My dearest man

***

— Я надеюсь, ты не начал пить? — после паузы спросила Кира. — Нет. Я уже неоднократно упоминал, что алкоголь не приносил мне облегчения. Я решил с головой уйти в работу. Однако сразу погрузиться в этот процесс мне не удалось, потому что дальше последовали события, надолго выбившие меня из равновесия, и мне пришлось еще бороться с чувством вины… Потому что я не смог вывезти свою семью из зоны боевых действий. Я буквально съедал с себя за то, что редко говорил с мамой по телефону и никогда не отвечал на письма. Когда я смог приехать в Дубровник, я застал там разбитый дом и простую могилу с крестом, где они были вместе похоронены с сестрой…

— Это произошло сразу же после того, как ты решил расстаться с Аланом? — Практически. Боевые действия в Дубровнике начались в октябре. Последний разговор с Аланом произошел в августе, я еще не был ни сном, ни духом, жил в информационном вакууме. Я не знал того, что страны Югославия уже нет на карте, что Хорватия вместе со Словенией объявила о своей независимости еще в июне и в Словении, и в хорватских приграничных районах уже вовсю шли боевые действия. Я решил обзвонить всех клиентов, которые терпеливо ждали в очереди… — Ждали, пока Милко решит свои личные проблемы, — улыбнулась Кира. — Прости, дорогой, что я шучу, когда впереди у тебя такие драматические события! — Шути на здоровье, Кирюша, уже все позади. Я знаю, что мама сейчас в лучшем месте, и когда-нибудь мы с ней еще увидимся там, на небесах… Так и есть. Я решал свои личные проблемы и жил, как на необитаемом острове. Хм, в этом фразеологизме есть доля правды, потому что я действительно жил на острове. Правда, вполне обитаемом. В один из сентябрьских дней, когда я работал в мастерской, ко мне постучалась женщина. В руках у нее была папка, и она назвалась Мэри. Без фамилии. Я до сих пор не знаю, как ее фамилия. Ей было около сорока-сорока пяти лет. Она сказала, что потеряла работу, и так как недавно овдовела и у нее на руках малолетний сын, то остро нуждается в работе. Она искала работу швеи. Она мне сказала, что очень любит шить и уже обошла несколько мест, ей везде отказали. Я сказал ей, что мне тоже не нужны помощники, но она с такой тоской и болью опустила глаза и закусила губы, что у меня сердце дрогнуло. Она уже повернулась и уходила. — Подождите, Мэри, — сказал я ей вслед. — Если вам так нужна работа… Давайте поговорим. Видите ли, у меня очень высокие требования не только к работникам, а в первую очередь, к самому себе, и поэтому я вам могу не подойти, а не вы мне, понимаете? — Я понимаю, — сказала она. — Милко, — протянул я ей руку. — Почему такое имя, спросите вы? Я хорват. — Мэри, — сказала она. Глаза засветились маленькой надеждой. — Я знаю! О вас уже говорят в определенных кругах. Да, мне очень нужны деньги, но еще… Я очень хочу попробовать с вами работать, мастер Милко! Вы такой талантливый, и все о вас уже говорят! — Надеюсь, говорят хорошее? Впоследствии она меня так и называла, мастер Милко, или просто мастер. Конечно же, я «купился» на ее лесть и пригласил ее в мастерскую. Включил электрочайник. Она разложила на столе свою папку. Это оказалось портфолио. — Вы сами разрабатывали дизайн? — спросил я, пролистнув ее бегло. — Нет, я работала у других дизайнеров. Она назвала имя конторы, в которой она работала. «Оно и видно», — подумал я. Дизайн был на мой взгляд, несколько нелеп, или очень прост, в вещах не было изюминки, и кройка хромала на обе ноги — все эти косяки я моментально замечал, но сшито было хорошо, добротно. Чайник засвистел, я заварил две чашки чая и стал рассматривать портфолио дальше. — Почему же вы ушли от них? — Они мне сказали, что больше не нуждаются во мне. — Ясно. Мне очень жаль! Хорошо, Мэри, мне нравится ваша работа. Мне кажется, мы можем попробовать вместе поработать. Сколько вам платили на старом месте? Она поискала глазами что-то, чем можно записать, взяла карандаш, который лежал на моем рабочем столе, и на обороте одной из фотографий написала сумму. — Ок, я не думаю, что это будет проблематично для меня. — Давайте мы начнем с этой суммы, а в случае, если мы сработаемся — то буду платить больше! — Энди тебе предлагал взять помощника, но что ты ему сказал? — спросила Вика. — Да я, да никогда, и так далее! — Понимаешь, дорогуша, бывают такие дни, что интуиция тебе говорит совсем наоборот, а я очень полагался на эту леди. В смысле, интуицию. И не прогадал! Мэри меня очень разгрузила. Мы выпили чай, немного поболтали и назавтра она в 9 утра уже была у меня в мастерской. Я дал ей для пробы сострочить одну готовую блузку, стоя у нее над душой и смотря, как она выкрутится. В этой блузе было несколько скрытых деталей, которые без пояснения не сошьешь. Но она все поняла правильно, уточнив у меня, так ли это. Я просто был покорен ее сообразительностью, да и блузка была сострочена быстро и идеально. Кроме того, я предложил раз в неделю ей убираться в моей берлоге за дополнительный заработок, и она с радостью согласилась. Я выдал ей все ключи, показал, как выставлять сигнализацию и мы начали работать. Да, я знаю, что после того нападения это было опрометчиво, но интуиция мне говорила, что все будет нормально! Как я уже сказал, взяв Мэри на работу, я тоже остался в выиграше. Я пригласил еще больше людей на примерку, занимался своей непосредственной работой — дизайном и кроем, Мэри оставалось только все сострочить. Проработав с ней несколько недель, я понял, что это подарок судьбы. Она понимала меня с полуслова, и в планах у меня было купить вторую машину, если бы она не успевала. Но планы пришлось отложить. В водовороте этих изменений я совсем забыл о своей размолвке с Аланом. В начале октября я выдал Мэри первую зарплату, и даже чуть больше, и она, довольная, положила эти деньги в кошелек. — Наконец, куплю сыну новые кроссовки, — сказала она. — Вы не представляете, как у него быстро сейчас растет нога! Те кроссовки, которые покупала ему в начале лета — уже малы! — Знаю, сам был пацаном! Мать тоже вечно мучилась. Предлагаю отметить это, Мэри! Ты вполне заслужила эти деньги! Я повел ее в ресторан, заказал вино, и вдруг вспомнил, что это любимое вино Алана. И ресторан, в котором мы часто обедали или ужинали вместе. И помрачнел, что не укрылось от Мэри. — Что случилось, мастер Милко? На вас лица вдруг не стало! — Так… Неважно! Просто кое-что вспомнил. Масла в огонь подлил официант-придурок. — Где ваш спутник, сэр? Вы начали встречаться с женщиной? — спросил он. Я просто задохнулся от такой наглости. — Это не твое дело! — прошипел я ему. — А будешь много знать — морщины появятся раньше времени! Не ожидав с моей стороны такого выпада, официант срочно ретировался, а Мэри тоже была шокирована моим тоном. Обычно с ней и с клиентами я был спокоен и корректен. — Извини, пожалуйста, — сказал я ей. — Терпеть не могу людей, которые суют нос не в свое дело! Я отомстил этому придурку. Выбил у него из рук поднос с едой, когда типа спешил в туалет. Вся его белоснежная рубашка оказалась загажена, и ему пришлось переодеваться. Но мое уязвленное самолюбие было отомщено! В начале октября (это было 5е октября, помню, как сейчас) я был дома и куда-то собирался. Мы договорились с Мэри, что она в этот день придет на уборку. Когда она пришла, я уже был одет и стоял в прихожей, когда раздался звонок в дверь. Это была она, и я стал давать указания, что именно ей делать. Но она как-то странно на меня смотрела. — Вы что, телевизор не смотрите, мастер Милко? — Нет, не смотрю. А что там такого, что я должен увидеть? — Включите новости. Ее интонация удивила меня. Я прошел в гостиную и включил новостной канал. Представьте, каков был мой шок, когда я увидел бомбежку родного города в прямом эфире. Я даже не поверил собственным глазам! Бомбы падали на яхты в порту, где горели корабли, на средневековый форт у побережья. Отовсюду поднимался черный дым. — Боже! Это же Дубровник! — воскликнул я. — Да, — сказала Мэри. — В Хорватии началась война! — Знаете что, Мэри, — сказал я ей. — На сегодня уборка отменяется. Идите, пожалуйста, домой! — Хорошо. А завтра на работу приходить? — Приходите. Я, возможно, уеду... Но вы знаете, что делать! Она кивнула, попрощалась и ушла. А я расширенными глазами все смотрел в экран. Потом бросился к телефону. Но дозвониться домой я уже не смог. Трубка молчала тишиной или сразу начинали раздаваться короткие гудки. Я тогда не знал, что телефонной связи с городом уже не было, сербская армия бомбила наполеоновский форт на горе Сердж, где находились защитники Дубровника и телевышка. Они перебили коммуникации, и в город было дозвониться крайне сложно. Просидев за телефоном до вечера, мной окончательно овладела паника. И я схватил сумку, дрожащими руками покидал туда кое-какие вещи и бросился к двери. Но за ней я наткнулся на Слика. Меня не удивил и не обрадовал его приход. В тот момент я не чувствовал ничего, кроме желания побыстрее добраться до аэропорта. — Алан, — сказал я. — Прости, я уезжаю! — Ты куда собрался? — Домой! Там война! Мне нужно забрать маму и сестру! Он все понял. — Милко… Тебе не нужно туда ехать! Там обстрелы страшные! — Я знаю, но я все равно поеду! — Я не пущу тебя! Я не хочу, чтобы ты погиб! Я нервно усмехнулся и сделал шаг вперед. Он меня не пускал. — Пропусти меня, пожалуйста! Он обнял меня. — Милко, но ты пойми… Ты туда сейчас не доедешь! Авиасообщения с Дубровником нет! И я поплыл и обмяк в его объятиях. Отчаяние овладело мной… — Но как… как мне их забрать, Алан? — Давай зайдем в квартиру, и подумаем вместе, ок? Мы так и сделали. Он сел на телефон, куда-то звонил. Потом положил трубку. — Можно попробовать попасть в Хорватию со стороны Триеста, через Словению. Я вскочил на ноги. — Я поеду в Триест! — Я с тобой! — Нет! А вдруг с тобой что-то случится? — Ну и пусть! Никто не заплачет! — Алан… — Все будет хорошо! Поехали! Я не знаю, как бы я справился без него. Это было очень тяжело! Мы поехали в аэропорт Станстед, до которого было около часа езды. Алан взял билеты до Триеста. Нам повезло, что самолет как раз улетал через несколько часов, потому что рейсы туда были только через день. Эти часы ожидания тянулись мучительно медленно. Наконец, через час с небольшим полета мы приземлились в Триесте. Аэропорт был полон беженцев. Беженцы из Словении и Хорватии. Люди (в основном, женщины) сидели со своими сумками, баулами, котами, собаками, испуганными детьми. Они ожидали своих рейсов. От них я узнал, что итальяно-словенская граница полностью перекрыта федералами, и ехать так, как мы решили, нельзя. Я уже был близок к отчаянию и истерике. — Милко, послушай… Алан мягким движением взял меня за руки. — Сейчас мы ничего не можем сделать! Нам нужно отдохнуть и подумать, как поступить дальше. Давай поедем сейчас в Милан, к Пино! Здесь ехать до Милана каких-то пару часов. Там отдохнем, соберемся с мыслями. Может быть, он нам что-то посоветует! — Но мы просто потеряем время! А мама с сестрой… Я поплыву вплавь, через море! — Все будет хорошо с ними, — как мантру повторял Алан. — Ты слышишь? Верь в это! И я верил. Я не знаю, что бы со мной одним произошло! Я был не в состоянии мыслить конструктивно и действительно бы кинулся в море! То, что Алан придумал поехать к Пино, в конечном итоге привело нас к тому, что мы попали в Дубровник… Но было уже поздно! Он взял машину напрокат и через время мы уже мчались в Милан. Я очень устал, изнервничался, пытался заснуть, но сон не шел ко мне. У Пино в Милане мы были глубокой ночью. — Я надеюсь, что он не съехал от своей матушки, — сказал Алан. — Иначе мы зря потревожим ее среди ночи. На его звонок в дверь выскочил заспанный и перепуганный Пино. Он ничего не понимал. — Алан, Милко! Вы ли это? Мне это не снится? Ущипните меня! — Мы это сделаем потом, Пино, — сказал Алан. — Пусти нас, пожалуйста! Пино протер глаза, убедился, что ему это не снится и пустил нас внутрь. Алан вкратце рассказал ему цель нашего вторжения в столь неурочный час, попутно очень сильно извиняясь. На шум вышла его заспанная матушка, кутаясь в халат. — Мы с моим другом хотели перекантоваться у вас несколько часов, — сказал ей Алан. — Не беспокойтесь, днем мы уйдем в отель. — Никаких отелей, — сказал Пино. — Я не позволю моим друзьям болтаться по отелям! Кроме того, вы вряд ли найдете место, все отели Милана забиты беженцами. Мы что-нибудь придумаем. Мать, поставь пока кофейник на огонь. Мать, помимо кофейника, на быструю руку сварганила тесто для пиццы, и уже через полчаса кухня наполнилась умопомрачительными запахами кофе и пекущейся пиццы. Отказываться от еды было бесполезно. Я заставил себя (под зорким взглядом Алана) съесть кусок, чтобы избежать лишних расспросов. Затем Пино и его матушка устроили нас в комнате Пино, на его кровати. Сам он лег на полу. Я прижался к Алану, чувствовал его дыхание, он гладил меня по руке, плечу. Во мне шевельнулось полузабытое чувство защищенности и тепла! И я, наконец, смог хоть ненадолго забыться сном. Затем потянулись долгие дни наших скитаний, вернее, моих. Алан уехал через несколько дней. После мытарств по консульствам, различным комитетам помощи беженцев, отделению Красного Креста удалось узнать, что в Дубровнике оставалась британская консул по имена Сара Мара, у которой муж был хорват. Она занималась переправкой беженцев в Италию, а также распределением гуманитарной помощи. С ней иногда выходили на связь по спецлинии, — обычно она сама звонила в британское консульство в Милане. Нам дали ее телефон и сказали, что если повезет и мы дозвонимся, то, возможно, что-нибудь узнаем о судьбе моей мамы и сестры. По очереди втроем мы насиловали аппарат в квартире Пино, но все было тщетно. Однажды, когда мы решили сделать паузу, аппарат разразился звонком, от которого все подпрыгнули — до того неожиданно он прозвучал. Это позвонили из консульства с сообщением, что завтра из порта Триест будет отправлен паром на Дубровник, чтобы сменить миссию европейских наблюдателей. Чтобы вы понимали, европейцы озаботились тем, что национальная армия фигачила по историческим памятникам, и послали туда миссию наблюдателей, чтобы они записывали ущерб, нанесенный историческим памяткам. Непонятно, что стало с прежними наблюдателями, наверное, им пришла пора сменить обоср.ые штаны, но в общем, посылали целый паром им на замену. На следующий день мы мчались в Триест. Пино провел нас на причал, перекрестил на прощание, и мы отплыли, видя с палубы, как Пино стоит на отдаляющемся причале, молитвенно сложив руки. Но до Дубровника паром не добрался. Уже подплывая к городу, он попал под обстрел. Капитан чудом увильнулся от бомб, и нам пришлось вернуться в Триест. С этого дня началась полная осада города. Это было 18 октября 1991 года. Уже находясь у Пино в Милане, с тяжелым сердцем мы совещались, что нам делать дальше. Алан сказал, что ему нужно появиться в Лондоне, и я не собирался задерживать его. Я хотел остаться, чтобы при малейшей возможности мчаться в Хорватию. В Лондоне я бы точно сошел с ума. Я проводил Алана в аэропорт Милана. Он порылся у себя в сумке, в которой было немного вещей, которые мы купили для него в Милане, ведь он примчался со мной даже без смены белья. — У тебя есть ручка? — спросил он меня. — И кусок бумаги. В моем «ядерном чемодане» было все, что нужно. Он написал на этом листе несколько цифр. — Позвони мне, пожалуйста, как появится возможность выехать, — сказал мне он. — Я сразу же примчусь! Я поеду с тобой в Дубровник! Пообещай мне сейчас, что сделаешь это и без меня не поедешь! Обещаешь? Он заглядывал мне в лицо, ловя мой взгляд, но я боялся встретиться с ним глазами, боялся, что меня снова затянет этот омут и больше я уже не выплыву. Но все же я набрался храбрости и встретился с ним взглядом. — Хорошо, Алан, я обещаю. Ты уже переехал в свой семейный особняк? - спросил я, чтобы немного сбавить напряжение. — Нет, конечно! Там сейчас ремонт. — Ты можешь заехать ко мне? Там у меня сейчас женщина работает. Можешь ей сказать, чтобы сама всем распоряжалась, пока меня нет? — Конечно, заеду, все скажу, не волнуйся за это! Ну все, объявили регистрацию! На табло загорелись номера стоек для регистрации, а у меня подкатились к горлу слезы. — Алан… Спасибо тебе за все, что ты для меня делаешь! — Не за что! И помни, что все будет хорошо! Не опускай, пожалуйста, руки! Кончиками пальцев он дотронулся до моей груди, я схватил его руку и прижал его ладонь к своей щеке и губам. — Хорошо, Алан… Я постараюсь! Я буду тебя ждать! Он зарегистрировался на рейс, и с посадочным талоном уже уходил на паспортный контроль, когда развернулся, и помахал мне рукой на прощанье. Сколько раз уже я видел этот его прощальный жест? И каждый раз комок подкатывал к горлу! Он скрылся из виду, и я поехал в город. — Я все-таки поищу гостиницу, — сказал я синьоре Пишкетола и ее сыну, но они наотрез ничего не хотели слушать. Честно говоря, наедине с собой мне было бы легче ожидать «с моря погоды», но я боялся обидеть своего друга и его маму. Синьора Пишкетола время от времени подходила ко мне, гладила меня по голове, цокала языком и говорила «povero bambino», и уходила. Я смотрел новости круглые сутки. Иногда мне казалось, что от этого скоро поедет крыша. Сербская армия стирала в пыль хорватские города. Городок Вуковар на границе с Сербией и Дубровник были во всех новостных лентах. Просидел я так около телевизора недели три, так и не дозвонился ни Саре, ни матери. Несколько раз звонил себе в Лондон — Мэри занималась нашим небольшим «хозяйством», и у меня после разговора с ней немного становилось легче на душе. 10 ноября я стал буквально задыхаться в 4 стенах, оделся, сказал синьоре «Я пойду пройдусь», взял свой «ядерный чемодан» и вышел на улицу. Пино не было дома, он работал у себя в студии. Послонявшись час по улице, я решил еще раз наведаться в Красный Крест. — Пожалуйста, — сказал я строгому работнику, делавшему какие-то записи за столом. — Я понимаю, что я вам тут уже надоел, но, возможно, будет какой-то транспорт на Дубровник? И вдруг случилось чудо! Бог снова услышал мои молитвы. — Завтра из Триеста пойдет паром! — сказал этот человек. — Перемирие! Войска заключили временное перемирие, чтобы привезти в город продовольствие, лекарства и вывезти раненых, но, боюсь, что места для посторонних там не будет! Я упал на колени. — Прошу вас! Мне очень нужно туда попасть! Мне нужно два места, для меня и моего… родственника! Чиновник посмотрел на меня, как на сумасшедшего. — Вы что, не понимаете, что это не прогулка? Будут вывозиться раненные, женщины, дети! Всего лишь 1600 человек можно взять на борт! И по вашей милости кто-то останется в городе! Зачем вам так приспичило в Дубровник? И встаньте, пожалуйста! Развели тут цирк! — У меня там мама… И сестра! Я должен их забрать! — Ну, так их могут вывезти без вашего участия! Ожидайте их в Триесте 12 ноября! — Умоляю вас, я должен сам это сделать, лично! А вдруг ей не хватит там места, или она откажется ехать? Я хочу хотя бы попрощаться! и потом, мы готовы помогать во всем, в раздаче гуманитарки, погрузке раненных и даже в перевязках! Вам же нужна грубая мужская сила? Лишние рабочие руки? Я увидел, что мои слова достигли цели. Этот буквоед задумался. — Ну… разве что, я могу вас оформить волонтерами от Красного Креста. Как вас записать? И давайте свой паспорт и паспорт вашего родственника. Я вскочил на ноги, дрожащей рукой протянул ему паспорт, из которого он аккуратно переписал все мои данные. — А ваш родственник где? — Он в другом городе. Прибудет завтра к отплытию. — Никакого «прибудет к отплытию»! Завтра в 2 чтобы были оба на причале, будете помогать с погрузкой! Паром называется «Славия». — Спасибо! — крикнул я и выкатился на улицу. В квартиру к Пишкетола я ворвался запыханный, потому что все это время бежал по улице. Пино уже был дома. — Что? — спросил он. — Что случилось? Ты что-то узнал? Я поднял палец вверх, предостерегая его от расспросов, потому что не мог и слова сказать. Схватил трубку телефона, дрожащими руками развернул клочок бумаги, на которой Алан нацарапал мне свой номер телефона. — Пино, — произнес я дрожащим голосом. — Завтра… Завтра будет паром! Я, наконец, смогу их оттуда увезти! Пино всплеснул руками, ну а я тем временем быстро вертел диск телефона. Спустя несколько секунд пошел вызов, трубку сняла женщина. — Алло, — сказала она, и я замер. Я бы этот голос узнал из тысячи. — Алло, не молчите, — сказала она, а потом добавила: — Цыпленок, это ты? Я слышу, как ты дышишь! Не молчи, поговори со мной! На том конце трубки раздалась возня, типа той, как если бы у оппонента забирали трубку силой, и в ней раздался голос Алана: — Милко! Милко, это ты? Ты что-то узнал? — Да, — выдохнул я. — Завтра… Триест! Будь на причале в 2 часа дня. Паром называется «Славия». И повесил трубку.

***