Сладкое искушение

Бой был не более чем извращённым зрелищем, жестокой игрой, придуманной для развлечения Хвана Инхо. Это был единственный вывод, к которому пришёл Кихун, стоя в комнате, которая казалась ему далёкой от грязного хаоса снаружи. Это был кабинет Ким Мёна: на стенах висели изысканные картины, дорогая мебель из красного дерева блестела в мягком приглушённом свете, а в воздухе витал слабый, едва уловимый запах дорогих сигар. Сколько раз уже разыгрывалась эта сцена? Кихун мог представить её слишком живо: Инхо сидит с идеальной осанкой, излучая спокойную властность, в то время как другие сражаются и проливают кровь ради его развлечения. Едва заметный наклон головы, когда что-то вызывает у него интерес, почти незаметная ухмылка, изгибающая губы, когда конкурент удивляет его — всё в этом человеке кричало о расчётливом контроле. Всегда ли Инхо находил удовольствие в насилии, или это было просто очередное испытание, ещё один способ проверить тех, кто вставал у него на пути? Искал ли он что-то — или кого-то — достойное его внимания? Мысли Кихуна беспорядочно метались, возвращая его к бою. Он победил благодаря удаче, его инстинкты Альфы сражались за него. И, сам того не желая, он мыслями вернулся к Инхо. Присутствие этого человека было невозможно игнорировать, это была невидимая сила, которая, казалось, сохранялась даже сейчас, спустя долгое время после боя. Его мысли прервал тихий скрип открывающейся двери. В комнате эхом отдавались тяжёлые шаги, размеренные и неторопливые. Кихун повернулся, инстинктивно напрягая мышцы, когда Хван Инхо вошёл в комнату. Воздух, казалось, сгустился, стал тяжелее, когда Инхо с тихим щелчком закрыл за собой дверь. Его движения были спокойными и точными, выражение лица — непроницаемым, но его феромоны были совсем другими. Они наполнили комнату невидимым потоком — мощными, опьяняющими и совершенно подавляющими. Инхо размеренными шагами пересек комнату, его острый взгляд был прикован к Кихуну, который почувствовал, что его будто пригвоздили к месту. Когда Инхо наконец остановился, он небрежно прислонился к краю стола, его поза была непринуждённой, но невероятно властной. — Ты хорошо сражался, — сказал Инхо ровным и спокойным голосом, но с лёгкой ноткой веселья. — Даже лучше, чем я ожидал. Хотя, возможно, «ожидал» — не совсем подходящее слово. Ты меня удивил. Кихун неловко поёжился под его взглядом, его тело всё ещё гудело от адреналина после боя. — Я не понимаю, — сказал он охрипшим голосом, и вопрос вырвался прежде, чем он успел его остановить. — Почему вы выбрали меня? Губы Инхо изогнулись в едва заметной улыбке, которая была до безумия загадочной. Это была не полноценная улыбка — скорее, проблеск чего-то мимолетного. И всё же по причинам, которых Кихун не мог понять, он был очарован ею, как будто это было произведение искусства, созданное с особой тщательностью. Он не должен был испытывать такие чувства к такому человеку, как Хван Инхо, но в нём было что-то странно притягательное. — Я всегда выбираю лошадь-победительницу, — ответил Инхо с лёгкой непринуждённостью. Кихун нахмурился, его замешательство усилилось. — Но Бета — он был сильнее, доминировал… — Возможно, он был сильнее, — перебил Инхо. Его голос слегка понизился, каждое слово было взвешенным. — Но доминировал? Я так не думаю, — он слегка наклонил голову, его тёмные глаза заблестели игривой проницательностью, от которой у Кихуна скрутило живот. — Скажи мне, 456-й, ты думаешь, я стал бы тратить своё время на кого-то, кто меня не заинтриговал? Вопрос поразил Кихуна, как физический удар, и на мгновение лишил его дара речи. Нет, конечно, Инхо не стал бы тратить время впустую. Каждое его движение было обдуманным, просчитанным. И всё же Альфа не мог сосредоточиться. Его внимание постоянно отвлекалось — раздваивалось — из-за феромонов Инхо. Они были повсюду в комнате, проникая в его чувства и путая мысли. Однажды, много лет назад, Кихун услышал об этом от своей бабушки. Она была милым, заботливым человеком в его жизни, воплощением традиционных ценностей, но под её мягким обличьем скрывалась тихая сила. Её руки, натруженные годами заботы и работы, гладили его, пока она говорила, её голос был низким и благоговейным, словно она делилась запретной тайной. — Когда рождается мальчик-Омега, — прошептала она, и её глаза затуманились от страха и чего-то ещё, чему он не мог подобрать названия, — говорят, что это наказание от богов. Такой ребёнок не благословение, а проклятие. Нарушение священного баланса нашего мира. Тогда он был слишком юн, чтобы полностью осознать смысл её слов, но они остались в его памяти, как эхо колыбельной, ставшей горькой на вкус. Она продолжала рассказывать ему о том, как боялись таких детей, как само их существование считалось оскорблением естественного порядка вещей. Семьи, в которых они рождались, покрывали позором, о них шептались вполголоса и изгоняли из общества. Эти дети, по словам его бабушки, были обречены на одиночество, все их избегали, и они были предоставлены сами себе в мире, который не хотел иметь с ними ничего общего. Теперь, годы спустя, когда Альфа стоит в напряжённом присутствии Хвана Инхо, эти истории всплывают в его памяти с пугающей ясностью. Кихун не мог игнорировать возможность того, что мифы, о которых говорила его бабушка, были не просто сказками. Что, может быть, только может быть, в этих легендах была доля правды. Потому что в Инхо было что-то такое, что противоречило всему, что Кихун, как ему казалось, знал об Альфах и Омегах, что-то, что разрушало его тщательно выстроенную логику. Запах мужчины — виски, вишни и крови — был сильным, подавляющим и пьянящим. Он обрушился на Кихуна, как приливная волна, захлестнув его чувства и утягивая за собой. Он кричал о доминировании, о властном присутствии, которое требовало подчинения от всех вокруг. Но под этой резкой, колючей оболочкой скрывалось нечто более мягкое, нежное, сладкое — нечто безошибочно омежье. В этом не было смысла. Инхо подошёл на шаг ближе, не отрывая от него взгляда. — Видишь ли, Кихун, сила — это не только физическая мощь. Ты смог использовать свои феромоны в своих интересах, ты утвердил своё господство. Бета этого не сделал, он подчинился тебе. Когда Инхо приблизился, феромоны стали более насыщенными. Это противоречие сводило Кихуна с ума. Альфы не должны испытывать таких чувств к другим Альфам. Сама эта мысль казалась абсурдной и противоестественной. И всё же тело Кихуна предавало его, реагируя на происходящее так, как он не мог контролировать. Его инстинкты пробудились, первобытные и грубые, разрывая его на части противоречивыми желаниями. Доминировать. Защищать. Подчиняться. Противоборствующие импульсы заставляли его колебаться. Он не мог понять, чего хочет — одолеть Инхо или защитить его, заявить на него права или позволить ему заявить на себя права. У него перехватило дыхание, сердце бешено колотилось в груди, а смятение скручивало его мысли в узлы. Сердце Кихуна загрохотало, как боевой барабан, и он сжал кулаки, пытаясь взять себя в руки. Но притяжение к Инхо было невыносимым, как сила природы, которой он не мог противостоять. Его тело отреагировало так, словно нашло то, без чего не могло жить, то, что оно неосознанно искало всю его жизнь. И это осознание — эта ужасающая, неизбежная правда — было самым страшным. Потому что, даже когда он стоял там, ошеломлённый и встревоженный, в тёмных глазах Инхо промелькнуло веселье. Как будто он точно знал, что происходит с Кихуном, как будто он наслаждался каждой секундой его замешательства. И Альфа не мог решить, хочет ли он убежать от него — или приблизиться к нему. — Ты выглядишь обеспокоенным, — наконец сказал Инхо низким и ровным голосом, тщательно подбирая слова. Он подошёл ближе, его движения были почти ленивыми, но точными, как у хищника, преследующего свою добычу. Его присутствие заполнило комнату, властное и неумолимое, и Кихун не мог не почувствовать себя загнанным в угол. — Что-то случилось? Кихун тяжело сглотнул, в горле у него пересохло, когда он заставил себя встретиться взглядом с другим мужчиной. Тёмные, расчётливые глаза впились в него, словно Инхо мог видеть каждую мысль, которую он так отчаянно пытался подавить. — Что… Что ты такое? — вопрос вырвался прежде, чем Кихун успел его остановить, его голос был хриплым и неуверенным. Уязвимость в его тоне вызвала чувство страха и дискомфорта. Он ненавидел себя за то, каким слабым и незащищённым он себя ощущал под пристальным взглядом Инхо. Губы Инхо дрогнули в легкой улыбке, лишь едва заметный намек на веселье в уголках его рта. Это была не добрая и не совсем насмешливая улыбка. Она была чем-то средним, тревожно-нечитаемым. — Я могу быть тем, кем ты захочешь меня видеть, — сказал Инхо легким, почти дразнящим тоном. Но за игривой маской скрывался острый и опасный клинок, рассекающий воздух между ними. Он слегка наклонил голову, пристально глядя на Кихуна, словно хищник, наблюдающий за своей добычей. — Так скажи мне, Сон Кихун… Кто я? Тело Кихуна напряглось, все его инстинкты кричали ему быть настороже. Его имя, произнесённое с такой фамильярностью, с такой непринуждённой лёгкостью, вызвало у него ещё большее беспокойство. Конечно, Инхо знал его имя. В этом не было ничего удивительного. И всё же в том, как он его произнёс, было что-то неправильное — интимное, почти собственническое, как будто он претендовал на то, что ему не принадлежало. Мысли Кихуна лихорадочно метались в поисках ответов, в поисках любого способа вернуть контроль над ситуацией, которая стремительно ускользала из его рук. Но Инхо не дал ему такой возможности. Он подошёл ближе, настолько близко, что Кихун почувствовал слабое тепло, исходящее от его тела, и уловил ещё один манящий аромат — виски, вишни и крови. Он окутал его, затуманил разум, и ему стало ещё труднее мыслить здраво. — Я не понимаю, — пробормотал Кихун, понизив голос. — Вы же Альфа. Почему… — Он замолчал, не зная, как выразить бурю мыслей, кружившихся в его голове. — Почему я показал тебе шею? — закончил за него Инхо с лёгкой улыбкой. Он слегка наклонился к нему, понизив голос, словно делясь секретом. — Тебе понравилось, Кихун? Альфа почувствовал, как вспыхнули его щёки, а в горле пересохло. — Я… Я ни о чем таком не думал, — запнулся он, но ещё до того, как слова слетели с его губ, он понял, что они звучат неубедительно. Он говорил слабо, неуверенно. Ухмылка Инхо стала шире, в его глазах заблестело что-то опасное — смесь веселья и злобы. — Неужели? — его голос был мягким, почти дразнящим, но каждое слово резало как бритва, обнажая уязвимые места, с которыми Кихун не был готов столкнуться. Он напрягся, его горло сжалось, а в животе зародилось неприятное чувство. Что-то было не так. Запах, витавший в воздухе, был не просто слабым следом крови, горечью виски или сладостью вишни. Под всем этим было что-то ещё. Осознание ударило его, как удар в грудь. Запах был необычным — что-то изменилось, едва заметно, но неоспоримо, и внезапно его Альфа-инстинкты ожили, распознав то, что его разум пока не мог принять. Инхо пах… хорошо Слишком хорошо. У него пересохло во рту, пульс участился, когда он уловил этот запах, предавший его. Это было не влечение — это было что-то более глубокое, что-то инстинктивное. Притяжение, которое он не мог игнорировать. У него засосало под ложечкой, голова закружилась. Это было неправильно. Однако Инхо сохранял невозмутимость, как будто ничего не произошло. Он отступил назад, небрежно поправляя свой костюм, его движения были размеренными и обдуманными, словно напоминая Кихуну, что он контролирует ход этой встречи. — Я слышал, — начал Инхо своим легким, непринужденным голосом, — что ты работал шофёром. Кихун моргнул, на мгновение растерявшись от неожиданной смены темы. — Что? — пробормотал он напряженным голосом, пытаясь понять. — До азартных игр, до долгов, до твоего впечатляющего падения с пьедестала… Ты зарабатывал на жизнь тем, что водил машины, не так ли? — В его тоне слышалась насмешка, но было и что-то еще — опасное любопытство, словно он изучал его, как биоматериал. Кихун стиснул зубы. Он не вспоминал о тех днях уже много лет. Тогда жизнь была проще. Он хорошо справлялся со своей работой и даже по-своему гордился ею. Но теперь, когда Инхо бросил ему это в лицо, как вызов, по его коже пробежали мурашки. — К чему вы клоните? — резко спросил Кихун, его голос прозвучал громче, чем он хотел. Улыбка Инхо не дрогнула. Если уж на то пошло, она стала шире, как у хищника, почуявшего кровь. — Мне нужен новый шофёр, — сказал он почти небрежно, словно обсуждая погоду. — Тот, что у меня сейчас, уходит на пенсию. Пора его заменить. У Кихуна появилось неприятное ощущение в животе. Ему не нравилось, к чему всё идёт. — Я подумал, — продолжил Инхо, понизив голос до более тихого и интимного тона, — что ты мог бы воспользоваться этой возможностью. Ты ведь хорошо справлялся, не так ли? Верный. Послушный. Надежный. Кихун ощетинился, сжав кулаки по бокам. — Почему я? — прорычал он низким голосом, в котором смешались гнев и отчаяние. — Вы могли бы выбрать любого другого. Ухмылка Инхо стала шире, а глаза сузились, словно Кихун задал глупый вопрос. — Потому что я хочу тебя, — просто сказал он, и от этих слов по спине Кихуна пробежал холодок. Прежде чем он успел ответить, Инхо полез в карман и достал маленькую, идеально чистую белую визитку. Он протянул её, сделав это отрепетировано. — Если тебе интересно, то свяжись со мной. Кихун уставился на визитку, его пульс отдавался в ушах. Его пальцы дрогнули, но он не двинулся, чтобы взять её. Инхо подошел еще ближе, его присутствие удушало, его запах — этот запах — обволакивал Кихуна, как петля. — Возьми, — сказал он мягко, но его голос был похож на команду. — Или ты собираешься притвориться, что у тебя есть другой вариант? Эти слова ударили, как пощечина, и рука Кихуна дёрнулась почти непроизвольно. Его пальцы коснулись пальцев Инхо, когда он брал визитку, короткий контакт вызвал что-то острое и электрическое. Он быстро отстранился, проведя костяшками пальцев по боку, словно желая избавиться от этого ощущения. Кихун крепче сжал визитку, костяшки его пальцев побелели. — Что, если я скажу «нет»? — спросил он грубым голосом, хотя вызов казался пустым даже ему самому. Лицо Инхо помрачнело. Он слегка наклонился вперед, и его голос понизился почти до шёпота. — Ты не сделаешь этого, — сказал он твёрдо и непреклонно. — Потому что мы оба знаем, что ты не можешь себе этого позволить. Окончательность этих слов прилетела, как удар, выбив воздух из лёгких Кихуна. Инхо выпрямился, и на его лице снова появилась ухмылка, когда он повернулся к двери. Но прежде чем уйти, он оглянулся через плечо и пронзил его взглядом. — Не разочаровывай меня, Кихун. А потом он ушёл, оставив Альфу стоять в одиночестве в гнетущей тишине. Визитка в его руке казалась цепью, которая тянула его к чему-то, чего он не понимал, но не мог избежать. Запах в воздухе оставался, цеплялся за него, преследовал. Кихун прижал руку ко лбу, его пальцы дрожали, пока он пытался успокоиться. Он не знал, чего Инхо хотел от него — на самом деле не знал, — но в глубине души он был уверен в одном. Это было не просто предложение о работе. Это был поводок. И Инхо уже накинул его ему на шею.

***

Гон у Кихуна начался внезапно. Его тело предало его, погрузившись в цикл, к которому он ещё не был готов. Он не должен был испытывать гон как минимум ещё полгода. Но запах Инхо каким-то образом глубоко въелся в его сознание, цепляясь за него, как тень. Даже когда того не было рядом, его запах оставался, сводя с ума своей настойчивостью. Это был не просто запах, это был отпечаток, который Альфа не мог стереть. Его чувства вышли из-под контроля, превращаясь в хаос от малейшего дуновения. Его тело реагировало на это так, как он не мог контролировать. Его рациональный разум продолжал пытаться отмахнуться от этого, убеждая его, что всё должно быть не так. Но его тело — глубокая, первобытная часть его самого — настаивало на обратном. Он чувствовал себя беспокойным, раздражительным, огрызаясь на всех, кто подходил слишком близко. Он едва мог думать, не испытывая острой боли в груди, инстинктивной тяги к мужчине, который довёл его до такого состояния. Самое худшее? Он продолжал плакать из-за него. Он никогда раньше не был таким — беспомощным, уязвимым, и это ему не нравилось. Каждый раз, когда его Альфа-инстинкты пробуждались, он чувствовал, как ему хочется быть рядом с Инхо, пометить его, прикоснуться к нему. Его рациональный разум кричал ему, что всё должно быть не так. Инхо не был Омегой. Ему не нужно было находиться рядом с ним. Он не мог — Инхо был опасен, расчётлив, умел манипулировать. Он ни за что не позволил бы себе попасться в эту ловушку. Но его Альфу не волновали его рациональные мысли. Его волновал он, запах, который будоражил его чувства, как лесной пожар. Его Альфу ранило — даже травмировало — расстояние. Инстинкт пометить, понюхать, наполнить его — развести — был непреодолимым. Каждое мгновение, проведённое порознь, было раной для его гордости, для его личности. Казалось, что его Альфа зовёт Инхо, хотя Кихун боролся с этим всеми силами. Он не мог остановить притяжение. Его грудь сжималась от разочарования, замешательства и страха. Его мысли постоянно возвращались к Инхо — его голосу, его присутствию, его понимающей ухмылке. А затем его Альфа полностью завладел им, подпитывая тёмную, отчаянную потребность быть с ним. Кихун чувствовал, как его собственное тело борется с ним, с тем, чего требовали его инстинкты. Его разум кричал, что это неправильно, — он знал, что неправильно так отчаянно желать подчиниться своим инстинктам. Боль была всепоглощающей. Ему пришлось запереться — физически и морально, — потому что его тело предавало его. Его руки дрожали от сильного желания заявить о своих правах. Инстинкты продолжали тянуть его к запаху Инхо, к его присутствию, к безумной мысли о том, что он снова будет рядом. У него перехватило дыхание, когда его накрыла очередная волна желания, заставив его задохнуться от собственного отчаяния. Ему хотелось закричать, хотелось ударить что-нибудь, что угодно, чтобы остановить переполнявшие его чувства. Почему я такой? — отчаянно подумал он. Почему я не могу это контролировать? Но запах снова был там, даже в его воспоминаниях. Запах Инхо, пьянящий и опасный, затуманивал всё вокруг. Его тело хотело сдаться, подчиниться, отпустить всё и позволить своему Альфе взять всё под контроль. Это было пугающее притяжение, из-за которого он чувствовал себя слабым, но в то же время странно живым, как будто каждая частичка его тела была создана для того, чтобы быть с Инхо. Его Альфа требовал этого. Почему мне кажется, что он мне нужен? Моя Омега. Мне нужна моя Омега. Кихун в отчаянии сжал кулаки. Он не мог продолжать в том же духе, не так ли? Он не мог поддаться желанию, первобытной потребности оказаться под контролем Инхо. Но это не имело значения. Его тело уже сделало свой выбор. Его Альфа уже принял решение.

***

— Хван Инхо — Омега. Едва произнеся эти слова, Кихун услышал смех Джонбэ и Дэхо. Они отреагировали так, словно он сказал что-то невероятно нелепое, словно были уверены, что он не в себе и говорит глупости. — Я серьёзно! — воскликнул Кихун, и в его голосе прозвучало отчаяние. — Я почувствовал его феромоны. Он пах как омега. Джонбэ покачал головой, на его лице отразилось недоверие. — Кихун, ты многое пережил. Возможно, из-за драки и гона у тебя помутилось в голове. Хван Инхо? Омега? Это невозможно. Дэхо скрестил руки на груди, скептически глядя на него. — Да, с чего ты взял, хён? — От него пахло вишней, фруктово и сладко… — голос Кихуна затих, а в голове пронеслись воспоминания. — Вишней? — усмехнулся Джонбэ, недоверчиво глядя на него. — Мы говорим об одном и том же Хван Инхо? Его феромоны далеко не такие. От него пахнет порохом и кровью. — Да, так и есть, хён, — добавил Дэхо твёрдым голосом. — Почему ты говоришь, что он пахнет вишней? Он не омега. Лицо Кихуна побледнело. Его друзья не чувствовали этого запаха, только он. Осознание обрушилось на него, как тонна кирпичей. Что это значило? Неужели только он мог почувствовать правду об Инхо? В комнате воцарилась тишина, пока Альфа лихорадочно размышлял. Он прокручивал в голове произошедшее, пытаясь во всём разобраться. Бой был жестоким, и адреналин всё ещё бурлил в его венах. Но он был уверен в том, что почувствовал и услышал. — Может… может быть, со мной что-то не так, — пробормотал Кихун скорее себе, чем своим друзьям. Выражение лица Джонбэ слегка смягчилось, но недоверие никуда не делось. — Кихун, ты уверен, что с тобой всё в порядке? Может быть, тебе нужно отдохнуть. Кихун медленно кивнул, но на душе у него было неспокойно. — Я серьёзно. Я знаю, что мужчины-Омеги — это сказка, которую нам рассказывала бабушка, но я уверен, что он один из них. Дэхо нахмурился, его любопытство было задето, но скептицизм непоколебим. — Что, если… если он скрывает свой истинный вторичный пол? Может быть, он использует какие-нибудь подавители, чтобы замаскировать свой настоящий запах. Джонбэ снова покачал головой. — Это немного притянуто за уши, тебе не кажется? — А вдруг это так? — невозмутимо спросил Кихун. — Мы знаем, что подавители существуют. И если у кого-то и есть ресурсы, чтобы заполучить их, то это у кого-то вроде Хвана Инхо. В комнате снова воцарилась тишина, пока трое друзей обдумывали скрытый смысл. — Кроме того, после боя он попросил о встрече со мной… — в голосе Кихуна звучала весомость, которая сразу привлекла всеобщее внимание. Его тон был размеренным, обдуманным, как будто он тщательно подбирал каждое слово, чтобы обеспечить ясность. Его пальцы барабанили по столу — нервная привычка, которую Джонбэ узнал, но решил не комментировать. — Он предложил мне работу, — продолжил Кихун, опустив взгляд на свои руки, как будто избегание зрительного контакта могло ослабить напряжение. — Что? Правда? — восклицание Джонбэ нарушило тишину в комнате. Его брови взметнулись вверх, на лице ясно читалось удивление. Кихун кивнул, но в выражении его лица не было волнения — только своего рода смирение. — Он хочет, чтобы я был его шофёром, — добавил он, и слова прозвучали почти горько во рту. — Шофёр? Это… неожиданно, — вмешался Дэхо, откинувшись на спинку стула и скептически скрестив руки на груди. В его голосе слышалось недоверие, но под ним скрывалось что-то более глубокое — возможно, беспокойство или страх. Кихун не сразу отреагировал, его взгляд был устремлён в пол, а груз разговора давил на него. Между ними повисла тишина, наполненная невысказанным напряжением. — Но почему ты? — голос Джонбэ зазвучал громче, на этот раз с нотками отчаяния. Он прищурился и сделал шаг в сторону Кихуна. — Тебе нужно думать о Гаён. Ты ей нужен. И после всего, через что ты прошёл, ты снова лезешь в чужие дела? Челюсть Кихуна сжалась, и вспышка раздражения вспыхнула в его обычно спокойных глазах. Его губы приоткрылись, чтобы заговорить, но слова прозвучали резче, чем он намеревался. — Я знаю это. — Его голос слегка дрожал, в нем чувствовалось нарастающее разочарование. — Ты думаешь, я не думал об этом? О ней? — Он провел рукой по волосам, движение было беспокойным, взволнованным. — Я тоже не в восторге от этого, но… Джонбэ нахмурился и скрестил руки на груди, смягчив свою позу. — Но что? — спросил он тише, чувствуя, как внутри его друга разгорается конфликт. Кихун вздохнул, и в этом вздохе было что-то невысказанное. — Но у меня не так много вариантов, — признался он, понизив голос до шёпота. Он уставился в пол, не в силах посмотреть кому-то из них в глаза. Слова повисли в воздухе, как якорь, придавливая его. — По крайней мере, так он сказал… И я действительно хочу вытащить нас отсюда. — в его глазах на мгновение вспыхнула решимость, но она быстро сменилась сомнением. В комнате воцарилась удушающая тишина. Челюсть Джонбэ сжалась, но он молчал, обдумывая слова Кихуна. Взгляд Дэхо смягчился, но в нём читалась печаль. — Ты хочешь выбраться отсюда? — Дэхо наконец заговорил, его голос был низким, с нотками недоверия. — Хорошо… Я понимаю… Но работать на Хван Инхо? Ты знаешь, что он за человек. — его тон понизился, невысказанное предупреждение застряло между строк. — Я знаю, — резко ответил Кихун, его глаза метнулись к Дэхо. Разочарование было ощутимым, грубым. — Ты думаешь, я не знаю, с кем имею дело? — его пульс участился, но он стоял на своем, не желая отступать. — Инхо опасен, да. Но я не могу позволить себе роскошь выбирать. Мне нужны деньги. Если я поработаю на него какое-то время, может быть — только может быть — я смогу заработать достаточно, чтобы вернуть Гаён и покинуть эту адскую дыру. Джонбэ придвинулся ближе и, понизив голос, выразил беспокойство: — А что, если ты не сможешь уйти? Если он решит, что ты слишком ценен или слишком опасен? Такие люди, как он, не отпускают, Кихун. Ты не сможешь просто уйти. — Я найду способ, — твёрдо сказал Кихун, но в его голосе звучало сомнение. Джонбэ что-то пробормотал себе под нос, в нём закипало разочарование. — Ты такой чертовски упрямый, — сказал он, покачав головой. Его взгляд был полон чего-то неузнаваемого. — Ты продолжаешь пытаться взвалить всё на свои плечи, и однажды это сломает тебя. Взгляд Кихуна смягчился, а голос понизился почти до шёпота. — Я не могу позволить думать о себе, Джонбэ, — произнёс он с болью, и тяжесть его слов легла ему на грудь. — Гаён — всё, что у меня есть. Если для того, чтобы обеспечить ей лучшую жизнь, нужно это сделать, то я это сделаю. В глазах Джонбэ вспыхнул гнев — гнев, порождённый глубокой тревогой и страхом, который грозил выплеснуться наружу. — Ты думаешь, она этого хочет? Ей не нужна «лучшая жизнь», если это означает потерять тебя. Ей нужен ты, не деньги. Только ты. Эти слова обрушились на Кихуна, как физический удар, и их правдивость потрясла его до глубины души. На мгновение он не мог ни дышать, ни говорить. Его грудь сдавило, и он медленно выдохнул, прикрыв глаза, потому что боль от принятого решения была невыносима. — У меня нет выбора, — прошептал он едва слышно, эти слова были похожи на признание — принятие судьбы. — У тебя всегда есть выбор, — ответил Джонбэ резким, настойчивым голосом. — Позволь нам помочь тебе. Мы с Дэхо что-нибудь придумаем. Мы всегда что-нибудь придумываем. Кихун покачал головой, его глаза затуманились от нерешительности. — Всё не так просто, — пробормотал он. — Ты думаешь, я не хотел бы, чтобы всё было по-другому? Что я могу просто однажды проснуться, и всё станет лучше? Дэхо впервые заговорил с тихой настойчивостью, его взгляд был твёрдым, но полным беспокойства. — Мы справимся с этим вместе. Это то, что мы делаем, Кихун. Мы всегда поддерживали друг друга, и сейчас ничего не изменилось. Глаза Кихуна встретились с его глазами, конфликт отразился на его лице. — Это моё бремя, которое я должен нести сам, — сказал он твёрдым, почти слишком уверенным голосом. В Джонбэ вспыхнуло раздражение, и он наклонился вперёд, его голос стал грубым. — Это чушь, и ты это знаешь, — огрызнулся он. — Мы всегда были рядом друг с другом, и сейчас ничего не изменилось. Не закрывайся от нас, Кихун. На мгновение Кихуну показалось, что он, наконец, смягчится. Казалось, что борьба оставила его в одно мгновение, но груз его ответственности, данные им обещания держали его крепко. Выражение его лица снова нахмурилось, защитная броня вернулась на место. — Я ценю это, Джонбэ, — тихо сказал он, его голос дрожал от волнения. — Правда. Но я должен сделать это сам. Джонбэ отступил назад, его кулаки были сжаты по бокам, разочарование смешивалось с грустью. — Хорошо, — сказал он тихим голосом, но с оттенком глубокой, невысказанной боли. — Но не приходи ко мне плакаться, когда всё полетит к чертям. Кихун слегка улыбнулся, его губы изогнулись в горько-сладкой улыбке. — И не подумаю. Когда он повернулся, чтобы уйти, комната, казалось, сжалась, а в воздухе повисла тяжесть невысказанных слов. Джонбэ смотрел вслед другу, и его сердце сжималось от беспокойства, а в тишине повисли слова, которые он не мог произнести. — Ты не так одинок, как думаешь, Кихун, — прошептал Джонбэ в пустой комнате, его голос дрожал от невысказанных эмоций. — Я просто надеюсь, что ты поймёшь это, пока не стало слишком поздно. Прошли часы, но слова Джонбэ всё ещё звучали в голове Альфы, постоянно напоминая о себе. Несмотря на гнев, несмотря на разочарование, в этих словах было что-то, что не давало ему покоя, что-то, что шептало, что, возможно… Но его решимость осталась прежней. Пальцы Кихуна дрожали, когда он доставал телефон из кармана. Номер, который дал ему Хван Инхо, врезался ему в память. Он набрал цифры, и его сердце бешено заколотилось в груди. Соединение установилось почти сразу. — Я ждал твоего звонка, — промурлыкал Инхо, его голос был мягким и невероятно уверенным, как бархат, обволакивающий сталь. Кихун сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Его Альфа забурлил под кожей, довольный тем, что снова слышит этот голос. — Я готов обсудить ваше предложение, — сказал он твёрдым голосом, несмотря на бешеное сердцебиение.