Принцесса Доусона или У приключений есть срок годности

С момента моего внезапного исчезновения в салуне и появления на богом забытом прииске прошло несколько недель. Вернее, даже не прошло — пролетело, и я едва не проглядела это событие в череде рутинных, но насыщенных дней. Когда это поняла, то сама удивилась, как ещё не завыла от тоски, но тосковать было и вправду некогда (пусть осознание этого и ужасно бесило). В начале дня я все же шла работать на участок (добившись компромисса во времени подъема и таки передвинув его с пяти до восьми утра), а потом тихонько сливалась под весомым предлогом прибраться в хижине и приготовить обед и ужин. Скрудж, будучи по характеру той еще свиньей, все же оказался довольно чистоплотным хозяином, так что уборка не доставляла хлопот, зато была легальным способом поиска чего-нибудь, что навело бы меня на мысль о том, как же добраться до документов и золотого яйца. Поиски, правда, до сих пор не увенчались успехом, ведь, как я поняла, все самое важное и ценное Скрудж хранил у себя в комнате, которую всегда держал запертой и следил, чтобы я не совала туда нос. Поначалу меня это безумно злило, но сейчас я уже просто работала на доверие. Рано или поздно, я рассчитывала, Скрудж должен был расколоться. А экспериментировать с готовкой мне просто нравилось — скудный ассортимент продуктов заставлял придумывать новые вариации блюд с наименьшими затратами (спасибо феноменальной прижимистости скупердяя-старателя), что очень бы пригодилось в салуне. Вкусная еда с минимальными вложениями и максимальной выручкой — залог успеха. В целом, бытие на участке оказалось не таким уж паршивым времяпровождением. Будто бы я попросту уехала в отпуск. Нет, физически я, конечно, уставала как последняя скотина, но у меня отдыхали именно душа и разум. Мой мир внезапно перестал вертеться вокруг подсчета выручки и убытков, закупки провизии, глупых наемных девиц, еще более глупых и вдобавок пошлых постояльцев, вокруг этого подонка Плута, приносящего одну лишь головную боль и нервотрепку. Словно кто-то включил шумоподавление, и я оказалась в исцеляющей тишине. Спустя время я заметила за собой ещё одну удивительную вещь: я перестала вспоминать родителей. А с этими воспоминаниями ушли и тревожность за будущее, внутренние противоречия, ощущение непонятной неправильности своей жизни… Здесь, в глуши скалистых гор, я неожиданно обрела успокоение, и либо Скрудж подмешивал в свой фирменный кофе скрытую где-то в лесах коноплю, либо всему виной была магия долины Уайт Эгони. Что касается Скруджа, то поначалу я была уверена, что задушу напыщенного аргонавта через пару дней так точно. Но неожиданно юный старатель оказался не самым плохим вариантом для мерзавца, похитившего сексапильльную певичку в идиотских проповеднических целях. Нет-нет, я не отреклась от своих убеждений, он гнида, подлец и вообще чтоб ему провалиться с его дурацкими желобами, кирками и ведрами глубоко и надолго. Но я так привыкла к пустоголовым посетителям в салуне, от чьих разговоров у меня уши сворачивались в трубочку, что даже рядовая перепалка со Скруджем была как глоток свежего воздуха. Не сочтите за комплимент обыкновенную констатацию факта, но Скрудж действительно был далеко не глупым человеком. Если опустить все его призывы к покаянию, он даже мог сойти за приятного собеседника. В салуне я могла поговорить разве что с Плутом, и то через пару минут меня уже начинало мутить от той гнили, что переполняла его нутро. И я грешна, не спорю, но Плут до противного отчетливо создал впечатление человека, который жил ради людских мучений. Я все же барышня более миролюбивая — живу ради собственного удовольствия. К слову, достаточно приятно было услышать от Скруджа те же размышления. Однажды я поинтересовалась у него, не одиноко ли ему среди безмолвных скал, где из звуков лишь звон кирки, порывы ветра и редкое стрекотание птичек. Дружба с животными — это, конечно, хорошо, но как насчет общения с людьми? Тогда Скрудж посмотрел на меня так, словно я спрашивала очевиднейшие вещи: — Порядочные старатели безвылазно работают на своих участках, им некогда лясы точить. А те, что с вашего салуна… Они же полные идиоты, нет? Кругом стая беспробудных идиотов, с кем вы предлагаете мне говорить? В иных обстоятельствах я бы, наверное, заявила, что он высокомерный идиот, но тогда я вдруг залилась таким звонким восторженным хохотом, что долго не могла остановиться. Было ли это из-за того, с какой серьезностью произнес эти слова Скрудж, или из-за того, что он буквально озвучил мои мысли, еще и так емко, я не знала. Возможно, все вместе, но главное, что этот его ответ мне прямо запал в душу. — Значит, все идиоты, а мы одни такие умные? — до сих пор задыхаясь от смеха, прокряхтела я, весело смотря на старателя, который все ещё глядел на меня как на умалишенную. — Не знаю, как вы, но за себя ручаюсь. — внезапно с насмешливой улыбкой ответил Скрудж, допивая кофе и вновь возвращаясь к своим неизменным друзьям — камням и песку. С той поры, мне кажется, мы даже чуть лучше поладили. А на днях произошел еще занимательный случай. Как-то раз я попросила Скруджа принести мне парочку книг, лежавших в моей комнате в салуне — еще одна моя просьба, потрясшая старателя до глубины души. — Книги?! Голди, вы что, читаете? — спросил он с таким изумлением, будто узнал, что я ем младенцев на завтрак. — А что такого? — простодушно усмехнулась я. — Мне же нужно как-то поддерживать культурный уровень среди, как ты выразился, «беспробудных идиотов». — Я удивлен, что у вас хватает времени и желания на такую ерундистику. — вскинул бровь аргонавт. — Пожалуй, недостаточно я вас занимаю работой… — Скруджик, ну что ты опять за свое! — возмутилась я, легонько ударив кулаком ему в грудь. А в следующее мгновение я озаренно захихикала. — Ага, я тебя раскусила! Ты читать не умеешь, глупенький землекоп! Завидуешь, что женщина оказалась умнее тебя? Не переживай, если будешь паинькой, так и быть, постараюсь дотянуть тебя до своего уровня… — Все я умею. — буркнул Скрудж, неловко отводя взгляд. — Тогда продемонстрируй, на что горазд, дорогой. — насмешливо улыбнулась я, легонько беря его за подбородок и возвращая глаза старателя на себя. От такого жеста он вмиг стушевался, и я воспользовалась замешательством. — Захвати себе книжку Диккенса, как раз разнообразишь свой досуг. — Вы явно забываетесь, мисс О’Гилт. У меня здесь не книжный клуб, а прииск, здесь не играют в жизнь богатой аристократии, а зарабатывают на неё. — процедил Скрудж, которому явно не нравилось, как я грациозно и почти незаметно перетягивала главенствующую партию в наших странных отношениях на себя. Намёк на моё далеко не дворянское происхождение ощутимо задел меня, но я искусно скрыла обиду ответным нападением. — Стало быть, Скруджик, твой клан настолько величественный, что может позволить себе пренебречь культурным и интеллектуальным развитием? — со злой иронией поинтересовалась я. — Что же, ваше право, только потом не надо кичиться своей исключительностью, раз даже певичка-картежница с никудышной родословной блещет знаниями поболее тебя. Воистину, высшей степенью удовольствия для меня было наблюдать, как кривиться лицо Скруджа от злости и задетого самолюбия. — Какие книги вам принести? — с сочившейся ядом услужливостью спросил он, и я с победоносным видом мысленно зачла в свою пользу ещё одно очко в негласной битве за трон на золотоносном участке. — Томик Жюля Верна. Он лежит на сейфе, такой в синей обложке, ты не потеряешься. — ласково прощебетала я, наслаждаясь разъяренным видом старателя. — А себе возьми «Рождественскую песнь в прозе». Как раз тоненькая, за один вечер проглотишь. — «Рождественская песнь»? В мае? — скептически уточнил Скрудж. — Увольте, не хочу возвращаться мыслями к только отступившим холодам. — А там не в холодах дело. — хитро ухмыльнулась я. — Вернее, в холоде, но не природном, а человеческом… Впрочем, не хочу облегчать тебе работу и пересказывать смысл. Сам прочтёшь и все узнаешь. И действительно прочёл. Вернувшись ближе к ночи, он оставил мне «Дети капитана Гранта», а сам, громко хлопнув дверью, заперся в своей комнате. Я до рассвета была полностью поглощена романом. После того, как книга попала ко мне в руки, она стала для меня отдушиной почти наравне с пением. Если гитара была проводником за пределы Клондайка, то томик — картой в этих неизведанных землях, источником чудесных фантазий. К тому же в этой истории такой симпатичный главный герой… В общем, в мыслях о путешествиях на яхте «Дункан» с обворожительным лордом я не заметила, как задремала на крыльце. Чуткий слух уловил скрип половиц рядом, и я разлепила глаза. — О, вот и единорог выполз из норки. — сквозь дрему захихикала я, сладко потягиваясь. — Ну что, понравилось? Скрудж, присевший рядом, как-то странно смотрел на меня. Будто бы даже с новым интересом. — Если вы таким образом решили пошутить над происхождением моего имени, то знайте - родители назвали меня в память об одном торговце кукурузой и зерном. В трудный час он оказал большую помощь нашей семье, а люди несправедливо высекли на его могильном камне прозвище «вредный человек». — как бы невзначай поделился он, явно недовольный негласным сравнением с главным героем. — Скруджик, я так и знала, что ты для таких книжек ещё слишком глупенький. — не переставала подшучивать я, пребывая в прекрасном расположении духа. — Там ведь не только в имени суть. Хотя, признаю, в этом тоже кроется очень забавное совпадение. — А в чем же тогда суть? В том, что я законченный скупердяй? Или в том, что я не осознаю ценность чего-либо, кроме денег, пренебрегая даже семьёй? Я оторопело уставилась на Скруджа. Кто бы мог подумать, ему не чужда самокритика! — Эмм… ну явно в одной из этих вещей. Может, даже в двух сразу. Как тебе больше нравится. — Так вот, я сразу хочу заявить, что это все чушь. — уверенно заверил аргонавт, и моя вера в его здоровую самооценку вновь исчезла. — Я отношусь к деньгам как полагается, в отсутствии экономии кроется жуткая глупость, и это ни для кого не секрет. И к людям отношение у меня самое адекватное. Я работящий человек, и способствовать лентяям и слабакам не намерен. И я уж точно бы не стал заводить семью, если бы не был уверен, что смогу её прокормить. Что касается семьи, в которой я родился… — А как же девушка? — перебила я, не упустив возможность затронуть самую интимную тему. — Какая девушка? — слегка испуганно переспросил аргонавт, пытаясь отыграть недоумение. — Ну как какая, Скруджик, каким местом ты читал? — беззаботно рассмеялась я, не давая ему увильнуть. — Девушка Эбенезера, с которой он познакомился, когда они оба были бедными. Неужели ты бы бросил свою возлюбленную из-за того, что ещё не нажил капитала? — Я… я… Кхм, как по мне, это глупый вопрос. Ведь у меня никогда не будет невесты. — наконец, нашёлся Скрудж, пытаясь вернуть былую спесивость. — Я последний из клана Макдаков, об ином не может быть и речи! — Неужели ты не допускаешь мысли, что найдётся девушка, чувства к которой окажутся сильнее твоих громких слов? — лукаво улыбнулась я, загоняя старателя в ловушку. Маленький гордый единорог оказался в клетке. Никогда ещё я не видела Скруджа таким потерянным. Подумать только, гроза Севера, страх доусоновских лоботрясов, самопровозглашенный король здешних земель замер передо мной, глядя щенячьими глазами. Ну давай же, Скруджик, признай поражение перед настоящей королевой. Я мечта любого мужчины, просто прими, что ты входишь в их число, разве это так трудно? — Вздор! — внезапно рявкнул старатель, да с такой железобетонной циничностью, что внутри меня что-то екнуло от обиды. — На моем пути любая девушка будет лишь помехой! Пока я не состоятелен, мне важен лишь труд и достойное за него вознаграждение, а когда я прославлюсь величайшим магнатом, эти девицы станут видеть во мне лишь ходящую пачку денег! — И что, даже дражайшим наследничком не обзаведёшься? — фыркнула я, приняв пламенную речь Скруджа за личное оскорбление. — Значит, не обзаведусь. — пробормотал он уже не так бойко. Кажется, суть такого вывода Скрудж осознал только сейчас, и эта суть его не так уж и устраивала. Но, видимо, чтобы хоть как-то заверить себя в правильности своей жизненной стратегии, он продолжил изначальную мысль. — Так вот, что касается семьи, вернее, клана, в котором я был рождён, то в моей любви к нему сомнений быть не может. Мои каждодневные старания посвящены прославлению великого рода Макдаков, некогда известного на всю Шотландию! — Красиво поешь, Скруджик, только вот по-настоящему больших денег ты отродясь не видел. — мрачно подметила я. От извечных напоминаний о его великих корнях и предках, являвшихся сплошь рыцарями, сэрами и прочим титулованным дворянством мне становилось тошно. Как будто Макдаку доставляло особое удовольствие напоминать мне, что я всего-навсего простолюдинка, недостойная высокопочтенного кельтского цесаревича. — А состояние меняет людей, это неизбежно. Помяни мои слова, однажды придёт день, когда у тебя с горькой усмешкой спросят, не посетили ли тебя три духа, когда ты будешь беспробудно чахнуть над златом, злой, жадный и одинокий. И тебя уже не будет волновать, клан-не клан, это уже будут твои деньги, твои сбережения, твоё золото. А семья будет тебя только раздражать. И девчонка, которая тебя бросит, тоже наверняка найдётся. — напоследок припечатала я, норовясь его побольнее задеть. И я его задела. — А с чего простой присалунной певичке знать про большие деньги и честь семьи? — желчно ответил Скрудж, не оставшись в долгу. От такого унижения меня аж затрясло. — Знаешь, я многое повидала в салуне. И людей с широкими кошельками, и семьянинов… — я хотела продолжить, но не смогла, пытаясь унять предательски задрожавший голос и жжение в глазах. Кажется, Скрудж понял, что перегнул палку, судя по растерянности во взгляде и быстрой перемене темы. — А откуда у вас, кстати, эти книги? — заметно смягчившимся голосом спросил он, придвигаясь ближе и осторожно беря в руки томик с моих колен. — Посетители оставляли, когда не могли расплатиться. — буркнула я, уже собравшись оскорбленно отодвинуться, но передумала. Не каждый день эта бездушная гадина отвечает за бред, который несёт. — Вам делает честь, что вы их не расходуете на розжиг камина, а используете по назначению. — попытался польстить старатель, но меня это только больше взбесило. Больно нужны мне его одобрения, и без него разберусь, что делать. Скрудж, видя, что я все ещё дуюсь, предпринял ещё одну попытку меня задобрить. — Кхм… Жюль Верн, значит. Любопытные книги, кстати. Хотя, истории из собственных путешествий мне больше по душе, все же жизнь намного интереснее, чем выдумки. Но для обывателя вполне сойдет. Вам, наверняка, капитан Немо нравится или же этот Грант? За обывателя мне захотелось ему прямо-таки с душой треснуть, но удивление от познаний неотесанного аргонавта пересилило. — Откуда ты знаешь про Немо? Неужели читал? — Нет, но мельком слышал. — пояснил Скрудж с заметным облегчением, радуясь, что меня удалось отвлечь. — Ну и на обратном пути немного книгу полистал. Так что, я угадал с Немо? — Вовсе нет. И вообще, видимо, ты плохо листал, конкретно в этом томе его нет. И к Гранту я ровно отношусь. Ну, раз уж ты спросил… мне нравится лорд Гленарван. — От мыслей о любимом герое я невольно расплылась в мечтательной улыбке. — И что же в нем такого? — Ох, Скруджик, он необыкновенный человек. — с упоением начала я, пытаясь представить образ красивого, статного и в то же время добросердечного человека. Он всегда получался смутным, целиком выстроить образ не выходило, — ещё бы, учитывая то, какие упыри меня окружали с малых лет! — но многие дорогие сердцу черты вырисовывались очень чётко, будучи частью моих несбыточных грёз. — Представь себе храброго и благородного путешественника, повидавшего необъятное множество земель и заработавшего такое же необъятное состояние, умного, обаятельного, словом, воплощение того, каким должен быть настоящий мужчина! Хотя, лучше самого автора я о нем не расскажу. Только послушай! Я без промедлений открыла нужную страницу — где находится каждое событие книги, особенно если оно было связано с лордом, я знала наизусть! — «…Он был высокого роста, с несколько суровыми чертами лица, но необыкновенно добрыми глазами, настоящий житель поэтичной горной Шотландии. Он слыл человеком беззаветно храбрым, деятельным, великодушным, Фергусом XIX столетия…» Ну не прелесть ли, Скруджик? А какая у него была невеста, ты бы знал! Впрочем, про неё я тоже тебе любезно прочитаю! «…Он познакомился с ней в Кильпатрике, где она, оставшись сиротой, жила в одиночестве и боролась с нуждой. Гленарван оценил стойкость этой девушки и женился на ней. Мисс Элен была двадцати двухлетней блондинкой с глазами голубыми, как воды шотландских озер в прекрасное весеннее утро. Ее любовь к мужу была еще больше, чем благодарность к нему. Она любила его так, как будто это он был одиноким сиротой, а она — наследницей большого состояния…» А потом он еще ради нее яхту «Дункан» построит! Боже мой, Скрудж, ну какая они пара, это что-то с чем-то! Я захлопнула книгу и любовно прижала её к груди, чуть ли не взвизгивая от восторга. Конечно, я читала об этом сотни, если не тысячу раз, но каждый раз был как первый! А в особенности было приятно поделиться сокровенным с кем-то, у кого уровень мышления хотя бы мало-мальски позволял прочувствовать всю гениальность слога и мысли автора. Но когда я повернулась узнать реакцию старателя, то с возмущением заметила, что тот смотрит на меня с самой наглой лукавой ухмылкой из всех, что я видела. — Ты чего хохочешь, остолоп? — с раздражением прикрикнула я, не желая, чтобы какой-то чумазый невежда глумился над моей любимой историей. — Я? — переспросил он, чуть ли не захлебываясь то ли смехом, то ли злорадством. — Ничего. Эм, можно ещё раз уточнить? Значит, ваш обожаемый герой — потомственный шотландский дворянин, обладатель огромного состояния, смелый и предприимчивый, безумно любящий свою Родину и странствия? Все верно? — Ну да, а что, собственно, тебя смущ… — я осеклась, оторопело вытаращившись на широко усмехающегося аргонавта. Клянусь всем его добытым золотом, никогда он не улыбался так довольно и во все тридцать два зуба! Вот пройдоха, и он ещё смеет думать, что я могу быть увлечена таким паршивцем, как он! — Кем ты себя возомнил? У тебя ещё молоко на губах не обсохло, мальчишка, чтобы сравнивать себя с лордом! — вскинулась я, пытаясь отогнать подступающий к щекам румянец. — У тебя нет ни черта за душой и яхты ты в глаза не видел! — Положим, за душой у меня и вправду ничего, а вот в сейфе уже накопилось приличное состояние. — парировал Скрудж, пронзая своей надменной улыбочкой. — Что касается яхты, то в юные годы я был капитаном «Длинного Доллара», купленного мной у дядюшки Колдобины. Я, кстати, стал героем парочки его бульварных романов. Кажется, о моих речных приключениях он написал в книге «Хозяин Миссисипи»… А впрочем, вы правы, куда мне до великого выдуманного лорда… От его откровенного издевательства бросило в жар. Он застал меня врасплох, задев за живое, и надо было срочно выкручиваться, чтобы не показать этого. — А знаешь, Скруджик, в тебе и вправду есть что-то, что роднит тебя с Эдуардом Гленарваном. — елейным голоском промурлыкала я, наконец отыскав подходящий ответ. — Лорд ведь был влюблён в юную блондинку-сиротку до беспамятства, так заворожили его страсть к приключениям и красота глаз девушки! Жаль только, её глаза были голубыми… Ухмылка Скруджа тут же погасла. Победа была за мной в который раз, чего следовало ожидать. Старатель вмиг посуровел, схватил кирку и привычным движением закинул её на плечо, и я была уже готова с достоинством проводить взглядом безмолвно покидающего поле боя беднягу, как вдруг он остановился и тихим голосом произнес: — Озеро Хилл. — Чего? — не поняла я. Какого дьявола он мешает моему триумфу? — Озеро Хилл. — повторил Скрудж, оборачиваясь. — В Восточном Эйршире, в Шотландии. Оно изумрудного цвета. И оно мне нравится больше всех. С этими словами Скрудж наконец вернулся к работе, а я так и осталась сидеть, замерев в недоумении. В голове вновь и вновь прокручивались строчки про Элен из книги, а искренние светлые глаза парня и робко высказанные слова напрочь засели в сознании, заставив нервно сглотнуть. А ещё задуматься — а точно я победила?.. В ту ночь мне приснился лютый кошмар. Всё начиналось вполне безобидно, будто я вновь проснулась в салуне, обыденно загримировалась и надела платье для выступлений, вот только выйдя в танцевальный зал, за окнами я увидела не привычную грязную улицу Доусона, а море. В изумлениивыбежав из здания, я удивительным образом наткнулась на огромное судно, похожее то ли на пароход, то ли на яхту. И название у него было чересчур странное — «Длинный Дункан»… А когда на его борту я увидела заметно повзрослевшего Скруджа в величественном зелёном цилиндре, национальной юбке в клетку и огромным полотном с изображением неестественно изумрудного озера в форме моего глаза, я вскрикнула и проснулась, машинально зажав рот руками. — Привидится же такое… — в ужасе прошептала я, смахивая пот со лба, и поспешила встать с кровати. Время было позднее, что не могло не удивлять — чего же наш бравый сторонник труда не бьёт тревогу? Хотя, судя по лицу Скруджа, мельком глянувшего на меня через окно кухни, он был не рад лицезреть мою физиономию больше, чем обычно, как и я его. Интересно, ему тоже похожая дребень приснилась? И кем я там была, бывшей возлюбленной, которую променяли на деньги и которая за это разрубила разбогатевшему парню голову киркой? Эта мысль заставила меня улыбнуться и хоть немного воспрять духом. Тем более, пока Скрудж меня не трогал, я могла воспользоваться моментом и на пару часов отлынуть от работы. Ну как сказать — отлынуть, ничего не делать я тоже не могла, иначе Скрудж быстро прибежал бы раздавать указания, невзирая на плохое настроение. А потому я взяла метлу и принялась подметать комнату, напевая себе под нос: Ты не со мной сейчас, ты далеко — В разных мирах жить нелегко. Может быть, только сон может помочь Увидеть тебя, коснуться рукой И снова ночь уходит прочь, твой голос далеко, И я кричу тебе через моря: «Наш дом хранит твоё тепло, в нём пусто без тебя»… Я украдкой взглянула в сторону окна. Тайный ценитель моего вокала быстро скрылся из поля зрения, но как бы он не старался обмануть меня скоростью реакции и актёрской игрой, изображая отрешенность и безразличие, я прекрасно знала — Скрудж подслушивает. А ещё простой присалунной певичкой обзывался! Мне до одури захотелось проучить самонадеянного мерзавца. Будет знать, как пытаться усидеть на двух стульях! Я нежным голоском допела на ходу придуманный куплет и, незаметно набрав побольше воздуха, во всю мощь своих лёгких зычно загорланила припев: В этом доме я! Вечный странник, я твоя судьба! Знаю, помнишь обо мне! Ты всегда в пути, но для тебя Яркий свет в моём окне! Уже на первой строчке послышался гулкий стук и красноречивое ругательство на гэльском. Я обернулась и, едва сдерживая смех, пела дальше, наблюдая, как Скрудж морщится от боли, схватившись за ногу, на которую, судя по всему, от неожиданности уронил кирку. Даже Нанук с испуганным видом заглянула в окно, после чего они со старателем обменялись недоуменными взглядами. Я удовлетворённо хмыкнула: впредь не будет умолять моих способностей! — Эту песню я посвящаю несравненному лорду Гленарвану! — ангельским голоском объявила я в конце припева, красиво завершая свою маленькую месть, после чего запела дальше: Там далеко рассвет, в небе заря Вновь полыхнёт ярким цветком. В утренней тишине я не одна: День принесёт встречу с тобой И снова ночь уходит прочь, твой голос далеко, И я кричу тебе через моря: «Наш дом хранит твоё тепло, в нём пусто без тебя!» Было бы лишним сказать, что я намеревалась провернуть тот же трюк, что и куплет назад. Мне нравилось демонстрировать силу связок и широкий диапазон голоса, да и хотелось, чтобы Скрудж запомнил этот урок надолго. Но какого же было ошеломление, когда я наравне со своим громогласным сопрано услышала не менее громогласный баритон: В этом доме я! Вечный странник, я твоя судьба! Знаю, помнишь обо мне! Я обернулась, потрясенно наблюдая следующую сцену: Скрудж, держа в руках, словно усилитель звука, кирку, заливался соловьём, напевая Нанук мою песню, да с таким артистизмом, будто признавался медведице в любви. Завидев на себе изумленный взгляд, он без капли стеснения повернулся ко мне, с азартным блеском в глазах продолжая голосить в унисон со мной: Ты всегда в пути, но для тебя Яркий свет в моём окне! — Эту песню я посвящаю красавице-девушке моего тезки! — слегка насмешливо ответил на мой прошлый выпад Скрудж, почти что кокетливо поправил указательным пальцем меховую шапку и безмятежно принялся снова ковыряться в желобе. Мне же оставалось лишь в немом исступлении провожать его взглядом. Надо же, каков нахал, и хватает у него фантазии изобретать все новые и новые способы поразить меня! Но, признаться, голос у него и впрямь неплох. Каким очаровательным получился бы номер в салуне, спой мы вместе… Так, О’Гилт, стоп! Что ещё за крамольные мысли? Если этот паренёк может купить тебя исполнением твоей же песенки, то у меня для тебя плохие новости. И все же его проделка получилась весьма забавной и давала мне карт-бланш прижать его к стенке, поэтому я решилась на очередную милую выдумку. — Скруджик, погоди! — промурчала я, обыденно сидя с гитарой на крылечке в конце дня, когда старатель так же обыденно заходил в хижину готовиться ко сну. — Что же ты опять пойдешь слушать моё ночное выступление в доме? Здесь же гораздо удобнее! — С чего вы взяли, что я слушаю ваши песнопения? — проворчал он, стараясь скрыть ложь под маской усталости. — Ну я же не слепая. — невинно улыбнулась я. — Тем более, ты сегодня сам выдал себя с потрохами, даже подпел! — Не подпел, а передразнил. — хмыкнул Скрудж, переходя из защиты в наступление. — Не суть важно, дорогой. — игриво отмахнулась я. — Если тебе так не нравятся мои песни, что ты даже в их прослушивании боишься признаться, давай я сочиню что-нибудь специально для тебя. — Да что вы можете сочинить? — не слишком любезно ответил аргонавт на столь великодушное предложение. — У вас мелодии и тексты сплошь вульгарщина и пошлятина. Нужно ли говорить, каких усилий мне стоило сдержаться и не треснуть гитарой заносчивому придурку по голове? Но, во-первых, гитару было жалко, а во-вторых, опытный учёный знает — когда ставишь эксперимент и подопытная крыса кусает тебя за палец, следует благоразумно обождать, а потом вколоть ей яду. В исключительно научных целях. — Да уж, боженька обделил меня талантом. — страдальчески возвела я руки к небу. — Может, ты, Скруджик, поведаешь мне о какой-нибудь песне, достойной твоего внимания? А я на слух подберу и сыграю. Скрудж задумчиво жевал губы, размышляя, стоит ли доверять мне такие ценные знания. Но, в конце концов, он присел рядом и признался. — Если честно, я знаю только три песни. — Три? — удивленно присвистнула я. — А говоришь, полмира облазил. С затычками в ушах, что ли, путешествовал? — Я имею в виду песни, которые нравятся лично мне. — обозленно процедил Скрудж. — Ладно, валяй, называй какую-нибудь. — торопливо попросила я, расположив пальцы на струнах в боевой позиции. Но парень вдруг протянул ладонь к гитаре. — Можно? — Ты умеешь? — с ещё большим удивлением спросила я, нехотя доверяя свою прелесть в руки неотесанному горняку. — Я думала, вы мастера играть только на этой… как её… мешковатой дуделке… — На волынке. — недовольно поправил Скрудж, с видом оскорбленного патриота наблюдавший, как я пыталась изобразить шотландский инструмент, широко расставленными руками обхватив воздух и дуя поочерёдно в невидимые трубы. — На ней я тоже умею играть. А на гитаре меня научил тот же дядя Колдобина. Бывало, он так развлекался в портовом пабе. А впрочем, неважно. Скрудж глубоко вдохнул, настраиваясь. В какой-то момент в его выражении лица я будто бы увидела себя. Я бывала в некоторых других салунах Клондайка и могла определить, когда исполнителю все равно на его песню, а когда — нет. Скруджу явно было не все равно. Зазвучали аккорды, и в ночной тишине раздалось непривычно слуху мужское мелодичное пение: По узкой улице домой… Ура! Ура! По узкой улице домой… Ура! Ура! По узкой улице домой Он возвращается живой, И мать кричит: «О боже мой! Джонни не узнаю я!» Я в изумлении и даже с какой-то радостью слушала до боли знакомые слова. По телу разлилась какая-то тёплая и родная нега, и я невольно продолжила, опередив юношу: Огонь, огонь, и вновь огонь. Ура! Ура! Огонь, огонь, и вновь огонь. Ура! Ура! Огонь, огонь, и вновь огонь… И дым, и гарь, и гной, и вонь, А мать качает головой: «Джонни не узнаю я…» — Ты знаешь эту песню? — не переставая перебирать струны, с тем же чувством недоумения и воодушевления спросил Скрудж, глядя на меня округленными глазами, в которых заблестело горячечное волнение. — Да. — кивнула я, дивясь тому, как неожиданно мягко и нежно зазвучал мой голос. — Мама пела когда-то давно. — Моя тоже. — после минутной заминки поделился Скрудж. Мы снова посмотрели друг на друга, осознавая, что сейчас нас объединило что-то более важное, чем украденное золотое яйцо и уединенное в бескрайних ледяных широтах обиталище, гораздо более важное. Это то непераваемое ощущение, когда ты хранил очень ценный для тебя секрет и ни с кем не мог им поделиться, зная, что его либо осквернят, либо не поймут. И внезапно ты находишь человека с тем же секретом, одного на целом свете, для которого этот секрет так же ценен и нужен, и вы начинаете вместе беречь его, понимая, что теперь он в ещё большей безопасности, что ты с ним не одинок. Они кричат ему вослед: «Ура! Ура!» Они кричат ему вослед: «Ура! Ура!» Они кричат ему вослед, А он глазами ищет свет, Но он не видит: он ослеп… Джонни не узнаю я. Без ног остался в битве он. Ура! Ура! Без ног остался в битве он. Ура! Ура! Без ног остался в битве он. Как прежде, не станцует Джон. Я слышу материнский стон: «Джонни не узнаю я…» Голос Скруджа звучал тихо и печально, даже отчаянно. Каждый, кто исполнял какую-либо песню, вкладывал в неё свой особый смысл, и я пыталась понять, что было сокрыто в пронзительном звучании старателя. Не исключено, что его деды могли участвовать в войне, которой посвятили эту песню, но мне казалось, надо было искать в другом направлении. И, вновь услышав последнюю строчку про скорбь родительницы, я с болью в сердце поняла, в чем был сокрыт личный смысл Скруджа. Опять война, ещё грязней. Ура! Ура! Опять война, ещё грязней. Ура! Ура! Опять война, ещё грязней… Да к чёрту их, тупых свиней! Я не отдам им сыновей! Слово тебе даю я. Мой же голос звучал вдохновения и пылко: я не думала о том, как жаль, что прошли времена, когда я была совсем малюткой и когда мама была рядом. Наоборот, я радовалась, что могла хоть на несколько минут очутиться в том славном времени, когда из кроватки смотрела в звездное ночное небо, а мама обнимала меня и гладила по сверкающим в лунном свете волосам. Тогда я чувствовала себя самой любимой девочкой на свете. Я невольно прижалась к Скруджу плотнее, чтобы ощутить то самое тепло, как в детстве, и чтобы передать ему хоть каплю моего энтузиазма, который сочился в последних строчках. Мне виделись они особенно важными, особенно для мальчика, которого так рано выпустили из родного гнезда. Парень от неожиданности вздрогнул, но не отодвинулся, всецело поглощенный песней. Они кричат ему вослед: «Ура! Ура!» Они кричат ему вослед: «Ура! Ура!» Они кричат ему вослед, А он глазами ищет свет, Но он не видит: он ослеп… Джонни не узнаю я. Скрудж слегка трясущимися пальцами завершил аккорд и застыл с гитарой в руках. Я все ещё пребывала в экстазе от дорогой сердцу песни, от давно не слышимой мной мелодии, по которой так соскучилась, от внезапно покинувшего меня на пару минут всеобъемлющего ощущения душевного одиночества, что не сразу заметила, как съежился рядом со мной старатель, каким неестественным для него было прерывистое дыхание. — Скрудж… Скрудж, ты что, плачешь? — с несвойственным мне беспокойством прошептала я, наклонившись к нему. Юноша с тревогой вцепился в гриф гитары, опустив голову, и в его направленных к земле глазах стояли слезы. Скрудж ни разу не показывал мне своей слабости, и то, что должно было твориться в этот момент в его душе, какая эмоциональная стихия смогла прорвать стойкую плотину внутри него, очень пугало. Растерявшись, я не придумала ничего лучше, как осторожно взять в свою ладонь его, ледяную и дрожащую. — Нет! — с плохо скрываемым ужасом воскликнул он, резко вставая и выхватывая руку из моих пальцев. Пробормотав что-то вроде «извините, мисс О’Гилт», он стремглав помчался внутрь хижины, и через мгновение я услышала, как громко захлопнулась дверь его комнаты. Моему потрясению не было предела: такой боли и беспомощности я никогда не видела во взгляде всегда сдержанного и непоколебимого Скруджа. Хотя нет, однажды все же видела — на заднем дворе салуна, когда над смертью его матери глумилась вся городская толпа, а я в довершение всего исполнила уничижающую его клан и народ песенку… Мне стало так плохо и противно со всего этого кошмара, что я напрочь забыла о конспирации, о гордости, о том, зачем я здесь. Я слишком хорошо понимала Скруджа, слишком невыносимо было нести эту муку нам двоим. Тогда я ещё не могла признать того, что этот сильный духом юноша пробудил во мне за многие годы загубленные мной же чувства — бескорыстные сострадание и сочувствие. В тот миг во мне просто пульсировал иррациональный порыв помочь, поддержать, спасти из засасываюшей бездны, в которой так долго тонула я сама. Вскочив с места и подбежав к двери, я в смятении медленно повернула ручку и тихонько вошла в полутемную комнату. Аргонавт стоял лицом к окну, крепко схватившись за края деревянного подоконника. Обессиленно опустившиеся плечи и частое дыхание, больше похожее на всхлипы, не сулило ничего хорошего. — Скрудж?.. — позвала его я, стараясь не выдать своей тревоги. — Голди, прошу, уходите! — отчаянно выкрикнул он надломленным голосом, запрокинув голову — видимо, чтобы не показать своих слез. Но я все равно не послушалась — не могла оставить его в такой момент. Бесшумно пройдя дальше, я осторожно и очень аккуратно попыталась его утешить: — Скрудж, я… я понимаю тебя. Я тоже очень рано лишилась матери, и знаю, что ты чувствуешь. Это нормально, что ты тоскуешь по ней. Я так же пыталась скрыть ото всех, что плачу по вечерам, что умею ощущать печаль, горечь, что меня тоже можно чем-то ранить. Мне бы хотелось, чтобы у меня был кто-то, кто меня поймёт — поймёт, что значит — совсем маленьким лишиться самого близкого человека, остаться один на один с жестоким миром, которому нельзя показывать слабых мест, чтобы он тебя не поглотил. Ведь никто не защитит тебя теперь от него, кроме тебя самого… Я осознала, что в попытках успокоить сама нечаянно обнажила только зажившую собственную рану и что голос вот-вот сорвётся и я сама впаду в истерику. Поэтому я, мягко улыбнувшись, подошла к Скруджу и охватила обеими руками его предплечье. — Скрудж, пойдём, пожалуйста. Мне нужно спеть кое-что для тебя. Он не прогонял меня, но и не торопился идти. Я знала, что та злополучная песня до сих пор была жива в его памяти, и так сразу довериться мне он не мог. Я бы на его месте и не доверяла, зная, какие мысли по поводу него ютились в моей голове совсем недавно. Но отчего-то Скрудж решил дать мне шанс. Повернув голову, старатель встретился со мной взглядом. В его покрасневших влажных глазах, таких смелых и воинственных, но ещё совсем юных, еще теплилась вера в чудо и в то, что в жизни может произойти что-то по-настоящему доброе и светлое просто так. На несколько секунд я была просто заворожена этими глазами — впервые я видела в них оттаявший лёд и пробуждавшуюся весну, и это было ни с чем не сравненной красотой. А затем я ласково, все ещё держа Скруджа за руку, повела его на крыльцо, усадила рядом с собой и взяла гитару. — Эту песню я сочинила на основе одной старой английской легенды. Думаю, тебе понравится. — тихо пояснила я. Правда заключалась в том, что сочинила я её за те несколько минут, как мы неспешно переместились из хижины на улицу. Я судорожно пыталась сообразить, что можно было исполнить, что нейтрализовало бы воспоминания об скорбительной песни про шотландское достоинство, помогло бы Скруджу легче принять и отпустить мысли о матери и в целом разрядило обстановку. На ум пришло почему-то предание о зелёных рукавах. На извинения перед кельтским народом она не походила, про чувства там пелось, но явно не про материнские, и общий смысл сказания вряд ли кто бы назвал весёлым. Но времени не было совсем, а в голове вместо идей пульсировало чуждое мне смущение перед молча идущим рядом старателем. Буквально десять минут назад мы обменивались рядовыми «любезностями», относясь друг к другу не более чем к странному недоразумению, невесть откуда появившемуся в наших жизнях. А сейчас два крайне холодных и замкнутых сердца внезапно и резко распахнулись, обнажились, открыли свои неприличные и уязвимые места, и теперь не знали, что с этим делать, как повернуть время вспять и вновь все ещё глубже запрятать, чтобы впредь не допускать подобной оплошности. Или научиться с ней жить. В общем, слова песни я пыталась придумать на ходу. Начало было положено, а дальше выручит импровизация. Я заиграла знакомую многим мелодию, немного переделанную на свой лад. Слова, как вы понимаете, тоже были другими — ведь я рассказывала историю не от лица знати, а голосом простолюдинки. Когда Вы рядом со мной, мой друг, Мне не страшен мир, что жесток и груб! Когда Вы рядом со мной, милорд, Тихо счастье во мне поет… Я ненавидела песни о любви. Если они не высмеивали глупость мужчины и не воспевали коварство женщины, я не видела в них смысла. Зачем петь о том, чего никогда не испытаешь? Да, конечно, я восхищалась лордом Гленарваном и его отношениями с женой, но это было другое. Это как с ковром-самолетом или добрыми волшебниками — о них приятно думать, но это же не значит, что они есть. А если их нет, то и думать о них лишний раз бессмысленно и даже противно — они подходят лишь в моменты крайнего отчаяния или душевного подъема, когда хочется себя поддержать или ещё больше преисполниться радостью, в остальное время такие вещи раздражают. А сейчас ничего не раздражало, наоборот, было в этом что-то магическое, похожее на чудо. В самом деле, разве королева не может себе позволить хотя бы раз трогательную и чувственную песню, на пару мгновений сделать вид, что способна любить? Это же все игра, все не по-настоящему, понарошку. Я повернулась к Скруджу, глядевшему большими удивлённый глазами, в которых явно читался вопрос. Вместо ответа ему был мой беззаботный озорной взгляд с толикой детской наивности, явственно намекающий, что мы просто играем, просто притворяемся другими людьми. Когда Вы смотрите на меня, Мир уже иной, я — уже не я. Я знаю, нам не по пути… Но как тяжело уйти! Давно летит по земле молва. Зеленеет древних холмов трава. Меняют деньги на любовь Зеленые рукава! В высоких окнах застыла ночь, Но тьма не в силах мне помочь. Медведица дремлет у огня, Отпустите скорей меня! Скрудж невольно улыбнулся, заметно успокоившись. Сейчас он смотрел на меня с напускной насмешливостью, но скрыть в высохших глазах искренний смех ему не удавалось. Я действительно была как никогда очаровательна и мила, напевая проникновенные слова на полушутливый манер. Просто мужские слезы выбивали меня из колеи, делая ужасно добросердечной и обаятельной. Правда, такое случилось в первый и, я надеялась, в последний раз. Давно летит по земле молва. Зеленеет древних холмов трава. Меняют деньги на любовь Зеленые рукава! Тут мне в голову пришла одна презабавнейшая идея, которой я не смогла воспротивиться. — А пойдём танцевать! — задорно позвала я, вскочив и с уверенностью протянув парню руку. — Что?! — почти со страхом воскликнул он, глядя как на душевнобольную. — Как что? Танцевать, я же сказала, глупенький! — захихикала я, безапелляционно хватая его ладонь. — Дамы приглашают кавалеров! — Но я не умею! — запротестовал Скрудж, замерев в нерешительности, высвобождаться ему из цепких длинных пальцев или нет. — Как раз научишься! Разве тебе не говорили, что это фундаментальная вещь на светских приёмах? Тем более, тебе выпадает уникальная возможность познать столь красивое искусство забесплатно! Одно это слово должно действовать на тебя как красная тряпка на быка, пойдём! Я с силой потянула Скруджа к себе, и тот от неожиданности врезался в меня, чуть не сбив нас с ног. В этот момент расстояние между нами сократилось до нуля, и это оказалось достаточно близко, чтобы нас окатило волной неловкости. Смущаться за этот день мне уже порядком надоело, я чувствовала себя каким-то безобразно неуклюжим и краснеющим подростком. Впрочем, мы и были ещё подростками, просто забывали об этом в ворохе взрослых проблем. — Не все же тебе только киркой махать, правда? Ты уже одну книжку за жизнь прочитал, развитого за это время интеллекта тебе хватит. — иронизировала я, стараясь отогнать сковывающее нас стеснение. — Смотри, правую ладонь я кладу на твою правую ладонь. Левую руку ты располагаешь на моей талии… Скрудж явно терялся в новом для себя поприще, поэтому я сама вытянула его руку и положила на нее свою, а другую чуть ниже лопатки. Разместив ладонь на его плече, я не без самодовольства заметила, как юноша стоял пунцовый до кончиков ушей. А поначалу так правдоподобно делал вид, что безразличен к женскому красивому телу! Скоро королева пленит тебя в свои коварные сети, вот увидишь, мальчик мой! — А теперь ты шагаешь левой ногой назад. Вот так. — я слегка подтолкнула его носком туфли. — Отлично. А теперь назад правой по диагонали. Осторожно, не падаем. Всё, поймал равновесие? Ещё раз левой… ауч! — Не раздавил? — виновато спросил Скрудж, корчась от фантомной боли при виде моей гримасы от боли физической. — Порядок. — не слишком убедительно заверила я, кривовато улыбнувшись. Лапа у него, конечно, будь здоров! — Все с этого начинали. Давай заново. Раз… Мучились мы добрых полчаса, если не больше. В плане изящных искусств Скрудж оказался бесконечно деревянным, но довольно смешно и даже очаровательно неповоротливым и беспомощным. Здесь я отыгрывалась по полной, всецело наслаждаясь неограниченной властью, хоть и расплачиваясь за неё отдавленными ступнями. Это было моей маленькой местью за бесконечные замечания и придирки аргонавта в технике взмахов киркой и возни в песке, и это до того поднимало настроение, что я даже прощала Скруджу неказистость и медлительность. Впрочем, его навык с каждым разом заметно улучшался. Умел же схватывать на лету, подлюга! К концу обучения я совершала больше ошибок, чем он, все-таки в последний раз танцевала вальс лет в пять, когда меня учили родители. Но и мои огрехи в какой-то момент волшебным образом исчезли. Меня немного злила мысль, что Скрудж показал себя уж чересчур способным парнем, которому по плечу даже противоположные его сущности вещи. Немного подбешивало и осознание того, как плавно и легко мы стали двигаться, словно танцевали в паре уже много лет. Создавалась иллюзия, что мы идеально подходили друг другу (конечно, я имела в виду только танцы!), но я упорно хотела верить, что это лишь иллюзия. Скрудж вёл наш тандем уверенно, крепко и в то же время нежно поддерживая меня сильными руками, и я вновь ощутила потерю главенствующей позиции и его вновь обретенную власть надо мной и над ситуацией. Поэтому я поспешно прощебетала, что настало время для музыкального сопровождения. Давно летит по земле молва. Зеленеет древних холмов трава. Меняют деньги на любовь Зеленые рукава! Но пение внезапно ещё больше выбило меня из колеи. Вслушиваясь в журчащие в воздухе строчки, я будто только сейчас понимала их смысл. Почему я выбрала именно эту песню, почему именно она первой пришла ко мне в голову? История короля и девушки лёгкого поведения, но если изначально сюжет большой любви рассказывался от лица мужчины, то сейчас горечь бессмысленных страданий души лилась из моих уст. История дворянина и простолюдинки, история о людях, которым судьбой не суждено было испытать высоких чувств, но они пошли ей наперекор, история, которую я так боялась, ведь она вот-вот могла приключиться со мной. — Все хорошо? — послышалось над ухом. Я не заметила, как замолкла и опустила глаза, и из терзающих дум меня вызволило осторожное прикосновение к подбородку. Скрудж мягко возвратил мой взгляд на себя, и я готова была взвыть от отчаяния — вечно он все портил! Мало того, что украл мой жест, так ещё и напомнил мне, какими красивыми и добрыми были его глаза в отблеске лунного света. По сравнению с ними мои сияющие волосы казались ничтожеством. «Золотой подарок» здешних суровых гор делал меня просто украшением, побрякушкой в руках мужчин, тогда как один взгляд Скруджа, зеркало его души, излучал необъятные силу и доблесть, способные стать защитой от всего плохого, что есть в этом мире. Шрамы, придающие лицу ещё больше мужественности, полуулыбка, слегка обеспокоенная, из-за чего кажущаяся ещё более заботливой и милой, юношеские ямочки на щеках и теплота полуобъятий, в которых мы кружились в прохладе весенней ночи — все это вдруг обрушилось на меня и едва не сбивало с ног. Что же происходило со мной, какое проклятие охватило мою бедную трепещушую душу, что этот неотесанный, грубый, отчужденный старатель неожиданно стал для меня самым дорогим, самым милым, самым чудесным существом на всей земле? — Так что, будет музыкальное сопровождение? — шутливо спросил Скрудж, но это не прозвучало насмешливо, а наоборот, как-то нежно и светло. — Ах, да-да, конечно. — прошептала я совершенно путанно и растерянно, будто потеряла контроль над собственным разумом и телом. За то, что я полюбила Вас, Меня одели Вы в атлас, Но не судьба нам вместе быть, И прошлое не изменить. С каждым словом, рождавшемся во мне будто из ниоткуда, я смущалась и пугалась саму себя все больше. Мне хотелось остановиться, прекратить эту нелепицу, предотвратить катастрофу, но разве убежишь от своих же чувств, пусть и скрываемых так долго и не признаваемых даже собственной хозяйкой? Не скроет дорогой убор Простолюдинки вольной взор… Красноречивей, чем все слова Зеленые рукава!.. Мы плавно и как-то незаметно для самих себя остановились, не в силах оторвать друг от друга глаз. Во взгляде Скруджа внезапно промелькнули отчаяние и страх, настолько трагичные и пронизывающие насквозь, будто мы только что шагнули в пропасть и летели вниз, туда, где непременно разобьемся, но ничего не могли поделать. Я была уверена, что в моих глазах читалось тоже самое. Но во мне теплилась надежда, что нас ещё можно было спасти. Самое ужасное, что я в действительности хотела спасти именно нас, а не только себя, понимала, что то, что сейчас происходило, погубит нас обоих. Но если даже было можно все предотвратить, я не спасалась. Смотрела на Скруджа и все больше верила в несуществующую сказку, где он — мой принц… нет, мой король, а я — его прекрасная королева, и вместе этот мир не сможет сломить нас, мы покорим его и никто никогда не сделает нам больно, никто не разрушит наше счастье… Какая же приторная и нелепая чушь… Никто не сможет защитить тебя от зла, кроме тебя самой, Голди. А этот мальчишка просто немного умнее и благороднее тех придурков, которые ошиваются в салуне. Никто не в силах покорить сердце холодной королевы Доусона, неужели ты позволишь этому самонадеянному пареньку такое провернуть?!.. Но ведь уже позволила… и от осознания этого было ещё тяжелее сдерживать слёзы, больно впивавшиеся в горло и душу. Голди, пожалуйста, ради всего святого прекрати это, прекрати немедленно, умоляю… Единственное, что пришло мне в голову, чтобы хоть как-то положить конец происходящему ужасу — это пропеть последние строчки ещё раз. Давно летит по земле молва. Зеленеет древних холмов трава. Меняют деньги на любовь Зеленые рукава! Едва мой тихий, срывающийся голос замолк, я тут же в панике отвернулась, пытаясь унять разбушевавшееся сердцебиение. Наивные предположения о том что вместе с наваждением все встанет на свои места и прошедший час покажется всего лишь дурной околесицей, оказались ложными — боль внутри от нескольких минут чуда, разрушенного моими же руками, оказалась настолько невыносимой, что я предприняла жалкую попытку её унять очередной колкостью. — Что же, надеюсь, теперь мы квиты. — О чем вы? — послышался такой же приглушённый голос Скруджа. Незаметно повернув голову, я заметила, что и он отвернулся от меня. — Я же прекрасно понимаю, что ты все ещё дуешься на то происшествие во дворе салуна. — с лёгким раздражением проговорила я. — Думаю, я вдоволь искупила вину за свои песни и впредь у тебя нет оснований считать их исчадием ада. — Что-то я не заметил в строчках последней извинений. — язвительно выдал Скрудж, вновь повернувшись ко мне. — Да ты что! Ну так вслушиваться было надо! — прикрикнула я, тоже повернувшись и готовясь к наступлению. — Я прямо в песне признала тебя аристократом, а себя шлюхой, ты ведь этого хотел, правда? Мой пыл тут же угас, едва я завидела, как оторопь сковала юношу и его щеки налились пунцом, на этот раз стыдливым. Ядовитая спесивость, за которой мы пытались скрыть непонимание и непринятие произошедшего, вмиг улетучилась. Прошло с полминуты перед тем, как Скрудж сумел что-то выдавить из приоткрытого рта: — Голди…я не хотел… я не думал… я не считаю что вы… что вы… — Что я шлюха? — хитро прищурилась я, наслаждаясь замешательством и досадой парня, будто бы сама несколько мгновений назад не проваливалась от смущения под землю. — Да, Голди, только пожалуйста, больше не произносите это слово… — зажмурившись, так совестливо попросил Скрудж, что мне самой даже стало немного стыдно упрекать его дальше. — Но тебе же ничего не стоило произносить его, тем более обзывать им меня, так чем я хуже? — Ничем не хуже, Голди, вы… — наконец отожмурившись, Скрудж с мольбой в глазах осмелился посмотреть на меня. — В общем, я не должен был так говорить. То, как я назвал вас, не имеет ничего общего с вами и мне очень стыдно за содеянное. Вы ведь сможете простить меня? — У меня нет выбора, я ведь не знаю, как отсюда выбраться, и мой дерринджер до сих у тебя. — улыбнулась я, чуть ли не тая от умиления. За такое искреннее признание своего невежества он заслужил немного снисхождения. — Ты тоже меня прости, ты ничем не заслужил того унижения, что произошло у салуна, а вот те трусливые шакалы, бросившие меня тогда — вполне. А вот то, что ты не побоялся дать им отпор и защитить честь своего народа достойно уважения. — Рад, что Королева так высоко оценила меня. — усмехнулся Скрудж, хотя было видно, что ему правда приятно. — Так что, мир? — Мир. — с облегчением кивнула я, легонько пожимая протянутую руку. Но прикосновение к ладони старателя вновь пробужило во мне какие-то нехорошие ощущения, так что я поспешно направилась к хижине. — Ну что, теперь ты сможешь наконец-таки спокойно слушать мои одиночные выступления не через окно? — Голди, я… — Да-да, знаю, сейчас снова пойдут глупые отнекивания, что тебе не интересна моя музыка, что ты вообще случайно проходишь мимо каждый раз, когда я пою, но мы ведь только что убедились в обратном, Скруджик, не правда ли? — Голди, я не об этом, там… — Скруджик, молю, не переводи тему, я так не люблю, когда ходят вокруг да около, неужели так трудно признать мой талант и то, что ты не в силах устоять перед ним? — Голди, да я же не про то, впереди… — Ауч! — … ветка. — Не мог об этом сразу сказать?! «Голди, Голди…» — передразнила я, пытаясь освободиться из цепких сучков. — Что ты стоишь, как истукан, помогай уже!.. Ай, ну больно ведь, не с киркой же обращаешься, а с дамой! — У вас волосы к смоле приклеились, не отцепить, придётся отрезать. — Эй-эй-эй, ты что удумал, а ну-ка… — Но прежде, чем я смогла его остановить, прямо перед глазами сверкнуло лезвие, и через секунду в руке Скруджа оказался мой локон. — Да уж, с тобой ссориться себе дороже. — нервно сглотнула я, глядя на нож в другой его руке, невесть откуда взявшийся. Но потом вспомнила про волосы и встрепенулась ещё больше. — Мамочки, я теперь совершенно в непотребном виде! Так и скажи, что просто хотел подгадить мне, бессовестный старатель! — С этими словами я, гордо вздернув голову, оставила Скруджа наедине с куском моей прелестной причёски. В глубине души я чувствовала это как побег с поля битвы. Впрочем, его и можно было считать таковым, учитывая, что я так торопилась в хижину, чтобы вдоволь нарыдаться. С такой отдачей я не давала волю слезам уже очень давно. Да, бывало, жалела себя, давала небольшую слабину, но спустя несколько минут уже рвалась в бой. А сейчас мне действительно было очень жалко себя, я совершенно не понимала, что делать. Впервые моя жизнь не была подчинена мне, а кому-то другому. И дело было не в том, что я в чужом доме с человеком, у которого твоё оружие и который постоянно носит при себе нож. Я была скована внутри. Я нуждалась в человеке. Впервые я не чувствовала опасность рядом с кем-то и необходимость быть всегда начеку, а доверие и даже тягу к его обществу. Мне хотелось его слушать, с ним говорить, прикасаться, просто ощущать его присутствие рядом. С ним было безопасно и… хорошо? От этой мысли бросало в дрожь и становилось по-настоящему страшно. Я ведь должна все контролировать, все должно идти по моему сценарию, я должна обладать полной властью над происходящим… но я так устала от этого. Неужели королева не заслужила того, чтобы у нее был король, да пусть даже шотландский лорд, которому она сможет довериться и не бояться? Я и сама не заметила, как в череде тяжелых мыслей сжимала в объятиях книгу Жюля Верна. Вновь открыв ту самую страницу, я ещё раз пробежалась глазами по описанию лорда Гленарвана. И, к моему ужасу, полная картина героя впервые складывалась. Теперь у него были светлые, чуть рыжеватые волосы, россыпь веснушек и самые добрые глаза на свете. Я бросила книгу подальше и откинулась на подушку, в бессилии громко всхлипнув. И совсем тихо — в этот раз я совсем не хотела, чтобы меня кто-то услышал — запела: Я не знаю, как любить его. Что мне делать? Как его коснуться? Я изменилась, конечно, правда изменилась. Последние несколько дней, глядя на себя, Я кажусь себе другим человеком. Я не знаю, как это принять. Я не знаю, почему он так волнует меня. Он ведь мужчина, он просто мужчина, Столько мужчин было до него, И во многих отношениях он просто ещё один. Мне надо завоевать его? Или мне стоит кричать и вопить? Мне начать говорить о любви? Дать волю чувствам? Никогда не думала, что дойду до такого. Так в чём же дело? Вам не кажется, что это так странно, Что я оказалась в таком положении? Я, которая всегда держала всё в своих руках? Я так испугана… Но даже если бы он сказал, что любит меня, Я была бы растеряна, была бы напугана. Я не смогла бы с этим справиться, просто не смогла бы Я бы отвернулась, я бы отступила. Я не хотела бы этого знать, ведь он так пугает меня… Но он так нужен мне! Он очень нужен мне…