — Идём на погружение!       — Чего?       — Чего-чего! — передразнивает поэт. — В сборник Сакутаро идём! Отказы не принимаются.       Дазай с обречённым видом выходит из комнаты, ведь спорить с Чуей — уж точно не его сильная сторона. Писатель замечает нового автора.       — Дазай… — представляется Осаму, взмахивая ладонью.        — Дазай? Сколько знакомых имён и фамилий! — произносит Сайсей с изумлением. — Я Муро.       — Только Ранпо не хватает, — комментирует Чуя. — Идём за ним. Где он-то мы знаем.

***

      — Вы пришли ко мне, чтобы пригласить на погружение? Право, я польщён!       — Да, и нам нужно поспешить, — подмечает Тосон.       Помещение и впрямь изменилось с того момента, как Чуя побывал тут впервые. В противовес беспорядку на столе Шимазаки, у Эдогавы всё структурировано — тут расставлены книги, а рядом расположился небольшой книжный шкаф. По большей части шкафчик пестрит корешками детективных романов. Кровать застелена синим одеялом, что напоминает о любви Ранпо к этому цвету. Чуя делает вывод о том, что фокусник обжил комнату лучше, чем остальные, что наводит Накахару на мысль обустроить и свою в ближайшее время.        Авторы уже объяснили ситуацию Ранпо, поэтому после высказывания Шимазаки они отправляются прямиком в Зал погружений, куда Муро и отнёс книгу перед своим походом за помощью.       Зал остаётся неизменен — авторов встречает приглушённый свет и книжный запах. Чуя уже издалека замечает сборник на столе, покрытый тёмными пятнами настолько, что у автора создаётся ощущение того, что это исходный цвет книги.       — Не бойся, Саку! — восклицает Муро, подбегая к столу и обращаясь к повреждённому предмету. — Я привёл их. Они точно помогут. Я верю!       Эдогава смотрит на обеспокоенного Сайсея с сочувствием и задумывается о том, что автор произведения явно очень дорог ему, раз он так торопился найти подмогу.       — Господа, давайте погружаться быстрее, — громко произносит Ранпо, а затем поворачивается к Сайсею. — Муро, будь добр, открой книгу.       Стоит Муро коснуться сборника, как его руку охватывает нечто, похожее на заряд тока. Автор хочет вскрикнуть, но сдерживается, тихо шипя. Невзирая на боль, уже спустя пару секунд Муро снова берётся за книгу и как можно быстрее открывает её, чтобы избежать очередного удара. В привычном белом свечении, заливающем авторов всякий раз, когда они погружаются, появляется примесь сиреневого, но никто из присутствующих не успевает разобрать это изменение точнее, как их всех уносит из Зала.

***

      — Ну же, Чуя, вставай.       Накахара, чувствует, как кто-то тормошит его сбоку. Из-за сильного удара о землю поэт не сразу понимает, кто именно его зовёт, но следующая фраза помогает ему определить владельца голоса:       — Если ты сейчас не встанешь, мой журнал ограничится одним выпуском.       Чуя пытается нащупать хоть какую-то опору, чтобы встать, и натыкается на толстый и плотный стебель. Накахара хватается за него и приподнимается на колени, открывая глаза и узнавая растение. Это стебель бамбука, одного из того множества, которое автор видит перед собой. Немного поворачивая голову, Чуя обнаруживает и Тосона, сидящего на корточках с блокнотом.        — Как спалось? — насмешливо спрашивает Шимазаки. — Уж думал, что не дождусь твоего пробуждения, Спящая красавица.       — А ты у нас ещё и шутник, оказывается, — ухмыляется Чуя, понемногу осматриваясь и стараясь выцепить взглядом кого-нибудь ещё из погрузившихся. — Ты мне лучше скажи, где остальные.       — В том-то и дело, — произносит Тосон. — Мы тут одни.       — Что?