Дождливый день в Нью-Йорке

Чонсоб опять потерял свой зонт. Это очень в его характере: постоянно терять вещи или забывать их непонятно где. Друзья постоянно подшучивают, мол, «как ты еще не потерял самого себя?» Он тоже не знает.      Хотя, честно говоря, давно потерял. Расставаться с тем, кого безумно любишь всегда больно, но если уж человек решил, что больше не любит, что ему надоело, то как Ким может стараться его удержать?   А дождь все льет и льет, как из ведра, совершенно не желая останавливаться, и Чонсоб, с тяжелым вздохом, решает все же бежать до метро.   Небольшими отрезками он добегает до остановки и решает немного передохнуть. Он весь вымок до нитки, несмотря на то, что прикрывался своим портфелем. С пальто цвета темного шоколада нещадно капало, как и со светло-русых волос.     Чонсоб тяжело вздохнул и все же плюхнулся на лавочку под навесом, плотно закрыв глаза ладонями.   «Какой же я сраный неудачник, боже» — думал он сам про себя, — «А если бы уделял ему больше внимания, если бы чуть сильнее любил и нежнее относился, то мог бы сейчас сидеть в теплой машине и ехать домой. Ты лузер, Ким Чонсоб, не умеющий любить».   Он заплакал. Как хорошо, что идет дождь. Никто не сможет увидеть его красные от слез глаза. Никто не сможет отличить соленые дорожки от прозрачных холодных капель дождя.    Теперь Чонсоб не торопился. Он медленно шел под проливным дождем, совершенно сдавшись и продолжая сокрушаться над собой и своей ущербной жалкой жизнью. Что же может быть хуже?   Вдруг дождь перестал накрапывать по широким плечам пальто. Странно, все еще же льет. Чонсоб поднял взгляд от своих хлюпающих лакированных туфель и наткнулся на большие улыбающиеся глаза.   Симпатичный парень, примерно его возраста, незаметно подошел слева и поднял зонтик над его головой, неловко улыбаясь. — Извините, я увидел, что вы очень промокли и решил вам помочь. Вы же так заболеете. Далеко идти осталось? Я провожу.   Парень сощурил глаза до узких щелочек, и его улыбка стала теплее и добрее.   Чонсоб утер нос рукавом пальто, как бы странно это ни выглядело, и засуетился. Наверняка он выглядел просто ужасно, что даже незнакомец решил его пожалеть. Глаза все еще красные от слез, а по светлым прядям крупными каплями стекает вода, будто он решил принять душ в одежде. — Нет, что вы, — Чонсоб попытался привести себя в порядок хоть чуть-чуть, чтобы выглядеть менее жалко, — Все в порядке, мне всего лишь до метро. Идти-то осталось… — Все хорошо, я все равно уже никуда не тороплюсь. Думаю, вам моя компания будет куда нужнее. — он заливисто хихикнул и сунул свободную руку в карман своей легкой красно-синей олимпийки.     Дальше они шли рядом и молчали. Неловко, хотя «героя», похоже, совсем не смущала затянувшаяся тишина, прерываемая лишь, теперь почему-то тихим, шепотом дождевых капель.   Чонсоб зябко поежился и чихнул. Все-таки, гулять под проливным дождем оказалась так себе затея.   — Ой, вы все же простудились! — вдруг спохватился спутник и подхватил Чонсоба под локоть, — Я знаю здесь неподалеку хорошую кофейню. Вам нужно хоть чуть-чуть отогреться. Идемте скорее. — и потащил Чонсоба вверх по улице.   Он привел его в милое теплое место с красивым интерьером. Потолки увешаны красивыми гирляндами-лампочками желтого цвета и пластиковыми лианами, а весь остальной интерьер отделан под дикое дерево. Рай инстаграмщицы.   Чонсоб опять шмыгнул носом, пока парень выбрал столик и потащил Кима к нему.  — Снимайте пальто, ему надо немного просохнуть. Что вы будете? Я заплачу, не переживайте.    Чонсоб словно в вакууме. Как он оказался в таком положении? Какой-то симпатичный молодой парень ухаживает за ним, приносит его любимый латте на кокосовом и улыбается так, что тепло становится от одной его улыбки. — Извините, я забыл представиться, — он делает глоток из стаканчика и отправляет в рот ложку лимонного чизкейка, — Я Хаку Шота и мне 23 года, а вас как зовут? — его огромные блестящие глаза снуют по лицу Чонсоба в ожидании ответа. — М-меня зовут Ким Чонсоб, и можно на «ты», я думаю. Мы ровесники. — торопливо ответил светловолосый, будто бы кто-то управляющий им отжал кнопку паузы.   Шота снова тепло улыбнулся во все тридцать два, и Чонсоб заметил, что вокруг глаз у него собираются небольшие складочки. Мило. — Хорошо, Чонсоб-и, наконец-то мы познакомились, — он хихикнул, а у Кима пробежали по спине мурашки от ласкового обращения. Никто так его еще не называл, кроме матери, — Пей кофе, а то ты так сильно промок, весь дрожал там, на улице. Будет плохо, если схватишь простуду.   Чонсоб на это лишь кивнул и поднес стаканчик к губам. Горячий кофе приятно обжег горло сладостью кокосового молока, и Ким почувствовал себя немного лучше. — Ты на диете? Давно я не видел людей, которые пьют кофе с диетическим молоком.  — Да нет, — Чонсоб безразлично пожал плечами, — Просто я не люблю сахар, а кокосовое молоко придает кофе немного сладкий привкус. Мой бывший парень был бариста и всегда делал мне его, так что я даже немного привык.   Лицо Шоты вытянулось в немом понимании, а потом щеки залились небольшим румянцем. — Мило, что кто-то запоминал такие детали о том, что ты любишь. Мой бывший только скандалил, что я не уделяю ему достаточно внимания.   Чонсоб чуть не подавился своим латте. — Мой тоже! Но я же не могу по-другому! Я работаю за двоих, чтобы водить его на свидания, остаюсь на сверхурочные, чтобы делать ему подарки, а в ответ лишь- — «Ты меня не любишь»… — закончил за него Шота, и оба замолчали.   Все было ясно без слов. Их взгляды снова встретились, и они тихонько рассмеялись. Неужели так распорядилась сама судьба? — Почему ты решил подойти ко мне там, на улице? — после недолгого, но приятного молчания поинтересовался Чонсоб.   Шота пожал плечами. — Ты показался мне очень одиноким, как брошенный котенок. Мне просто захотелось сделать твой день хоть чуточку лучше. — Боже, так и скажи, что я выглядел жалко, — саркастичная улыбка растянулась на кошачьих губах Чонсоба. — Нет-нет, что ты! — Шота замахал руками, будто бы пытаясь оправдаться, — Ты был такой грустный. Наверное, я увидел в тебе самого себя, ведь честно говоря, я чувствовал себя точно так же. — Почему? — без зазрения совести спросил Чонсоб, совсем не раздумывая перед тем, как вопрос покинул его рот, но потом спохватился, одернул шоколадный пиджак и тихо добавил, — Извини, я не подумал. Если это болезненная тема, можешь не отвечать.   Шота в ответ лишь опять рассмеялся. — Все хорошо, правда. Я шел домой к своему парню с тренировки и уже на подступе увидел, как он целуется с каким-то другим мужчиной на крыльце. Подумал, что не стоит их беспокоить и просто ушел. — Оу… — что-то кольнуло у Чонсоба в груди. Его тоже бросили. Вернее, не так, ему изменили, а он узнал, хотя до последнего верил тому человеку, — Мне жаль… — Все нормально, я понимаю его. Да, это немного больно… Ладно, много. Но я все равно его прощаю. Я слишком сильно люблю его.   Чонсоб резко выпрямился и шлепнул ладошкой по столу. — Перестань, он уже не достоин твоей любви. Он поступил ужасно, изменив такому человеку, как ты. Это очень низко и подло. — Ну да, он был сильно ниже меня.   Они снова рассмеялись, в этот раз из-за удачной шутки.   Вечер проходил очень приятно. Оказалось, что у них много общего (помимо того, что они только-только расстались со своими парнями). Чонсоб узнал, что Шота хореограф, и что преподает в своей частной студии неподалеку. Что он любит гулять под дождем, но ненавидит простужаться. А еще, что он не общается с родителями, потому что не захотел поступать на ту специальность, на которую хотели они.    Ким искренне восхищался такой смелостью. Сам-то он пошел на экономический только по указке родителей, хотя хотел писать музыку. Да, она до сих пор оставалась его хобби, но если бы ему не приходилось сидеть в офисе днями и ночами, пытаясь разгрести кипы бумаг и отчетов, то он уделял бы музыке гораздо больше времени и, может быть, стал бы на ней зарабатывать.   Разговаривали про жизнь в целом, про то, как родители отнеслись к их нетрадиционной ориентации, как тяжело жить одному и как же хочется в отпуск. Все это сопровождалось теплым смехом и хорошими шутками, так что скучно совсем не было. Когда кафе стало закрываться, Шота подскочил и снял с вешалки пальто Кима. — О нет, оно все еще очень мокрое. Тебе нельзя идти в метро в таком виде. Тебя сразу же продует, — суетился он, обеспокоенно сдвинув брови.   Чонсоб лишь снова хихикнул на такую заботу. — Все нормально, поезда ходят часто, я быстро доберусь до дома. — Нет, я протестую, — он прижал пальто к телу и с него закапала вода. Доказательства неопровержимые, — Пойдем ко мне? Повешу твое пальто в сушилку для одежды. У меня, кстати, есть очень вкусный ромашковый чай — полезно от простуды.    Обычно, Чонсоб ни за что бы не согласился. Идти домой к незнакомцу поздним вечером — да ни в жизнь! Но что-то внутренне тянуло его к этому милому хореографу с длинными волнистыми волосами. Шоте хотелось доверять. И Чонсоб поверил. — Ладно, раз ты настаиваешь. Но давай зайдем в продуктовый? Я куплю теста и испеку синнабоны к чаю. Не пить же его пустым?   Шота рассмеялся. Глаза у него блестели от счастья.   Они шли по дождливой улице Нью-Йорка и по-доброму смеялись. Вокруг ни души, только шелестящие деревья, только-только покрывшиеся свежими листьями, ливень и многоквартирные дома из красного кирпича.   У Шоты в квартире тепло и уютно. Да, студия не очень большая, но красивая: над окном висят цветы в плетеных горшках, в одном углу красивая серая кухня, а  недалеко от столешницы матрас с таким же серым постельным бельем, рядом с которым стоит белая вешалка для одежды на колесиках. Перед ним на полу телевизор, слева железная этажерка из Икеи, а сверху полки с кучей книг и комиксов. И повсюду развешаны гирлянды. Красота. Очень живенько и уютно, по сравнению с квартирой Чонсоба, где теперь отсутствует жизнь. — Не обращай внимания, — спокойно бросил Шота, скидывая свои теперь тоже промокшие кеды на пол, — Я только недавно купил эту квартиру. Еще не успел тут ничего толком обставить. Так, марафет навел. — Что ты! — восхитился Чонсоб и обернулся к нему, чтобы посмотреть в глаза, — Тут очень красиво! Такого уютного гнездышка я ни разу не видел! Только на фотках в пинтересте, и то, я считаю, что это маркетинговый ход дизайнерских агентств.    Шота покраснел и опустил взгляд в пол. — Прям уж гнездышко? — игриво передразнил он, отчего теперь Чонсоб залился краской. — Не то чтобы я имел в виду именно это- — начал было лепетать он. — Да ладно тебе, я же шучу! — перебил его Хаку и расхохотался, — Проходи давай, чего в прихожей мнешься? Чувствуй себя как дома и давай сюда свое пальто.   Не дожидаясь, он помог Чонсобу его снять и сразу повесил в сушилку.    Ким пронес пакет с ингредиентами на кухню и разложил все на столе. Он закатал рукава пиджака, собираясь начать готовить. — А-па-па-па-па, ну-ка стойте, джентельмен, — прервал его Шота, — Ты серьезно собираешься готовить в таком виде? — он обвел его рукой, намекая подумать еще раз.   Чонсоб оглядел себя с ног до головы и ничего нового не нашел: все та же черная водолазка с высоким горлом, тот же пиджак и брюки шоколадного цвета… Он шлепнул себя по лбу, наконец поняв, что именно он забыл. — Точно! У тебя есть фартук какой-нибудь? — Чособ-и-и, ты смеешься надо мной? — жалобно протянул он, вгоняя Кима в очередной ступор, — Ты не будешь готовить на моей кухне в этом секси луке. Ни за что на свете я не позволю тебе извалять этот потрясающий пиджак в муке. Сейчас найду тебе что-нибудь переодеться.   И Шота снова пропал в дверях ванной, оставляя Чонсоба краснеть от неожиданного комплимента. Он правда выглядит секси в своем костюме? Даже бывший ему такого ни разу не говорил. Да, у них были моменты близости, они занимались любовью, но Чонсоб никогда не слышал, что он «секси».    Шота вышел через пару минут с небольшой стопкой одежды и протянул ее гостю. Чонсоб лишь кивнул, смущенно улыбаясь, и закрылся в ванной.   Одежда нового знакомого оказалась ему сильно велика: темно-серая футболка висела, как на скелете, а длинные белые шорты спадали с талии, так что их пришлось затянуть потуже. Оказывается, у Шоты очень широкие плечи… Чонсоб зарделся от таких мыслей и замахал руками, отгоняя их прочь. Рано еще думать о таком, они же только-только познакомились! Хотя часто ли он оказывался у незнакомцев дома, переодетый в чужую одежду, собираясь готовить синнабоны?     Он вернулся на кухню и сразу принялся за работу, совершенно не заметив милого румянца на щеках Хаку.   А тот был просто без ума от того, как мило Чонсоб выглядит в его одежде.    Все время, пока Чонсоб лепил слоеные улитки с корицей, Шота сидел рядом, что-то спрашивал о процессе готовки и тихонько подворовывал тесто (Чонсоб каждый раз замечал, но ничего не говорил, считая это очень милой деталью).   Первая партия оказалась в духовке, и Чонсоб принялся за остатки. Он так увлекся готовкой, что не заметил, как провел ладонью по щеке, оставляя на ней белую мучную полосу. Он аккуратно уложил булочки на противень и собирался отправить их к остальным, но его прервал заливистый смех Хаку. — Какой же ты милый, Чонсоб-и, — снова протянул Шота и поманил ладонью.   Чонсоб наклонился в непонимании, и Шота аккуратно смахнул большим пальцем мучную полосу с его щеки. — Вот так вот. Ты прям совсем как неуклюжий котенок. Такой милый и хороший, так бы и затискал.   Чонсоб залился румянцем аж до кончиков ушей. Непривычно слышать в свой адрес такие теплые слова. Они приятно оседали мхом на языке и разогревали что-то в середине грудной клетки. Бабочки плясали в животе, щекоча лапками и крылышками диафрагму. Хотелось вычихнуть их наружу, но не получалось, и они так и оставались внутри, одновременно волнуя и радуя Чонсоба.   Пока булочки греются в духовке, парни быстренько прибрались, и Шота стал заваривать ромашковый чай, параллельно рассказывая о том, какой он чертовски вкусный и как чудесно он будет сочетаться с булочками с корицей. Еще он предложил включить что-нибудь на Нетфликсе, чтобы было подо что жевать, и Чонсоб, естественно, не смог сказать «нет».   Духовка радостно пиликнула, оповещая, что синнабоны полностью готовы увидеть свет, и парни радостно побежали их доставать, схватив каждый по одной прихватке.     Чонсоб аккуратно разложил их на тарелку, красиво устроил на столе рядом с кружками дымящегося чая и достал телефон. — Э-эй, ну что такое? Обязательно фоткать? — Шота потянулся к одной из булочек, за что получил легкий шлепок по шаловливой ладони и надутые кошачьи губки. — Конечно обязательно! Не каждый же день я такую красоту готовлю. Буду потом коллегам хвастаться какой же я умница. — Ты и так умница, — хихикнул Шота и положил подбородок на худое плечо Чонсоба. Большие ладони аккуратно легли на талию, отчего у Чонсоба по спине пробежали мурашки.     И вот только теперь он осознал, что ему было здесь комфортно, будто он оказался на своем месте, будто с Шотой они уже встречаются невесть сколько, а не познакомились несколько часов назад, настолько правильно ощущались эти руки, это лицо и все их разговоры за день.   Наконец, они уселись на матрас, спинами оперевшись на кучу подушек, устроили вкусности и чай, и сериал начался. На экране детишки разъезжали на великах, играли в «Подземелья и драконы», а потом расследовали то, как достать одного из друзей с «изнанки».    Когда у них остались только пустые тарелки и кружки, Шота аккуратно выудил их из рук завороженного Чонсоба и отставил в сторонку, а сам постарался как можно незаметнее приобнять Кима за плечи. Он стал медленно опускать руку на подушку за спиной Чонсоба, прикрываясь зевком и потягиванием, но и Ким далеко не дурачок, и знает как все это работает, поэтому сам придвинулся ближе, удобно устроив голову у Хаку на плече, обхватив его руками поперек груди. Шота неловко усмехнулся и покраснел. Неужто он был так очевиден в своих намеках?   Они посмотрели половину сезона, когда заметили, что уже глубокая ночь. Чонсоб держал в руке пульт, сомневаясь, включать ли следующую. Он вопросительно взглянул на Шоту исподлобья, ожидая решения хозяина. Тот смущенно смотрел в сторону. Кончики его ушей были красные, будто ошпаренные. — Тебе нужно завтра на работу? — аккуратно поинтересовался Хаку, перебирая пальцы Чонсоба в своих руках. — Не-а, у меня выходной, — он слегка улыбнулся, хитренько рассматривая черные глубокие глаза собеседника. — Т-тогда, может ты… захочешь остаться? — Шота прикрыл лицо ладонью, желая скрыть красные от смущения щеки, но Чонсоб аккуратно забрал ее обратно. — Я думал ты уже и не спросишь, — теплая улыбка, как пуховое одеяло или какао в Рождество, как шерсть черного кота или пушистый свитер в черно-белую полоску.   У Шоты все внутри затрепетало, будто он был готов взлететь вот прямо сейчас, прям так, и на орбиту, чтобы охладить свои краснеющие от смущения щеки.   Они рассмеялись, будто старые друзья, будто тысячу лет знакомы, устроились поудобнее в объятиях друг друга и негласно решили «еще одну серию — и спать».   Серия кончилась быстрее, чем они думали. Конечно, когда внимание больше сосредоточено на том, как Шота утыкается мягкой щекой Чонсобу в макушку, как теребит его прохладные пальцы и как тепло обнимает со всех сторон, не концентрируешься на экране от слова совсем.   А Шота тащится от того, как Чонсоб дышит ему в шею, как пытается прижаться ближе, хотя уже некуда, только поглотить, слиться в единое целое и никогда больше не отпускать. Ему нравится рассматривать длинные светлые ресницы и едва заметные веснушки на ровной коже. Не может быть, чтобы судьба решила сделать им обоим подарок в такой одинокий дождливый день в Нью-Йорке.   У Шоты теплое одеяло и мягкие подушки. Не то чтобы они нужны Чонсобу, ведь он лежит у Хаку на плече, в самых теплых объятиях, но это было важно отметить для двадцатитрехлетнего Кима. В конце концов, это (он искренне, до дрожи в коленях, надеется на это) не последняя его ночевка в этой теплой квартире-студии, где пахнет синнабонами, ромашкой и Шотой.   Они еще немного болтают, шепотом, совсем тихо, чтобы не спугнуть крадущийся на цыпочках сон. Рассказывают о своих снах, о ритуалах перед тем, как лечь отдыхать, немного о детстве и о плюшевых игрушках, пока Чонсоб не замечает, что начинает засыпать. Веки становятся тяжелыми, голова пустой, а язык, словно из сахарной ваты. И вдруг он слышит, совсем тихо, на грани слуха, что Шота что-то сказал. — М? — переспрашивает Чонсоб, с огромным усилием разлепляя глаза.   Шота нервно сглатывает и наконец серьезно встречается глазами с Кимом. — Можно тебя поцеловать? — с таким трепетом, будто он выпрашивает глоток воды в пустыне.   Сон как рукой сняло. Чонсоб тоже тихо сглотнул, прежде чем ответить. — Тебе можно все.   Смущенная улыбка и красные кончики ушей. Поразительно, каким очаровательным может быть Хаку Шота, когда он счастлив.   Прикосновение губ получилось совсем невесомым, нежным, как пар от чая. Мало. Чонсобу чертовски мало. Он хочет Шоту целиком.    Ким сам подается вперед, делая поцелуй более требовательным, более приятным, но не менее нежным. Им пока ни к чему дикая страсть. Это все будет потом, никуда не сбежит, потому что времени у них еще в запасе — целая вечность.   У Шоты мягкие губы. Вельветовые, как шкурка у персика. А на вкус он как ромашковый чай и корица, как теплая квартира-студия с гирляндами и Нетфликс до глубокой ночи. Шота на вкус, как спасительный глоток воздуха, как подарок судьбы, как зонтик под проливным дождем.   Они отстранились, когда перестало хватать воздуха. Чонсоб зарылся прохладными длинными пальцами в черные с синим отливом волны. У Шоты мягкие волосы и бесконечно влюбленный взгляд. Наверное, и у Чонсоба такой же, он не знает, не видит со стороны, поэтому глупо улыбается и прячет взгляд кошачьих глаз под венчиком светлых ресниц, и, боже, как же Шоте это нравится.   Они тихонько хихикают и прижимается к друг другу лишь сильнее. Им не нужны слова, все ясно и без них. Так и засыпают — обнявшись, запутавшись ногами и почти совсем не укрывшись одеялом. ***   Чонсоба будит луч солнца, щекочущий в носу. Он разлепляет глаза, и его встречает блестящий влюбленный взгляд. — О, ты уже проснулся, — хрипит Чонсоб, потягиваясь в чужих объятиях, — Давно не спишь? — Нет, тоже только что, — Ложь. Шота уже минут пятнадцать лежал и рассматривал Чонсоба, боясь двинуться хоть на дюйм, чтобы не разбудить.   Чонсоб сонно улыбается и протирает глаза ладонями. — Сделать завтрак? Что у тебя есть? — Тебе когда-нибудь говорили, что ты невероятно красив по утрам?   Сонливость пропала в миг. Румянец прилип к щекам, и Чонсоб смущенно отвел взгляд. — Нет… Ты первый, кто так считает. — Спасибо твоему бывшему, что он такой идиот, — хихикнул Шота, подкладывая под голову локоть, — Если бы не он, то я бы не смог сейчас так любоваться тобой. — Перестань, — хихикнул Чонсоб, теперь еще более красный.    Он встал с матраса и прошел на кухню, чтобы глянуть в холодильник — мышь повесилась. — Чем ты питаешься, боже мой? — возмутился Чонсоб, разглядывая сухую половинку лимона, полупустую пачку кетчупа и какую-то непонятную баночку. — Не знаю, — Шота пожал плечами, — Я привык есть на ходу. По утрам я забегаю в кофейню или в магазин снизу. Я совсем не умею готовить, поэтому меня кормил мой бывший или доставка. — Господи… — Чонсоб захлопнул холодильник и ударил ладонями по столу, глядя на Хаку притворно суровым взглядом,  — Мы сейчас пойдем в кофейню, но перед этим ты пообещаешь мне, что начнешь нормально питаться, а то мне придется приходить каждый день и запихивать в тебя силой, ясно?   Шота на это изречение лишь рассмеялся. Он подошел к Чонсобу и обнял его со спины, щекоча шепотом ушную раковину. — Я буду только рад, если смогу видеть тебя каждый день. Это будет такой подарок судьбы, о котором я и мечтать не мог.   Чонсоб развернулся к нему всем телом, обвил руками шею и поцеловал. Нежность сочилась отовсюду, из каждого уголка в этой маленькой квартире-студии, пока они собирались и хихикали.   Когда они вышли на улицу, солнце уже нещадно светило своим единственным глазом, но несмотря на это, накрапывал небольшой, но приятный дождик. — Дождь еще не кончился, — сказал Чонсоб куда-то в пустоту, собирая ладонью пойманные капельки, как вдруг услышал как над головой открывается зонтик. — Ну и ладно, под зонтом не промокнем. Идем скорее, а то в кофейне разберут все свежие чизкейки.   Они громко рассмеялись и пошли вниз по улице, взявшись за руки.   Так начинался еще один дождливый день в Нью-Йорке.