Серебряный мальчик

POV Эвтида. Паркую байк прямо на подъездной дорожке и остервенело сдираю шлем с головы. — Придурок белобрысый! Не знаю, почему меня все еще трясет. Может, я не была готова к тому, что ударят? И пусть это был просто тычок, всего лишь легкий удар по корпусу гермака, но он сработал как искра, вспыхнувшая в сознании. «Никто. Больше никто и никогда не посмеет тронуть меня! Я не позволю. Клянусь. Лучше сдохну, чем допущу повторение этого ужаса». Вешаю шлем на багажник, опускаю голову, упираюсь руками в сиденье и дышу. Вдох, выдох. Медленно считаю до десяти. Психолог рекомендовала этот способ, чтобы быстро привести дыхание в порядок. Ни черта не помогает! Будь она проклята со своими внушениями! Ни один ее совет не работает, стоит мне только вновь окунуться в черноту воспоминаний. Закрываю глаза, и в памяти вновь вспыхивают картинки. Безупреченое лицо, неистово перекошенное от злости. Сверкающие гневом прищуренные серые глаза — взгляд самого дьявола. Блондин только приближается, а его ненависть режет меня на расстоянии. Мне довелось испытать много боли в своей жизни, но в последние месяцы я расслабилась и начала забывать, что значит быть жертвой. И вот этот удар. Моя голова дергается от неожиданности. Уши закладывает от хлопка по пластмассовому корпусу шлема. Парень ждет ответа, недовольно и даже брезгливо поджав красивые тонкие мужские губы. Хмурится. Я прихожу в себя, рассматривая сквозь темное стекло тонкие морщинки, исказившие его рот гневной улыбкой-гримасой. Пожар в груди разгорается, и моя собственная злоба выстреливает наружу. Сдергиваю гермак, размахиваюсь — Бах! И крепкая, увесистая пощечина оседает пылающим ожогом на щеке сероглазого. Вижу, как в искреннем удивление взлетают вверх светлые под тон волос — брови. Надо бежать, чтобы не получить сдачи. Но я, будто окутана наркотическим облаком, застываю и не могу оторвать от него глаз. Каждое движение этого хама — будь то легкое дрожание век или озадаченный поворот головы, — словно гипнотизирует меня. И красив. «Никто не смеет тронуть меня! Больше никогда». Я буду царапаться, буду кусаться и биться за свою свободу до последнего вздоха. И он обаятельный гад должен знать это. Поэтому я — с высоко поднятой головой — выдерживаю ледяной пронзительный взгляд парня. Его лицо — очень близко, и мы смотрим друг на друга всего пару секунд, но тянутся они, кажется, вечность. Блондинистый грубиян уверен в себе, но и я теперь — совершенно другой человек. И не намерена терпеть унижения. Не дожидаясь ответного удара, я делаю то, чего мне хочется сейчас больше всего — стираю самодовольный оскал с лица: быстро надеваю шлем, резко срываю мотоцикл с места и мощным пинком сбиваю его байк с подножки. — Вот сука! — доносится хрипло в спину. Но слова тонут в рычание двигателя. Я врываюсь в прохладу летней ночи с улыбкой, и момент триумфа сладким послевкусием на целую минуту остужает разгоревшийся в груди пожар. Скорость исцеляет меня, паника немного отступает. Все позади. Я дома, погони за мной нет. Так отчего же сердце все еще бьется как сумасшедшее? С трудом привожу мысли в порядок и убираю ладони с уже остывшего сиденья байка. Привычно оглядываю улицу в поисках опасности. Как глупо — ведь мои монстры живут внутри дома, но я все равно ничего не могу с собой поделать. Наверное, это какое-то предчувствие или инстинкт? Пробегаю глазами широкую дорогу, соседские особняки, ровные газончики, освещенные желтым светом фонарей, и каждое темное окно в пределах досягаемости. Все тихо и спокойно. Разворачиваюсь, чтобы войти в дом. Наспешно бреду в двери, провожая взглядом зачетное окно на первом этаже. Лампа, как обычно, горит только в этой комнате — свет приглушенный, мягкий, потому что исходит от маленького ночника, висящего на стене. Я открываю дверь ключом, вхожу и закрываюсь на засов. Включаю свет и слышу скрип: в гостиной появляется сиделка. На ней форменное платье, вязанная кофта и пушистые тапочки. — Добрый вечер, Екатерина, — говорю я. — Добрый вечер, Эва. От меня не укрывается, что она бросает взгляд на часы над каминной полкой. — Извините, я задержалась, — закусываю щеку изнутри. На самом деле мне не стыдно. Она прекрасно понимает, что мне просто не хотелось возвращаться. — Ничего страшного, — врет она, оглядывая меня. Я расстегиваю куртку и бросаю прямо на пол. — Отнесу в стирку, — бормочет женщина. — Не нужно, — останавливаю ее недовольным взглядом. — Я сама. Спасибо. Ей платят не за это, а за работу. И за то, чтобы не задавала мне вопросов и не болтала лишнего при посторонних. — Тогда… — мнется Катя и косится на часы. — Да, конечно. Вы свободны, — перешагиваю через валяющуюся на полу куртку, я отворяю ей дверь. — Завтра можете прийти к обеду, я посмотрю за ним. — Хорошо, — на ее лице проскальзывает облегчение. Может, она и получает хорошие деньги за свой труд, но работка у нее явно не из приятных, к тому же выходных почти не бывает. И женщина рада тому факту, что до обеда не надо возиться с лежачим больным. — Кстати, как он? — спрашиваю я, когда она уже собирается уйти. Сиделка снимает тапочки, надевает туфли и оборачивается на пороге: — Без изменений. Я задерживаю воздух в легких, не в силах даже выдохнуть. Она смотрит на мое лицо, и ей кажется, будто она читает мои мысли: — Теперь, когда он дышит самостоятельно, стало намного легче. Не переживайте, очень скоро мы увидим улучшения. Ни хрена она их не читает. Я киваю, стискиваю зубы. — Всего доброго, — произносит она. И я захлопываю дверь прямо перед ее носом. Раз, два, три — обороты ключа. Тяжелый засов. Воздух с шумом вырывается из моих легких. Прислоняюсь лбом к полотну и дышу. Считаю от одного до десяти. Сердце больно толкает ребра. Оборачиваюсь и прислушиваюсь к тишине. Мне кажется, что вот-вот услышу шаги. Но это невозможно. Он не выйдет мне навстречу. Он просто не сможет. Зажмуриваюсь, открываю глаза и приказываю себе забыть о страхе. Тихонько крадусь через гостиную в комнату, дверь в которую чуть приоткрыта. Заглядываю. Теплый свет ночника позволяет выхватить из темноты лежащее в кровати тело. Долго смотрю, ожидая, что он пошевелится, но ничего не происходит. Ноги и руки остаются неподвижны. — Привет, — надтреснутым голосом говорю я. Делаю шаг вперед и включаю свет. Его глаза открыты. Не спит. Пытается посмотреть на меня, но закованное в неподвижимое тело сознание не дает ему такой возможности. Зрачки беспомощно бегают в глазницах, мозг отдает команды, но даже уголки губ не дрогнут в попытке их исполнить. Я проходу, ставлю стул и сажусь так, чтобы он мог видеть меня. — Вот, — улыбаюсь. — Испытывала сегодня новый байк. Мы смотрим друг на друга, и по моей спине бегут мурашки. — Если бы ты только мог его видеть, папочка… Литровая Honda, Красная с черным… Пушка! — облизываю губы, пытаясь не выдать эмоций, но дрожащий голос все же предает: — Знал бы ты, сколько он стоит! Хочется понять по одному лишь взгляду, что бы он ответил, если бы мог говорить, но у меня не получается. — Это твой подарок, — сообщаю я. — Ты ведь хотел, чтобы у меня было все самое лучшее? Да? Он молчит, и у меня внутри все переворачивается. Желудок будто кто-то когтями рвет — так сильно я нервничаю. — Самое страшное, что у меня никого, кроме тебя, нет. Представляешь? Мы с тобой совсем одни. Нас всего двое. Он закатывает глаза к потолку, не в силах смотреть на меня. Но я жду. Жду, сколько понадобится, пока его взгляд не вернется к моему лицу, и только потом продолжаю: — Как думаешь, этот мир примет меня за нормальную? А? — с силой сжимаю челюсти, чтобы не дать волю слезам. — Я похожа на нормального человека, папочка? Ну, скажи! Он сверлит меня взглядом, и я, кажется, понимаю, что он чувствует. — Ты думал, что у меня не получится. Но я делаю успехи. Я почти, как они. Совсем не отличить. Еще немного постараться, и никому даже в голову не придет, что со мной что-то не так.