Ворон в павлиньих перьях

      Каким бы величественным и красивым ни был собор Барбатоса, ничего интересного внутри не происходило. За невероятно искусно исполненным порталом ждало разочарование. Дело в том, что Кэйа находил религиозные обряды Мондштадтской церкви (песнопения, службы и прочую лабуду, которой там занимаются) ужасно скучными, хотя искренне верил в Барбатоса — как и в остальных шестерых Архонтов.       А ведь кое-где в мире всë ещë оставались интересные традиции. Кэйю как-то занесло в небольшое поселение в Натланской пустыне — абсолютно дикая община, не ведущая никакой торговли с внешним миром, помимо обмена шкур диких пустынных кошек на специи у проходящих мимо караванов. Вот там-то умеют поклоняться богам. Голые мужчины и женщины, мазанные кровью животных, танцевали, объятые дымом дурманящих трав, горящих в глиняных горшках . Они восхваляли Мурату, и когда кто-то падал без сил после нескольких часов танца без перерывов на еду и питьë, верили — богиня войны благословляет его. Мондштадту, быть может, всë это попросту не нужно: народные гуляния с винами, льющимися рекой, сполна заменяли ритуальные танцы. Но ведь это не повод делать духовную жизнь такой нудной! Тем же, впрочем, грешила и Снежная. В деревнях, в особенности отдалëнных от столицы, ещë помнили, как следует почитать своего Архонта и всë то, что люди видят вокруг, но упаси Царица зайти в церковь — умрëшь со скуки. Но всë это, конечно, лишь мнение пиратского капитана с дурным вкусом. У пиратов в принципе, как известно, вкус дурной.       Кэйа выплыл из сладких воспоминаний, когда его уха коснулся знакомый голос. Хриплый, свойственный женщинам, которые всю свою жизнь не расстаются с сигаретами и папиросами. Среди нежных голосов других сестëр он был заметен, как заметна полная луна на небе безоблачной ночью. Пират окинул взглядом хор. И действительно увидел еë. Стоящую в монашеской рясе. Она держала маленькую старую книжечку в кожаном переплëте, с крестом на обложке, и пела вместе со всеми, широко открывая рот. Кэйа не верил своему глазу. Но разве могли его обманывать одновременно и зрение, и слух? Пьяную голову, конечно, могли подводить даже руки и ноги, и вообще всë, что в теле и разуме есть: язык, начинающий болтать чего не следует, чувство равновесия, исчезающее порой напрочь, желудок, желающий вывернуться наружу — пьяная голова в общем-то сама себе враг. Но Кэйа не был пьян — уж точно не настолько.       В голове осталась лишь одна единственная мысль — до чего же это всë нелепо. И Кэйа расхохотался так громко, что ничего, кроме собственного смеха, не слышал. Со всех сторон на него шикали и бранились — вот беда, остальным тоже ни черта не слышно. Но как тут остановишься, когда видишь такое? Кэйа пытался – видят Боги, он пытался! – успокоиться, но недовольные взгляды набожных дурачков вокруг лишь больше раззадоривали его. Он ухватился за живот, начинавший болеть от долгого смеха, другой рукой он закрывал шляпой лицо. На кляп шляпа, конечно, не походила, толку от неё было немного. А Кэйа и вовсе не фигурально, а в самом прямом значении слов этих, покатился со смеху — он упал со скамьи и валялся на полу продолжая мелко трястись, на глаза начали наворачиваться слëзы. «Святые Архонты, монахиня! В самом деле монашка!» — крутилось в голове.       Кэйа провалялся на полу до самого конца службы. Он уже не смеялся, просто вставать было как-то неохота — и вот в итоге он задремал с накрытым шляпой лицом. Отчего нет, под такую славную колыбельную? Не песнь сирен, конечно, но тоже недурно. Их, сирен, Кэйа, к слову, никогда не встречал, но продолжал в них верить. Так же искренне как в семерых Архонтов.       Разбудило капитана прикосновение чего-то холодного к открытому участку шеи. Он так и подскочил – бодрит страшно! Разлепив веки, он не сразу понял, кто стоит перед ним. Никогда ещё подол монашеской рясы не оказывался так близко.       — Вставай, нечего тут разлëживаться, — прозвучал голос откуда-то сверху. Знакомый голос. Хриплый, присущий женщинам, которые всю жизнь...       — Розария, родная моя Розария! Ох нет, ты теперь, верно, сестра Розария. Или ты, может, обратившись в веру, приняла новое имя? Как рад я нашей встрече!       — Да уж, встреча так встреча, — отозвалась она, закатывая глаза: еë порой страшно раздражала эта его манера – шут, видят Боги, шут. С другой же стороны, за это она его, пожалуй, и любила. — Выпьем?       — Не смею отказаться, госпожа.

***

      Они сидели друг напротив друга за длинным столом в какой-то мелкой забегаловке в грязном переулке. Розария сперва предложила отправиться в «Долю ангелов», говорила, вино там хорошее, правда, дороговато, но после долгой разлуки можно и раскошелиться. Кэйа отказался наотрез – ему ужасно не хотелось светиться там снова, во всяком случае сегодня. В подробности вдаваться не стал, и Розария приняла его прихоть, отказавшись от расспросов. Приняла и привела сюда. В место, не имеющее своего особенного названия, броского и запоминающегося, – единственным опознавательным знаком была табличка на двери, совсем небольшая, гласившая: «Выпивка. Недорого».       — И всë же скажи мне вот что, — Розария прервалась, чтобы достать сигарету, и прикурив продолжила: — какого чёрта тебя сюда занесло?       — Как грубо, сестра, как грубо. Я думал мы предадимся старым воспоминаниям, а ты словно мне не рада. — Кэйа раскинул руки, будто в непонимании, и этим широким жестом задел кого-то справа –очень уж близко, видимо, сидели люди – и принялся спешно извиняться, пока ему, чего доброго, не врезали. Пары зубов у него и так не хватало, упаси Барбатос, выбьют передние!       Сбоку, как оказалось, была женщина в чëрном плаще с капюшоном, из-под которого не было видно еë глаз, лишь круглый подбородок, пухлые губы, да вздëрнутый кончик носа, даже ни единой пряди волос не вылезло из-под тёмной грубой ткани. Задел её, как стало ясно, Кэйа лишь потому, что та, собираясь уходить, как-то неудачно встала, в попытке переступить через скамью оказавшись с ним в слишком близком соседстве, куда как более близком, чем когда Кэйа с Розарией пришли и сели с нею рядом. Незнакомка бить не стала, даже пощёчины не дала, чего от женщины, задетой в сомнительном заведении мужчиной, в первую очередь ожидалось. Она буркнула что-то, кажется, о мести и ушла, закутавшись посильнее в плащ.       Кэйа не придал значения ни её словам, ни её странноватому виду. Он рассудил просто: в мире чего только не встретишь – в Мондштадте разбойницы становятся монахинями, так отчего бы не разгуливать здесь же прячась за капюшоном? Скрывала ли женщина под ним следы болезни или не показывала лица потому, что кто-то мог следить за ней – уже не имело значения. К тому же у Кэйи появилась вдруг проблема поважнее таинственных дам. Его колена коснулся холод стали.       — Я полагаю, для большего устрашения клинок должен быть выше, — возвращая взгляд и всё своё внимание к Розарии, сказал он.       — Не язви, а отвечай на вопрос. Иначе этот кинжал взаправду окажется выше. Пойми, Кэйа, я собираюсь в этом месте задержаться. Считай, что этот город мне теперь что-то вроде дома, если угодно. А появление твоей уродливой рожи не сулит ничего хорошего. — Она нагнулась к нему, навалившись грудью на стол; перехватив сигарету, поманила его освободившимся средним пальцем , прося, очевидно, придвинуться в ответ, и, когда их лица оказались ближе, заговорила уже в несколько раз тише: — Сам ведь наверняка понимаешь, что святоши из меня не вышло бы – моя работëнка не только молитвы читать. Мне бы не хотелось однажды перерезать тебе горло из-за того, что ты не тем людям дорогу перейти решил. Так что скажи мне сразу, что делает пират здесь, в городе, к которому с большой воды чëрта с два подберëшься? И не убеждай, что заехал со мной повидаться – не поверю. Правду, Кэйа, выкладывай правду.       — И вовсе не уродливая у меня рожа, — выдавил капитан поморщившись. — Ладно, чёрт с тобой, — тяжело выдохнул он. — Я здесь по наводке госпожи Доу, она, дескать, прознала, что одни Мондштадтские господа ищут того, кто согласится перевезти кое-какой груз. Вот и всё, никаких попыток разрушить и разграбить полюбившийся тебе город. И даже никаких государственных переворотов. Не придётся тебе в меня ножами тыкать, — Кэйа криво усмехнулся и откинулся назад. По бесстрастному лицу Розарии нельзя было понять, удовлетворена ли она этим объяснением, поверила ли в него. Но, решил Кэйа, раз убрала кинжал – стало быть, верит.       — Под покровительство Мамочки Доу, значит, попал? — спросила Розария и затянулась, непринуждённо откидываясь назад так же как сделал это Кэйа.       — А ты в самом деле дала обет безбрачия?       — Почему с каждой нашей встречей с тобой всё сложнее и сложнее разговаривать, не приставляя нож к яйцам? — На худом лице её появилось что-то похожее на улыбку.       — Ошибаетесь, сестра, не со мной говорить тяжело, это Вы, дорогая, всё чаще хотите мне что-нибудь отрезать.       И после беседа пошла меж ними гораздо легче – полилась, как из бочки дешёвое пиво, которое они глотали кружка за кружкой, как глотает воду прошедший пустыню странник – жадно и безостановочно. Пират и монахиня вспоминали всё, что с ними приключилось вместе – а за лет эдак двенадцать знакомства приключиться успело очень многое. Припомнили, как вместе впервые устроились на корабль (тогда и представить невозможно было, что однажды Кэйа уведёт военный корабль Снежной): Розарии пришлось выдать себя за мальчишку – и какой же складный он из неё получился! Она ловко перематывала не до конца ещё оформившуюся грудь, и её, в мешковатой одежде, высокую и худощавую, с коротко стрижеными волосами, легко было принять за парнишку на пару лет помладше, чем было ей в тот момент на самом деле. Приятного в том времени было немного, а вот над случаем, когда они пытались в Фонтейне ради выкупа выкрасть дочь богатого торговца, но девчонка подняла такой шум, что сбежалась прислуга со всего дома и даже многоуважаемый папаша, – посмеялись от души. Розария-то успела вовремя сбежать через окно, а вот Кэйе повезло меньше – его-таки успели углядеть. Однако в накладе они тогда не остались: достопочтенный старик-отец объявил награду для того, кто похитителя найдёт и голову его к порогу принесёт; Розария тогда приоделась хорошенько – она уже плохо походила на мальчишку, потому под камзол напихала всякого тряпья, чтоб плечи шире казались, в длинный плащ завернулась, на голову нацепила шляпу с огроменными полями – да пошла о поимке преступника договариваться; выторговала у дурака-дворецкого аванс, убедив его, что сделает всё в лучшем виде, а небольшая плата всего-навсего гарантия того, что намерения заказчика серьёзны и проблем с законом у неё (вернее, у него) после не будет. Моры ей дали приличную сумму. На неё-то они с Кэйей и пожили славно некоторое время в соседней провинции.       Когда они, крепко друг за дружку держась и переступая через пьяное тело у порога, покидали заведение, на небе вовсю мерцали звёзды, а фонари уже как пару часов были зажжены. Фонари, впрочем, увидели они не сразу – в переулке, где «Выпивка. Недорого» находилась, об освещении оставалось лишь мечтать. Как и во многих, само собой, других. Расходились добрые друзья на торговой площади.       — Ну, кэп, дальше я пойду сама. Я ж монахиня, увидят меня ещё с м-мо-мужчиной и.. и... Ну ты понял, — скорее прожурчала, чем сказала, она, убирая руку с Кэйиного плеча.       Капитан смотрел, как она на нетвёрдых ногах брела в сторону Верхнего города. Какое, однако, счастье, что он заблаговременно разузнал у неё, где сможет остановиться на ночь, сейчас-то она едва ли смогла бы объяснить хоть что-то. Кэйа постоял так ещë немного, а потом поплёлся следом – им ведь в одну сторону.

***

      Комнатка на верхнем этаже отеля «Гëте», снятая Кэйей, была совсем простенькая и ужасно маленькая. Из мебели в ней была одна только узкая деревянная кровать (сделанная, впрочем, добротно, из хорошего дерева). Зелëные обои в нескольких местах были разодраны, оголяя стены, воздух пах сыростью. Будь Кэйа более трезв, непременно презрительно фыркнул бы, оглядывая своë временное пристанище, осуждая хозяина, берущего такие деньги и совсем не следящего за состоянием жилья. Будь он трезв, он непременно спустился бы вниз, с целью стребовать скидку – и наверняка стребовал бы, заговорив старика Гëте до полусмерти.       Однако Кэйа был нынче пьян. Он, не отдавая себе отчëта в том, как сильно наутро будет разочарован собой нынешним, кинул шляпу куда-то в хранящий многолетнюю пыль угол. А потом туда же полетел и любимый плащ. И тут же сам пират упал на кровать, не снимая сапог. Сон мигом одолел его.       Завтра капитана Кэйю ждала встреча с «Мондштадскими господами». При удачном стечении обстоятельств уже к ночи он вернëтся на корабль, и «Ледниковый вальс» снова вступит в схватку с бескрайним морем.