Whoredom

      По телу проходит дрожь — разряд. Сердце колотится, будто норовя выпрыгнуть из груди. Дыхание перехватывает; слова застревают где-то в глотке, и кажется, что в голове абсолютная пустота.        Хочется надеяться, что он что-то неправильно понял, не услышал или обознался; но знает ведь, что никаких «галлюнов» у него нет — ничего ему не показалось. Он отчетливо слышал голос, который узнает из тысячи.       Поворачиваться Гарри не торопится.       Тело покрывается липким потом. Испариной.       И что делать? Не стоило вообще идти, ведь чувствовал… Если бы он только знал, что Риддл приедет, то никогда бы не переступил порог этого места.       Гарри все-таки слегка поворачивает голову и вскидывает взгляд.       Риддл на вид — образец спокойствия. Однако таким он кажется только на первый взгляд: Гарри провел с ним слишком много времени и изучил вдоль и поперек. Он знает, что когда для любого другого человека Том выглядит флегматично спокойным, то в глубине может скрывать раздражение. Оно обычно едва различимо слышится в словах.       Гарри и сейчас его улавливает по дрожащим окончаниям слов, и это не банальный страх, когда начинаешь накручивать себя.       Хотя он и переплетает пальцы, чтобы скрыть легкий тремор.       — Я все, — робко начинает Гарри срывающимся голосом, — могу объяснить.       На последнем слоге он слышимо дрожит.       Том не реагирует. Его взгляд словно физически очерчивает ключицы, на которых он любит оставлять метки, грудь, замирает на дрогнувшем животе, а следом уходит в сторону — к запястьям. На них еще виднеются пожелтевшие пятна синяков.       — Где твоя одежда?       Все слова исчезают из головы, словно их никогда там и не было.       — Там. П-проиграл.       Очень информативно.       — Понятно, — будто бы принимает эту информацию Риддл.       — Том, — привлекает Гарри его внимание. — Я рад тебя видеть.       Он пытается сгладить момент. В его действиях не было ничего предосудительного — он может объяснить. Правда может.       Гарри отчаянно старается взять себя в руки, потому что не представляет, что будет, если Риддл сейчас себя накрутит, как он тут ему изменял или еще что делал… А Том ведь может, потому что так уже бывало, когда он вспыхивал за мгновения как фитиль. Из-за глупой ситуации — сейчас все значительно сложнее.       Говорят, ревность — признак неуверенности в себе, но где Том, а где это качество?       Но факт остается фактом: Том не умеет делиться.       Тем вечером Гарри раньше заканчивает учебу — лекцию переносят — и Невилл Лонгботтом, напарник по проекту, ловит его уже у самого выхода, предлагая прогуляться и обсудить детали.       Милый парень, спокойный, немного стеснительный, отчего сторонится многих в группе.       Гарри не представляет, что себе надумал Том.       Они вдвоем проходят мимо охраны: эти двое явно не ожидают, что Гарри закончит раньше — трындят себе спокойно. И дело не в Невилле, что он откровенно сбегает от них, а в давлении. Да, он хочет контроля, но от Тома и чуть иного… возможно, Гарри многого просит, но у всего есть грани.        Они с Лонгботтомом вместе доходят до ближайшей кофейни. Там пахнет выпечкой: любимыми пеканами, в которых Гарри себе постоянно отказывает. Там стоит аромат орехов, сливок и сильный — кофе. Любимое сочетание.       Они на виду; они не соприкасаются. Невилл спешно записывает на листе все-все: каждый пункт, который они обсуждают — сейчас Гарри даже не помнит точную тему. Что-то о небольшом социальном ролике, который они должны снять.       Да, Лонгботтом воодушевлен, но не испытывает интереса к Гарри, кто бы там что не думал. Тот не смотрит на него, как на сексуальный объект. Всего лишь как на напарника, а приятелями они становятся намного позже.       Как бы Риддл ни бесился, Гарри знает, что невозможно быть красивым для всех; невозможно попасть во вкус каждого. Именно поэтому в агентствах представлены разные «предложения», а не только высокие, худые и соответствующие стандартам — на всех найдется интересующийся.       У Тома в тот день идентичный сегодняшнему взгляд.       Стоит Гарри выйти из кофейни, с улыбкой поблагодарить Невилла за общение и распрощаться, двинувшись в сторону дома, как длинный знакомый роллс-ройс проезжает немного вперед и останавливается.       Вокруг сигналят — машина стоит в неположенном месте, — но Риддлу будто и дела нет до такой «мелочи». Он опускает стекло, смотрит пару мгновений и ровным тоном говорит:       — В машину. Живо.       Том видимо спокоен, даже будто покладист, но отчего-то это страшнее в разы, чем если бы он злился.       Тогда впервые больно во время секса. Тогда Гарри, фактически привыкший продавать себя, чувствует некую… использованность.       Дежавю. В горле пересыхает, но он не решается сглотнуть — в солнечном сплетении не проходит тяжесть.       Том ослабляет стальную хватку и переключает внимание на присутствующих.       — Добрый вечер, — произносит он, кивнув. — Фабиан, Корвус. Дин.       Кто-то удостаивает Тома ответным кивком — Корвус, кто-то здоровается — Эйвери, а Томас собирается: видно, что от его расслабленности не остается и следа. Как и к Джинни он теряет «интерес».       Гарри поэтому задается вопросом, какие отношения между Томасом и Риддлом: слишком уж Дин занервничал. Значит, или опасается, или недолюбливает, а может, и то и другое.       Что Том здесь делает, кстати? Сам же сказал, что в Цюрихе.       «Ты тоже много чего говорил», — подсказывает внутренний голос.       Гарри задумывается о том, что случайности неслучайны, и всплывает закономерный вопрос: знала ли Джинни, что Риддл будет здесь, когда приглашала его?       Гарри поднимается: нужно отойти и привести себя в относительно приличный — по меркам Риддла, конечно, — вид: одеться, умыться, как-то собраться. Он предпринимает попытку, но Том протягивает руку и силой усаживает обратно. Медленно повернув голову к охране, Риддл просит:       — Мальсибер, найди для меня стул — хочу присоединиться к игре.       Джошуа Мальсибер и Торфинн Роули всегда рядом с Томом. Как тень. Кажется, их лица Гарри выучил уже, будто собственное.       Стул оказывается во главе стола в мгновение ока; Риддл садится и пододвигает к себе стакан и бутылку виски, но не открывает.       Теперь понятно, что Корвус знал о приезде Риддла — значит, вся игра была… отвлечением? Чтобы Гарри не сделал отсюда ноги?       Но Джинни все равно беспокоит, потому что в голове теории заговора начинают цвести и пахнуть — неужели она решила так его подставить?       Гарри протягивает руку и мимоходом касается пальцев Риддла — тот тут же убирает ладонь, сделав вид, что передумал, решив плеснуть виски.       — Какой сегодня порог? — спрашивает Том, явно отдаваясь игре.       — Десятка, — отвечает ему Дин.       Том приподнимает бровь, а потом качает головой.       — Поднимем до ста?       — Вряд ли здесь найдется самоубийца, готовый играть с тобой на крупные суммы, — тянет в ответ Эйвери, не давая Корвусу даже рта раскрыть.       — Похоже, собираетесь сидеть здесь до завтра, — со смешком говорит Том и делает небольшой глоток.       Видимо, намекает, что уже представляет, сколько заработает.       — Сколько я тебе должен за него? — вдруг спрашивает Том у Корвуса, кинув мимоходом взгляд на Гарри — указав.       — Пять тысяч.       Гарри едва удается удержать лицо, ведь Корвус должен был забрать сумму, что закинул за него в игру, но в голове всплывает фраза «обналичьте все выигранное». Сейчас доходит вся суть: ему положили весь выигрыш, «забыв» вычесть долг, только лишь потому, что Корвус собрался взять все с Риддла.       — Меньше, чем я предполагал, — вздыхает Том и поворачивается к Роули. — Торфинн, поменяй пятнадцать тысяч.       — Том… — обращается Гарри почти одновременно, но Риддл не реагирует.       Даже голову не поворачивает; даже не смотрит в его сторону.       Блядство.       Становится еще сильнее не по себе. Гадко как-то. Гарри начинает чаще дышать: поверхностно.       Если он сейчас потеряет Риддла… Гарри даже не представляет, как будет без него. Не представляет, что будет делать, если не сможет написать, позвонить, коснуться.       И, наверное, придется вернуться в агентство: ему нужно будет работать. Но как сможет это сделать, когда знает, каково это быть с тем, кого… любишь.       И пусть его не смущает, чем он занимался — если бы было иначе, то давно бы бросил: еще на первом клиенте, — но он не представляет себе жизни без Тома.       Риддл давно стал чем-то личным; большим, чем просто клиент, который трахал его за огромные деньги. Да уже во время первой встречи было все предельно ясно, только Гарри в силу возраста не до конца догнал. Не идентифицировал, что поплыл. В тот день он будто прыгнул с обрыва, сжигая за собой все мосты, и теперь продолжал падать.       Том понравился ему. Риддл слушал; смотрел мягко и заинтересованно — видел в нем… просто Гарри.       Сначала Гарри успокаивает себя тем, что ни один дурак не откажется от содержания, поэтому он и согласился, а не из-за самого Тома. Сделал этот выбор, потому что удобно: не нужно больше никуда ездить и играть роли, в которых хотят его видеть, ведь дело не всегда в сексе — в большинстве случаев не в нем. Раз за разом Гарри твердит себе, что просто ухватился за возможность спать с одним человеком…       Но это не так. В глубине души он понимает.       Еще, когда Тома нет рядом, он уговаривает себя, что это все из-за денег. Когда тот близко и он может касаться, вдыхать чужой запах, проводить вместе время, Гарри ищет, чтобы на Риддле не было ни одного чужого следа. Ведь именно так делают те, кому нужны только деньги…       Он заставляет себя не думать, что кроме него есть еще кто-то. Исключая жену, конечно, но та где-то далеко. Для себя он называет это «за кулисами» и повторяет сам себе, что пока та часть жизни Тома скрыта от глаз, то ее и нет вовсе. Есть только он, Гарри, и Том.       Том становится центром его маленькой вселенной. Звучит страшно даже для самого Гарри: ему боязно понимать, что настолько увяз, что готов на все…       Но это, пожалуй, и неудивительно. Том отличается от всех, кого он когда-либо встречал. От того же Томаса, от Адама Руда, одного из «постоянников», который трахал так, что приходилось изображать удовольствие и подавлять в себе желание оттолкнуть. От Мартина Голдана, который обожал отсасывать любовникам, пока те наряжены в платья. Гарри должно было быть хорошо, но нужно раз за разом было стимулировать себя картинками в голове.       Однако это все вторично. Даже секс вторичен. Гарри знает, что иногда есть что-то большее, чем мишура, которую он называл работой. Он понимает, что, встречая людей на своем пути и видя человека впервые, не можешь сразу сказать, станет ли тот особенным. Но их первая встреча с Томом сразу выбивается из привычного уклада: тот не спит с ним — зачем могут еще приглашать эскорт?       Какие бы новомодные названия не придумывали этой профессии, но суть не менялась: проституция оставалась проституцией.       Но нет. Он весь вечер слушает о планах… И может, у него и не появляется всепоглощающей любви к этому человеку, но определенно возникает странное чувство благодарности. Гарри в этот момент… значим?       И не то чтобы он просил этого — Риддл сам так решил.       — Чем бы тебе хотелось заниматься? — спрашивает он и отодвигает стул около достаточно удаленного столика.        Bacchanalia. Ресторан, что через пару улиц от квартиры — почти что по прямой, если ехать от Гросвенор-стрит, — до которого их везут не больше пяти минут.       Все было бы намного проще, если бы они тогда начали с банального секса — это было бы привычным.       Гарри присаживается, про себя отмечая жест, и раздумывает над ответом, пока Том садится напротив.       — Вы просили меня быть откровенным, поэтому я, наверное, не буду отделываться стандартными заученными фразами, хорошо? — он упирается в Тома взглядом. Приподнимает бровь.       — Я на это рассчитываю. Ценю преданность и честность — если спрашиваю, то мне интересен ответ.       Гарри на мгновение задумывается.       — Если речь про ближайшее будущее, то я хотел поступить в университет в этом году. Ну как хотел: у меня хороший балл и университет готов меня принять, но осталось разобраться с одним нюансом.       Не хочется говорить, что все упирается во время. В него даже больше, чем в деньги: кредит на обучение никто не отменял. И Гарри знает, как будет за него платить, но стоит поступить и начать учиться, придется меньше работать… Долорес категорически против: не хочет терять прибыль. Даже несмотря на то, что это могло бы повысить его ценник. Образование ценится в их сфере…       — И куда же? — Том кажется действительно заинтересованным.       — Лондонская школа экономики, — отвечает он и быстро добавляет, зная, какой будет вопрос: — Медиа и коммуникации, но я еще рассматриваю социологию.       Том прищуривается и, похоже, задумывается.       — Неплохой выбор. А долгосрочные планы?       — Если вопрос про то, хочу ли я работать в эскорте до старости, то нет, — произносит Гарри и улыбается уголком губ. — Думаю, как только разберусь с учебой, то найду нормальную работу. Секс работникам не выдают ипотеку.       — Все как у всех? — мягко усмехается Риддл.       Будто провоцирует.       — Не думаю, что у меня будет как у всех: уже иная жизнь.       С языка рвется язвительность, но Гарри сдерживает себя — не стоит включать защитную реакцию: они ведь просто болтают. Поэтому он продолжает с молчаливого согласия Тома:       — Я всегда мечтал о большой семье, но это вряд ли что-то реальное, поэтому мой выход — работа и попытка мимикрировать под нормальность и стабильность…       — Странно говорить о таком с тем, кто младше сорока… — Том прерывается, как только официант приносит меню, и продолжает, даже не открыв его: — В восемнадцать нам кажется, что мы сможем завоевать весь мир, а только потом приходим к мысли, что важен тот, кто рядом.       — Бываю старше своих лет, — фыркает Гарри, не в силах отвести взгляд. — Время от времени. Но не всегда.       Он улыбается Риддлу открыто и немного смущенно, ерошит волосы слегка нервно, а тот мягко смеется.       — Раз уж мы заговорили на «взрослые темы», — тянет Риддл, отсмеявшись. — Ты же не религиозен?       — Спрашивает… ешь, надену ли я костюм монашки, то любой каприз. — Гарри натыкается на его искрящийся взгляд, полный смешинок. — Шучу. Но можно сказать, что придерживаюсь религии Saint Laurent, Saint Tropez и Saint Moritz.       Гарри показалось, что Том едва сдержал смешок.       — Тебе подходит, — однако произносит Том сдержанно.       И смотрит так, что Гарри ощущает себя одновременно, как под прицелом и словно на глубине, не умея плавать. Дыхание перехватывает. Он облизывает нижнюю губу немного нервно.       Срочно нужно собраться и сосредоточиться, потому что он чувствует себя мальчишкой на своем первом свидании. Моментально. А то, кажется, они поменялись ролями.       — А чем ты занимаешься?       Нашел он, конечно, крохи информации, но, может, Риддл просветит.       — Думаю, ты уже в курсе. Банковский сектор и пара небольших проектов, чтобы занять голову в свободное время.       У Гарри складывается ощущение, что Том не горит желанием об этом говорить: ответ получается каким-то сухим, но неважно: ему хочется узнать Риддла лучше.       — Какие?       Риддл задумывается на пару мгновений.       — Скажем, международные логистические операции, инвестиции в крупные проекты; у меня есть фирма, которая занимается реставрацией объектов культурного наследия. Все это тесно связано, — Риддл словно взвешивает слова, — с коммуникацией. Как раз твоя будущая специальность.       — Еще не факт, — отвечает Гарри, задумываясь обо всем, что сказал Том.       Разносторонняя личность.       — Факт.       Гарри чуть прищуривается с интересом, гадая, намек ли это на то, что Риддл решит эту проблему или подразумевает, что стоит приложить немного усилий, и все случится?       Риддл молчит, а Гарри слегка теряется, но так и не придумав, как спросить, чтобы не звучало слишком нагло, он утыкается в меню, пролистывая тонкие почти хрустящие страницы.       — Можешь мне что-нибудь посоветовать? Закажешь в одном месте определенное блюдо и вернешься туда не раз — закажешь, не знаю, макароны или салат, и решишь, что места скучнее нет.       Гарри переводит тему, но продолжает нет-нет да и поднимать взгляд на Тома: скользить по нему, опускать обратно и спустя мгновения вновь возвращать к нему. Тот выглядит… так, словно что-то решил.       — Здесь прекрасные лингвини с крабом и лимоном, если очень хочется пасту, — рассказывает Том. — Но если попробуешь икру с шампанским, то останешься в восторге. Обычно я предпочитаю мясо в ресторанах — и чем проще, тем лучше, — но здесь это, как ты выразился, скучное блюдо.       — Больше консерватор, чем приверженец нового? — с интересом спрашивает Гарри, опять немного расслабляясь.       Любопытно, что Том думает о себе сам.       — Не сказал бы, — он слегка качает головой. — Все зависит от сферы, но я люблю порядок во всем. Использование проверенных временем вещей, парфюма, употребление блюд — тоже отчасти его проявление, — поясняет Риддл задумчиво. — Туда же приверженность брендам.       — Не наденешь новую коллекцию Balenciaga?.. — фыркает Гарри полувопросительно, хотя и так догадывается, каким будет ответ.       — Не представляю себя в стиле бездомного в Париже.       Гарри тихо смеется и согласно кивает. Почему-то Тома он не видит в свободное от работы время одетым в потрепанный свитер в дырках, в низко сидящие огромные и будто бы чем-то заляпанные джинсы и плащ, который больше походит на безразмерный дождевик.       Пока они делают заказ, отказываясь от фирменных коктейлей, Гарри задумывается. Его всегда тянуло к эстетике. К чему-то красивому. Еще будучи подростком, когда жил в маленькой комнатке, выделенной ему Дурслями, он пытался добавить туда хоть немного уюта. Хотя казалось бы, что можно сделать с помещением, куда помещались только узкая кровать, стол и шкаф.       То же самое он сделал в этой съемной квартире, добавив немного деталей: интерьерных мелочей. И акцентов.       А тетка вечно кричала, что это совсем не мужское занятие, а вот продавать дрели — очень. Однако по мнению Гарри, долбиться в зад за деньги тоже как-то не вязалось с образом «настоящего мужика», поэтому к черту стереотипы.       Это якобы недостойное занятие помогало ему переживать чертовы летние каникулы, когда он неделями сидел в комнатушке в одиночестве, представляя, как бы обустроил что-то большее, чем она. Как бы раскрасил стены яркими цветами: возможно, даже изумрудным, и свет играл бы на них.        Ему кажется, он до сих пор вздрагивает от звука ключа в замочной скважине. Поэтому межкомнатные двери всегда нараспашку.       — Выводы об отношении к моде мы уже сделали, — заканчивает эту тему Риддл и смотрит так, будто видит насквозь. — Может, повысим ставки?       — Конечно.       Почти выдыхает.       — Что вы хотите узнать, Том? — ему кажется, что голос слегка дрогнул — хорошо, что не дал петуха.       — Скажем, о жизни. Как оказались в этой профессии — да что угодно. Что захотите рассказать.       — Я жил с родственниками до совершеннолетия. В день рождения тетка собрала мои вещи и выставила на улицу, — Гарри сглатывает. — Предвосхищая вопрос: мама умерла, когда я был еще маленьким. У меня остался, назовем так, отчим: они с мамой не были зарегистрированы. Меня отдали тете и дяде по маминой линии, — Гарри через силу дернул уголками губ, осознавая, что рассказывает это фактически незнакомцу.       Но, может, так и легче.       Том внимательный слушатель. Задумчивый, правда.       Официант приносит шампанское и закуски, и Риддл молчит, явно дожидаясь, пока тот испарится так же тихо, как и подошел.       — С отчимом ты не общаешься? — интересуется Том.       Гарри отпивает немного шампанского, а газы начинают щекотать в носу, отчего он морщится.       — Сейчас нет. Тетя Петуния сделала все, чтобы я стал ему неинтересен. Джеймс сначала предпринимал попытки, но потом прекратил, а она уверяла, что из-за того, что не смог добраться до накоплений мамы и ее какой-то недвижимости в Лондоне.        Том первый, кому Гарри это рассказывает, причем не только из клиентов.       — Не подумай, что я жалуюсь, — продолжает Гарри, вставив прежде, чем Риддл успевает открыть рот.       — И мысли не было, — качает головой Том. — Тем более я сам попросил тебя. Ты сейчас живешь в этой квартире?       — Нет. Снимаю — тетя продала то жилье, как только получила полную опеку, — Гарри сглатывает, ведь они подошли вплотную к самой сути. — Думаю, я пояснил, почему в профессии: у каждого свои проблемы, и мы все по-разному их решаем.       — Если есть интерес, то я могу выяснить, — подает он голос.       Гарри до конца не знает, почему соглашается. Знает ведь, что ничего это не даст, но тогда Том выяснил, что «небольшой» оказалась квартира в самом сердце Лондона. А потом помогает и Леону, потому что Гарри об этом попросил.       Это случилось месяцев через пять после того, как он покинул агентство. Звонок Леона раздается в ночи — тому нужны контакты тех, кто сможет помочь с документами, ведь он сильно встрял с клиентом и остался без них. И без денег.       Гарри не находит ничего лучше, чем попросить Тома, который в этот день с ним. Тот решает вопрос за несколько часов, и уже к рассвету документы привозит охрана.       — А мне так можно, если что-то случится с документами? — обнимает его Гарри за шею и тянется к губам.       — Можно, — соглашается Том — его ладони обвиваются вокруг талии. — Звони своему другу и говори, пусть приезжает и забирает свое добро.       Гарри думается, что Риддл вполне себе может представлять, как именно «добро» было утеряно.       Это забота… и она теплотой отзывается в сердце. Это кажется банальностью, но ни один человек не хотел решать его проблемы, и уж тем более — проблемы его знакомых.       Сейчас же Гарри дрожащими пальцами тянется к остаткам заказанного алкоголя и выпивает одну стопку за другой: если это то, что поможет ему успокоиться, то похер.       Отключи эмоции… будь хорошим мальчиком.       Гарри мысленно повторяет это себе раз за разом. Он понимает, что гадливый характер сейчас выпячивать не стоит, и видит, что Риддл продолжает чертовски злиться: он уже третий раз касается обручального кольца и прокручивает его на пальце.       Корвус видимо напрягается и подливает Тому виски.       Тут главное не переборщить с алкоголем: кто-то когда пьет, становится ласковым и покладистым, а Риддл… он при Гарри ни разу не напивался — пару бокалов не в счет.       — Терри здесь? — спрашивает вдруг Том.       Корвус прищуривается вопросительно, мол, а что случилось.       — Интересуюсь, Лестрейндж, — отвечает Риддл на взгляд.       — Нет.       — А кто с тобой?       Том кажется слегка удивленным, а Гарри гадает к чему этот странный вопрос, но не встревает — вообще не напоминает о себе.       Роули возвращается с фишками, и Том забирает их, выкладывая рядом с собой идеально ровными стопками. Одну из них, состоящую из пяти желтых — по тысячи каждая — пододвигает к Корвусу.       — Близнецы, — после недолгой паузы отвечает Корвус.       — И где они?       — Трахаются, наверное, — пожимает он плечами. — Их иногда из койки не вытащить: всепоглощающая любовь друг к другу.       Раздаются смешки.       — Все играют? — перепрыгивает Том на другую тему.       — Когда ты так настаиваешь, стоит задуматься, — сообщает с напускным весельем Эйвери.       — Да, — одновременно произносит Томас.       Риддл будто бы с наслаждением обращается к дилеру:       — На четверых.       — А ты спрашиваешь почему?       Губы Лестрейнджа растягиваются в усмешке. Это заставляет уже Гарри напрячься и начать прислушиваться, пытаясь понять, к чему Риддл клонит, как отвлекается на звук. Дин чуть шлепает Джинни по бедру и говорит:       — Прогуляйся до бара, дорогая. Нам нужно обсудить дела…       Джинни послушно поднимается и идет без лишних вопросов, куда указали, — Томас мимоходом гладит ее по заднице.       И перед Гарри встает дилемма: пойти присмотреть за Джинни — иначе зачем он здесь? — или остаться рядом с Риддлом и продолжить слушать. Особенно про близнецов. Эта тема почему-то не нравится. Гарри не может сказать, что неуверен в себе: он пока еще в самом рабочем возрасте, который только можно представить. Однако всегда найдется кто-то красивее, умелее, да ухоженнее, в конце концов. Но они ведь… пара с Томом? Значит, ему нечего бояться.       У Риддла есть Винда и есть он, Гарри. Этот разговор впервые всплывает не так уж давно: после весны, когда Том остается все чаще и чаще — ни одной жене это не понравится.       — Том, твоя жена не против, что ты живешь со мной столько времени?       — Устал уже от меня? — усмехается Риддл, выныривая из ноутбука.       Он дотягивается до овсяного печенья с клюквой и розмарином, которое всё утро пёк Гарри и отламывает кусочек.       — Просто задумался. Она не заявится сюда?       — Винда знает, где я. Не думай об этом, малыш, — советует Том, положив этот кусочек в рот и говорит погодя: — У нас с ней особые отношения.       Фраза о том, что тогда Том мог бы жить с ним постоянно — уйти от Винды, — почти что срывается с языка — Гарри вовремя себя останавливает.       В эту секунду, осматривая клуб, он чувствует, как начинает подташнивать от нервов.       Или это от алкоголя?       — Оденься и тоже пройдись, — тоном, не терпящим возражений, настаивает Риддл. — Но будь поблизости.       Из его уст это звучит почти что… больно?       Гарри начинает одеваться под изредка бросаемыми Риддлом равнодушными взглядами. Замирает, когда тот осматривает его, уже одетого, с ног до головы.       — Концептуально.       Еще и он…       — Я свободен? — с надеждой, что Том передумает, спрашивает Гарри.       Риддл игнорирует вопрос, переключая внимание на Эйвери — приходится уйти еще до того, как он слышит тему разговора.       Эскорт научил его быть «подходящим» в постели, а Риддл — соблюдать правила, да и не задавать лишних глупых вопросов. Это честно: каждый получает то, что хочет.       «Именно потому, что ты так круто соблюдаешь правила, ты сейчас здесь и отправлен восвояси», — раздается язвительный голос внутри.       Он разворачивается и идет к бару — почти ровно, — чуть ли не скрипя зубами. Сбоку двое мужиков без резинки насаживают девчонку, которую Гарри не знает, — он скользит по этой «картине» незаинтересованным взглядом, пока не доходит до барной стойки и не падает рядом с Джинни на стул.       — Знаешь, о каких близнецах речь? — в лоб спрашивает он.       Джинни поворачивает голову и смотрит пару-тройку мгновений задумчиво — взвешивает.       — Два француза, — шепчет она. — Аим и Ален. Одна из самых дорогих «мужских» позиций на рынке — точнее их две.       — В паре работают?       — Всегда.       Гарри поворачивается и находит взглядом столик, за которым еще недавно сидел. Смаргивает. Когда картинка становится четче, видит двух действительно милых мальчиков, младше него на вид — быстро же нарисовались. Ему думается, что им по восемнадцать.       Один из них опускается прямо к ногам Тома, и тот зарывается пальцами в золотые кудри, пропуская их через пальцы.       Даже Гарри не без зависти оценивает текущее «приобретение» Лестрейнджа: они двигаются с какой-то природной легкостью и мягкостью — обворожительностью. Мгновенно внутри вспыхивает страх: насколько хорош он для Тома? Насколько эти двое «скопированных» ему конкуренты?       «Один из них вообще-то сидит перед Риддлом, пока тебя отправили покурить в сторонке», — вновь подсказывает внутренний голос.       Внутри сильнее тянет.       — Им восемнадцать… — подсказывает Джинни, будто прочитав мысли.       Она совсем немного старше него, но близнецы и им подобные для нее — еще более серьезный повод переживать, хотя… она может родить. В этом сейчас нет ничего особенного — столько таких, как она, рожают от мужиков, а потом живут припеваючи.       Парням в этом плане сложнее. Поэтому все хорошо, пока он «красивая и удобная мордашка», а вот то, что он по уши — только все портит.       Именно эта деталь чаще всего и подталкивает совершать всякие безумства: нашептывает, чтобы он пошел и объяснил, — что не стоит претендовать на чужое. Том принадлежит ему, ну и еще жене немного. По праздникам.       — Успокойся, я вижу, как ты смотришь на них.       Джинни вздыхает.       — Не могу. Белобрысый сидит, трется и глазенки закатывает довольно, — бурчит Гарри. — Будто уже член в рот пихают.       Это звучит по-детски — он и сам слышит, — будто кто-то отобрал любимую игрушку, но у него всегда было слишком мало чего-то своего, чтобы не беречь это.       — И что? Тебе меньше работы.       Гарри впивается в нее взглядом.       — И Дину пусть отсосут?       — Почему нет? Ты сам учил разделять такие отношения и работу. Мы для чего друг с другом? — она пожимает плечами и заказывает еще коктейль. — Чтобы обоим было легко. Я ему доверяю и не могу что-то запретить — пусть наслаждается вечером.       — И ушел он от жены, потому что ты на него работаешь, — немного язвительно тянет Гарри.       — Они развелись, потому что он застал ее с любовником — иронично. И все равно происходящее — работа, даже если я это называю «отношениями». А у тебя?       Жирный намек. Мол, давно ты настолько поплыл?       Давно, Джин, давно.       Гарри молчит, потому что ответить нечего, поэтому заказывает ром с колой, хотя обещал себе не пить; обещал, что будет во вменяемом состоянии, но это же не водка… и уж тем более не абсент.       Решение точно не самое правильное.       — Спасибо, что приехал, — вдруг благодарит Джинни. — И прости, что так произошло. — Пока она говорит, Гарри бросает короткий взгляд на Тома, на коленях которого белобрысый уже устроил голову. — Хотя сегодня без происшествий.       Гарри не уверен.       И он не про Джинни — про себя.       Но заставляет себя остаться на месте. Заставляет сидеть.       — Ты знала, что Риддл приедет?       — Нет, — отвечает сразу и смотрит на него. — Я бы не подставила тебя так… только… — она сбивается, а Гарри прищуривается. — Дин просил взять тебя с собой…       Она не может подобрать слов, а тут ничего и не скажешь.       –… Я подумала, что должно что-то случиться, поэтому должна взять того, кому доверяю, — она вздыхает. — А он знает, что я тебе доверяю.       Гарри трет лицо руками.       Не хотела, но подставила, потому что думала только о себе… Что ж, это жизнь. И их мир.       Гарри опять смотрит на Тома, а потом на одного из близнецов, который вьется около него.       И пусть у них все странно, но это откровенно не то, что хочется увидеть в качестве наказания. Пусть делает больно, пусть пытается сломать, но реагирует, а не остается безучастным. Только не гребаный игнор.       — Ты собираешься сделать глупость, — припечатывает Джинни, не сводя с него глаз.       Ром, разбавленный колой, освежает, а вкус алкоголя почти не чувствуется — то, что нужно.       — Собираюсь, — соглашается Гарри, — но никак не могу решиться.       — Он выглядит грозно.       — В этом весь кайф…       — Он сломает тебя, — качает головой Джинни. Молчит. — Посиди со мной. Нас обоих вернут за стол. Этот вечер просто не может закончиться плохо — я чувствую.       Так бы ты, дорогая, чувствовала, когда звонила и плакалась.       Гарри сжимает стакан и подносит к губам.       А он не хочет ждать… не тогда, когда французишка уже перебирается на колени к Риддлу — что выглядит «повышением», — откидывается на его грудь, явно заглядывая в карты, и что-то нашептывает.       Гарри не замечает, как выпивает половину напитка, уже и не ощущая вкуса колы, зато в голове сразу начинает гулять ветер.       Риддл походит для него на слепящее солнце, от жара которого можно сгореть; Риддл одновременно напоминает тьму.       Самое страшное наказание — игнор и показательное «не так уж ты и важен, Поттер» — разворачивается на глазах. Гарри не замечает, как начинает кусать нижнюю губу, сдирая с нее кожицу, пока не чувствует металлический привкус.       Его применяли все… Тетка, когда что-то не нравилось: она поворачивала ключ в замке с оглушительным звуком и не слышала, как он просит…       А он… может, он просто хочет быть нужным?       Гарри боится себе в этом признаваться. Боится сказать, почему очутился здесь; в этой самой точке.       Ему кажется, что белобрысый трется задницей о пах Тома, и от этого сносит все стопы.       Он выпивает залпом остатки коктейля и возвращается к столику. Не слишком понимает, как доходит, но обнаруживает себя около него: прямо рядом с Риддлом, чьи внимательные глаза, кажется, препарируют.       — Что-то не так? — с напускным интересом спрашивает Том.       — Все.       Том смотрит в карты — Гарри тоже краем глаза заглядывает, будто нависая, пока борется с желанием скинуть мальчишку с колен Тома.       Пара тузов. Наверное, лучшая рука, которую можно получить на старте — везучий черт.       Гарри восхищается, но только до того, как в него упираются глаза белобрысого — любопытные. Серо-голубые, кстати.       Этим двоим, в отличие от него, не интересен Том-человек, но очень интересен Том-бизнесмен.       Сейчас Гарри вполне себе может признаться, что Том его зацепил сразу. Гарри Риддла, видимо, — тоже. Он забрал его из агентства не через десяток встреч, не через сотню. Сразу после первой. Он попросил Винду это решить — та приехала и выплатила неустойку. Максимально странно… почему она? Жена, а не какая-то помощница? И зачем? Может, изначально это брак по расчету? Неважно. Она за красной драпированной тканью. Задвинутой. И он не собирается заглядывать «во внутреннюю кухню театра».       — Вижу, одного акта тебе недостаточно — нужен целый спектакль, — произносит Том ледяным тоном.       В тему.       Гарри молчит. Заставляет себя быть покладистым — как учили, хоть это все стоит поперек горла: хочется дернуть, впиться в его губы, смять их, впечататься телом в тело и никогда не отлипать. Показать, что вот он, Гарри, — смотри.       — Поддерживаешь? — буднично задает вопрос Эйвери. Отвлекает Тома.       Только сейчас Гарри замечает, что осталось совсем немного, если они не решат затянуть игру.       — Да.       Фишки привычно скидываются к центру стола, и переворачивается последняя карта из пяти.       Два каре: у Тома и Эйвери, но все решает старшинство карт, и Гарри не сдерживается — улыбается.       — На двоих одна судьба, — философски тянет Фабиан, а акцент прорезывается еще сильнее.       — Тоже было каре? — проницательно спрашивает Риддл.       Понимает, что Эйвери имел в виду не себя.       Ему кивают, и только тогда все внимание переключается на Гарри — ему кажется, что он стоит в свете прожекторов.       — Спасибо всем за игру, — Том чуть хлопает блондина по бедру, давая понять, чтобы тот поднимался, а стоит пацану подскочить, сам встает на ноги. — Я воспользуюсь кабинетом? — обращается к Корвусу.       — Конечно. Если что-то будет нужно — звони.       Лестрейндж видимо напрягается, но не делает никаких движений — только неестественно улыбается.       — Ален, пойдем, — обращается Риддл к блондину мягко, но настойчиво, а затем добавляет уже для Гарри: — А ты будь здесь, пока я не скажу, что можно прийти.       Чего? Это он должен сейчас идти с Томом.       Внутри вновь все переворачивается, но как-то иначе. Перед глазами будто темнеет.       Гарри готов умолять остаться, просить, чтобы они остались наедине… сделать все, о чем бы Том ни попросил, лишь бы не шел никуда с этим расфуфыренным блондинчиком, на фоне которого сейчас однозначно проигрывает. Все, лишь бы… простил.       Никогда и никого Гарри не умолял. Да и не мог, наверное, считая, что это не про него история. Никогда не говори «никогда».       В этот миг весь мирок, который он тщательно выстраивал весь этот год, разлетается на осколки. Ему даже чудится, что он слышит их звон — а он стоит и не может вымолвить ни слова.       И куда только деваются шутейки, когда они так нужны? Когда задыхаешься; когда выкручивает изнутри. Все другое отходит на второй план — есть только Том. Том, который собирается уйти… с другим.       Гул в ушах. Внутри сдавливает так, что он не может дышать, и боится, что не сможет сказать ничего из того, что важно, потому что язык ощущается будто ватным.       — Том, прошу… — шепчет он на грани слышимости.       Слова утопают в шуме этого места, в музыке, которая кажется бьет по перепонкам. Состояние напоминает то, когда спишь и не можешь проснуться, чтобы кошмар прекратился. Затягивает, а ты барахтаешься и стараешься заставить себя проснуться, а сон никак не заканчивается.       — Постой! — уже намного громче.       Изо всех сил.       Он не сразу замечает, что дышит рвано. Кажется, что каждую клеточку тела трясет…       Больно.       Том замедляется, но не останавливается, а даже мягко подталкивает этого Алена в спину — имя гудит в голове.       Образ, который Гарри выстраивал, идет трещинами, оставляя приоткрытым нутро.       — Хватит! Я все понял! — он знает, что привлекает внимание, но сейчас насрать на всех — пусть думают, что хотят.       Его никогда особо не заботило чужое мнение, но только для Тома он хотел стать лучше, потому что тот видел в нем лучшее.       Он на автомате идет за ними. Петляет в коридорах, путается в них как в лабиринте, и готов рвать на себе волосы, когда теряет, но упрямо продолжает переставлять конечности, пока чуть ли не врезается в Торфинна.       И когда здесь оказался?        — Где он? — шипит Гарри, даже не в силах больше быть милым.       Тот молчит, оглядывая его чуть ли не с ног до головы, и морщится.       — Я спрашиваю, где он, — голос даже не дрожит — звенит.       И слышится каким-то далеким, словно со стороны. Кажется, что это происходит не с ним, а кем-то другим, кто стоит рядом, — с незнакомцем.       — Мистер Поттер, возвращайтесь в зал.       Все это напоминает грязную стену с разводами краски, в его комнате на Тисовой улице, когда он впервые туда вошел. На ней нет ничего, кроме темных пятен. И вокруг пустота. Это потом в ней появляется хоть что-то, а в первое время тетка выделила матрас. Сейчас Гарри ощущает себя этим помещением, из которого разом вынесли все. Пустота…       — Не положено, мистер Поттер, — чуть смягчается Роули. — Приказ.       Гарри делает вздох, который дается с трудом.       Какой к черту приказ?!       — Скажи. где. он, — почти по слогам повторяет он, смотря на того склонив голову. — Скажи… Ты же меня знаешь: я буду долбить в каждую дверь и орать до тех пор, пока Риддл не сдастся.       Не то чтобы такое бывало до этого. Обычно Гарри прекрасно себя контролирует — маска никогда не слетала. Но сейчас идет откровенный сбой в программе, вкладываемой в голову на протяжении столького времени. Ту, которую он не может до конца отпустить, даже «встречаясь с Риддлом», хоть и пытается.       Торфинн массирует переносицу пальцами, почти сжимая. Они оба понимают, что он не должен соглашаться, не должен поддаваться на уговоры, но тот кивает на одну из закрытых дверей.       — Там, — шепчет одними губами.       И Гарри благодарен. Иначе еще немного и начал бы ломиться в них, его вытаскивали бы половиной клуба, но Риддлу точно пришлось бы выйти из своего укрытия.       Он делает шаг за шагом, пока не касается прохладного дерева двери и не прижимается лбом к поверхности, надеясь, что это остудит пыл.       Теперь-то он знает… но что делать с этим знанием?       Выбить её?       Гарри прикрывает глаза, старается глубоко дышать, чтобы не пойти на второй круг истерики, а мыслить хоть немного здраво, что в текущей ситуации звучит как оксюморон.       Хочется отпустить себя, позволить сделать все, что хочется, и будь что будет…       Есть в жизни моменты, которые должны случиться, чтобы ты не делал. Фатум. Судьба. Риддл решил его так наказать, но за что? За предательство? Гарри никогда не предавал ни физически, ни эмоционально. Его не интересовал никто другой, кроме Тома.       Даже в первую встречу он готов был на все. И бесплатно, потому что понравился. Ничего не изменилось — стало только глубже; сильнее.       Что такое проституция? Только ли это когда продаешь свое тело? Или продал еще и душу?       Зачем Риддл делает так больно?       Эмоции душат. Он не находит себе места, прислушиваясь к тому, что творится за дверью: к тишине. Видимо, звукоизоляция. Но это и пугает.       Ему нужно внутрь. Нужно, чего бы это ни стоило.       Он поднимает руку и начинает колотить, слыша чертыхания Роули за спиной, который, видимо, решил, что Гарри будет предусмотрителен. Поведет себя как взрослый. Хуй там.       Но он ни хрена не взрослый. Он — мальчишка. Влюблённый по уши дурной юнец. Тот, что колотит и орет, надеясь, что его услышат, но в глубине души даже не рассчитывает на это.       Дверь распахивается так резко, что кажется, еще чуть-чуть и Гарри снесет с ног. Он смотрит Риддлу прямо в глаза и сглатывает: видит, как по губам Тома расползается привычная кривая ухмылка. Однако взгляд рвет и мечет.       — Что ты здесь забыл, когда я сказал тебе, где быть? — Том кривится так, словно съел целиком лимон.       Вопрос можно отнести и к этому месту, и городу целиком. Что Гарри вообще здесь делает, когда должен сидеть в Лондоне и покорно ждать, когда тот соизволит приехать?       Риддл оглядывает его так, будто готов застрелить, и если бы это можно было сделать взглядом, то Гарри свалился бы замертво. Он настолько поглощен любыми мимическими изменениями на лице, что не сразу понимает, что Том протягивает руку и сжимает ворот огромной футболки с уткой. Дергает так, что Гарри переступает порог комнаты. Ткань трещит.       — Заходи, раз пришел.       Гарри замечает, что Ален сидит в кресле и разглядывает его, склонив голову набок. Кажется, что в этом взгляде все превосходство, которое только может быть. Припухшие губы кривятся в подобии ухмылки.       Ничего, мальчик, еще не вечер: когда-нибудь тебе тоже будет больно, но с кем-то другим.       Они все рано или поздно оказываются на этом месте — Гарри вдруг понимает это с такой ясностью, что становится не по себе.       Опускает глаза, разглядывая кроссовки, которые следовало бы отдать в химчистку. Он подсознательно пытается переключить внимание на что-то менее значимое — защищает психику.       Не смотреть на эти блядские губы Алена, которые точно делали свою «работу». Не думать ни о чем.       Приказы, которые он отдает себе, повторяя раз за разом, как мантру.       Том же подходит к двери, и та с оглушительным звуком захлопывается. Гарри крупно вздрагивает, еще мгновения смотрит на ноги и поднимает взгляд, находя новую точку: стол. Длинный, из темного дерева и с красивым «рисунком». Он прекрасно сочетается с темным диваном в углу, который Гарри замечает, скосив глаза, таким же креслом и стульями. Несколькими шкафами во французском стиле.       Да. Отвлекайся на это. На все это, только не думай о происходящем.       Уговаривает себя как может.       — Может, он выйдет? — спрашивает несмело.       — И зачем же? Мы здесь наедине, а не под взглядами большинства присутствующих в зале, — сухо отвечает Риддл.       Гарри сказанное кажется очевидным намеком, что он начал раздеваться на глазах у присутствующих, но он, признаться, класть хотел на всё в тот момент. Всё, что имело значение — Том.       — Я же сказал, что могу все объяснить, — пытается он оправдаться.       Он не успевает закончить.       — Не думаю, что в противном случае ты бы отделался испугом, — перебивает Риддл.       Звучит кровожадно.       Он молчит несколько мгновений, но тишина, кажущаяся гробовой, прерывается — Том продолжает:       — Считаешь, невозможно предугадать все, что ты можешь сказать в свое оправдание? — Риддл прищуривается. — Меня попросили, я не мог отказать, добрая душа; никто меня даже пальцем не тронул, а я только сидел за столом, — холодно перечисляет Том. — Ничего не забыл?       А это уже издевательски.       — Нет.       Риддл поворачивается к Алену, и Гарри тут же обращает на того все свое внимание. Тот сидит, накручивая на палец золотистую кудряшку, и делает вид, что его вообще нет в кабинете.       — Можешь оставить нас, пожалуйста.       Так мягко, что ревность, притихшая на мгновения, вспыхивает вновь.       Его Том не говорит ни с кем таким бархатным тоном. Его Том не водит никаких блондинов с собой, чтобы те ему сосали, когда с этой задачей вполне может справиться и сам Гарри.       Он едва не скрипит зубами, но Ален пружинисто поднимается и соглашается:       — Конечно, мистер Риддл, — кидает взгляд в сторону Гарри и говорит, будто чтобы специально позлить: — Если вы захотите, то я буду вас ждать.       И уходит, почти проплыв мимо и обдав шлейфом «Скандала» Готье: смесью карамели, мускатного шалфея и ветивера. Аромата, который Гарри не переносит.       Дверь открывается и тихо закрывается за ним.       Том будто задумывается, проходя к столу и садясь во главе — место Алена остается пустовать. Гарри же сесть никто не предлагает, да и в кресло он бы не сел принципиально: будто занял его место.       — Вся соль произошедшего в том, что ты должен быть сейчас в своей постели в Лондоне.       — А ты в постели в Цюрихе — не в моей.       Получается обиженно-язвительно.       Том пренебрежительно поджимает губы, мимоходом просматривая бумаги, которые там лежат — откуда столько любопытства, — но отодвигает их в сторону, кое-как расфасовав творческий беспорядок. Он постукивает указательным пальцем по столу.       — Так вот в чем дело: тебя обидело, что я занят, и ты решил наглядно продемонстрировать весь спектр натуры.       Гарри в ответ стискивает губы.       — Я заскучал и решил напомнить себе, как было хорошо в Париже, в те, — Гарри произносит последнее слово с нажимом, — дни.       Том поймет.       — Знаешь, Поттер, тебе повезло, что Корвус сегодня оказался здесь, — Том будто хочет сказать что-то еще, но обрывает себя на полуслове.       Но Гарри сейчас не до Корвуса: есть вопрос намного-намного важнее.       — Ты спал с ним?       — С Лестрейнджем? — Риддл приподнимает бровь.       — С Аленом.       — Тебя это не касается.       Возмущение подступает к груди, поднимаясь к горлу, и начинает кружиться голова. С языка почти рвутся слова обиды.       Риддл тоже напряжен: напоминает ледяной ствол пистолета. И пока Гарри борется с пустотой в животе и мысленно сравнивает себя с этим Аленом, Том дотягивается до своего мобильника, лежащего на столе, и набирает номер, чтобы попросить:       — Принеси бутылку виски, которая осталась на столе, и бумаги из машины.       Он собрался работать? Вопрос нужно задать сейчас, пока тот еще готов разговаривать, а не ушел в дела с головой.       — Ничего не хочешь мне объяснить? — спрашивает он, стоит только Тому завершить разговор.       — Спрячь зубы — сегодня не тот день, а я не в том настроении, чтобы демонстрировать грани своего терпения.       Риддл опускает взгляд на наручные часы и некоторое время смотрит на циферблат.       От него, Гарри, собирается, что ли, избавиться? Наказание и так принято им сполна. Ему хочется коснуться Тома, хочется подойти близко-близко, но разрешения не давали, а злить Тома сейчас, когда тот почти что в бешенстве, — самоубийство. Поэтому он стоит и разглядывает его, замечая залегшие тени под глазами.       — Ты устал? — тут же смягчается Гарри.       — Неважно.       Все также холодно. Ничего. Главное, что они рядом — Том рано или поздно отойдет и выслушает, а возможно, и примет аргументы.       — Раздевайся и забирайся на стол, — будто машинально произносит Риддл, вырывая его из раздумий.       Гарри немного мнется, но тянется пальцами к краю футболки.       Сейчас он готов сделать все, что Том ни попросит — то, что загладит вину. Вернет «его Тома» — он не будет видеть холодную статую рядом.       Только он стягивает ее через голову, как слышит тихий скрип двери и поворачивается на него — Корвус замирает у самого входа в кабинет.       — И кто с Томасом? — низким голосом спрашивает Риддл.       — Оставил Джошуа следить за обстановкой, — рассказывает Корвус, подходя к столу и ставя бутылку перед Томом. — Решил, что тебе нужнее я.       — Кто с Томасом? — с большим нажимом переспрашивает Том.       — Эйвери.       — Возвращайся в зал, — цедит Том сквозь зубы, начиная нервно барабанить пальцами столу. — Эйвери может увести его не в то русло. Есть сдвиги?       Гарри вытаскивает пуговицу из петли джинсов, щелкает молнией и размеренно, растягивая время, продолжает раздеваться, прислушиваясь к каждому слову.       — Пока нет.       — Плохо, — с каменным лицом говорит Риддл — Гарри наблюдает украдкой. — Нам нужен этот договор — сделай все возможное. Предложи ему что-нибудь — если это сделаю я, он из принципа не согласится.       — Не думаю, что его вариант изменится, — Корвус морщится от досады. — Ты вообще как?       Том некоторое время смотрит на Гарри и, когда уже кажется, что ответа не последует, тянет:       — Нормально. Я же приехал.       — А Винда? — Корвус даже не обращает на Гарри внимания, будто его и не существует вовсе.       — Как и каждый год в этот день. День рождения — грустный праздник.       Понимающий кивок. А вот Гарри не понимает ничего — да он и не знал, что у женушки Тома сегодня, точнее уже вчера, день рождения.       Грустный…       Гарри зацепляется за это слово: вряд ли она сожалеет о прошлом и боится стареть — тогда что? Он опять прислушивается.       Когда Лестрейндж собирается что-то сказать, Том продолжает:       — Не время это обсуждать. Реши вопрос с Томасом: мне полный груза танкер поперек горла стоит. Он нужен в конечной точке не позднее чем через неделю.       — Это почти что нереально. Должна произойти магия, — тяжело вздыхает Лестрейндж. — Попробую его сначала задобрить, тем более последняя партия всегда самая сладкая, когда выигрываешь. Какой бюджет?       — На твое усмотрение.       — Соток семь? Он будет доволен, а первый камушек в постройку под названием «доверительные отношения» — заложен.       — Не думаю, что он сдвинется хоть на половину фута за эту сумму, — с сомнением тянет Том. — Любую сумму возьми, но вероятность минимальна.       Корвус внимательно смотрит Тому в глаза.        — Тогда у нас одно решение: он от своего не отступит, потому что слишком давно положил глаз.       — А я испортил ему всю картину, — утвердительно произносит Риддл.       — Отчасти. Но теперь ему хочется еще сильнее, — Лестрейндж звучит устало. — Ладно, я пойду в зал.       Корвус разворачивается, одаривает Гарри непонятным взглядом, проходит мимо, прямо к двери, и берется за ручку, повернувшись к Тому:       — Попробуй тоже подумать над путями решения.       И выходит, а Гарри прищуривается с сомнением. Упирается взглядом в Риддла.       Над чем таким Том должен подумать? Какой-то пространственный намек, который не получается расшифровать до конца. Будто кто-то спрятал часть пазла.       Черт.       Том возвращает внимание к Гарри. Наступив на задники кроссовок, он стаскивает их и тянется к носкам.       — Их оставь, — раздается со стороны.       Кто бы сомневался.       Пальцами подхватывает за пояс и тянет вниз, переступает, начиная слегка заводиться лишь от того, как пристально смотрит Том. Гарри и сам бросает в ответ короткий взгляд из-под ресниц.       — Что дальше?       — А чего хочешь ты? — Том притягивает документы, которые Лестрейндж оставил рядом с бутылкой, открывает папку, и тянется к бутылке. — Принеси мне стакан.       — Это важно? — в тон отвечает Гарри на первый вопрос и оглядывается.       Заметив поднос с несколькими стаканами на консоли, он подходит к ней, берет и доносит до Тома. Тот заполняет его наполовину и делает глоток.       — Мне казалось, тебе есть дело до того, с кем спать.       — Я знаю, что ты не рад меня видеть здесь, — перепрыгивает на другую тему Гарри.       — Не понимаю, о чем ты.       Гарри сглатывает ком в горле. Том ощущается другим: будто отстраненным.       — Я не должен доказывать, что эскорт не равен шлюхе, которая спит со всеми подряд — да, мне не все равно, — произносит Гарри слегка срывающимся голосом. — Ты знаешь меня. Ты знаешь, как я выгляжу, когда планирую секс. Да блядь, когда я работал, я меньше трахался, чем когда переехал в твою квартиру.       Том слушает внимательно.       — Я в курсе. В твоем портфолио было абсолютно все: когда, с кем, сколько получил официально ты, услуги, которые оказываешь и запрашивали.        Винда забрала из агентства все — это когда-то сказала Долорес, — но не знал, что Риддл видел содержимое папки, хотя можно было предположить.       Гарри сильно закусывает губу.       — Я… — слова застревают в горле.       Что сказать: что ни один человек в мире не нужен, но что это решит? И… Том не ответил на его вопрос.       Раздражение и страх душат, поэтому он ядовито выдыхает:       — Так задело, что тебя вырвали из-под бока женушки?       — Мыслишь ограничено.       Том, кажется, не обращает внимания на выпад. Гарри прищуривается, когда внутри начинает клокотать уже злость.       — Ты сказал мне развлечься, — хмыкает он, — вот я и нашел себе развлечение.       Риддл делает глубокий вдох и выдох, будто пытаясь успокоиться, и, похоже, взять под контроль эмоции, что прорываются через маску равнодушия.       — Может, в безопасности? — шипит он. — Не задумывался об этом?       — О какой безопасности речь? Я бы не стал ничего здесь оплачивать телом: не делал такого и делать не собираюсь. Не почасовой дешевый проститут.       Том болезненно морщится, даже будто бы сереет.       — Иногда есть кое-что пострашнее того, что тебя пустят по кругу несколько человек.       — Ты представляешь именно это? — усмехается Гарри, пытаясь все перевести в шутку, но видя, что Том начинает злиться, тоже вспыхивает как спичка.       — Как я уже сказал, — голос Тома становится отрывистым. — У тебя всегда есть выбор.       — Выбор потрахаться с кем-то и испортить отношения? — Гарри, похоже, начинает заносить.       Без разницы. Сейчас он молчать не собирается.       Он считает, что, что бы ни говорила Джинни про работу, Дином она могла быть не готова делиться. А он… Секс не значит ничего по большому счету: всего лишь акт удовлетворения собственных потребностей — любых. Но только не с тем, кого любишь. Когда ты полностью в другом человеке, даже невинное чужое прикосновение ощущается изменой. Даже мысль о таком, мелькнувшая на задворках сознания.       Гарри, бывает, думает, что было бы, реши он вернуться в профессию: например, если бы Том навсегда захлопнул для «них» дверь. Или он сам по какой-то причине решил бы это сделать? Гарри знает одно: вряд ли он бы прыгнул к кому-то другому в постель.       Поэтому добавляет после ощутимой паузы:       — Или выбор: заняться сексом с тем, кого столько ждал, кому писал и о ком думал? Мне кажется, что ответ очевиден.       Ему хочется, чтобы Том понял. Чтобы услышал суть, ведь по-другому Гарри, наверное и не сможет выразить то, что чувствует. Признаться. Может, получилось немного глупо, резко, кривовато и банально… но зато искренне — без разницы. Пусть даже кто-то может принять из его уст такое за шутку или расчетливость.       Он прекрасно знает, что скажи он кому-то из своих бывших коллег, что влюбился, то услышал бы тихое «нельзя»; нельзя лезть в этот омут с головой, а он утонул, как последний идиот еще в первую встречу и продолжает тонуть. И ведь сам это понимает же.       С любым другим человеком, встретив его в подобном клубе по интересам — даже бывшего клиента какого-нибудь, — он бы отшутился: выдал бы что-то про прекрасный заработок через эпатаж и алые, как флаг, трусы. Сморозил бы херню. Но Том… Тому он даже слова сказать не смог.       Гарри инстинктивно проводит подушечкой указательного пальца по губе — задумывается. А Том реагирует: поднимается с кресла с таким звуком, что ножки будто врастают в паркет, царапая его. Со скрежетом. Но Риддлу точно все равно. Он приближается, пока не подходит настолько близко, что ощущается аромат парфюма с нотами тягучих смол, дыма и горчинки. Гарри делает шаг назад, чтобы не уткнуться носом и не дышать запахом, смешанным с ароматом кожи, и прижимается спиной к краю стола. Обнаженная кожа касается прохладного дерева.       Упс. Он и забыл, что обнажен. Стоит пальцам Тома коснуться его груди и слегка надавить, чтобы он лег, Гарри ощущает что-то схожее с разрядом тока.       Почти трясет.       Он подчиняется — лопатки касаются прохладной поверхности стола, и он тут же покрывается мурашками. Вздрогнув, прогибается в пояснице и, зная, как Том любит смотреть на него, разводит ноги.       Ни слова не ответил на его признание…       Это мучает, поэтому сейчас Гарри предпочел бы догги, чтобы Риддл не видел его лица, но тот будто с садистским наслаждением смотрит в глаза. И нависает.       — Ты, кажется, забылся, — выдыхает Том.       В голосе звучит угроза.       Гарри сдерживается, чтобы оттолкнуть или, наоборот, притянуть ближе, но берет себя в руки и абсолютно ровным тоном говорит:       — По прилете в Англию соберу свои немногочисленные шмотки и покину твою квартиру.       К черту. Все к черту… Обида жжет. Вторая за сегодня.       Он не успевает додумать мысль, как ладонь сдавливает горло. И вместо того, чтобы как нормальный человек испугаться, попытаться вывернуться, стоит Тому выдохнуть прямо в губы: «Тормози, иначе я за себя не ручаюсь», низ живота предательски сковывает возбуждением.       Но Гарри давно не нормален. Вероятнее всего, с того самого момента, как повелся на мягкие улыбки, красивые слова и действия, говорящие, что он особенный, и на самого Тома, как на золотую россыпь во время лихорадки.       Риддл ослабляет хватку, когда воздуха перестает хватать.       — Тебя никто никуда не отпускал, — он выделяет каждое слово.       Звякает пряжка ремня, и в следующее мгновение он переворачивает Гарри на живот — все как заказывал, будто мысли прочитал — и умело затягивает что-то похожее на ленты на запястьях.       — Тебе нравится связывать меня, — выдыхает Гарри и облизывает пересохшие губы.       Он дергает руками, зная, насколько Риддл это любит. Как облупленного его знает… Пусть порадуется, что уж.       — Ты часто выходишь из-под контроля, — шепчет Риддл. — И противоречишь.       Естественно Ему.       То, что одновременно бесит Тома и заводит — это тоже Гарри уже давно уяснил. Они нужны друг другу: Риддлу просто необходимо кого-то контролировать полностью, а Гарри готов. Даже сейчас, несмотря на обиду.       Он прогибается и оглядывается назад.       — И поэтому ты провоцируешь еще больший хаос? — спрашивает Гарри дрогнувшим голосом, сглатывая. — Путаешь меня? Мучаешь?       — Мучаю? — Том выгибает бровь. — А ты у нас еще и королева драмы, Поттер. Продолжай. Тебя ничему не учит жизнь: как исполнял сегодня концерт, так и исполняешь.       И Том смотрит, как смотрит всегда, когда они так близко: будто не может оторваться; будто готов сожрать. Или сковать и убрать в самый дальний угол, как предмет искусства или ценность, лишь бы обладать единолично.       — Удивительно, что ты хаосом называешь структуру, — вздыхает Риддл едва ли не закатывая глаза.       — Ты бы знал меня лучше, если бы чаще приезжал, — срывается с языка: тот работает быстрее мозга.       И сам понимает, что звучит уязвленно, но разве уже не по хуй после того, что было? Ему сделали больно — это фантомное чувство ворочается внутри.       Гарри не уверен, что сам бы свалил: привычка и комфорт, а с ним, как Том сам намекает, как на пороховой бочке, но он выбрал Гарри… хотя и Гарри его для себя тоже выбрал.       Как у них все сложно.       Рука скользит по спине, опускается к пояснице и сжимает ягодицу, точно оставляя следы. Прошибает удовольствием. Том отводит ягодицу, раскрывая для себя, и смотрит — Гарри отдал бы все, чтобы узнать, о чем тот сейчас думает.       Палец обводит сжатый анус, слегка надавливает, но не проникает.       — Как же ты выводишь: хочется отправить восвояси и невозможно отказаться, — понижает голос Том. Шипяще выдыхает. — Понимаю его.       Слова кажутся иллюзорными. Чем-то настолько неожиданным и нереальным, что сначала чудится, что Гарри ослышался.       Он упирается взглядом в годичные кольца на столе, стараясь унять колотящееся сердце.       Это ведь признание? Первое, которое он слышит из уст Тома. И хотя звучит, как чертова «таблетка», мол, выпей и полегчает, после того, что сделал я, но все равно греет так, будто включили обогреватель в морозный день.       — И в чем же? — так же тихо спрашивает Гарри.       Ощущения сродни тем, когда ступаешь по тонкому льду, слышишь треск на его поверхности и замираешь, гадая, треснет ли окончательно.       Гарри закусывает губу.       — Не притворяйся, что не понимаешь, — говорит Том, а пальцы вдруг оказываются на шее Гарри и проводят от нее до самого копчика, посылая по телу вспышки удовольствия.       Он почти физически ощущает, как отступает злость Тома. Если бы этого не произошло, то все могло бы сложиться для Гарри намного хуже: в злости Том бывает непредсказуемым. Но есть плюс: Риддл быстро вспыхивает и так же — остывает.       В такие вспышки лучше переждать.       В первый раз Гарри увидел собственными глазами, как Том злится почти год назад. Они тогда, считай, только решили спорный вопрос с интерьером — тот, который и не должен был стать таким.       Том приезжает в его квартиру рано утром, когда Гарри еще спит. Он сквозь сон слышит, как заходят в комнату и приоткрывает один глаз, сладко зевая.       — Спи, малыш, — говорит тот, подойдя к кровати, чтобы выключить работающую лампу.        Гарри с детства спит с любым источником света, будь то светильник или экран планшета.       — Извини, что разбудил, — продолжает Риддл, наклоняется к нему и целует, мазнув по губам.       За окном уже давно наступил рассвет — слабый свет проникает сквозь окна, которые никогда не закрываются шторами.       Риддл говорит, что не высыпается с ним, потому что привык плотно задергивать шторы, которые не должны пропускать свет. Обязательно. Гарри же никогда не признается, что боится темных закрытых пространств. Не скажет, что это то, что моментально выбивает его из колеи. Похлеще, чем мысль о двойном проникновении. Второе в сравнении — ерунда.       — Что хочешь на завтрак?       — Я поел в самолете, — отвечает Риддл и качает головой, стоит Гарри зашевелиться активнее и сесть на кровати. — Ничего не нужно.       Он проходит в гардеробную и выходит оттуда через пару минут, переодетый в домашний более расслабленный костюм.       — Ты был в Цюрихе? — спрашивает Гарри, повышая голос, чтобы Том его услышал.       — Нет. У меня были дела на Ближнем Востоке, — тоже громче.       Как они связаны с банками, которые принадлежат Риддлу, Гарри даже представить не может, но спросить не решается, хоть и любопытно. Может, новый филиал…       Гарри откидывается вновь на подушку.       — Звучит так странно, будто ты там расстрелами занимался, а не банковским сектором.       Том останавливается и смотрит на него, вскинув бровь.       — Расстрелами? Какая живая фантазия, — хмыкает он. — Везде есть банковский сектор. А с расстрелами — якобы, — Риддл подчеркивает это слово. — Главное — не быть застреленным из своего же товара.       Гарри дергает уголками губ.       У Тома специфическое чувство юмора, конечно.       — Ты будешь работать? — уточняет он, прикидывая, стоит ли действительно подниматься в столь раннее время.       — Да.       Решив, что ничего такого не случится, если он поспит еще пару часов, Гарри прикрывает глаза. Он просыпается еще два раза, видя через приоткрытую дверь кабинета, как Том ходит туда-сюда и о чем-то тихо говорит. Или просто сидит за рабочим столом.       На завтрак у них кофе, английский завтрак — Том безумно консервативен, словно ему за семьдесят, а не около сорока, — и опять тонна работы у Риддла. Гарри уже не обращает внимания. Он собирается встретиться со знакомым в ближайшем кафе — даже одевается и заглядывает в кабинет к Риддлу.       На столе стоит чашка давно остывшего кофе. Далеко не первая.       — Я пошел.       Том вскидывается мгновенно и смотрит как змея.       — Куда? Сейчас не время прогулок.       — Я договорился о встрече с Роном…       — Встретишься через несколько недель, — отрезает Риддл. — Сиди дома.       Гарри даже не понимает, когда все перерастает в… ссору. Наверное, когда он смешливо отвечает, что это всего лишь посиделки в ресторане в паре шагов от квартиры. И продолжает собираться: накидывает легкое пальто.       Взгляд у Тома точно такой же, как сейчас: ледяной, от которого по спине идут мурашки — он так контрастирует с мягкой улыбкой. Та вдруг начинает приобретать угрожающие черты и почему-то тогда кажется, что расстрелы где-то там за много-много тысяч километров уже не представляются такой уж шуткой.       Эскорт сложная сфера: та, в которой жизнь легко может оборваться, если нарваться не на того. Поэтому в агентстве всегда гарантировали безопасность «работников», а то так красивых мальчиков и девочек не напасешься: переклинило клиента, и покойся с миром.       Но никогда и ни с кем не было страшно. Иногда неприятно, изредка неуютно, но не более. А Риддл сейчас просто смотрит, так, что внутри все замирает и леденеет.       — Это всего лишь прогулка.       — Я разве неясно выразился? — уточняет вкрадчиво тот.       От этого становится еще больше не по себе.       — Не думаю, что мы придем к взаимопониманию в этом вопросе, — абсолютно ровным тоном продолжает Том, но взгляд — тот остается таким же уничтожающим.       Гарри чувствует себя даже… ущербно, будто не умеет ни слушать, ни понимать, что ему говорят.       Он все-таки остается дома, и уже через полчаса Риддл уже спокоен. Даже чмокает его в макушку, проходя мимо, пока Гарри сидит, забившись в комнате на кровати с планшетом и «ждет участи».       — Думаю, время заказать еду из ресторана, раз тебе не удалось встретиться с другом…       Вспышки словно и не было.       Опять пронесло?       Гарри моргает, подавив порыв опуститься и прижаться лбом к поверхности стола, но это не поможет остыть. Он слушает тишину.       — Почему ты тогда вспылил на меня? — вдруг спрашивает Гарри, будто Том мог прочитать его мысли.       — Тогда — это когда именно?       — Сентябрь прошлого года. Где-то конец, — начинает перечислять он.       Это как раз должно помочь остыть, сместив фокус с возбуждения.       — А, когда ты собрался увидеться с кем-то?       — Угу.       Том, кажется, задумывается — наверное, вспоминает причину.       — Задачи на работе, которые не получалось выполнить в срок — мне не хотелось, чтобы тебя… затянуло в круговорот.       Слишком завуалировано.       Гарри не понимает до конца, что Риддл хочет сказать. Это ли не, «додумай сам, что я подразумеваю?»       — Я тебя не понимаю… — вздыхает он наконец.       Его тела вновь касаются — точно пытаются отвлечь, будто возможно переключить по щелчку пальцев.       — Так что? — подталкивает Гарри.       — Когда одним людям выгодно то, что невыгодно другим, то они используют все методы, чтобы это остановить, и начинают с тех, кто рядом, — вздыхает Риддл. — Тогда рядом был ты.       — Это всего лишь фраза, ты же понимаешь? Звучит как констатация факта: что может угрожать владельцу банков? Мне бы заблокировали карту? — слегка шутливо произносит Гарри.       — Аккурат в октябре. — Слышится язвительностью. — Но сейчас это неважно, малыш. — Что было, то прошло. Сегодня ты сделаешь кое-что для меня…       Это не вопрос. Так говорят люди, которые все решили — он все решил. За него. Том словно дает ему возможность догадаться самому и свыкнуться с мыслью прежде, чем озвучит.       — Иногда я считаю, что есть в нашей жизни некое стечение обстоятельств, Гарри, — продолжает говорить Том, когда пауза начинает затягиваться. — Я верю в то, что когда ты тщательно выстраиваешь планы, а судьба или еще что-то, или кто-то, вмешивается в них, нужно использовать все шансы и учитывать повороты.       — Что ты подразумеваешь?       Гарри возвращается мысленно к предыдущим выводам, прокручивая раз за разом произошедшее в кабинете — вроде ничего особенного, если исключить разговор Риддла и Лестрейнджа, и он цепляется за диалог. Понимание начинает душить.       — Ты вел речь о мучениях, но я даже не начинал, — голос Тома становится словно механическим. — Мне нужно, чтобы Томас поставил подпись на одном важном для меня документе.       — Ты наказываешь этим меня или себя?       Гарри хмыкает с горечью, пытаясь дышать, но тело будто не слушается: внутри что-то противно сковывает.       Риддл не отвечает.       — Что ты за это хочешь? Ты же у нас деловой мальчик.       Начинает щипать глаза.       — Раз ты промолчал, то озвучу я: будешь смотреть, как он меня трахает.       Кожу сжимают так сильно, что Гарри шипит от боли: весь будет в отметинах — точно.       — Считаешь, что можешь диктовать условия? — уточняет Том ледяным тоном. — Я не окончательно лишился рассудка.       — Хотелось надеяться.       Гарри через силу дергает уголком губ.       — Это разрушает. И тогда разрушало, но я не смог отказать себе в маленькой слабости повторить.       Губы касаются загривка, и тут же на нем едва ощутимо сжимаются зубы.       — Повторить? — переспрашивает Гарри.       Блядский вечер вопросов без ответа.       Ответа не поступает. Зато кожу начинают терзать сильнее, но эти следы будто обжигают, напоминая клеймо.       — Насколько это важно? — голос вибрирует от напряжения, а слова даются с трудом.       — В жизни каждое событие тянет за собой другое, — как-то завуалированно отвечает Том. — Обычный простой порождает более серьезные проблемы…       — Хочешь сказать, что ты готов подложить меня под другого лишь из-за обычного простоя?       От понимания этого к горлу подкатывает тошнота. Еще один удар под дых, будто доказывающий, что он никто, и весь тот год, который они провели вместе — трата времени для обоих.       Так больно не из-за того, что нужно сделать. Секс не значит ничего. Привычная рутина. Раньше он мог настроиться за минуты — переключиться. Сможет ли так сейчас — не уверен. Как и в том, что почувствует, если все получится… С Дином он уже был: в постели он обычный человек с достаточно стандартным набором хотелок: минет, проникновение, окончание обязательно внутрь. Но… это не Том.       — Раз ты просишь, — тон получается совсем безжизненным.       Если бы сейчас кто-то спросил об личном аде, то Гарри бы ответил, что он наступил, но в бездну и провалиться легче, потому что болит сильнее, чем рай.       Гарри прикрывает глаза на секунду, словно собираясь с силами; возбуждение спадает, а на замену приходит холодная собранность.       — Мне необходимы душ и нормальная одежда, раз уж это становится работой — пусть кто-нибудь договорится с бутиком, чтобы привезли сейчас, либо охрана доедет до номера и возьмет самое приличное, что есть в сумке.       — И зачем же все это? — с легким смешком спрашивает Том.       Наверняка, проверяет.       — Потому что он хочет подарок, — поясняет Гарри сдержано.       Пусть его видели в трусах и кедах, но как только ипостась меняется, все хотят увидеть картинку, да и для самого Гарри это «щелчок»: отсечка, что работа началась.       Том молчит, наблюдая, проводит по бедру еще раз, словно стараясь отвлечь, и разводит вновь ягодицы. Развязывать Гарри, похоже, никто не собирается.       — Ты можешь ненавидеть меня — и наверняка будешь, — но навсегда останешься моим, что бы ни случилось, — шепчет Риддл.       Переворачивает его, оказываясь лицом к лицу.       — Это не мой выбор, — бросает Гарри, но дальше не углубляется в размышления: эмоции и так подводят. Внутри плещется адская смесь из согласия, беспомощного гнева, злости, раздражения… и любви. Последнее чувство такое яркое и обжигающее. Из-за него больнее соглашаться.       Говорят, в паре всегда кто-то любит больше. Сейчас он уверен, что этот кто-то — он.       Первые поцелуи похожи на легкие прикосновения: быстрые и порывистые. Ими усыпают шею. Ими поднимаются к овалу лица — зубы прикусывают подбородок, — чтобы тут же направиться к скулам.       Гарри пытается вырваться, но Том держит его железной хваткой — птичка вновь попала в клетку, только в этот раз ее закрыли на ключ. Именно так ощущается жадный поцелуй, когда Том тянет его за волосы, заставляя запрокинуть голову. Он словно заглушает невысказанное. Затыкает.       Что ж, он давно принадлежит Риддлу. Каждой мыслью.       Гарри обмякает в руках, едва двигаясь.       Почему не его выбор? Он не снимает с себя ответственности, но очень уж кажется, что за ручку подвели. Согласился бы он при другой ситуации? Черта с два.       Мысли путаются. Он не может собрать ни одной в кучу: ни когда Том растягивает его торопливо по невесть откуда взявшейся смазке — с болью, ни когда спешно смазывает головку и проникает одним толчком. Время, кажется, замирает в одной точке — Гарри не может с точностью сказать, сколько он на этом столе… сколько вообще сейчас времени.       Он настолько погружен в себя, что все стирается. Оно перестает иметь какое-либо значение.       Том заставляет согнуть ногу сильнее и отвести в сторону.       Больно. Кажется, разрывает изнутри и точно будет саднить, но ему нужно это. И Гарри даже для себя не до конца может сформулировать, для чего.       Иногда одна боль стирает другую. Раз все так, то во всем нужно видеть положительное же? Все ведь привыкли к его образу веселого наглого пацана, которому никто не может сделать больно, потому что он та еще язва и заноза, но сейчас с него содрали твердый панцирь из смехуечков и несерьезности, и ковыряют нутро.       Он кричит — наверняка, — но не слышит, ведь странно заложило уши… или же он просто открывает рот в беззвучном крике?       Тоже не может ответить. Чувства к Тому терзают. И вдруг его настигает понимание, что то, что творится сейчас с ним — наказание, но только совсем не то, что он ожидал. Хотел, чтобы Риддл схватил и притащил домой? Что ж, все повернуло куда-то не туда.       Хочется оттолкнуть и одновременно… притянуть ближе. В какой-то момент боль становится желанной. Нужной. Она напоминает очищение или перерождение.       Гарри словно упивается ей. Даже начинает будто лелеять, ведь возможно, если повезет, она заглушит другое. Заставит заткнуть все несбыточные мечты и желания.       Смазка наверняка смешивается с каплями крови — в нем чуть хлюпает от каждого движения с отмашкой. Он пытается соскользнуть.       Гарри до конца не может сказать, когда глаза увлажнились, но несмотря на всю ситуацию, возбуждение тугим комком собирается внизу живота. Все-таки он не меньший извращенец, чем некоторые из тех мужчин, которые у него были. Удовольствие на грани с болью любит большинство из них, только разница в том, что они хотят причинять ее, а Гарри, видимо, — получать.       Все это неправильно. Грязно. И хорошо.       Возможно, достаточное количество алкоголя стало своего рода обезболивающим — черт знает. Или сердце пронизывает так сильно, что ничего не имеет значения.       Он пытается пошевелить затянутыми запястьями: почти не чувствует пальцев. Они затекли; на них, скорее всего, останутся следы — это еще одна грань удовольствия. Она делает все происходящее острее.       Головка члена сочится от смазки — Гарри особенно это чувствует, когда Том обводит ее большим пальцем, просунув руку. Тоже необычные ощущения: дополняющие, что ли.       Его ломает: выворачивает кости от каждого движения внутри. В какой-то момент он начинает подмахивать. Сумасшествие, ведь природа создала механизм, который подает сигнал: «Опасность — бежать!», а Гарри будто жаждет слиться. Впечататься в человека, став единым целым.        Кулак скользит по члену, то и дело поглаживая место под головкой — знает, как Гарри любит. В какой-то момент движения прекращаются, но Том начинает обводить вены — ласково, — создавая приятный контраст с тем, как горит внутри.       И вроде и смазки достаточно, но все равно…       Разрываясь между чувствами, Гарри мотает головой и ощущает на губах… влагу. Облизывает.       Точно: соль. И когда начал рыдать? Или это все еще с того момента, как те выступили на глазах?       Но нет. Он чувствует мокрые дорожки на щеках; языком слизывает очередную каплю и прикусывает губу.       Может, он давно сошел с ума?       Пара резких движений с оттяжкой, и Риддл выплескивается внутрь — их первый раз без защиты…       Расценивать ли это чем-то важным или просто Тому было не до этого?       Обычно Гарри сам заботился о презервативах, но не сегодня… сегодня ни одного даже в кармане не было: не планировал он оказаться в постели с кем-то.       Он пытается пошевелиться и морщится.       Удовольствие проходит волной по телу — он содрогается в оргазме. И лежит на столе без сил некоторое время, смотря в одну точку.       — Гарри, — зовет его Риддл.       Он лениво начинает шевелиться — время кончилось.       — Что?       — Ты сможешь возбудиться?       Вопрос не сразу доходит до сознания.       — С Томасом? — хрипло уточняет Гарри — голос не слушается.       Молчи… молчи.       — Да.       — Мне только исполнилось двадцать — у меня встанет и на черта лысого.       Он знает, что следующие дни покажутся адом — особенно ясно это понимает, когда простреливает поясницу, стоит только кое-как подняться.       Мелькает далекая мысль, что нужно в душ, потому что из него течет, и он озвучивает ее:       — Мне нужен душ…       И желательно чем-то смазать внутри, чтобы не пожинать потом плоды, — главное, чтобы температура не поднялась, а то и так трясет. Не хватает только жара и топать с этим к врачу. Не то чтобы Гарри смущает перспектива такого похода… Похер. Пусть Риддл разбирается со счетами.       В голову некстати лезет история, как парень не мог сказать в кабинете семейного врача, что сперма попала ему в глаз, спровоцировав ожог, и придумывал различные истории.       Это не про Гарри.       — Идем, — раздается сбоку.       Том подходит, но попыток помочь не предпринимает — будто останавливает себя и просто цепко осматривает. А Гарри держится. Его учили врать, хотя, видимо, не слишком успешно — не зря Долорес постоянно возмущалась, что ученик из него никакой. Не записалось как-то на подкорку. Его учили манипулировать и никогда не показывать, что больно, только если клиент этого не хочет.       Он смотрит на Тома и видит по его взгляду, что тот осознает, что только что сделал.       Развернувшись и не сказав ни слова, Гарри покидает кабинет также обнаженным, но уже в дверях останавливается:       — Здесь же есть душ?       Они третий раз об этом говорят? Или больше? Но в таких местах душевые обычно присутствуют в достаточных количествах.       — Первая дверь на развилке.       Гарри понимает, что это совсем рядом с туалетом, в котором они были с Джинни пару-тройку часов назад, а кажется, что целую вечность.       Как в одночасье все может перевернуться…       Охрана — Роули и Джошуа — скользит равнодушным взглядом по нему, словно осматривают какую-нибудь привычную лампу или намазолившую глаза картину, когда Гарри проходит мимо.       Риддл что-то им говорит почти шепотом, но разобрать не получается — он уже достаточно проходит вперед. Гарри замирает, будто кто-то поставил перед ним невидимый прозрачный экран и дожидается, когда Том подойдет со спины — не поворачивается.       — Сколько времени тебе нужно?       — Минут двадцать.       Риддл касается его плеча, но никак не комментирует, мол, двадцать, так двадцать.       Пусть одежду за это время найдут, а то у подарочка должна быть обертка.       Гарри грустно хмыкает, заходит внутрь, скидывает носки в угол и сразу распахивает двери душевой, толкнув «стекло»; кран с холодной водой выворачивается до упора — вода бьет по спине ледяным потоком. Он прижимается лбом к кафелю с мраморным узором и прикрывает глаза. Стоит так, а время идет. В голове будто кто-то отсчитывает секунды.       Пустота внутри волнует даже больше попользованной задницы и припухшего ануса, из которой он вымывает слегка розоватую сперму — это не смертельно — отчасти он сам этого хотел. Лишь отчасти. Настолько плохо, что хочется свернуться калачиком и остаться в душевой.       Через время Гарри открывает глаза и смотрит в одну точку. И даже не представляет, сколько уже прошло. Зуб перестает попадать на зуб, его трясет. А он стоит и пялится на рисунок трещины на одной из плиток, а в голове пустота. Когда начинают стучать в дверь, приходится вывернуть теперь уже кран с горячей водой, чтобы согреться.       Теперь он мысленно начинает отсчитывать секунды, растягивая время, когда придется выйти отсюда и сделать… работу.       Вода выключается резко, как и открывается дверь. Он берет сложенное чистое полотенце, лежащее рядом с вещами, оставленными для него, и вытирается. Новое нижнее белье простого кроя — черные — Stefano Ricci, светлые брюки и зеленое поло. Лоферы Loro.       То, что нужно. Для него не так уж и важно, как он будет выглядеть, но это всегда было важно Томасу: тот любит картинку. Тот любит «красоту».       Одевается на автомате, а часы, лежащие сбоку, застегивает на запястье последними.       В зеркале замечает, что движения рваные и дёрганные — нужно взять себя в руки. Еще несколько минут рассматривает себя, пытаясь поймать «волну», и только потом выходит.       Риддл находится в кабинете, куда его ведут в сопровождении охраны. Как и Корвус, который видимо нервничает: ходит по кабинету, но замирает, стоит Гарри остановить на нем взгляд.       — Что нужно подписать? — спрашивает он безэмоционально.       Том рассматривает его с ног до головы, как на продажу, кивает и отставляет в сторону стакан с виски — в бутылке стало меньше.       — Пару документов.       — Если мне удастся, перепишешь квартиру в Лондоне на меня.       — Считаешь, что это того стоит? — тон Риддла напряженный.       — Тебе важны эти документы, мне важна квартира — думаю, честно.       Гарри грустно улыбается.       Это очень дорогая недвижимость, но и сделка важна, если уж Том, привыкший обдумывать и взвешивать все, решился на такое.       — Квартира так квартира.       Замечает, что Корвус смотрит на него странным взглядом, совершенно непонятным, и не сдерживается:       — Что?       — Взгляд, — Лестрейндж будто подбирает слова. — Иногда смотришь на некоторых людей и начинаешь верить в реинкарнацию.       Гарри подходит к столу, раздумывая над сказанным; видит, как Риддл морщится недовольно.       Видимо, не слишком приятной темы коснулся Лестрейндж, и это вызывает секундную вспышку любопытства, которая тут же гаснет — стирается.       — Как кто-то когда-то сказал: смерти нет — есть только переход между мирами, — Гарри слегка медлит. — Я не верю, но никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. Если же что-то такое и есть, то надеюсь, в этот раз получится лучше.       Он подходит к столу и протягивает руку, в которую Том тут же вкладывает документы, разворачивается и без слов выходит — знает, что его проводят куда нужно.       Ему даже неинтересно, что на этих листах: это будто не имеет больше значения. Может быть, чуть раньше он бы и сунул нос, но сейчас все мысли заняты тем, чтобы придумать план.       Коридоры. Коридоры. Коридоры.       Они кажутся бесконечными тропами, на которых ждет погибель, а открывшаяся неприметная дверь — переходом на другой уровень.       Он дожидается, когда их оставят наедине, и упирается в Дина взглядом. В этот миг он окончательно понимает, что наверное не сможет, как бы ни собирался и как бы ни настраивался. Не сможет ни с кем, кроме, блядь, Тома.       Вариант рождается сам собой: попробовать договориться. Гарри, конечно, понятия не имеет, как подал все Риддл — или Лестрейндж — Томасу, но он ведь может хотя бы попытаться — не факт, что выгорит.       — Наверное, мне нужна твоя помощь…              

***

             — Садись в машину, — Том открывает перед ним заднюю дверь ройс-роллса, но Гарри не делает ни шага.        Ему это не нужно…       Это он понимает почти моментально. Что бы он ни чувствовал к Риддлу, после текущей ночи ему нужна пауза; нужно понять, куда двигаться дальше.       Да, возможно, это мысли обиженного ребенка, но это его эмоции, его чувства, которые были задеты так, как ни в один из дней за год, что они вместе. Необходимо время. Дни на раздумья.       Измены в их кругу — привычное дело, потому как ты можешь спать с другими, если это твоя работа, вот только его обязанностями такое давно перестало быть.       Он поднимает взгляд и чуть моргает от солнечных лучей. Парочка ранних пташек, которые уже куда-то спешат, нет-нет кидает на него взгляды. Чужой интерес почти что ощущается на коже.       Несмотря на лето, утренняя прохлада пробирается под ткань поло, заставляя то и дело морщиться.       — Я прогуляюсь, — качает головой Гарри и смотрит на ближайшую кофейню.       Идти до отеля прилично, но с кофе станет повеселее, несмотря на то, что по нему будто проехался танк. Еще бы наушники, и дерьмовое утро стало бы чуть менее дерьмовым. Но их он оставил в номере.       — У тебя два варианта: сесть на заднее сидение или ехать в багажнике — советую сделать правильный выбор.       — Даже так, — невесело хмыкает Гарри.       Все будто выжгли изнутри.       — Мне нужно время, чтобы подумать.       — Подумаешь в Лондоне, когда мы туда приедем — сейчас у меня есть дела в Париже, — заявляет Риддл так, будто это уже решенный вопрос.       — Мне. нужно. подумать, — повторяет Гарри, выделяя каждое слово.       У него сейчас нет ни настроения, ни желания препираться. Он хочет взять кофе, прогуляться до отеля, лечь в постель, зарыться в подушки и проспать столько, чтобы забыть все.       Он уже собирается развернуться и сделать первые шаги, чтобы уйти, как замечает Корвуса, который выходит из клуба, поднимаясь по ступеням. Он некоторое время рассматривает Гарри с каким-то сомнением и протягивает запечатанный вакуумом пакет.       — Что это?       — Твой выигрыш, — поясняет он, а потом разворачивается к припаркованному неподалеку автомобилю, но, прежде чем уйти, обращается уже к Тому: — До скорых встреч. Винде привет и передавай мои поздравления с днем рождения.       — Передам, — уверяет Том, а потом бросает: — Поехали.       Это уже явно обращение к Гарри. Раньше бы он вспылил, начал бурчать, потом попытался заткнуть свой словесный понос, но сейчас… индифферентно.       — До встречи, Гарри, — прощается Корвус и с ним, затем подходит к машине и садится внутрь, но та некоторое время просто стоит на месте.       А Гарри сжимает свой трофей, хотя знает, что заработает еще столько же и даже больше, если прижмет, но деньги никогда не бывают лишними. Особенно теперь.       — Думаю, нам стоит сделать паузу, — подает голос Гарри как можно более нейтрально, повторяя свою мысль.       Пытается донести ее, но выходит как-то хреново. Том приподнимает бровь, притворно ласково улыбается и тянет:       — В машину сядь.       Тот самый тон. Тот самый взгляд.       Но нет.       Гарри упрямо качает головой, но дыхание все равно на мгновение перехватывает.       — Нам обоим нужно понять, что мы друг для друга значим, — он провожает две машины — Корвуса и охраны — взглядом и упирается им в Риддла, наблюдая.       — Повторюсь: обсудим это в Лондоне.       — Туда я вернусь сам.       Тем более деньги у него есть, как и обратный билет — может, полетит не частным самолетом, но тоже пойдет. Он не привередливый, что бы и кто бы о нем не думал: может, поесть на улице, полететь куда-то экономом, если приспичит, и обходиться мисо-супом из Prêt-a-Manger за три с половиной фунта. Конечно, как и всем, ему нравится красивая жизнь, но ситуации бывают разные.       Один раз выбрался? Получится и второй.       Пока его потребности должны быть закрыты… Учеба за год, вероятно, будет оплачена — Том говорил, что уже внес платеж на счет благотворительной организации, что переведет потом деньги в университет.       Нет? Гарри что-нибудь придумает.       Теперь есть квартира. Та, которую он полюбил, — знает, что обещания Риддл редко нарушает. Да и есть небольшие накопления, а потом… потом придется обновлять анкету. Работать.       — Надеюсь, ты сдержишь обещание, — все-таки произносит Гарри вслух.       Терять уже нечего.       — Сядь в машину. Я устал повторять — сделай так, как говорю я, — чеканит Том, — и все у тебя будет.       Маска спокойствия и равнодушия словно трескается на глазах, и это заставляет задуматься.        Гарри делает шаг навстречу и говорит:       — Самая большая проблема в том, что ты явно считаешь меня глупым, — начинает Гарри — Том на эти слова тут же вскидывает бровь. — Считаешь, что я не могу понять, что за документы ты мне дал…       Берет на понт.       Раздражение появляется на лице Риддла — он хмурится и прищуривается.       — И что ты запомнил? Томас, как я и сказал, должен был сделать все, чтобы пропустили груз. Он артачился по своим причинам.       — Что за груз?       — Ты же сказал, что видел, — Том усмехается кривовато. — Товар по одной из компаний, принадлежащих семье, — он будто бы ставит точку, замолчав на мгновение, но продолжает: — Заканчивай с шоу, Поттер: ничего не произошло. Сядь в машину. Мы доедем до номера, соберем твои вещи, я решу свои дела, а потом мы вместе поедем в аэропорт — как раз успеют подготовить самолет. В Лондоне побудешь неделю без меня: в ночь я вылетаю на Восток.       Намекает, что они отдохнут друг от друга. Гарри сомневается, что отойдет за неделю. Любить его не перестанет, как и думать о нем — и дело даже не в том, что пытался подложить его под Томаса, — но случившееся останавливает.       — Делай свои дела. У меня оплачен номер до завтра.       Он разворачивается и пытается уйти, тем самым прекратив этот бессмысленный разговор. Сделать удается шагов пять-шесть, прежде чем раздается ледяной приказ:       — Усади его в машину.       Еще с десяток — может, больше — шагов, и его сильно хватают за руку, дергают и фактически тащат к машине. Он пытается вывернуться, но натыкается на два холодных взгляда — предупреждающих, что так лучше не делать.       Это напоминает дерьмовую сцену в дерьмовом фильме, и он настолько возмущен, что открывает и закрывает рот, пытаясь вымолвить хоть слово. Однако и заорать не получается. Остается только биться: как рыба, попавшая в сети.       Несмотря на то, что он пятками упирается в асфальт и пытается вырваться, оказывается намного слабее — в машину заталкивают и Гарри больно ударяется об деревянный подлокотник. Как мешок поправляют и захлопывают дверь.       Он тянется к кнопке сверху, чтобы ее открыть, но натыкается на предупреждающий взгляд Роули, который остается у двери.        Том садится на сиденье рядом, и двери блокируются.       — Обязательно было устраивать сцену? — спрашивает Риддл со звенящим раздражением. — Не можешь не исполнять?       — Я тебе все сказал, — выплевывает Гарри и дергает плечами. — Что мы берем паузу и я сам доберусь до дома.       — Мне важно убедиться, что ты будешь там, — Том вздыхает и протягивает руку, проводя по щеке — Гарри дергается как от удара и уходит от прикосновения. — Это безопасность.       Риддл убирает ладонь.       — Ты зациклен на ней. Но ее нет и не будет! Никогда. — У него, кажется, начинается истерика. — Я не маленький.       — Я заметил, — многозначительно тянет Риддл и взглядом указывает на вход в клуб.       На вопрос о безопасности, естественно, Гарри не получает ответа. Ничего нового. Ничего удивительного.       Машина медленно начинает двигаться.       — Прости. Моя слабость в том, что я заставил тебя сделать то, что ты сделал. — Слова Тому даются с трудом.       — Скажешь, поступил бы иначе?       — Нет.       — Но это единоразово.       Гарри даже не знает, что на все это сказать. Ощущение, что Том непробиваем. Но он так близко, что Гарри чувствует ноты парфюма, и будто бы — тепло. До дрожи хочется коснуться, но он заставляет себя этого не делать.       Все рушится на глазах. Из-за маленькой ошибки становится катастрофой.       Внутренности саднит — не только задница, на которой неудобно сидеть. А глубоко-глубоко внутри. Ему кажется, что он вновь ребенок, запертый в одиночестве, перемалывающий в голове каждую мысль, что там появляется, — ему хочется выбраться, но он не может. Он колотит в запертую дверь, сдирая пальцы в кровь, но никто не открывает.       По щекам опять катятся слезы, на которые он не обращает внимания. Том повторно тянется к нему и мягко, будто боязливо, касается пальцами лица, аккуратно поворачивая.       — Я сделал это. Но не хотел ранить тебя.       — Сделал, — соглашается Гарри. — Но не то, о чем думаешь.       Голос надломленный.       Ему так хочется вернуться в мирок, где только они вдвоем. Где нет разрушающего одиночества; где нет страха. Где они едины.       Эгоистично? Конечно.       Но категорически нельзя слушать сладкие речи Тома, верить обещаниям, вестись на раскаяние…       Риддл будто слышит его мысли — а может, они написаны у него на лице, — и пальцами зарывается в волосы, подается к нему и сминает губы. Из головы у Гарри вылетают все мысли, оставляя только пустоту и ощущение падения в бездну.       В ней нет слов; нет обещаний. Есть только желание принадлежать. Своего рода забвение. Нет, не то чтобы Гарри забывает, что произошло… Но все будто отходит на второй план.       Он позволяет себя целовать.       — Дай нам второй шанс, — выдыхает Том, стоит разорвать поцелуй.       Дыхание касается губ, почти опаляя.       Риддл мягко стирает слезы с лица, но Гарри не смотрит на него — его потряхивает.       — Что все это было? Зачем? — шепчет он невнятно и вспоминает другое — ту тайну, что будто окутывала весь день. — Кто такой Эдриан? Мне нужны ответы, Риддл.       Только получив их, он сможет принять взвешенное решение. Внутри клокочет обида. Она единственная чувствуется так сильно в этом клубке эмоций.       — Так вот в чем дело — вот, что тебя интересует, — тяжело вздыхает Риддл. — Я расскажу, но позже.       Опять замкнутый круг, который Гарри уже и не представляет, как разорвать. Он опускает глаза, закусывает губу. Задумывается.       — Ответы, Том. Я не понимаю, что между нами… Кто я для тебя. Кто этот человек.       Риддл замирает — Гарри приходится вскинуть взгляд, чтобы увидеть, как изменилось его выражение лица: стало будто растерянным.       — То, что было в прошлом, должно там и остаться, но я могу показать, — все-таки подал голос Том спустя некоторое время. — А между нами… ты для меня особенный, отсюда все ошибки: верность, злость, желание уберечь от всего — обезопасить.       — Хорошо ты меня обезопасил с Томасом, — кидает Гарри немного раздраженно, а сердце щемит.       Пока Риддл молчит, он откладывает пакет в сторону, заметив, что вцепился в него как клещ.       — Я признал эту ошибку. Это мое упущение. Моя профессиональная неудача: что я не смог договориться с Томасом по-другому, и поэтому понадобился ты…       Гарри трет виски и молчит — слезы начинают постепенно высыхать.       –… А Эд-риан. Я могу только лишь показать, — заканчивает Риддл говорить дрогнувшим голосом.       — Показывай.       Гарри понятия не имеет, что ему хотят показать, и не уверен, что «переварит» то, что так жаждет узнать, но отступать, когда удалось прижать Тома — такие моменты по пальцам можно пересчитать — не собирается.       — Гарри со мной — едем по намеченному маршруту, — сообщает Том Роули, сидящему за рулем.       А Гарри накрывает какой-то эмоциональный отходняк — может, просто пригрелся в тепло, конечно, — и он пытается подавить зевок, но не сдерживается — это не остается незамеченным:       — Можешь немного поспать: сегодня среда — встанем в пробку, — ласково произносит Том, одновременно доставая ноутбук и устраивая его на небольшом столике.       Гарри же сонно моргает, упирается в подлокотник с деревянными вставками и прикрывает глаза под монотонный стук клавиш. Немного покрутившись, он раскладывает сильнее кресло. Перед глазами пляшут картинки всего произошедшего за сутки, словно не желая отпускать из оков. Но в какой-то момент он все же проваливается в сон.       Кажется, забытье длится не больше десяти минут, когда Риддл касается его плеча и чуть сжимает, а Гарри обнаруживает, что машина уже остановилась. Он сонно моргает.       — Идем.       Не сказано больше ни слова, но все становится понятно, когда они подходят к бело-серой стене с темной открытой дверью, выделанной колоннами — Гарри знает, что это за место.       — Уже открыто…       Скорее, мысли вслух.       — С восьми утра.       Они идут молча по широким мощеным дорожкам. Вокруг все утопает в зелени: высокие деревья, сквозь которые проникает утренний свет, создавая причудливую игру теней и света. Вокруг памятники, навевающие мысли об истории и искусстве. И тишина. Некоторые участки поросли мхом; то тут, то там Гарри замечает сувениры, открытки, цветы и какие-то значимые мелочи.       В тишине они неторопливо продвигаются к центру. Пространство кажется бесконечным: похожим на лабиринт, в котором несложно затеряться.       Прохладно.       Он вздрагивает, обхватывая себя руками, — теплее за то время, что они ехали, не стало. Том замедляется, снимает пиджак и накидывает его на плечи Гарри, оставаясь в тонкой белой рубашке. Даже не вздрагивает.       Гарри кажется, что он слышит тихую мелодию, и прислушивается. Точно.       «Non! Rien de rien …       Non! Je ne regrette nen …       Ni le bien, qu'on m'a fait       Ni le mal, tout ça m'est bien égal       Non! Rien de rien …       Non! Je ne regrette rien …       Car ma vie, car mes joies       Aujourd'hui, ça commence avec toi!»       Знакомая песня затухает. Взгляд цепляется за живые цветы, молодую девушку, держащую в руках телефон, и переводит его на надпись: «Эдит Пиаф».       — Не думал, что здесь продолжают хоронить…       Слова никак не относятся к Пиаф, и Том понимает, что они говорят о человеке, ради которого пришли.       — В семейных склепах продолжают.       Они проходят еще немного, прежде чем сворачивают рядом с указателем улицы. Гарри нет-нет кидает на Тома взгляд, но его лицо абсолютно ничего не выражает.       Останавливаются. Могила из светлого камня.       

«Эдриан Розье. 21.08.1983 — 30.07.2003»

             «Брат Винды — близнец, — судя по тому, что у жены Тома вчера был день рождения», — делает Гарри вывод, но молчит.       Отмечает, что тот умер за день до того, как Гарри родился.       — Каким он был? — спрашивает Гарри и добавляет, когда вспоминается вскользь брошенная Корвусом фраза: — Похожи?       Жизнь и смерть удивительные вещи — непостижимые. Гарри не верит в мистику, но стоя в этом месте, он парадоксально проникается.       Что, если он действительно похож? Что в этом случае дальше?       — В чем-то похожи, а в чем-то разные. Иногда ты мне напоминаешь его, но я всегда знаю, что ты это ты. Хотя иногда меня поражает несоответствие возрасту: там, где ты должен истерить, как ребенок, ты становишься чрезвычайно взрослым — будто тебе уже к тридцати, — а там, где должен вести себя, как взрослый, ты превращаешься в капризного шестнадцатилетку.       Не слишком утешительно. Гарри хмыкает и закатывает глаза, но не может не согласиться: все всегда зависит от настроения — у него так точно. А еще от умения абстрагироваться. Вероятно, он не совсем здоров, поэтому решает перевести тему, пока не погряз в размышлениях, — про себя он и так многое понимает:       — Ты любишь его? — в лоб.       — Много времени прошло, малыш, — задумчиво отвечает Том вполголоса. — Отчасти, да. Знаешь, боль постепенно сглаживается, будто на рану наложили повязку, но она так и не заживает — подсыхает, да и только.       Внутри ноет. Слышать это неприятно, потому что соперничать с покойником — это проигрышный вариант — хочется сбежать еще сильнее, но в этот миг Том протягивает руку и почти мимолетно касается его пальцев.       — С ним у тебя были такие же сложные отношения?       — Еще сложнее.       «И поэтому ты решил жениться на его сестре?», — мелькает мысль, но так и остается невысказанной.       — Видимо, потому что ты сам тяжелый человек, — хмыкает Гарри.       — Скорее всего, — соглашается Том.       Том дергает уголком губ и большим пальцем гладит косточку указательного пальца на руке Гарри.       Покладисто-то как.       Гарри упирается взглядом в высеченное имя, некоторое время рассматривает его, прежде чем спросить несмело:       — Как он умер?       Риддл медлит.       — Машина взорвалась, — все-таки отвечает он, когда кажется, что не скажет ничего. — В неё в тот день должен был сесть я, но Эдриан упрямо решил, что ехать нужно ему. Не доехал.       Упрямо… совсем как поступает Гарри — он даже не знает, что сказать. От злости и раздражения давно не остается следа — внутри щемит от грусти.       Он даже не знает, что сказать.       — Ты винишь себя?       — Одно время винил… — слова Тому явно даются с трудом. — Сейчас понимаю, что это была дыра в безопасности.       — Поэтому… — шепчет Гарри и замолкает на полуслове.       Том кивает.       — Я не хочу потерять еще и тебя.       Том еще некоторое время смотрит на могилу, будто прощается до следующего раза, а потом разворачивается, кинув: «Пошли». Они возвращаются к машине по тем же дорожкам.       Том обнимает его за плечи, прижимая к себе. А Гарри переваривает все произошедшее.       — Чувствую, — вздыхает Риддл, — твое напряжение.       — Еще бы: мы злимся друг на друга: я за то, что ты сделал, ты за то, что сделал я…       — Я несильно, — отвечает Том, поворачивается и целует в макушку. — Знал, кого брал.       Гарри хмыкает и закатывает глаза. Но он ведь тоже давно знает, что представляет из себя Том; знает, какой тот. Он помешан на Риддле.       — Тебе все еще нужно время, чтобы подумать о том, насколько сильно я люблю тебя по шкале, которую ты себе выдумал? Или мы можем вместе вернуться в Лондон? — спрашивает Том тихо.       И хоть сердце от откровенного признания бьется как сумасшедшее, а с губ рвется улыбка, Гарри начинает говорить:       — Мне обидно. Но раз уж мы решили поговорить на чистоту, то объясни мне, почему ты вспылил тогда, когда я решил слегка «переделать» квартиру?       Глубокий вздох срывается с губ.       — Это из-за него. В нем тоже было это желание улучшения — изменений. И любовь к зеленому, как у тебя. Признаться, я растерялся, — поясняет размеренно Риддл, будто его это уже так не трогает, и соглашается: — Знаю. И я долго буду заглаживать вину.       Значит, сравнивал тогда и… триггернуло.       Гарри берет это на заметку.       — И за то, что запихнул меня в машину?       — Заслужил.       Гарри поворачивает голову и впивается возмущенным взглядом.       — Какой ты у меня агрессивно милый, — добавляет Том с кривой ухмылкой.       Возможно, Том сказал все, чтобы его успокоить; чтобы задобрить, но… и что? Гарри все еще заперт в клетке, но ему не очень-то и хочется из нее выбраться. Есть люди, которым в ней вполне комфортно, даже когда они задыхаются в ограничениях. Кажется, он один из них. Ему как воздух необходимы контроль и иллюзорное ощущение, что он в любой момент может открыть дверцу.       Сможет же?