Вечно горящие огни

Сан-Фран стоит за столом и утюжит вещи, складывая их в три стопки: свои, Эбардо и Виолы. Глаза слипаются вместе, из-за чего ему кажется, что он с секунды на секунду уснёт. Благо сейчас где-то второй час тихо и спокойно, ибо он отправил Эбардо гулять с Виолой перед сном. Такому ребёнку, как она, очень полезен свежий воздух, а Франу полезен отдых. В последнее время у него нет сил ни на что, даже несмотря на то, что Эбардо берёт все домашние дела на себя и ходит зачастую с ней гулять. У эльфа нет сил куда-то ходить, как-то ухаживать за собой, что в таком случае говорить про постель. Он лишь сжимается в комочек, чтобы его не трогали, отвернувшись к стенке, и пытается в очередную бессонную ночь не давиться слезами. Эбардо пытается ему помочь тем, что покупает капли для ушей, которые уже болят от своей чувствительности, делает массаж для забитых мышц и пытается хоть минимально дарить ему нежность, от которой он вздрагивает, подтягивает колени ближе к животу и отодвигается от него. Сан-Франу ничего не хочется кроме того, чтобы всё было хорошо, всё было идеально, пусть практика из раза в раз и показывает, что всё идеально быть просто не может, пока его ждёт большое количество работы в ноутбуке и на столе в виде нескольких стопок бумаг, которые все требуют заполнения. Пусть он и обещал Эбардо себя не перенапрягать, он просто не может поступить по-другому, он не может взять отпуск на год и расслабиться. Это в принципе для него кажется слишком сложным, ибо отдых — это сон и ничего другого и этого хватает, вроде хватает, ибо организм уже подаёт первые признаки усталости в виде постоянных болей в теле, которые не проходят, постоянная сонливость, заторможенность реакции и то, насколько сильно режет глаза яркий солнечный свет. В коридоре слышится хлопок двери — утюг выключается, и Фран выходит к Эбардо с Виолой, стараясь сдержать эмоции и не перейти на крик. У Виолы в волосах виднеются сухие, не перегнившие листья, на лице есть пыль и грязь. Одежда вся порвана, а на лице светится широкая улыбка, из-за чего у Франа даже нет сил злиться. Хотя Эбардо не выглядит лучше: те же листья в волосах, пыль и грязь на одежде и разбитое в кровь, и так травмированное, колено. Сан-Фран смотрит в окно, за которым ярко светит солнце, на небе нет ни одного облачка, и поют свои песни птицы. И убедившись, что намёков на то, что недавно был ураган, нет, скрещивает руки на груди и слегка сердито спрашивает: — Что случилось? Вы будто в ураган попали! — Я просто споткнулся о камень и упал на землю, а, пока отряхивался, Виола убежала играть с листьями. Прости, — виновато говорит Эбардо, потирая предплечье и кривясь от боли в колене, которое из-за незначительной травмы решило напомнить о себе. Сан-Фран лишь ударяет себя по лицу и тяжело выдыхает. Благо установленный им график всё-таки допускает такое опоздание и разминку. Иногда эльфу кажется, что этот график бесполезен, ибо каждый раз одно и тоже. Причём Виола, похоже, пошла характером в отца, поэтому требует к себе много внимания, активности и объятий, что усложняет его задачу в несколько раз, ибо сам Франческо разорваться не может, а тут с одной стороны муж, а с другой ребёнок и кому отдать своё внимание и оставшиеся силы на тактильность непонятно, пусть даже Эбардо и часто отмахивается, мол, потерпит, но Фран видит, насколько ему тяжело без прикосновений, но ничего не может с этим поделать. Сил нет, да и по ощущениям никогда и не было. Поэтому Сан-Фран просто молча указывает на ванную комнату и устало потирает переносицу, надеясь, что за это время ничего критичного не произойдёт. Эбардо снимает с Виолы одежду и погружает её в воду с пеной и купленной резиновой фиолетовой уточкой. Он осторожно начинает доставать из белых волос листья и откладывать их в сторону, на что Виола лишь крутит головой и бьёт с силой по воде, заставляя майку Эбардо промокнуть, на что он в ответ несильно бьёт по воде. Виола лишь радостно смеётся и хлопает в ладоши, протягивая руки к уточке, что отплыла на пару сантиметров. — Я даже знаю, почему ты выбрала именно её. Она ведь похожа на маму, верно? — спрашивает Эбардо, легонько толкая уточку к Виоле и усмехаясь. Он каждый раз называет Франа при Виоле мамой, ибо он возится с ней как курица-наседка, окружает заботой, прислушивается к звукам из детской, будто что-то услышит за стеной из беруш и составляет огромное количество графиков, которые, в сущности, бесполезны, ибо Виола часто отказывается спать днём или вечерняя ванна занимает гораздо больше времени, нежели обычно, ибо она довольно резво убегает и исследует окружающий мир, как сегодня. Однако при всём этом Франческо кажется не может найти в себе силы злиться ни на него, ни на неё, так как всё же понимает то, что это ребёнок — и он часто не понимает последствие своих действий, поэтому лишь тихо с ней разговаривает и обнимает, поддаваясь этим немым просьбам. В такие моменты сам Эбардо чувствует себя лишним и ненужным, пока собственное тело хочет такой же частой тактильности, как раньше, но Эбардо понимает, что Фран устаёт, поэтому и не лезет, только ночью позволяя себе с силой прижаться к тёплому и столь желанному в эти мгновения телу супруга, трясь о его шею и оставляя совсем лёгкие поцелуи, из-за чего Фран дёргается и отползает от него, скручиваясь в клубочек, что заставляет чувствовать на языке горечь и боль. Эбардо крутит головой в разные стороны, чтобы прогнать не самые радостные и приятные мысли и начинает обтирать Виолу белым махровым полотенцем, прежде чем переодеть её в пижаму и вместе пойти к Франу. За шесть месяцев не сложно было научиться и понять, в каком именно положении Виоле больше всего нравится лежать и как её следует держать: положить на грудь и дать ей возможность опереться подбородком на плечо. Сан-Фран в это время уже стоит у входа в детскую и с особым трепетом берёт Виолу на руки. Фран качает Виолу на ручках, чувствуя, как его за талию притягивают к себе и заставляют покраснеть. Девочка смотрит в глаза Эбардо, а затем Франа, прежде чем широко улыбнуться и потянуться к волосам Франа, дабы их ухватить и сжать. Эбардо смотрит на малышку, положив голову на плечо Франа, радуясь, что ему наконец позволили себя обнять, что сейчас всё более менее хорошо. И это ощущение спокойствия заразительно, из-за чего даже Фран обмякает в его руках, а Виола зевает и устало хлопает глазами. — П-ма, — начинает Виола — и кажется у Франа с Эбардо замирает сердце в этот момент. — Мама! Эльф не сразу соображает, что к чему, даже слыша звонкий смех со стороны. Мозг за всё это долгое время, видимо, исчерпал себя и сейчас отказывается хоть как-то обрабатывать и переваривать только, что полученную информацию, которая явно адресовывается к нему. — Поздравляю, господин Сан-Фран, вы теперь официально мамочка! — смеясь, говорит Эбардо. Виола поворачивает голову в сторону Эбардо и моргает несколько раз глазками, прежде чем захлопать в ладоши. Эбардо даже и не думал, что его безобидная шутка зайдёт настолько далеко, но в принципе не против. В любом случае к семи годам, даже к пяти, она перестанет так делать, наверное. Кто знает, что взбредёт ребёнку в голову. Хотя Эбардо должен признаться, что мама-Сан-Фран звучит весьма неплохо. — Виола, я не мама, я папа, — нежно поправляет её Сан-Фран, чувствуя, как сейчас сгорит со стыда, да и в принципе готовиться с секунды на секунду провалиться сквозь землю лишь бы больше не видит эти два насмешливых и издевающихся над ним взгляда. — Мама! — протестует Виола, надувшись и высунув язык. — Ладно-ладно, я твоя мама, — сдаётся Фран под этим напором и краснеет, из-за чего Виола радостно хлопает в ладоши. — Мама! Мамочка! — восклицает Виола, протягивая ручки для объятий, что Фран ей и позволяет сделать. Он кладёт её себе на грудь, чтобы ей было удобней обхватить его шею своими ручками. В этом они с Эбардо похожи, ибо оба просят внимание и ласку почти постоянно. Виоле особенно именно так нравится его обнимать и несмотря на то, что в такой позе Фран испытывает нагрузку на плечи сильнее, чем обычно, эльф потакает её просьбам, позволяя ей обхватить своими ручками его шею. Иногда Сан-Фран замечает, как у неё дёргаются ушки, что свойственно для ребёнка их расы только в том случае, если ребёнок испытывает тревогу либо счастье. В таких случаях эльф даже боится, что своими эмоциями вредит ей, ибо не может сейчас почему-то вновь испытывать счастье и радость, как раньше, но он пытается притупить всё плохое внутри себя, чтобы Виоле было легче за счёт него, ибо если она считает и принимает его как маму, то эмоциональная связь с ним у неё гораздо больше, чем с Эбардо, что удручает, ведь возможно хотя бы его супруг мог на эмоциональном уровне обеспечить Виоле именно отсутствие тревожности и радость. — А где твой папа? — спрашивает Фран, что заставляет Виолу отстраниться посмотреть своими большими глазками сначала на Франа, потом на Эбардо, а затем произнести, показав пальчиком: — Папа! Эбардо пытается сдержать в глазах слёзы, подняв голову к потолку от счастья и того, что его назвали папой. Эбардо даже никогда и не надеялся на то, что когда-нибудь услышит эти заветные слова в свою сторону, но это действительно произошло. Казалось, за шесть месяцев это можно было принять, но в это до сих пор не верится. Даже сейчас несмотря на всё Эбардо испытывает такое всеобъемлющее счастье, что не может описать словами и даже выразить Сан-Франу настолько большую благодарность за Виолу. Фран укачивает на руках Виолу, смотря, как девочка жмурит глазки и тянет свои ручки к его волосам. Эльф невольно улыбается, нежно проводя по мягким белым волосам и смотря в ясные фиолетово-карие глаза, которые вскоре прикрываются — и Виола начинает тихо, посапывать, прижавшись к его груди. — Вроде уснула, — устало шепчет Фран, опуская девочку в кровать и накрывая её одеялом и направляясь в спальню, куда направился Эбардо после того, как тот грубо скинул его руки с себя. Эбардо сидит на кровати и ждёт, пока эльф спокойно ляжет с ним и наконец нормально поспит, но у Франческо видимо на сегодняшнюю ночь совершенно другие планы, так как тот садится за стол, включает настольную лампу, которая плохо освещает даже это небольшое пространство, что уже говорить о бумагах с весьма маленьким текстом даже через очки. Эбардо недовольно кривиться и это оставлять просто так явно не собирается, поэтому встаёт с кровати и обнимает Франческо со спины, начиная осторожно поглаживать пальцами чужие синяки. — Господин Сан-Фран, ну нельзя же так издеваться над своим организмом, — с лёгким оттенком злости говорит Эбардо. — Слушай мне сдавать эти бумаги послезавтра, и если я их не сдам, то смерть будет грозить мне, — шёпотом говорит Фран, пытаясь убрать с себя чужие руки, что вызывает у Эбардо только недовольство. Парень решает использовать туже самую технику, что и десять лет назад, поэтому берёт Франа на руки, выключает лампу и, несмотря на сопротивление, ложится с ним на кровать, прижимая за талию. Фран же пытается выбраться из этих «оков нежности и заботы», но всё оказывается тщетным, ибо Эбардо лишь сильнее прижимает его к себе, заставляя сдаться и обмякнуть в своих руках. А Эбардо это доставляет лишь радость, ибо хоть сейчас Фран не забьётся за своими документами и прекратит его игнорировать, ибо с появлением Виолы всё внимание он отдаёт только ей, отталкивая Эбардо от себя, грубо скидывает с себя его руки, на слова не реагирует, а от любых проявлений нежности в свою сторону убегает, как и от близости, предпочитая в такие моменты, когда всё ведёт к такому исходу уйти в гостиную, нагрубить и выставить барьер, чтобы он даже не мог физически туда попасть, поэтому Эбардо готов хвататься за такие мимолётные мгновения до крови. Он не знает и не понимает, что творится с Франом, лишь надеется, что это простая усталость и нервозность от работы — не более того, пусть и попытки поговорить с Сан-Франом на эту тему говорят об обратном, ибо тот только отталкивает его, переводит тему или начинает вести себя весьма агрессивно. А агрессия, насколько понял сам Эбардо, является одной из защитных реакций самого эльфа, и эти выводы его пугают и проскальзывают сквозь спокойное течение мыслей и догадок, но он старается их игнорировать и верить в то, что это действительно усталость — и Франу станет чуть легче, если он возьмёт отпуск или отдых на какое-то время. Эбардо укладывает свою голову на чужое плечом и как только видит, как эльф окончательно расслабляется и прикрывает глаза, проводит языком по его шее, заставляя нервно вздохнуть. Затем Эбардо плавно поднимается вверх, прикусывает чужую мочку и прикрывает рот Франа рукой, чтобы тот не разбудил Виолу своими вздохами, ибо уши у эльфов особенно у детей очень чувствительные и прекрасно всё слышат. — Что ты творишь?! Ты так Виолу разбудишь! — громким шёпотом возмущается Фран, но быстро затихает, чувствуя новый укус в шею и то, как слизывают с неё кровь. — Тш-тш, если будете вести себя тихо, то ничего не будет. Вам нужна разрядка и отдых, так позвольте вам его дать, — нежно шепчет Эбардо, целуя чужую шею. Сан-Фран прикрывает глаза и кивает, чувствуя, как горячий язык проходит по ушной раковине, спускаясь на шею, что заставляет покраснеть и стыдливо опустить уши вниз. Он пытается не думать ни о чём, ни о том, что ему сейчас плохо, ни о том, что это ненормально для его расы. Всё это, всё что происходит с ним и Эбардо для его расы — одна огромная ошибка и то, чего не должно быть. Сан-Фран знает, что стоит даже крупице информации просочиться в СМИ, как его просто смешают с грязью и растопчут. Он ненавидит эту часть в себе. Раньше все эти игрушки и средства помогали забыться, получить адреналин, как от чего-то столь запретного и того, к чему нельзя прикоснуться и получить хоть какое-то удовольствие. Однако Сан-Франу это нужно было. Нужно было почувствовать адреналин, почувствовать боль, чтобы его так не гложили мысли о том, что возможно союз с Эбардо — одна большая ошибка, и он в очередной раз просто перепутал привязанность с любовью. Ведь так происходит каждый раз: действие адреналина проходит, а на его место приходит боль. Жгучая едкая и ужасная боль. Однако раз есть такая возможность, то можно в очередной раз утонуть в, бессмысленном и болезненном для него в моральном плане, удовольствии. Самый последний раз, пока в голове крутится: «Всё хорошо. Это пройдёт. Наверное, пройдёт». — Вроде занимаемся этим пять лет, а вы всегда смущаетесь, как в первый раз, когда я начинаю вас касаться, — жарко шепчет Эбардо, забираясь рукой в чужие шорты, из-за чего вторая ладонь покрывается испариной от чужого дыхания. Фран тяжело дышит, выбрасывая все мысли из своей головы, полностью абстрагируясь от своих внутренних переживаниях и демонов, вновь наваливаясь на дверь сознания всем весом — и еле закрывает её. Он поддастся своим желаниям последний раз, точно последний раз и прекратит всё это. Постарается восстановить всё, что было до этого, постарается вести себя, как раньше, постарается просто радоваться мелочам. Это же не так сложно верно? Он через это прошёл до этого — пройдёт ещё раз. Это ведь не так сложно верно? Надо лишь расслабиться, поддаваться вперёд и ни о чём не думать… Только сейчас Фран понимает, что чужие прикосновения не вызвали у него привычного жара внизу. Он слишком сосредоточился на собственных тяжёлых мыслях, что не чувствовал и не обращал внимание абсолютно ни на что. Эльф понимает, что просто не может, поэтому левая рука незаметно берёт со дна тумбочки, заранее приготовленные три таблетки, которые погружаются в рот и неприятно горчат, заставляя невольно скривиться, чувствуя, как слёзы опасно жгут веки. — Эм, с вами всё хорошо? — спрашивает Эбардо слегка дрожащим голосом, смотря в пустой и отрешённый взгляд в никуда. Фран поднимает на него свои серые глаза, в которых отражается усталость. В них нет даже малейшего проблеска надежды лишь пугающая пустота, вгоняющая в ступор. Даже таблетки не могут вызвать у него хотя бы какие-нибудь яркие и положительные эмоции, хоть Сан-Фран и пытается настроиться на то, что всё будет хорошо, это приятно, больно не будет, и он сам идёт на это — и Эбардо его не обязывает жертвовать так ради себя. Сан-Фран тяжело выдыхает и начинает нежно перебирать чужие кудри, смотря в обеспокоенный зелёный взгляд, чувствуя себя под ним себя крайне неловко и неуютно. — Да всё хорошо. Просто задумался. Не забивай голову. Продолжим? — говорит Фран, еле выдавливая из себя улыбку, начиная нежно поглаживать Эбардо по спине и талии. — Как скажите… Но вы же помните, что можете в любой момент можете сказать о том, чтобы я остановился, верно? — говорит Эбардо, завязывая свои волосы в хвост и обеспокоенно начиная гладить эльфа по щеке. — Знаю, — говорит Фран, а в мыслях продолжает: «Но будешь ли ты так же меня любить и не убежишь к другому, тому, кто тебе сможет дать то, что ты хочешь. Тебя ничего не держит и не удержит, даже метка, ибо если чувства угасают полностью то, она исчезает. А мы эльфы любим лишь один раз, один на всю жизнь в отличие от вас. В случае чего ты найдёшь мне достойную замену. Почему мне так страшно от этих мыслей?!» Эбардо нежно и крайне осторожно поглаживает уши Франа, нежно оттягивая мочку и оставляя осторожный и нежный поцелуй за его ухом, проводя дорожку из таких же поцелуев вдоль его позвоночника, проводя кончиком носа по пространству между лопаток, заставляя нервно сглотнуть резко спёртый кислород, который обжигает лёгкие и внутренности и заставляет сознание слегка пошатнуться, а взгляд стать слегка туманным. Мысли растворяются, превращаются лишь в незначительные чёрные разводы и пятна на воде, которые сливаются вскоре с ней, из-за чего становится легче. Внутри становится тепло и спокойно, из-за чего уголки губ дрогают и поднимаются вверх, формируя лёгкую и непринуждённую улыбку. Фран поворачивается в его сторону, прижимаясь к Эбардо всем телом ближе, желая впитать в себя всю эту нежность и любовь, которую ему дают просто так, без каких-либо причин. Эльф позволяет себе отдаться нахлынувшим чувствам и нежности, мягко сминая чужие губы, чувствуя лёгкое головокружение от привкуса лайма и льда, поддаваясь вперёд к рукам, что без какой либо спешки гладят тело под майкой, вызывая дрожь и маленькие обжигающие кожу огоньки, что докатываются лёгким и приятным покалыванием в кончики пальцев. Эбардо отстраняется от чужих губ, мягко примыкая к шее, из-за чего Фран роняет робкий вздох, когда по ней проводят языком, еле касаясь, будто играя в собственную игру, где он заставляет на шее расцвести алые бутоны роз, с нежными и бархатными лепестками, по которым Эбардо проводит едва касаясь двумя пальцами, чувствуя жар исходящий из-за резкого прилива крови. Ресницы Сан-Фран чуть подрагивают, когда он пытается сфокусировать на Эбардо свой взгляд, когда он спускается ниже к плечам, ключицам и низу живота, где всё горит то ли от нежности, наконец проявленной в его сторону, то ли таблеток. Да и это не важно, всё вокруг перестаёт иметь значение, пока в ушах раздаётся стук собственного сердца, из-за подскочившего резко вверх давления, когда его вновь прижали к себе, зарывшись в волосы и вдыхая приятный персиковый аромат, смещенный со сладкой клубникой и нотками карамели, пока пальцы начинают осторожно гладить чужие уши. Эбардо неожиданно для самого Франа останавливается и берёт с тумбочки масло для массажа, дабы полностью расслабить напряжённое и находящееся на пределе тело эльфа, ибо тот до этого мгновения даже не давал ему сделать себе массаж несмотря на болезненное шипение от боли в мышцах, что успели за всё это время вновь забиться. Он руками растирает прохладное масло — и Эбардо начинает выполнять разминку ушного органа, загибая и разгибая ушную раковину, смотря, как Франческо прикусывает изгиб ладони, густо покраснев и пытаясь вжать голову в плечи. Эбардо помнит, насколько чувствительна мочка уха у Франа в данный момент и что её в принципе стоит лишний раз не беспокоить, поэтому очень медленно, нежно и плавно оттягивает её, а затем отпускает, спускаясь на шею и на плечи, дабы показать чужому телу, что всё хорошо: никуда бежать и кричать от страха не надо, что подтверждает и сам Сан-Фран, наконец расслабившийся в его руках и не скрутившийся в клубочек. Эбардо почти неощутимо воздействует на козелок, выполняя массирующие действия указательными и большими пальцами, слегка сжимая его и прокручивая, прислушиваясь к вздохам со стороны, панически боясь услышать болезненное шипение, ибо Сан-Фран в таком случае вновь убежит, бросив его одного. Когда процедура подходит к концу, он делает массаж хрящевого выступа, расположенного за слуховым проходом, водя большими пальцами в разные стороны и обдавая шею эльфа горячим дыханием, из-за чего она покрывается испариной и мурашками. Всё это время Фран лежит и тяжело дышит, краснеет, отворачивается, а уши нервно подёргиваются, когда руки от них отстраняются. Эльф в какой-то момент прикрывает глаза и максимально расслабляется, не замечая ничего вокруг, кроме жара в теле и волн тепла, когда чужие губы мягко примыкают к ушной раковине, а пальцы вновь оттягивают мочку, а чужая рука медленно и неторопливо ходит вверх вниз, пока вторая поглаживает его по красным щекам, дабы успокоить их. Сан-Фран лишь поворачивается к нему и приоткрывает рот в немой просьбе, которую исполняют: нежно покусывают его губы, заставляя Франа тихо мычать, пока рука начинает двигаться быстрее, заставляя эльфа тяжело задышать и чуть приоткрыть глаза. Фран смотрит в этот яркий зелёный и влюблённый взгляд и уже не верит, что пару минут назад у него возникали сомнения в себе и искренности партнёра, потому что если всё кажется слишком хорошим — это не значит, что это ложь. Фран это просто заслужил, как и любое другое существо и главное об этом помнить и вспоминать хотя бы иногда. Ради себя, ради Виолы и ради самого Эбардо. Вскоре действия прекращаются — и Фран обмякает, а Эбардо вытирает всё салфетками и пару секунд смотрит на чужие растрепавшиеся волосы, припухлые губы, туманный взгляд и ниточку слюны, что тянется между ними, а затем обрывается. — Видите всё хорошо, а теперь вам пора спать, — говорит Эбардо, прижимая Франа за талию к себе, чтобы тот точно не сбежал, хотя у него и нет сил. — Ты невыносимый, — говорит Фран, поворачиваясь и утыкаясь в чужую грудь. — Я знаю, господин Сан-Фран, я знаю, — говорит Эбардо, прикрывая глаза и засыпая. Фран поворачивает голову в другу сторону, смотря во тьму, пока по щекам текут вниз слёзы, очередной всплеск адреналина и окситоцина сошёл на нет — и он остался вновь наедине со своими мыслями. Иногда Фран вообще не хочет думать, лишь бы собственный мозг не напоминал о том, насколько всё у него сейчас внутри сломано, разбито и трещит по швам. Сан-Фран понимает, что меняется, что их прошлым отношениям с Эбардо скорее всего придёт конец — и они в любом случае встанут на перепутий. Либо отношения переживут кризис и возродятся, как феникс, либо сломаются под гнётом проблем, заставив пострадать морально и физически всех участников. Франческо не знает, сколько будет длиться этот период, сколько они и дальше смогут жить в этом подвешенном состоянии и что их ждёт дальше. Его это пугает, ужасно пугает, ибо он ничего не может спланировать, выстроить и понять. Даже в этой ситуации планы рушатся, как карточный домик, не оставляя и малейшей надежды на лучшее, пусть он и пытается себя снова и снова убедить в обратном, но в голове лишь вертится одно и тоже: «Мне противно от тебя или от самого себя?» В любви всего поставить точку. Как сложно прошлое забыть. Не вспоминать любовных взглядов, Не слышать слов и разлюбить. Не открывать с надеждой письма Не отвечать на все звонки. Везде тот признак травматизма Противен я иль всё же ты? Ты будешь ненавидеть утро, Не зная, почему же встал. Ты поступал не очень мудро, Пока всё болью окроплял. От слёз давно опухли веки, А в горле застревает крик. Что скажешь ты о человеке, В котором ты давно поник? Не можешь ты сложить те крылья, Что он когда-то подарил. Но может приложить усилья Иль наконец-то разлюбил? Ты врёшь о том, что бросишь завтра И ночью стало меньше слёз. И ты не лечишь боли спазмы, Ты дальше боль всю эту пьёшь.

***

Сан-Фран просыпается утром от лучей солнца, которые пробиваются через плотную ткань и устало потирает глаза, желая заснуть обратно. Во рту стоит неприятная горечь, а его самого продолжают обнимать руками за талию, не давая встать и двинуться с места. Фран оттягивает воротник собственной майки и с крайней степенью отвращения смотрит на незаживающие уже неделю укусы и засосы. Ему всё это надоело, как и постоянная грубость в последнее время, из-за чего с каждым разом эти укусы кажутся всё более болезненными, заставляя даже минимальное удовольствие от этого потонуть на подступах к нервным окончаниям. В такие моменты Фран думает о том, зачем вновь согласился на это, если ему больно. Однако ответ никогда не находится, не лежит в зоне досягаемости, поэтому приходится лишь каждое утро просыпаться и с ужасом вспоминать очередной вечер. При этом Фран особо ничего не помнит во время них: мозг просто отключается после четырёх таблеток, из-за чего становится легче жить, легче действовать, легче поддаваться в такие моменты. А это, в сущности, мелочь и пустяк, который он может заплатить за то, что Эбардо сейчас рядом с ним, а не с кем-то другим. Хотя это так же и пугает, ибо застать их втроём не так уж и сложно, а тогда у СМИ появятся совершенно ненужные вопросы, от которых у него просто не будет ни физических, ни моральных сил отбиться. Сан-Фран боится того, что о нём с Эбардо узнают и будут осуждать, порицать, ибо он не выбрал существо своей расы, не следует традициям, а представление о половой жизни у них настолько разные, что одного упоминания Франа будет достаточно, чтобы разжечь огонь ненависти в консервативных и традиционных эльфов. А он не хочет, чтобы на него смотрели, как на отброса большинство сородичей, так же как и не хочет принадлежать к ним. Его раздражает своё тело, свои уши, свои особенности. Он ненавидит всё, что делает его эльфом, делает его таким, накладывая огромные рамки. И при этом Фран знает, что скрывать это всё бессмысленно, рано или поздно правда вскроется. Виола носит фамилию Эбардо и его отчество, они все вместе, втроём, гуляют, держат Виолу за ручки, катают на шее, обнимают и кружат, поэтому если у СМИ не появились вопросы сейчас, то они появятся в будущем, совсем недалёком будущем, которого Франческо боится до дрожи в теле и к которому невозможно подготовиться. Однако эти мысли Фран гонит от себя, когда чувствует, как к нему вновь прижимаются и начинаются тереться щекой о копчик. От чужой нежности утром становится спокойнее, а страшные и пугающие мысли почти полностью исчезают. Сан-Фран даже улыбается и невесомо треплет Эбардо по мягким волосам, зарываясь в них пальцами и начиная массировать чужую кожу головы, из-за чего Эбардо начинает мурчать, как кот, и сильнее тереться щекой о Франа, желая получить в свою сторону больше нежности и прижимая его за талию ближе к себе, вдыхая новый для себя запах лесных ягод с нотками мяты. «Заводил себе мужа, а получил кота», — думает Фран, усмехаясь своей же шутке и кое-как выбираясь из крепких объятий. Сан-Фран на ходу расчёсывает волосы и завязывает их в небрежную гульку, которая съезжает на левую сторону. На кухне он накидывает на тело розовый фартук с рисунками лапок котиков и запускает кофемашину. Машина запускает режим очистки и только спустя некоторое время начинает утробно урчать, перемалывая кофейные зёрна и вспенивая молоко. Всё-таки в свой единственный выходной Сан-Фран пьёт латте вместо привычного двойного эспрессо без сахара, ибо у него в выходной нет такой большой нужды в кофеине, как в обычные дни. А пока оно делается Сан-Фран добавляет в молоко с яйцами, сахаром, щепоткой соли муку и начинает всё энергично мешать венчиком, пока не чувствует, как его хватают за ногу. Эльф опускает взгляд и видит Виолу в своём привычном светло-болотном платье, которая тянет его за фартук, дабы привлечь его внимание. — Доброе утро, Виолочка. Ты что-то хочешь мне показать? — ласково спрашивает Фран, откладывая венчик в сторону и опускаясь на колени. — Доброе утро, мама! Я хотела тебе подарить подарок, что мы делали в садике, можешь опустить голову и закрыть глаза? — спрашивает Виола, широко и искренне улыбаясь. Сан-Фран, немного краснеет, ибо ему всё ещё непривычно, что его называют мамой: всё ещё стыдно, но не поправляет и не спрашивает, зачем ему это делать, лишь наклоняет голову вперёд, прикрывая глаза. Виола кое-как справляет с подарком и надевает на Франа бусы из жемчужин и сердечком, где криво выведено «мама+папа=Виола». Виола его поправляет, наклоняет то в правую, то в левую сторону, дабы бусы висели идеально ровно, а когда, наконец, оказывается удовлетворённой своей работой, широко улыбается, упирается руками в бока и говорит: — Можешь открывать глаза, мамочка, всё готово! Франческо открывает глаза и смотрит на кулон и на бусы, пытаясь сдержать слёзы. Он улыбается и треплет Виолу по волосам, нежно целуя в лоб, пока она тянет руки вверх, дабы её взяли на руки. Фран сажает Виолу себе на шею и выливает готовое тесто в форму, где уже находятся кусочки нарезанной курицы, посыпанные солью, паприкой, небольшим количеством перца и орегано, а так же грибы. Эльф ставит пирог в духовку, разогретую до ста восьмидесяти градусов, и вытирает стол от муки. — Мам, а ты потом со мной проиграешь? — спрашивает Виола, обхватив голову Франа руками. — Конечно, во что на этот раз хочешь сыграть? — спрашивает эльф, опуская Виолу на землю. — Хочу поиграть в пленённых пиратов! Ты будешь пиратов, а я буду храбрым путешественником, который тебя победит и свяжет! — говорит Виола с горящими от счастья глазами и проводя в воздухе дугу руками. — Звучит весьма заманчиво, солнце. Обязательно поиграю с тобой, только для начала тебе следует поесть, чтобы набраться сил. Заплести тебя? — Нет не надо. А у нас есть верёвка или что-то чем тебя можно связать? Сан-Фран краснеет от данного вопроса, отводит глаза в сторону, пытаясь подавить в себе нервный смешок. Верёвка у него, конечно, есть, но она точно не подойдёт для такой игры. Да и в таком случае ему будет весьма проблематично выбраться, да и мало ли, насколько Виола сильно может перетянуть её, что может вызвать боль и остановить приток крови в руки, ноги или другие части к тела, что может привести к весьма печальным последствиям. Поэтому следует дома найти нечто более безопасное и менее травмоопасное для него. — Доброе утро. У нас есть только небольшие лоскуты ткани. Можно мне после Виолы с вами так же поиграть, Франечка? — спрашивает Эбардо, обнимая Франа за талию и хитро поглядывая на него. Виола лишь сильнее прижимается к Франческо, злобно смотря на Эбардо, не желая в данный момент делить с ним свою маму и отдавать так просто. Это соперничество длится между ними уже довольно долго, и Франа оно пугает, ибо в такой ситуации он находится между двух огней, которые явно не пойдут друг другу на хоть какие-то уступки, а будут лишь упираться и доказывать один другому свою правоту в том или ином случае. Поэтому Сан-Фран лично предпочитает незаметно исчезать с поля назревающего конфликта и в нём не участвовать. Ему и так тяжело морально и физически, а тут ещё и войны за него и за его внимание, где кажется один хочет перегрызть горло другому. И всё это вызывает очередной приступ мигрени со звоном в ушах, из-за чего Фран начинает массировать виски, дабы уменьшить пульсирующую боль. — Так прекратили оба! Можете хотя бы за завтраком пожить в мире. Мне тяжело как-никак, — говорит Фран, резко разведя руки в разные стороны и доставая из духовки пирог, от которого клубами вверх поднимается белый пар. Метод как всегда прекрасно срабатывает — и Виола с Эбардо, пристыженно опустив головы, садятся за стол, пока Фран делает чай с мятой для своего супруга и какао с зефиром для Виолы. В этом они с отцом были похожи. Виола пусть внешне и была почти полной копией Франа пошла характером в Эбардо такая же активная, неугомонная, позитивная, тактильная, болтливая и так же сильно его любит. Сан-Фран иногда плохо переносил количество любви, которое излучал от себя Эбардо, а когда всего этого стало вдруг слишком много, то Фран начал понимать, что просто перенасыщается всем: прикосновениями, любовью и бытом, поэтому часто буквально сбегал из дома и бесцельно гулял по улицам, дабы прийти в себя и заставить свою голову опустеть. Хотя чаще он всё же убегал к Джодаху, дабы с ним просто посидеть, помедитировать, выпить или просто поговорить о наболевшем. Почему-то именно в нём Фран нашёл и увидел друга, существо, которому может доверить всё и того с кем ему максимально комфортно. Лололошка в эти встречи никогда не вмешивался. Фран не знает, как Ави это удаётся, но каждый раз, когда он запланировано или не совсем приходил к нему, у Лололошки резко появлялись дела вне дома и тот, поцеловав Джодаха в щёку, под хлопок двери стремительно покидал пределы квартиры, позволяя им обоим снять свои маски «идеальных существ» и быть просто живыми, самими собой. Без фальши, излишней наигранности и счастья на лицах. Они оба устали, оба страдают. Разве что причины разные, но это не отменяет того факта, что они в одной лодке, которая грозится накрениться в одну из сторон и потонуть. Неужели это действительно так называемый счастливый финал? Почему тогда он не ощущается таковым? Они пережили резню, пережили боли и невзгоды, страдания, сомнения, но при этом счастливы ли они? И будут ли когда-нибудь счастливы? Может это действительно счастливый финал, но точно не для них, точнее не в том понимании чего-то хорошего и того, что существа называют хорошим. Этот финал оказался слишком горьким, чтобы его попросту проглотить, из-за чего он заставляет почувствовать горечь и застревает в горле. И если это его счастливый финал, то почему он чувствует себя таким несчастным? Или это всё ещё временно? Даже если так то, сколько это временно ещё будет длиться? Пять? Десять лет? Фран настолько погружается в свои мысли, что кипяток переливается через края кружки. Только в момент, когда обжигающая жидкость попадает на кожу, то эльф вновь возвращается в реальный мир и с тяжёлым вздохом начинает всё вытирать и делать чай заново. Он слишком погрузился в свои мысли, позволил им взять вверх над собой. Второй раз он это не позволит им сделать. Эльф спокойно ставит чашки на стол и отрезает себе небольшой кусок пирога, пока Эбардо и Виола уже почти всё съедают, он кладёт себе в рот лишь один кусочек. — Мам, давай я тебе помогу, как и вчера, посуду помыть! — говорит Виола воодушевлённо. — Хорошо, солнышко. Я рад, что ты мне помогаешь. Это для меня крайне важно, — говорит Фран, крайне медленно съедая небольшую порцию. — Господин Сан-Фран, вы во сколько к Джодаху собираетесь? — спрашивает Эбардо, собирая пустую и грязную посуду, отправляя её в раковину. — Часам к двум-трём дня. Так что твоя задача будет уложить Виолу спать, если я не успею, приготовить ужин, не разнести квартиру и прочитать ей сказку на ночь, — говорит Фран, пододвигая специальную табуретку для Виолы, дабы ей было удобно доставать до раковины и посуды. — Иногда мне кажется, что вы слишком плохого мнения обо мне, — говорит Эбардо, закатив глаза. — Я тебя слишком хорошо знаю. Просто, пожалуйста, не создавай мне новую работу. Я просто устал, — говорит Фран, проводя рукой по лицу. Эбардо осторожно обнимает Франа и начинает перебирать его волосы под шум воды, пока Виола моет посуду. Эльф чуть прикрывает глаза и замирает на месте, словно кролик перед хищником, но не предпринимает попыток убежать или отстраниться, лишь боязливо кладёт свои руки на его талию и, прикрыв глаза, кладёт свою голову на его грудь, слушая стук чужого сердца, который успокаивает и помогает хотя бы частично вернуть мысли в позитивное русло. А, когда шум воды стихает, его ещё — и Виола обнимает со спины, что помогает почувствовать себя нужным и в относительной безопасности от всего окружающего мира, а главное самим собой. — Что ж, Виола, ты вроде хотела поиграть. Пошли, как раз всё приготовишь. А ты можешь к нам присоединиться либо подождать меня в спальне, — говорит Фран, выбираясь из объятий сначала смотря на дочь, а потом на мужа. — Развлекаетесь. Я не буду вам мешать. Если буду нужен, то зовите, — говорит Эбардо, идя в спальню, а Фран следует за Виолой в гостиную. Фран сидит на диване в гостиной, чувствуя, как кусок белой найденной где-то повязки трётся о запястья, пока Виола тычет в него искусственной саблей, победно улыбаясь. Франа эта картина умиляет и заставляет тяжело вздыхать о том, что придётся заполнять документы. В принципе рано или поздно ему всё равно придётся заниматься работой. Будь то утро или глубокая ночь, ведь, к сожалению, гора бумаг, пусть частично и ненужных сама себя заполнить не в состоянии, что заставляет каждый раз тяжело вздыхать, пока он пытается разобрать напечатанный или написанный кем-то до него текст, из-за чего глаза в очках начинают жечь и болеть, а спину с шей простреливает боль, заставляя зашипеть сквозь зубы и привлечь к себе внимание Эбардо, который мигом оказывается рядом, дабы прочитать ему очередную лекцию о том, что за столом так долго сидеть нельзя и начинает массировать плечи с шеей, что немного помогает. Хотя это тушит лишь языки пламени, а не очаг боли, до которого Сан-Фран попросту не даёт Эбардо добрать, отказываясь снимать с себя рубашку или свитер, тем самым усложняя и своё, и положение Эбардо. — Вы пойманы и будете утоплены в море, где вас съедят акулы! — говорит Виола, обнажая маленькие клыки, которыми она пошла в Эбардо. Раньше она довольно больно ими кусалась, как только они начали резаться, в основном для того, чтобы на неё обратили внимание, и это работало. Эбардо или Фран после разряда боли сразу отвлекались от своих дел и смотрели на счастливую и радостно смеющуюся Виолу, пока потирали место укуса, где уже успели выступить маленькие капли кровь, которые почти сразу сворачивались, а ранки покрывались коркой. Именно тогда Эбардо и прочувствовал всю боль, которую испытывает Франческо, когда тот его грубо кусает. Правда его боль в разы сильнее, ибо Эбардо кусает именно самые чувствительные места, из-за чего на глазах наворачиваются слёзы, ибо парень не знает меру и когда следует остановиться, где та самая золотая середина, когда боль не затмевает удовольствие. Возможно Сан-Фран и сам отчасти виноват в том, что молчит и ничего не говорит Эбардо об этом, но всё же ему кажется, что удовольствие крайне легко отличить от боли. Всё-таки пусть у него и не весь спектр эмоций открыт, но определённые эмоции он довольно ярко чувствует и показывает и в этом числе находится боль, поэтому тут либо роль играет недальновидность его партнёра, либо его безразличие к нему в этом плане. В последнее верится с трудом, даже не хочется, однако отметать этот вариант Сан-Фран не собирается, а хранит в своей голове, на отдельной полочке собственной памяти, дабы потом эта незначительная вещь посеяла плодородную почву для семян сомнения, которые потом в виде волчьих ягод раскроют свои глаза, окружив его и заставив поверить лишь в пустые слова собственного мозга и эфемерного шестого чувства, которого и нет. При мыслях о своём благоверном на лице Франа появляется злобный оскал, а глаза злобно блестят. В голове будто загорается лампочка, которая освещает путь к светлой идее. Иногда он совершенно забывает о нём, несмотря на то, что тот выполняет по дому все домашние дела, дабы он не напрягался. Однако почему-то Сан-Фран забывает о нём и часто не замечает его присутствие дома. Эбардо сидит крайне тихо и старается к нему не навязываться, несмотря на то, что явно испытывает отчасти тактильный голод и того, что их отношения становятся всё более холодными, а Фран отдаляется. Эбардо даже вновь начинает бояться, что его бросят, оставят одного, потому что он не такой идеальный, заботливый, обходительный и навязчивый. Вот и пытается сам держать все свои чувства в узде, не выплёскивать их на супруга и всё отдаёт Франческо в этом плане без исключений. — Виолочка, дай маме немного времени отойти от шока и приготовить тебе сюрприз, — ласково говорит Фран, стыдливо опуская уши вниз и краснея. — Сюрприз?! Для меня?! — спрашивает Виола, в глазах которой будто загораются две звёзды. — Да, только одно условие: ты должна быть как ниндзя: ни слышно ни видно, хорошо? — спрашивает Франческо, целуя девочку в кончик носа. — Хорошо, мама, — отвечает Виола, тихо хихикая. Фран выходит за пределы гостиной, надевая на лицо маску усталости, ибо укладывать Виолу спать огромное испытанием, ибо она часто крутится, бегает из стороны в сторону, скидывает на пол одеяло либо подушку, что вызывает некоторые сложности. Сан-Фран понимает, что многие в детстве так себя вели, а в более взрослом возрасте засыпали крепким сном днём без каких-либо проблем, но всё же сейчас этот пункт в списке задач был и остаётся проблемным, после прогулок, ибо возвращается с них Виола и Эбардо часто так, будто попали в ураган или бурю, а эльфу приходится вычёсывать из волос Виолы листья, траву или что-нибудь гораздо хуже, поэтому время после прогулки в расписании всегда почти час или два, чтобы наверняка успеть и не отойти от расписания. Так что эльфу только и остаётся надеяться на то, что всё наладиться и починиться само собой, по истечении определённого срока. Фран даже портит свою причёску руками, дабы точно не было никаких подозрений и заходит в их спальню с Эбардо, где он уже терпеливо ждёт, сделав до этого все домашние дела, чтобы ничем не обременять эльфа и выделить лишний час только для себя и Франа. В эти мгновения он не планирует ничего кроме объятий или лёгких поцелуев, точнее надеется на них, ибо в такие моменты Фран обычно просто падает на него и почти сразу засыпает, не давая ни двинуться, ни вздохнуть спасительный кислород. — Виола спит. Это оказалось гораздо быстрее, чем в прошлые разы, — говорит Фран, падая от мнимой усталости рядом с Эбардо, который смотрит на него так сочувственно и тревожно, что даже становится жалко его так обделять. Эбардо осторожно гладит Франческо по волосам, переживая о том, как бы эльф вновь не получил выгорание или хроническую усталость. Хотя на сеансы он с Джейсом ходит, так что всё не может быть настолько плохо. По крайней мере выглядит Фран сейчас гораздо лучше, чем год или даже пару месяцев назад, не сказать, что расцветает, но и не сказать, что утопает в бездне пустоты. Эбардо просто внутри себя надеется, что Сан-Фран чувствует себя хоть немного лучше и что всё будет как раньше, хотя как раньше уже в априори быть не может. Ничего уже не будет как раньше, как бы этого не хотелось, однако вернуть с собой из прошлого хотя бы частички определённых вещей очень хочется: тактильность, сон в обнимку, нежность и разговоры о чём-то кроме дома, быта и будущего, которое им всё равно не изменить. Хочет обычных отношений хотя бы иногда, дабы не ощущать какую-то неправильность и фальшь в них. Поэтому Эбардо хочет хотя бы сейчас получить от Сан-Франа и дать ему нежность в ответ. — Господин Сан-Фран, вы находитесь в отпуске и при этом продолжаете работать, но нельзя же так! Взяли бы полноценный отдых, а не пытались выжать из себя все соки и силы, — говорит Эбардо, аккуратно гладя Франа по волосам, усаживая на свои ноги, а затем приподнимает подбородок и целует его. Сан-Фран чувствует, как его губы мягко сминают, чувствует на них бойкий вкус лайма, мяты и льда, как в его волосы требовательно зарываются, притягивая ближе и заставляя полностью на себя лечь. Сан-Фран лишь прикрывает глаза от удовольствия и самостоятельно углубляет поцелуй, позволяя Эбардо играть с ним и позволяя огню в груди разгореться до самого настоящего пожара, который сжигает всё на своём пути, из-за чего хочется наплевать на изначальный план и просто отдаться представившемуся моменту, но нельзя. Эбардо отстраняется, смотря, как ниточка слюны обрывается, а затем мягко примыкает к шее, нежно её кусая и зализывая укусы, иногда проходя по метке, из-за чего Фран невольно закатывает глаза и зажимает рот, ибо сейчас заданная им грань соблюдена идеально даже слишком, да и в принципе это слишком хорошо для него, из-за чего держаться себя в руках всё сложнее с каждой минутой. — Стоп! — говорит Фран и под удивлённый взгляд Эбардо встаёт и подходит к шкафу. Он с напускной задумчивостью осматривает всё содержимое, в конце беря верёвку под удивлённый свист. К ней Сан-Фран лишний раз старается не притрагиваться, ибо слишком долго его потом развязывают, да и ему самому не очень нравится находится в весьма уязвимом положении, в котором он не может пошевелиться или дать отпор. Сан-Фран знает, что может жестом или с помощью стоп-слова легко всё оставить, однако ни разу не прибегал к этому методу, даже когда ему было больно почти от всего он молча выносил всё, боясь оскорблений, ударов или чего похуже в свой адрес, даже несмотря на то, что Эбардо на него никогда не поднимал руку или повышал голос, только в тех случаях, если эльфа надо было позвать. Однако этот иррациональный страх живёт с ним, присутствует в нём и до боли часто напоминает о себе, с силой надавливая на чувство вины, из-за чего на душе у него будто кошки скребутся, своими когтями раздирая душу и сердце на части, оставляя после себя лишь маленькие кусочки плоти и лужу крови. — Вы же говорили, что не позволите себя связывать? — с ехидной улыбкой говорит Эбардо. — А кто сказал, что ты меня будешь связывать? Я хочу поменять правила игры, — говорит Фран, вскидывая подбородок вверх и хищно блестя глазами. — Это что-то новенькое и интересное. Вперёд, — говорит Эбардо, вытягивая руки вперёд. Однако Сан-Фран опоясывает его тело верёвкой вокруг, заставляя руки лежать по швам, а сзади завязывает бантик. Эбардо даже не успевает охнуть, как оказывается связанным и не может ни коим образом двинуться. Такого он определённо от Франа не ожидал. Ему кажется, что это очередная глупая шутка Франа, причём крайне не смешная, однако она всё равно заставляет нервничать, особенно если учесть, что он даже двинуться не может и его могут попросту бросить здесь одного, что очень пугает. Режиссёр открывает дверь и уходит в детскую, возвращаясь с Виолой и хитро улыбаясь. — Виолочка, видишь, папа очень хочет с тобой поиграть в пиратов, даже наряд подобрал. Ты играй, а маме работать надо, — говорит Фран, приобнимая дочку. — Хорошо, мамочка. — Предатель и обломщик, — недовольно бубнит Эбардо, чувствуя, как на его спину залезли и начали тыкать в неё саблей. Иногда такие игры Эбардо воспринимает спокойно иногда нет, по крайней мере до того момента, пока на его спине не начинают прыгать, заставляя позвонки захрустеть под своим весом и давлением. Иногда Эбардо кажется, что его просто хотят сломать, а собственное дыхание в этот момент больше походит на прерывистое сипение и жалобный хрип. Однако сейчас в него благо только тыкают саблей, и ему только следует изображать на лице страх и покорность, изредка пытаясь уклоняться от стремительных колюще-режущих ударов в собственную грудь, пока сам Фран садится за стол, надевает свои привычные квадратные очки и начинает быстро перебирать пальцами по клавишам ноутбука, периодически скользя взглядом по тексту в отчётах, который вскоре появляется на экране. Эбардо же косится краем глаза, скривив губы от того, что Сан-Фран вновь зарывается под большим количеством работы, не давая себе и минуты на отдых и передышку, что заставляет его переживать о том, как бы эльф вновь не начал доводить себя до морального и физического истощения или ещё хуже обмороков. Хотя может Эбардо просто себя накручивает, как-никак прошлый опыт должен был доказать и показать Франу все возможные минусы пребывания в данном состоянии и игрой с матушкой судьбой и смертью, которая не прощает ошибок. — Если вы признаете свою вину и извинитесь, то я вас отпущу! — говорит Виола, направив саблю прямо в горло Эбардо, который от попыток дочери изобразить на лице серьёзность и отвагу пытается не засмеяться. — Мы пираты не знаем жалости и никогда не извинимся! Это для нас как потеря чести и достоинства! — говорит Эбардо наигранно грустно, поворачивая голову противоположную сторону и так же наигранно всхлипывает. — Тогда вам придётся понести справедливое наказание! — говорит Виола, встав ногами на спину Эбардо. — Прошу не надо! У меня семья! Дети! — говорит Эбардо, переворачиваясь на спину и от отчаяния выгибаясь вперёд. — Об этом стоило думать раньше! Ваши последние слова? Однако не успевает Эбардо ответить, как слышит глухой удар о стол и раздражённый вздох, поэтому поворачивается в сторону звука и смотрит на Франа, который бьётся головой о поверхность мебели, а затем поднимает голову и смотрит в экран ноутбука, где в небольшом количестве текста виднеется множество ошибок, а сама работа не на много продвинулась, да и почти не сдвинулась с мёртвой точки. — Вы можете быть тише? — сквозь зубы раздражённо шипит Сан-Фран. — Ну, вы тогда зачем меня связали здесь? Тем более, если мы вам мешаем, то присоединяйтесь! — говорит Эбардо, широко улыбаясь. — Да, мама! Давай вместе сыграем! Я, ты и папа! — говорит Виола, довольно громка, хлопая в ладоши, спрыгивая на пол и начиная дёргать эльфа за края майки. Сан-Фран слышит, как его терпение начинает кончаться, как о себе дают знать не только подавленные эмоции, но и недосып, работа на износ и домашний быт, который ни капли не сглаживал углы, несмотря на свою относительно спокойную атмосферу. Фран с силой сжимает край стола, чтобы не дать эмоциям выбраться наружу, вновь пытаясь их потушить невидимой водой спокойствия, но после того, как его очередной раз дёргают, он грубо выдёргивает ткань из чужих рук и чуть ли не кричит: — Ты можешь меня оставить в покое?! Виола смотрит на него первые несколько секунд спокойно, даже слишком без эмоционально. И кажется уже успела пройти вечность, прежде чем её губы опасно задрожали, а из глаз потекли слёзы. Виола никогда не слышала в свою сторону чужой крик, поэтому для нежной психики это было сродни испытанием на прочностью и болезненным ударом. Сан-Фран протягивает руку вперёд и хочет что-то сказать, но пальцы лишь хватают воздух, а губы поджимаются так и не находя нужных слов. Пока освободившийся от оков верёвки Эбардо же широко раскрывает руки, принимая Виолу в объятия и начиная гладить её по волосам пытаясь успокоить словами: «Всё хорошо», «Я рядом», «Тебе никто не навредит», «Мама просто не в духе» и многие другие, которые попросту не долетают до слуха Франа, пока Эбардо злобно смотрит на него, прожигает взглядом, в котором читается злость даже ненависть. — Она всего лишь ребёнок! Она не понимает пока ничего и орать на неё не нужно, если у вас проблемы с агрессией, то это далеко не её проблемы, а сейчас идите, куда вы хотели, не думаю, что сейчас она хочет вас видеть, — еле слышно шепчет Эбардо, уходя с Виолой из спальни. Фран еле поднимается на дрожащих ногах, открывает и закрывает дверь на балкон. Пальцы, да и всё тело в принципе бьёт сильная дрожь, из-за чего маленький огонёк всё не может поджечь спасительный яд. Сан-Фран делает глубокую затяжку, не выдыхая до того момента, пока в лёгких больше не остаётся кислорода, пока кашель не начинает болезненно раздирать горло, а по щекам не начинают течь слёзы. Тело начинает гореть, комната кружится перед глазами, а голова раскалывается на две части, но это, в сущности, не сравниться с моральной болью, которая захлестнула, словно огромная волна и сбила с ног, заставляя, наконец, сдаться и упасть в свою личную бездну, на последок заставив захлебнуться солёной водой и кровью. Из горла рвётся истерический смех, смешанный с рыданиями, а сам Фран начинает задыхаться то ли от переизбытка эмоций, то ли от едкого дыма, что не до конца вышел из лёгких. Как он вообще мог думать, что не сорвётся? Как мог вообще допустить мысль о том, что сможет сдержать свои и эмоции, а главное агрессию при себе? Как смешно и иронично, что жизнь сыграла с ним очередную злую шутку, разбив все мечты и надежды вдребезги, о собственное сознание и несостоятельность. Как глупо было надеется, что он — не отброс общества, который не достоин не то, что жить, даже существовать. «А я говорил!» — звенит в голове гул из тысячи даже сотен голосов, из-за чего хочется буквально насквозь пробить барабанные перепонки лишь бы больше это никогда и ни за что не слышать вновь. Дрожащие руки вновь в момент отчаяния хватаются за тлеющую сигарету, чуть ли не ломая её пополам, как и в тот самый день и роковой выбор, только пальцы держат её уже более уверенно. Уже нет такого, что та невольно выпадет из рук, выскользнет или он её специально или случайно выронит, дабы эти странные мысли исчезли из его головы, перестали доставать каждый раз, когда он ошибается, хотя все имеют право на ошибку даже Фран пусть тот этого и не понимает, пытаясь пройти жизнь, словно уровень в игре, с первой попытки, а когда не получается вновь хватается за яд и своё временное спасение. «Ты сам себя накажешь», — звенит одна из тысячи брошенных в его адрес фраз нескладным гулом, ставшая одним из сотен спусковых крючков, разбросанных по больному сознанию, где изредка появляются просветы. Жар от сигареты обжигает кожу, всего остаётся несколько миллиметров, которые Фран преодолевает стремительно, словно срывает пластырь, не оставляя себе и момента на то, чтобы обдумать свои действия, как следует. Уверенная стойка Франа пошатывается вместе и с каркасом его нервной системы. Он даже может с уверенностью сказать о том, что слышит оглушающий скрип и скрежет металла в собственных ушах, который заглушает всё вокруг. Сан-Фран запрокидывает голову к потолку, открывая рот в немом крике боли, пока с глаз срываются вниз ещё более горькие и болезненные слёзы, чем в прошлое мгновение. Боль захлёстывает, словно огромная волна, обжигает, а потом рассыпается, словно фейерверк, на тысячи маленьких огней, которые вновь вспыхивают и обжигают кожу, заставляя нервные окончания и нейроны мозга запаниковать, издать оглушающий крик и пытаться заставить своего обладателя прекратить так издеваться над собой, уже не только морально, но и физически: Это неправильно! Подумай! Зачем?! Кричит истерично здравый рассудок, бьясь в конвульсиях, пока боль докатывается до мозга. По телу прокатывается волна мурашек, а глаза лихорадочно блестят и подрагивают, от неспособности сфокусироваться из-за белой пелены тумана. Дыхание сбивается, переходит на хрип и сипение, будто Фран болеет ангиной. В груди нарастает боль вместе с волнением, удовольствием и спокойствием, что боль приносит вместе с собой. Становится легче жить, дышать и пусть это временное лекарство и спасение сейчас, оно помогает. В любом случае Фран сможет остановиться, он же не зависимый, он может остановиться и бросить в любом момент. Ведь так? Ещё. Ещё. Ещё. Собственная невыносимая боль кажется недостаточной расплатой за причинённый вред и ущерб. Ведь он не должен был сорваться, он должен был терпеть до последнего, молчать, прикусив собственный язык до крови, чтобы лишний раз кому-нибудь не навредить, не сказать лишнего, не сломать только формирующуюся личность. Однако он вновь оступился, позволил такой мелочи и эмоциям взять над собой вверх и накричать на Виолу, на собственную дочь, которую он лично довёл до слёз. Несмотря на то, что мозг всё же ищет для него достойное оправдание, чтобы ему стало лучше, чтобы ему было легче пережить этот период своей жизни, но всё это выходит в голове крайне натужно и ужасно, из-за чего Фран подносит к руке своей зажигалку и ждёт пока кожа не станет красной, пока на ней не появится маленький белый волдырь, который не начнёт ужасно болеть, а потом опускает пластиковую кнопку, которая встаёт на место. Руки уже просто не могут остановится, пока ноги не становятся ватными, пока сигарета не тлеет окончательно, а места на закрытых участках тела больше не остаётся. Сан-Фран чувствует боль во всём теле от ожогов. Ему больно ходить, больно дышать, даже говорить, из-за ужасного кашля, что он сам спровоцировал, но при этом Франческо надевает привычный свитер, джинсы и ботинки на себя, выходя на улицу, и полностью покидает квартиру, которая последние несколько лет кажется ему самым настоящим кошмаром, а от былого уюта и спокойствия там будто не осталось и следа. И боль приходит будто тень Не став стучать в закрыту дверь. А сердце стонет вместе с телом С мольбой и криком, всё за делом. Застрял давно в том горле крик Давно надежды свет поник. Давно огонь мне стал отрадой, А боль единственной наградной. А смысл мне так дальше жить? Всё так бессмысленно любить. Боль той души звучит как бред И как бессмысленный сюжет. И слёз давно нет на щеках, И дрожи нет в моих руках. Есть лишь огонь, тупая боль, Что помогает не впервой. В глазах моих потух тот свет, А сзади чёрный силуэт, Стоит и мной благоволит О смерти правду говорит. Не страшно мне уже давно, Внезапно стало вдруг темно. Я умер вроде, вроде нет И всё же вижу я тот свет. И вновь я кожу обжигаю. Той болью, что давно я знаю. Сигара тлеет на глазах, Как кровь с той болью на устах. Помочь не в силах мне никто Опять вдруг стало всё черно. Не вижу я нигде просвет И смысла жить, мне дальше нет.

***

Джодах сквозь сон слышит звонок в дверь и, зевая, идёт открывать её. Правда Лололошка успевает это сделать раньше него, поэтому сонный Ави лишь приобнимает Лололошку, нежно целует его в шею, кладёт свою голову на его плечо и говорит: — Верни мою майку: она последняя. Здравствуйте, господин Сан-Фран, выглядите…. Джодах поднимает свой слегка туманный взгляд на эльфа, протирает глаза и смотрит на бледное, осунувшееся лицо, где под глазами виднеются синяки, а на щеках, если приглядеться, можно различить ещё не высохшие дорожки слёз. Всегда идеально уложенные волосы сейчас растрепались и торчат в разные стороны, не придавая этому печальному образу никакого уюта лишь ещё большую печаль и некоторую болезненность. Его губы все искусаны до крови, а глаза выглядят, как серый кусок льда, который навряд ли получится разбить в ближайшее время, а на плече висит светло-серая сумка, набитая вещами. — Мягко говоря, не очень. Что-то случилось? — Привет, Джодах и Лололошка. Нет, всё хорошо. Просто работа не даёт покоя. Её слишком много в последнее время. И да, Лололошка, у тебя тут перья в волосах, — говорит Сан-Фран, снимая с себя ботинки. — Ой, точно перья! — говорит Лололошка, краснея, и начинает неловко доставать их из волос. — В любом случае мне пора идти уже. Пока, любимый! — говорит Лололошка, целуя Джодаха в щёку и, вылетая за дверь, бросает: — До свидания, господин Сан-Фран. Дверь хлопает — и Сан-Фран чуть ли не падает обессиленно на пол от усталости, что резко навалилась на тело, когда мозг понял, что он может расслабиться и позволить себе не изображать на лице счастье и лёгкую усталость. Благо его подхватывает под руки Джодах и несёт в гостиную, усаживая на диван и обеспокоенно смотря на эльфа, который пытается сфокусировать взгляд на нём. Ави прикладывает руку к его лбу и одёргивает, чувствуя ужасный жар. Ему это очень не нравится, как и чужой вид, буквально кричащий о том, что ему плохо и в ближайшее время он себя лучше чувствовать не будет, поэтому Джодах уходит на кухню, еле находя в огромной аптечке жаропонижающее, и возвращается в гостиную, прихватив с собой стакан воды. Ави обеспокоенно смотрит на Сан-Фран, что свернувшись в клубочек, лежит и дрожит, обнимая себя руками. — Ну, как вы так себя довели, — говорит Джодах, накрывая нерадивого эльфа пледом и помогая ему выпить лекарство. — Всё хорошо. Это происходит уже не в первый раз. Просто перенервничал, — спокойно говорит Фран, принимая сидячее положение. — Сколько я от вас буду ещё слышать преуменьшение ваших проблем? — спрашивает Джодах, сведя брови к переносице и скрестив руки на груди. — Мне Эбардо позвонить? — Если в тебе есть хоть что-то святое, то дай мне побыть хотя бы час без его голоса! Я не хочу его сейчас ни видеть, ни слышать, — говорит Фран, устало откидываясь на подушки. Джодах уже слышит знакомые нотки в голосе Франа, которые дают понять ему, что случилось что-то серьёзное, да и стоящая рядом сумка всё ещё вызывает вопросы, даже множество вопросов, ответы на которые он скорее всего получит в ближайшее время. Ему не нравится с какой частотой приходит к нему Фран, видя в нём поддержку и способ сбежать от проблем ведь он совершенно не то существо, которые может помочь, к которому стоит в принципе обращаться за помощью. Он просто не тот, кто нужен Сан-Франу в данный момент, но Ави может дать ему поддержку, в которой эльф так нуждается, поэтому из раза в раз и идёт на уступки с совестью и болью, которую испытывает не в силах никак ему помочь. Джодах лишь может давать советы и подталкивать Франа к каким-либо действиями, но вот следовать им или нет решает только эльф и никто другой. — Чувствую, этот разговор вновь будет долгим. Тогда идём на балкон? — скорее не спрашивает, а утверждает Джодах, на что получает сдержанный кивок. Джодах закрывает пластиковую дверь и берёт с подоконника пачку вишнёвых сигарет. Сам он курит только с Сан-Франом в одиночестве, да и он сам по себе стал ассоциировать эльфа с ним, именно с едким и со сладко-кислым запахом вишнёвых сигарет. Раньше Фран ассоциировался с фиалками, ванилью, свежей выпечкой и тревогой. Сейчас же запах соли, персика и сигарет. Джодах поджигает раковые палочки своей зажигалкой с рисунком кофе на ней и делает глубокую затяжку, прикрыв глаза. Язык начинает немного покалывать от вкуса бензина, гари и вишни, который подкатывает к горлу, а затем возвращается к кончику языка. Джодах вынимает сигарету изо рта и выдыхает клубы серого дыма в атмосферу, смотря за тем, как он кружится, прежде чем полностью исчезнуть и раствориться в воздухе. Ави чувствует, как никотин растворяется в его крови и делает новую затяжку, вновь отравляя свой организм. — Что ж, как я понимаю, у вас опять всё «сложно». Иногда эти ваши приуменьшения раздражают и то, как вы пытаетесь смягчить углы тоже, — говорит Ави, смотря на город. Его губы плотно сомкнуты, а острый взгляд из-под ресниц устремляется над крышами серых и унылых многоэтажек, ветвистых высоких тополей, чьи оставшиеся жухлые листья перебирает ветер, провожает вдаль птиц и встречает рассвет. Солнце медленно опускается за горизонт и здания, образуя над ним ореол из яркого света, окрашивая небо в нежно-розовые, голубые и лиловые оттенки, пока пушистые облака крайне медленно плывут по небу. — Начну с простого и никак не касающегося ваших отношений вопроса: «Зачем вам эта сумка?». Джодах кивает в сторону окна, откуда виднеются небольшие комнатные растения и диван, на котором стоит сумка. — Мне просто предложили командировку на месяц. Я долго думал принимать предложение или нет, ибо всё-таки месяц — не маленький срок, да и Виолу с Эбардо оставлять не очень хотелось, но сегодня я согласился на их предложение и через восемь часов уже буду ехать в поезде, — говорит Фран, пожимая плечами и выдыхая дым. — Вы вновь убегаете от проблем, не решая их. Неужели вы всё ещё не успели понять то, что вам от этого не станет легче, а всё станет только в разы хуже?! — Я знаю, но не могу с ним просто взять и заговорить! Нам-нам просто нужна пауза, — говорит Франческо, повернув голову в другую сторону. — Это так же не улучшит вашу ситуацию. Точно не в таком случае, — говорит Джодах, сразу ловя на себе скептический взгляд. — Ладно, давайте попробуем найти корень ваших проблем. Всё же с чего-то всё начинается, верно? — Ты решил сейчас в психолога поиграть? Оригинально, но мне Джейс не очень то и помог, — говорит Фран, закатив глаза. — А вы пробовали такую прекрасную вещь, как «говорить правду о своих проблемах»? — грустно усмехаясь, спрашивает ангел. — Ха-ха, очень смешно. Твоё остроумие как всегда ниже плинтуса. — А вы всё такой же зануда. Ну, так каков ответ? — Я всегда с ним честен в вопросе моих чувств в сторону Эбардо. Поверь, он много чего плохого от меня наслушался, чего не следовало бы говорить в принципе, дабы не рушить его тонкую душевную организацию. А за эти слова я вновь лишь чувствовал вину и отвращение от себя, ибо, почему вообще говорю так о существе, которое люблю?! — чуть ли не кричит Фран, всплёскивая руками. — Это нормально говорить о недостатках и то, что тебе в нём не нравится. А лучше всего говорить с самим партнёром об этом, чтобы работать, делать друг друга лучше. И всё же напомните, с чего начались ваши отношения? Простите, что так далеко зашёл, но это крайне важный аспект. — Ничего, но я всё ещё не понимаю, что ты хочешь услышать, ибо мы просто встретились, сам видел, устроили сцену на сцене. Ох, Время, как это ужасно звучит. Я надел на него кулон и всё, — говорит Фран, упуская половину, даже больше половины текста. — Простите, за нескромный вопрос, но у вас был конфетно-букетный период? — спрашивает Джодах, улавливая в чужих глазах непонимание, поэтому начинает объяснять: — Это когда существа долго проводят время вместе, дарят друг другу подарки, обнимаются и целуются без намёка на что-то большее. — Нет. Хотя в теории у нас было два свидания, и мы слушали музыку, читали книги, но это было от силы два-три раза. А дальше ничего собственно и не было. На моей памяти только ты мне дарил цветы: астры. До сих пор помню, как ты их буквально мне ткнул в лицо, — говорит Фран, тихо смеясь. — Ох, Время, зачем вы только напомнили?! Я был таким идиотом тогда! — говорит Ави закрывая лицо руками и крыльями. — Нормальным был. Интеллигентным. Даже ко мне не прикасался. Да и можно ли назвать то, что было между нами отношениями, если кроме разговоров и подарков между нами ничего не было? — Я просто держал дистанцию и не хотел причинять вам дискомфорт от своего присутствия и прикосновений. И да можно. У каждых существ всё равно свои особые и неповторимые отношения. Вот у нас были такие. Удивительно, что мы вообще начали встречаться со своим возможным убийцей и не сказали мне при нашей новой встрече ни слова о том, что мы встречались, — говорит Джодах, туша бычок о пепельницу и зажигает новую сигарету, зажав её между указательным и средним пальцем. — М-да, не везёт мне от слова вообще. Да и тогда ты сам ко мне приклеился, как банный лист, и не отставал со своими словами о том, что тебе крайне интересно посмотреть на восходящую звезду. Я тогда подумал, что тебе отец все мозги выбил, но с этим прекрасно и жизнь справилась. А что насчёт молчания то, как ты себе это представляешь: «О, привет, Джодах, помнишь меня? Я тот самый эльф, с которым ты провстречался почти год и которого ты бросил без объяснения причины, а ещё ты меня убить пытался. Но я надеюсь мы сможем сохранить эти отношения на прежнем уровне, ведь так?» — говорит Сан-Фран, нарочито кривляясь. — Так что ли? — Ладно, ваша взяла. Действительно звучит ужасно, даже отвратительно, но мы отошли от темы. А что вообще происходило на первых встречах? Как-никак именно они и закладывают будущий фундамент отношений, — говорит Джодах, вырисовывая сигаретным дымом в воздухе узоры. — Он меня укусил за шею, а затем дважды пытался изнасиловать, точнее насильно сделать мне «приятно», но приятного в этом было мало, — говорит Сан-Фран, вздрагивая от того, как по телу пробегают мурашки. Джодах на несколько секунд замолкает, обдумывая чужие слова, пытаясь понять, правильно ли он услышал Франческо или всё же слух его в этот раз подвёл. Однако чужой взгляд даёт понять, что он, к своему сожалению, услышал всё правильно, что заставляет крылья нервно дёрнуться за спиной, а из груди вырваться нервный смешок. — Так ладно, хорошо. Нет, это, конечно, плохо, ужасно, отвратительно и всё в этом роде, но это оно! Это то, что нам нужно! — говорит Ави, широко улыбаясь и вскидывая руки вверх, но ловя на себе отрешённый и непонимающим взгляд спрашивает: — Что вы чувствовали в тот момент? — Страх, — отвечает Фран, задумавшись на несколько секунд, а затем виновато опускает голову вниз. — Хорошо. Продолжим. Почему вы соглашаетесь на близость даже когда вам больно, и вы находитесь на грани нервного срыва? — Из-за чувства вины. Из-за страха того, что на меня накричат, ударят или возьмут насильно, ну и то, что если не дам я, то он легко найдёт мне замену. — С чего вообще такие мысли? Эбардо вроде даже повод думать так не давал, ибо весь его круг любовных интересов начинает и заканчивается там, где стоите вы. Да и вы прожили вместе уже пятнадцать лет. Странно, что вы до сих пор допускает такие мысли, но ладно, допустим. Что вы чувствуете сейчас, пару часов назад, когда он был рядом? — спрашивает Джодах — и Фран начинает понимать, к чему тот клонит. — Страх… — Именно! Основу ваших отношений составляет страх, ибо именно с этого они и начинались. Вы изначально вместе заложили неправильный фундамент, который сейчас будет очень сложно разрушить, но возможно. Все ваши проблемы даже из-за недоверия и излишней подозрительности, которая, кстати, тоже из неоткуда не берётся, а из-за того, что ваши отношения построены на страхе. Страхе вас перед Эбардо, перед своими желаниями, эмоциями и перед Виолой, — говорит Джодах, начиная ходить из стороны в сторону, из-за чего Франу приходится уклоняться от крыльев, что так и норовят его ударить. — Я не боюсь Виолы, — говорит Фран, сведя брови к переносице. — Нет боитесь. Даже не скорее её саму, как ответственность, которую вы взяли на себя, будучи к ней не совсем готовым. Однако сделанного уже не вернёшь, да и по вам видно проснувшийся «материнский инстинкт» и любовь, которую вы к ней испытываете. Поэтому пора перестать убегать от ответственности и своих страхов, посмотреть им в глаза и наконец, решить эту проблему, — говорит Джодах, почти касаясь истлевшей сигаретой его груди. — И что ты предлагаешь, «психолог»? — спрашивает Сан-Фран, нарочито кривляясь. — Поговорить. Просто поговорить один на один. Без лжи, замалчивания и утаивания проблем. Кулон, что вы ему дали, сделал только хуже, ибо это тоже вызывало страх, да и сам по себе — это метод насилия, морального насилия, поэтому вам надо самому начать говорить. От вас никто не ждёт жертвы и не просил становиться в эту позицию, но вы это сделали, поэтому пора поставить точку в этом вопросе, — говорит Джодах, туша бычок со злостью о стеклянную пепельницу и выдыхая сигаретный дым в лицо Франческо, когда оно становится слишком близко к его. — Даже не думайте. Если вы думаете, что от этого вам станет легче, то вы ошибаетесь. Месть не сделает вам лучше. Тем более если у вас всё идёт под откос, то не следует ломать заодно и чужую жизнь с отношениями. Нет больше никаких НАС, есть только вы, Виола и Эбардо. С которым вы поговорите сегодня же! Фран махает руками, дабы отогнать от себя дым и трёт глаза, которые заслезились. Он поворачивает голову в другую сторону ему больно и горько признавать то, что Джодах прав и сам он говорит правильные вещи, почему-то после его слов так много вещей становится на свои места и почти всё становится чётким и понятным, но сам Ави не находится в этой ситуации и не понимает именно его метание, не понимает, почему он не может просто открыть рот и начать говорить то, что думает и что его волнует. Франческо боится реакции со стороны, ведь Эбардо делает всё, а он не может ему дать даже малую часть того, что от него требуют. Фран даже не имеет право жаловаться в таком случае. — Я не буду с ним говорить сегодня! Тем более у меня скоро поезд! — возмущается Сан-Фран. — Скоро это пять часов? Не смешите меня. И это был не вопрос, а утверждение, — холодно и твёрдо говорит Ави. — Ох, нет! Ты меня не затащишь в индивидуальный портал, даже не пытайся, — сквозь зубы шипит эльф, опустив уши вниз, смотря на спокойное лицо Ави. — Мне это и не нужно, — говорит Джодах, пожимая плечами, а затем продолжает, загибая пальцы: — Три, два, один… — Дорогой, я дома! И я кое-кого к нам привёл! — кричит из прихожей радостно Лололошка. Джодах открывает пластиковую дверь на балкон и тащит Франа в гостиную, пока Лололошка туда заталкивает Эбардо. Сан-Фран и Эбардо смотрят друг на друга. Они молчат, даже, кажется, не моргают и не дышат. Эбардо смотрит на потрёпанный вид Франа и бросает короткий взгляд на светло-серую сумку, что лежит на диване. Всё-таки пропажа приличного количества важных вещей не могла его насторожить и сейчас он видит, как своими словами довёл своего эльфа до точки кипения. Фран же смотрит на лицо Эбардо, под его глазами виднеются покраснения, а на щеках блестят дорожки от слёз, а растрёпанные волосы намекают на то, что он своими резкими и необдуманными действиями довёл его до истерики, из-за чего чувство вины вновь начинает прогрызать в нём дыры. Они ещё какое-то время смотрят друг на друга, прежде чем Эбардо бросается на Сан-Фран с объятиями. В его глазах вновь блестят слёзы, которые медленно стекают вниз, пропитывая чужой свитер, а взгляд выглядит чересчур отчаянным, находящимся на грани безумия, пока Эбардо жалобно, резко севшим голосом просит: — Пожалуйста, не бросайте меня! Прошу, пожалуйста, не делайте мне больно! Я изменюсь, я всё сделаю, только не бросайте! — Т-ты чего? О-откуда т-такие вы-выводы?! — испуганно шепчет Сан-Фран, начиная поглаживать Эбардо по спине и волосам. — Я не собирался тебя бросать, ни сейчас, ни в ближайшую uireb. Ведь im le meleth. Эльф даже не замечает, как перешёл на эльфийский, из-за чего непонимание Эбардо заставляет встать в ступор на несколько секунд, в попытках понять, что он не так сделал. А когда до Франа доходит, что он перешёл на эльфийский, то повторяет: — Я не собирался тебя бросать, ни сейчас, ни в ближайшую вечность, ведь я тебя люблю. Сан-Фран осторожно и нежно целует чужие щёки, переложив свои руки на чужую талию, чувствуя, как Эбардо значительно расслабился и перестал дрожать из-за слёз. Эбардо так сильно испугался, когда проведя пару часов с Виолой зашёл в комнату, а вещей не было: паспорт, телефон, зарядка, рыльно-мыльные принадлежности, одежда, а самое главное ноутбук — не было ничего, что говорило о присутствии Сан-Франа когда-то в квартире и в этот момент хрупкая душевная организация Эбардо пошатнулась, дала трещину и начала опасно шататься из стороны в сторону, грозясь упасть в любой момент. Он думал, что случилось то, чего он так сильно боялся внутри. Эбардо каждую секунду боялся, что его бросят, что вновь плюнут ему прямо в душу со словами о том, что его никогда и не любили, что он просто этого не достоин. Даже пятнадцать лет жизни вместе не смогли убедить его в обратном, показать, что Фран всегда будет рядом, что никогда не бросит одного без какой-либо причины. Хотя Эбардо и так прекрасно знает, что все прошлые отношения заканчивались провалом именно из-за него, он и есть ошибка и та самая переменная, из за которой всё рушилось, ломалось, превращалось в пепел и руины. Ведь для Эбардо все партнёры были идеальными, даже Фран несмотря на все свои недостатки, был для него на протяжении всех лет недостижимым идеалом. У него есть всё от богатства до известности. За ним бегают многие, смотрят настолько влюблённо и преданно, что внутренности начинает щекотать ревность, поэтому единственное, что он может предложить эльфу так это своё тело. Но в последнее время даже это Сан-Фран напрочь отвергает и дёргается от каждого прикосновения, что заставило его думать о потере интереса, о скором расставании и возможной измене, однако, похоже, он просто ошибся с выводами, беря во внимание не саму личность Сан-Франа, а свой весьма печальный опыт. — Мне кажется, вам следует серьёзно поговорить, — в унисон говорят Джодах и Лололошка. — Н-но-, — начинает Фран. — Сейчас же! — говорит Лололошка, злобно сведя брови к переносице, а затем усаживает их на диван за кофейный столик. — Я пойду чай сделаю, а ты, Джодах, следи, чтобы никто из них не избежал! — бросает Лололошка из кухни, вскоре возвращаясь с четырьмя чашками чая, в двух из которых находится сыворотка правды, которая придала чаю более янтарный цвет. Лололошка ставит нужные чашки напротив Франа с Эбардо. Так же на прозрачный чёрный столик опускается хрустальная чашка с мёдом, шоколадное печенье и вазочка с конфетами, зефиром и мармеладом, а так же пирог. Лололошка садится рядом с Джодахом, на коленях которого уже удобно устроилась Персик и явно не собиралась уходить или отдавать кому-то ведущую позицию. Она лишь лежит и мурчит, пока хозяин гладит её по мягкой шёрстке — и она греется о тело партнёра своего хозяина, смотря на двух существ напротив. Персик чувствует их напряжение и негативную ауру, которая от них исходит, из-за непонимания не только между собой, но и непонимания, что делать дальше. Персик даже может с уверенностью сказать, что эльф окутан этой дымкой намного сильнее, чем друг хозяина. Персик хочет ему помочь, поэтому спрыгивает с колен Ави и запрыгивает на Франческо, топчется лапами по нему некоторое время, прежде чем лечь на него и начать мурчать, чувствуя неуверенное и крайне осторожное поглаживание. — Поздравляю, господин Сан-Фран, вы ей понравились. Или она просто почувствовала, что вам плохо и решила вам таким образом помочь, — говорит Лололошка, мило улыбаясь, и кладёт свою голову на плечо Ави, когда тот его приобнимает за талию. — Мне разве нужна помощь? — растерянно спрашивает Фран, смотря на своё отражение в чашке. Джодах на этот вопрос согласно кивает, а Эбардо кладёт свою руку на плечо Сан-Франа, но резко её одёргивает, как от огня, скривив губы и удручённо повернув голову в другую сторону, сжимая запястье. — Тебе Эбардо помощь тоже нужна. Вам обоим она нужна. Я бы посоветовал вам просто начать говорить, но тут случай тяжёлый, поэтому мы будем вместе по очереди задавать вам вопросы, на которые вы должны будете максимально честно на них отвечать. Перебивать друг друга нельзя, но можно дополнять и объясняться. Только помните — это не ссора и не дебаты — обычный разговор, — говорит Лололошка, помешивая ложкой чай. — Ты начнёшь, я начну? — спрашивает Ави, вскинув бровь вверх, на что получает кивок в сторону себя. — Хорошо. Начнём с чего-то максимально простого и не столь болезненного для вас… Что вы чувствуете или чувствовали от появления Виолы? Эбардо вопросительно смотрит на Джодаха с Лололошкой, не понимая, почему ангел задал этот вопрос, ведь всё кажется очевидным, даже слишком. Ведь они оба её безмерно любят, ходят и лелеют. Оба счастливы, разве не так? Разве он может ошибаться? Эбардо старается об этом не думать, правда заданный вопрос уже селит в душе сомнения, которые начинают стремительно прорастать и раскрывать свои бутоны, заставляя свести брови к переносице, плотно сжать губы и начать нервно постукивать ногой по ковру. Он теперь ни в чём не уверен, да и никогда не будет уверен больше в этом в принципе. Напряжение с каждой секундой вместе с давлением нарастает и заставляет полноценно ощутить на кончике языка вкус крови. — Безмерную любовь, счастье и лёгкий мандраж, — говорит Эбардо, широко и мечтательно улыбаясь, а затем поворачивается в сторону Франа, ожидая от него такой же ответ. Фран, грустно улыбаясь, смотрит на него. Он смотрит в искрящиеся счастьем и преданностью глаза, которые так страшно разочаровывать. Однако в голове что-то внутри щёлкает, из-за чего врать не хочется, убегать больше не находятся силы, а терпеть нарастающую в груди боль становится просто страшно. Тем более он совершенно забывает о том, что Эбардо — его муж, что он его поймёт и прислушается. Однако во время этой связи его чувства не сильно то и заботили Эбардо. Он просто успокоил его, погладил, приласкал, чтобы потом использовать, из-за чего Сан-Фран до сих пор себя чувствует грязным и порочным. И от этой грязи никогда не получится отмыться, сколько не старайся и не три кожу мочалкой, даже сняв тонкой слой эпидермиса, тебе не станет легче, ты не будешь чувствовать себя лучше. Эта грязь находится намного глубже, въедается в плоть и душу с сердцем, из-за чего до неё так просто не добраться и с ней ничего не делать. А сам Франческо за пятнадцать с лишним лет сделал достаточно, чтобы эта боль стала частью его самого и держать всё это за закрытой дверью больше нет сил, поэтому он тяжело выдыхает и начинает тихо говорить, бегая глазами по ковру, будто ища в нём спасение: — Сначала радость, а потом страх, растерянность и-и непонимание, что делать дальше и хотел ли я этого на самом деле. Эбардо чувствует, как в сердце будто вгоняют иглу, будто пробивают его насквозь, заставляя волну боли прокатиться по нервным окончаниям. Только сейчас до него доходит, что Фран так и не сказал, что хотел ребёнка, что он об этом даже не говорил, что он своими действиями его просто изнежил, а затем беспардонно сломал и разбил изнутри, заставив ходить по своему сознанию с пониманием того, что сам Эбардо просто его изнасиловал, грубо использовал, перебивая и не давая ничего сказать о своих чувствах, из-за чего Фран просто замолчал, решая повесить на рот невидимый замок. Эбардо протягивает руку к чужой, желая прикоснуться, хоть что-то сделать, чтобы эльф почувствовал себя лучше, но Сан-Фран лишь одёргивает руку, упирается ей в стул и отводит глаза в сторону. Лололошка обеспокоенно смотрит на Джодаха, спрашивая, стоит ли продолжать, ибо по ощущениям напряжение уже достигло своего максимума и стоит к нему протянуть руку, как разряд тока пронзит всё тело раскатом боли и заставит болезненно зашипеть. Однако Ави всё так же спокойно сидит и смотрит на это, показывая взглядом, что это только начало и пододвигает к нему список вопросов, невзначай рукой гладя по ноге, дабы привлечь внимание, но не вызвать никаких подозрений в том, что они готовились. Сама идея разговора пришла спонтанно, даже слишком. Буквально вчера Джодах просто лежал на кровати и думал обо всём том, что смог пережить и о том, что с каждым новым разговором с Сан-Франом ему всё тяжелее, будто проблем становится всё больше, существу рядом всё хуже, а он может лишь раздавать советы и молча его слушать, чувствуя помимо тяжести от своих проблем тяжесть чужих. А когда пришёл Лололошка, то по его лицу было понятно, что ни о чём хорошем, как обычно, разговор с Эбардо не был. Они вдвоём просто не могли продолжать нести тяжесть и вес чужих проблем, когда оставалось столько нерешённых своих личных вопросов, поэтому пусть и не очень правильными, с моральной точки зрения, действиями сейчас выводят их на разговор. Безусловно, кому-то насильно вливать сыворотку правды — неправильно, неэтично и ужасно, но ни Лололошка, ни Джодах уже не были уверены в том, что когда-нибудь этот важный разговор между Эбардо и Франом настанет, а замалчивание не продолжится, из-за чего в голову подозрения о том, что рано или поздно одна из истерик точно пересечёт грань, оставив после себя лишь мёртвое тело на полу, возрастала. Поэтому приходится в данный момент торговаться с совестью, смотря в пропитанные болью глаза. — Вы можете продолжить говорить? — спрашивает Джодах для приличия, на что Сан-Фран поднимает большой палец вверх, мол, всё хорошо, пусть это не так. — Хорошо, теперь ты, Лололошка. — Говорите ли вы о проблемах друг с другом? — спрашивает Лололошка, незаметно зачёркивая вопрос, делая глоток чая, чтобы никто не понял, куда направлен его взгляд. — Стараюсь, но не обо всех. Какие-то глобальные проблемы я предпочитаю скрывать и замалчивать, — говорит Эбардо, задумавшись на пару секунд. — Нет. Предпочитаю справляться самостоятельно — и так прекрасно понимаю, что меня не услышат, — холодно и сухо чеканит Фран, пока в его глазах начинают блестеть кристаллики слёз. Эбардо чувствует, как в сердце начинает колоть ощутимее, как боль докатывается до кончиков пальцев лёгким покалыванием и как из легких, будто выбивают кислород одним единственным и чётким ударом, заставляя дыхание на миг сорваться на хрип и почувствовать, будто его снова душат чьи-то руки. Это чувство пугает, заставляя в ушах звенеть почти до глухоты. Нет, он не хотел это вспоминать, точно не то, что не давало ему спать по ночам. Эбардо слишком ярко помнит, как руки одного из его прошлых партнёров сомкнулись на его горле, болезненно сжали, упираясь большими пальцами в трахею, передавливая её, не давая сделать хотя бы один спасительный глоток, сдавливая настолько сильно, что потом останутся синяки и следы от его пальцев. Эбардо помнит, как в ужасе пытался достать носками до пола, как тушь от слёз растекалась и размазалась по лицу, кажется это единственный момент, когда что-то настолько сильно его заставило бояться за свою жизнь. Эбардо жалел о том, что в тот день не взял Бартоломью с собой, что отказал ему, что вообще пошёл с ним в эту комнату. Эбардо бьёт ногой по полу всё сильнее и всё с большей периодичностью, будто это поможет выкинуть из головы воспоминания, которые въелись в самую подкорку сознания, вцепились в него крючьями, при котором каждый новый рывок травмирует и отрывает куски от него всё больше. Эбардо сжимает веки всё сильнее, пока перед ними не начинают летать белые мошки, а затем их резко открывает, когда чувствует лёгкое, еле ощутимое прикосновение к плечу. Эбардо поворачивается и почти сразу сталкивается с уставшим и серым взглядом. Он даже не заметил, когда ярко-фиолетовые глаза, блестевшие ярче сапфиров, вновь стали покрыты туманом усталости и безысходности, но при этом они смотрят на него тревожно и с таким беспокойством, что невозможно им не поверить и не потеряться в них на секунду, особенно когда большой палец с тревогой проводит по щеке. — Всё нормально: можем продолжать, — говорит Эбардо, прижимаясь при этом к руке ближе, не желая её отпускать и чтобы её убирали. — Как знаете. Что ж, задумывались ли вы в том, что возможно ошиблись в своём выборе, глобальных решениях? — спрашивает Джодах, думая о том, что возможно поспешил с собственным решением и помощью, видя насколько плохо всем участникам этого разговора. — Нет. Я, конечно, много думал о возможной поспешности в рождении Виолы, но быстро смирился, даже скорее просто понял всю важность её рождения для наших отношений, — говорит Эбардо, сцепив руки в замке и грустно улыбаясь. — Да, довольно часто об этом думал и думаю. Будто все мои решения, даже то, что я возможно принял за любовь — неправильно, не имеет право на существование, не имеет никакого смысла. Я даже не знаю, в чём я не сомневался во время наших отношений. Ребёнок, любовь, собственные чувства и эмоции — всё это стоит и стояло под огромным вопросом. В один миг я могу быть счастлив, по-настоящему счастлив, а в другой меня бросает в неуверенность и всё происходящее вызывает сомнения. Я-я не знаю, что ещё сказать и как оправдаться хотя бы перед самим собой в том, что я сомневаюсь не только в своём партнёре, но даже в себе. А если я в себе сомневаюсь и не понимаю, куда идти то, как я могу брать ответственность за кого-то другого?! Кажется, я слишком много говорю, простите, — говорит Фран, нервно потирая предплечье. — Вам не за что извиняться, — говорит Лололошка, делая глоток чая, желая отвернуться и не смотреть на чужие слёзы. Лололошка никогда не думал, что чужие слёзы в нём будут вызывать жалость. Его всегда учили относиться к ним равнодушно и самому никогда не плакать. Лололошка просто не позволяет себе это. Всегда когда он плачет ему больно, душа будто разрывается на части. Не было ничего в его слезах такого, что помогало облегчить его состояние. Ему просто нужна была забота и присутствие кого-то рядом. А слёзы всегда ассоциировались с жалостью к себе. Даже десять лет с психологом не смогли выбить из его головы эти странные установки. Лололошка даже сам не заметил, как чужие слёзы начали вызывать в нём отвращение и странную неприязнь внутри, однако сейчас они вызывают у неё жалость. Такую тягучую, противную и липкую, словно слизь. Давно он не чувствовал нечто подобное. Неужто настолько привязался, что перестал испытывать отвращение к слезам не только Джодаха, но и Эбардо? Это даже поражает в хорошем или плохом смысле этого слова Лололошка не знает, но это заставляет понять, что он не настолько уж и бесчувственный, каким его обычно считают. — Хорошо. Точнее плохо. В общем, не важно. Следующий вопрос будет ещё более неприятным, так что советую минимально морально приготовиться, — говорит Лололошка, а затем в мыслях продолжает: «Если к такому вообще можно подготовиться». Сан-Франу уже становится дурно от этих вопросов и собственных откровений. С каждым разом всё хуже и хуже. Хочется буквально перерезать себе горло и отрезать язык, чтобы, наконец, замолчать, но он сдерживает себя от этого и старается не смотреть на нож, который лежит к нему непозволительно близко, из-за чего кончики пальцев то и дело, что скользят по его гладкой железной и холодной поверхности, прежде чем схватить его за ручку, смотреть в отражение металла непозволительно долго. Блики в его глазах чуть подрагивают, а губы сжимаются в тонкую линию. Франческо делает глубокий вдох и выдох и втыкает нож в середину пирога с молочным и белым шоколадом, чувствуя, как подрагивают руки, а сладкий даже скорее приторный вкус десерта не может перебить горечь, стоящую во рту. Эльф делает большой глоток чая из чашки, а затем наливает новый, добавляя туда пару капель успокоительного. «Нельзя причинять себе боль! Нельзя смотреть на нож! Нельзя! Нельзя! НЕЛЬЗЯ!» — кричит воспалённый головной болью мозг. Эбардо смотрит на резкие действия Франа и не понимает, что происходит, что тот чувствует. Он давно заметил, что Фран старается быть плавным, нежным и осторожным, старается притуплять приступы агрессии пусть у него это и не всегда получается, но сейчас он его напугал. Эбардо даже может сказать, что почувствовал, будто этот нож проткнул именно его сердце вместо пирога. А этот взгляд его уже начинает напрягать. Он вроде такой же пустой, что и был пятнадцать лет назад, такой же окрашенный усталостью и недосыпом, но при этом находящийся на грани безумия, даже отчаянный, из-за чего по телу пробегают мурашки, а его самого прошибает холодный пот. Это заставляет Эбардо взять тканевую салфетку и промакивающими движениями пройтись по лбу, нервно улыбаясь. «Почему такая реакция?! Почему он так смотрит? Мне даже некомфортно, будто дыру прожечь в столе хочет», — думает Эбардо, смотря, как Сан-Фран неторопливо ест пирог, желая перекрыть временным окситоцином накатывающую панику и дрожь. — Я могу начать? Да? Врали ли вы о том, когда вам было больно? — спрашивает Лололошка, начиная нервно постукивать пальцами по столу. Эбардо с Франом отворачиваются друг от друга одновременно и слишком резко. Им обоим не хочется признавать такой грех за плечами. Да и само это происходит на автомате ведь проще сказать простое и с большим количеством значений «всё нормально», чем копаться в себе и партнёре, чем говорить о своих проблемах вслух, чем действовать. Они оба могут молчать и пользуются этой возможностью по максимуму. Они лишь бегут вперёд, не оборачиваясь назад, лечат не саму болезнь, а её симптомы, пьют яд в надежде, что станет легче. Однако это не помогает справиться с набирающими свои силы проблемами, что давят на плечи. Они лишь травят друг друга своим молчанием, не дают возможность вдохнуть свежий воздух, а отношения заставляют встать в ступор и не двигаться с мёртвой точки. И в этой ситуации остаётся только догадываться о том, кому хуже и сколько шагов остаётся им преодолеть обоим до нервного срыва, истерики и падения в пропасть, которая приведёт к разрыву натянутой нити отношений, на которой можно сыграть тревожную и напряжённую мелодию, которая будет одним лишь из предзнаменований к будущему ужасу. — Да, — говорят они в унисон, но затем продолжает только Эбардо: — Я предпочитаю не говорить о боли в ноге, которая периодически всё-таки напоминает о себе и наверное иногда стараюсь игнорировать боль во время близости, правда господин Сан-Фран сразу это замечает и останавливается, гладит и успокаивает, — краснея от смущения говорит Эбардо, пытаясь скрыться за стеной из своих рук, пока Фран его окидывает скучающим взглядом. — В основном насчёт небольших травм вроде переломов, вывихов, ожогов. Когда кусает, грубо касается, когда действует резко Иногда насчёт душевной, но это не суть важно, — говорит Фран, задумчиво мешая остывший чай ложкой, а затем несколько раз стучит по ребру чашки. В воздухе на несколько секунд виснет крайне тяжёлая тишина, которую перебивает лишь дыхание и глотки чая. Джодах незаметно зачёркивает заданные вопросы ручкой параллельно скользя взглядом по следующим вопросам, которые звучат и выглядят гораздо хуже предыдущих. Даже этого сравнительно небольшого количества хватило, чтобы вывести на эмоции вроде слёз, страха, тревоги, а главное понимания. Возможно, даже сейчас они вдвоём несильно понимают, что не так, где произошёл разрыв и пошла трещина, к которой так больно прикасаться, так как она болит, обжигает кончики пальцев и медленно ползёт дальше по телу, делая в разы больнее, когда её игнорируют, нежели когда обращают внимание. Лекарства не помогают от неё, помогут лишь разговоры между собой вместе с честностью и открытостью, а так же желание быть спасённым. Однако в них это не пробудить без сыворотки правды, которая не даёт соврать в очередной раз даже себе. Эбардо с Франом неосознанно убегают друг от друга, от проблем, закрываются в своём коконе, поджав колени к груди и соединив руки на них в замок. И если Эбардо ещё что-то пытается сделать, пытается сказать, как-то показать и проявить себя, то Сан-Фран давно смерился быть неуслышанным с тем, что стучаться в, будто глухую стену бесполезно и что стоит просто смириться со своим положением, не пытаясь ничего поменять в конечном итоге, не подозревая о том, что всё могло быть и лучше. И всё это удручает не только Лололошку и Джодаха, но и Эбардо, которому до этого казалось, что всё хорошо, а его партнёр просто устаёт и ему нужен отдых, но тут всё вдруг оказывается далеко не так — его привычный мир рушится — и он теряется, не зная, что делать, как помочь и позволят ли ему оказать эту самую помощь, если всё до этого скрывалось и замалчивалось и запивалось собственной горечью из слёз и отчаянием с дрожью, что накрывала в минуты непонятной паники, которую Эбардо пытался ему помочь унять, но его лишь отталкивали и скручивались клубочком в углу кровати. Поэтому понять не только то, что не только тебе вдруг стало резко плохо, а голову всё чаще посещают тревожные мысли, но и другому существу крайне сложно. Джодах неловко и нервно ёрзает на стуле, нервно улыбаясь, чтобы снять напряжение, которое его разрывает внутри вместе с криком о то, что как всё смогло дойти до ручки, и почему с этим никто ничего не делал. Ави пусть и знает, какой по натуре Эбардо и Сан-Фран, но всё равно не может примириться в голове с тем, что эти два существа, живя столько лет под одной крышей, не могут даже поговорить друг с другом нормально. О каких отношениях может идти речь, если проблемы не замалчиваются, не решаются и самое главное остро стоят на ребре? Такое чувство, будто Джодах женат сразу на двоих, ибо знает о Фране гораздо больше Эбардо, что заставляет кулаки сжаться и с силой впиться ногтями в ладонь. — Есть ли у вас проблемы с постельной жизнью, из-за которой не можете чувствовать желание, испытываете страх перед ней? — спрашивает Лололошка, начиная гладить Ави по крыльям, дабы успокоить того и показать таким образом, что он рядом. — Вообще проблем нет. Я чувствую себя вполне прекрасно. Иногда правда стресс и присутствие Виолы мешает, но для меня это не является как таковой проблемой. Потерпеть можно, — говорит Эбардо, пожимая плечами. О такой теме он бы даже поговорил и без сыворотки правды. Он её абсолютно не чурается и вполне спокойно о ней говорит, как и позволяет себе открыто заигрывать с Франом на глазах у друзей. Ему просто об этом говорить так же из-за того, что его раса это не осуждает, это не табу для него, да и максимум что могут так это обсудить общественность, на которую Эбардо совершенно плевать. Для Франа же эта тема до сих пор неприятная и пугающая. Даже то, что они состоят с Эбардо в браке — одно огромное табу и нарушение традиций и принципов его общества и расы, которые даже прописаны в отдельной книге. И иногда перед сном об этом вспоминать очень страшно, ибо эльф чувствует себя больным и неправильным, думает, что ошибся, а во время любых проявлений такого внимания в свою сторону старался сбежать, спрятаться в самый дальний угол, из которого его в итоге доставали. И пусть эльф сотню раз скажет, что его не заботит мнение окружающих, что на традиции ему глубоко плевать, а общепринятые в его расе нормы его не заботят, внутри он всё равно будет понимать, что данные обстоятельства беспокоят его, заставляют сомневаться в чистоте и правильности своих чувств. — Да, я не испытываю желание уже даже после четырёх-пяти таблеток «лекарств». Страх чувствую иногда: для меня каждый раз как первый. А не испытываю желание наверное из-за усталости, стресса, работы и наверное просто потому что не хочу, — говорит Сан-Фран, дёргая плечом, стряхивая таким образом руку Эбардо с себя, из-за чего тот еле глотает горький ком из слёз и повернув голову в другую сторону шепчет тихое: — Простите… Джодах и Лололошка переглядываются, чувствуя, что зря они это затеяли, из-за чего Франу и Эбардо плохо от откровенностей друг друга, но отступать уже поздно, поэтому они решают, что раз уж начали, то пойдут до конца. — Испытываете ли вы страх перед партнёром? — вскинув бровь вверх, спрашивает Джодах, нервно дёрнув крыльями. — Да, бывает периодически, когда Фран кричит, бьётся в истерике или просто несколько часов после работы смотрит в одну точку, не двигаясь и кажется не моргая. Это очень пугает, особенно когда тот потом резко дёргает ушами, — говорит Эбардо, нервно улыбаясь и, нервно дёргается от пробирающих тело мурашек. — Да, и я не буду объяснять свою позицию, — холодно чеканит Фран, вновь обращая внимание на кошку, что требовательно трётся о его руку, где находятся ожоги. Кошки умные. Они чувствуют чужую боль и знают гораздо больше некоторых существ, подмечая то, что невозможно разглядеть с самого начала. Вот Персик и пытается помочь как может, она видит, как этому существу больно, чувствует нотки металла в воздухе, исходящие от него и хочет как-то помочь расслабить и успокоиться, показать, что не всегда нужно быть сильным, что эта совершенно не та ситуация, в которой нужно сохранять лицо, но её лишь гладят, всё так же проглатывая горькие слёзы с болезненным криком внутри. А Персик только и может, что оказывать молчаливую поддержку через мурчание, видя, как друг его хозяина утыкается в руки, пытаясь скрыть поступившие и сказывающиеся вниз по щекам слёзы. — Кажется ли вам, иногда ваш партнёр навязчивым и давящим на вас морально и ф-физически? — старается безэмоционально задать вопрос Лололошка, но голос предательски трогает на последнем слове. — Нет-нет, не думаю, — сухо говорит Эбардо, лишь сильнее утыкаясь в свои руки, не собираясь никому смотреть в глаза. Он обещал себе не плакать, не позволять больше этой слабости брать над собой верх, но сейчас ему тяжело сдерживать слёзы внутри себя, тяжело не плакать, слыша претензии в свой адрес только сейчас слышать, что сомневаются в своих чувствах, что ему больно, ему неприятно от него. И разве это стоит терпеть? Почему вообще Фран всё это терпит, если сам Эбардо причиняет ему столько боли. Из-за жалости, которая ему давно не нужна. Он уже и так устал от слов соболезнования о его брате, о своём колене, о своих отношениях и всём другом, поэтому жалость ему не нужна. Ему неприятно слышать всё это сейчас, не в силах ни закрыть уши, ни остановить поток чужой откровенности, которая вскрывает только зажившие раны. Ведь слова Сан-Франа сейчас звучат для него совсем как нож в самое сердце, и всё это сопровождается ужасной режущей болью внутри, которая отдаётся пульсацией. Хочется уйти, просто уйти, ничего не говоря, не слушая до конца, но Персик требовательно ложится на его колени и не даёт ему встать. — Да. Насчёт близости. Меня будто принуждают к ней, а я просто боюсь отказаться, будто меня бросят. Мне даже скорее стыдно из-за того, что я не могу исполнить свой супружеский долг. Да и в последнее время я всё чаще хочу просто остаться один. Я будто перенасыщаюсь всеми этими словами, прикосновениями и чужим присутствием, что просто хочу остаться один на один с собой. Не с работой, а просто один дома и всё… — говорит Сан-Фран, останавливаясь, а затем, махая руками продолжает: — Вы не подумайте, мне нравится компания Эбардо. Он часто скрашивает одинокие вечера своим присутствием просто иногда мне нужно одиночество. Хотя бы иногда… — Боитесь ли вы прикосновений? — Нет, если только к шее. Боюсь, что сдавят и перекроют доступ к кислороду, что сделают больно. Боюсь резкости, грубость. Не люблю, когда сжимают с силой запястья, когда не могу ничего сделать, когда я абсолютно беззащитен перед данной ситуацией. Это-это-это… — на последних словах голос Эбардо звучит всё тише и более жалко, пока тот смотрит в одну точку на стене и обнимает себя за плечи, пытаясь успокоиться, что помогает сделать Персик своим неловким лизанием пальцев. Эбардо грустно улыбается действиям Персика, начиная почёсывать её за ушком, высказывая, таким образом, свою благодарность за то, что она не даёт ему впасть в истерику и окунуться в омут не самых приятных воспоминаний. Эбардо становится чуть легче воспринимать дальнейшую информацию от осознания, что кто-то рядом, что у него есть хотя бы минимальная поддержка или опора сейчас. Эбардо видит, что Сан-Франу плохо, возможно даже хуже чем ему, но парень тоже хочет поддержку, заботу, хотя бы минимальное прикосновение к себе, а не грубое скидывание рук и злобный взгляд, выражающий лишь злость и раздражение. Эбардо хочет просто прижаться к Франу, почувствовать хотя бы минимальное тепло и заботу, хочет найти в эльфе ту самую защиту и любовь с поддержкой, чтобы ему стало хоть немного легче переживать происходящее вокруг. Ему страшно от чужих слов, от чужой холодности и от чужой закрытости в данный момент, поэтому слёзы лишь сильнее размывают тушь на лице, а сердце болезненно щемит. — Да. Хотя тут зависит от места, времени и обстоятельств, — говорит Франческо, с ещё более пустым взглядом, чем до этого, из-за успокоительного. — Что вы имеете в виду? — спрашивает Лололошка, не до конца понимая, что за обстоятельства могут вынудить Сан-Франа бояться прикосновений. — Если меня будут трогать в темном переулке, то мне будет страшно. Если меня насильно прижмут к стене и начнут кусать мне будет страшно. Если меня будут кусать и грубо снимать с меня одежду, то мне будет страшно, — говорит Фран, заламывая пальцы, смотря в затравленный взгляд Эбардо, который дёргает его за рукав свитера. — Можно вас обнять, пожалуйста? — спрашивает Эбардо, слыша, насколько его голос звучит глухо, тихо и жалко. Сан-Фран кивает и раскрывает руки в разные стороны, позволяя Эбардо залезть на свои колени и с силой прижаться к телу эльфу. Эбардо дрожит в чужих объятиях и сжимает его плечи ещё сильнее, заставляя промокнуть свитер Сан-Франа от слёз. Фран лишь молча его гладит по спине, пытаясь показать, что всё хорошо, что он рядом, но Эбардо это не помогает. Парень знает, что через пару часов никого рядом с ним не будет кроме Виолы, что его вновь бросят, бросят одного на произвол судьбы, бросят в очередной раз, как многие существа и делали до этого, просто беря его чувства и протыкая их вместе с сердцем с ножом. Но сейчас он не готов не хочет отпускать, только не сейчас, только не сегодня. Эбардо хочет и дальше быть любимым, он сделает всё что угодно для этого. Измениться, перестанет быть навязчивым, только лишь бы Фран и дальше продолжил его любить и сжимать в своих объятиях, только лишь бы Фран его не бросал, как остальные, чтобы не заставлял чувствовать эту боль снова. — Пожалуйста, не бросайте меня! Я всё сделаю! Я изменюсь, клянусь! Только не бросайте меня вновь одного! Не делайте мне больно! Не заставляйте меня вновь это чувствовать! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! — чуть ли не кричит Эбардо плача, хватаясь за чужую одежду, как за спасительный круг, будто на ней можно повиснуть и не захлебнуться этой чёрной жгучей лёгкие водой. Сан-Фран застывает на месте, словно бревно или статуя. Всё тело будто парализовала, из-за чего даже двинуть пальцем не представляется возможным. Он лишь молчит, чувствуя, как хватка начинает причинять ему ощутимую боль, как к нему прижимаются с там отчаянием, будто он и вправду уйдёт куда-нибудь. Фран не знает, что делать. Он не умеет успокаивать существ, не умеет вообще никого успокаивать. Эбардо же с каждой секундой лишь хуже. Дыхание переходит лишь на хрип, который перебивают лишь жалобные всхлипы от боли, что разрывает грудную клетку, из-за чего попытки нормально задышать превращаются в лишь рваные попытки ухватить последнюю нить кислорода, которые не дают ему умереть, задохнуться, но недостаток этого самого кислорода не даёт возможность успокоиться, а только сильнее захлёстывает паника. — Тише-тише, я рядом! Видишь?! — говорит Фран, тяжело дыша и пытаясь отстранить от себя Эбардо, чтобы он смог посмотреть в его глаза. Где-то на этом моменте Лололошка с Джодахом уходят из комнаты, решив, что им стоит остаться наедине, чтобы выплеснуть всё, что накопилось внутри наружу, чтобы выговориться. И всё же они жалеют о том, что сделали, что довели, что таким наглым способом вытягивают у них эти слова, но по-другому не могут, не знают и не понимают, каким образом их можно было вывести на разговор, если они избегают друг друга, когда захлёбываются в слезах и проблемах. Они не ищут поддержку друг в друге, они не могу прийти и просто поддавшись эмоциям расплакаться, ходить по грани истерики и нервного срыва, ибо в этих отношениях один единственный фундамент — страх. Эбардо боится, что его бросят, а Сан-Фран боится признать, что ему больно, боится показаться слабым, боится показать, что ему страшно. В этих отношениях изначально всё началось неправильно. Тут должна была быть взаимная тяга, бабочки в животе, желание стать ближе, но всё это началось с давления и не сильных ран, что в последствии привело к попыткам изнасиловать, дабы привязаться с помощью постели, что стало фатальной ошибкой, которая привела, только к излишним переживаниям по поводу отсутствия какого-либо желания у Франа и страха перед близость, особенно когда она начинается с грубости. Джодах и Лололошка лишь ускорили неизбежный разговор, который бы рано или поздно состоялся бы только в других обстоятельствах, когда оба участника этих отношений были бы полностью истощены, а нить отношений уже начала понемногу рваться, а над головой нависало ёмкое, но внушающее страх слово: «развод». В любом случае они сделали всё, что могли: напоили, подтолкнули и заставили сделать хотя бы шаг на встречу друг другу, неуверенный, но всё-таки шаг вперёд. Всё остальное зависит только от Эбардо и Сан-Франа. Всё либо встанет на место, либо они и дальше продолжат причинять друг другу боль. — Скажите, что не бросите меня! Скажите, что не оставите меня в одиночестве! — кричит Эбардо, когда его запястья с силой сжимают и прижимают к себе. — Я рядом с тобой. Сейчас я рядом с тобой, — успокаивающе говорит Сан-Фран, гладя Эбардо по волосам и при этом, вздрагивая от каждого нервного действия супруга, пытаясь самому не впасть в истерику. — Ты опять уйдёшь от меня?! Ты всегда уходишь! Всегда сбегаешь, когда тебе плохо! Ты бросаешь меня одного! Если ты сегодня уйдёшь, то не возвращайся! — кричит Эбардо, пока слёзы жгут щёки всё сильнее. — Я тебя не брошу! Только не сейчас, только не в этот раз! Слышишь я рядом, я рядом, я рядом, — голос Франа с каждым разом становится тише. — Хватит врать! Вы всегда убегаете от ответственности! От проблем! От меня! Я вас не понимаю! Пожалуйста, хотя бы сейчас признайте, что вам плохо, что вам бывает больно, что все, чёрт возьми, далеко не в порядке! — говорит Эбардо и смотрит на Франа красными от слёз глазами. Эбардо выглядит потерянно, смотря в чужие напуганные глаза, которые медленно и верно наполняются слезами, которые пытаются скрыть подниманием головы вверх, частым морганием, вместе с мотанием головой в разные стороны. Его аргументы исчерпали себя, из-за чего вместо слов всё плавно перетекло в болезненные слёзы, которые травили душу последние пятнадцать лет. Каждая частичка его тела кричит о том, что он должен убежать, спрятаться, скрыть эту минутную слабость, но Эбардо сидит сверху, а для надёжности сжимает его запястья, несильно, почти еле ощутимо, но это не мешает разряду боли пронзить его тело огнём и рассыпаться на тысячу мелких иголочек, из-за чего сквозь стену из белых зубов прорывается болезненное шипение, а сам Фран с силой зажмуривает глаза, пока под веками не начинают летать цветные пятна. Эбардо растерянно вновь сжимает чужие запястья, из-за чего Фран вновь шипит и начинает пытаться выдернуть руки из крепкой хватки, как только для мозга еле как доходит информация о том, что рукава пытаются закатать. Эльф начинает дрожать сильнее, а дыхание сбивается окончательно, когда рукава опускают вниз, а на руки отрешённо смотрят. Хватка на запястьях слабеет, а взгляд Эбардо бегает от ожогов на лицо Франа, который уже потерял волю к сопротивлению, ведь скрывать что-то уже не имеет какой-либо смысл. В его слова не поверят, как бы убедительно он не пытался отыгрывать спокойствие, отрешённость и непоколебимость на лице, ведь раны на руках говорят сами за себя. — Э-это… С-скажите, ч-что я ошибаюсь! — срывающимся голосом шепчет Эбардо, на что в ответ получает лишь молчание и отведённые в сторону глаза. — Я-я же ош-ошибаюсь, д-да? П-почему вы молчите?! Сан-Фран лишь зажмуривается и закрывает лицо руками, будто за стеной из пальцев его никто не сможет увидеть, будто исчезнет Эбардо, исчезнут проблемы, исчезнут ожоги на руках — исчезнет попросту всё, что делало и так плачевную ситуацию самым настоящим кошмаром. Однако всё это реальность, а не простой сон или кошмар, который преследует каждую ночь, из-за чего он не может уснуть. Поэтому Фран всё ещё сквозь пальцы видит Эбардо, его наполненное тревогой и страхом лицо, видит совсем тонкие морщины, пересекающие кожу. Эбардо прижимается к Франу, прижимая за талию к себе и жалобно смотрит на эльфа. Он уже не знает, как сейчас подстроиться под ситуацию, что следует делать рядом с Франом, ибо привычная картина и схема взаимодействий рухнула вниз, как карточный домик, оставив после себя лишь хаос и разруху, из которой Эбардо не знает, как построить что-то новое, как подстроиться под Сан-Франа на ходу и показать, что он рядом, что ему можно доверять, что он не сделает больно, если сам эльф давно решил, что самым лучшим выходом из этого кризиса станет молчание и замалчивание боли, что раздирает внутри. Эбардо не лучше. Он лишь подстраивался под Сан-Франа в своей голове, совершенно другого, забыв о том, что Фран перед ним совершенно другой, что ему в большинстве своём не нужна ни близость, ни вечные прикосновения, ни активность, а тишина покой и нежность. Эбардо выстроил и следовал лишь образу в своей голове, который выстроился за пятнадцать лет их отношений, пока его реальная версия была между молотом и наковальней, бросалась из крайности в крайности, пытаясь найти понимание и нужную поддержку где-то на стороне в лице Джодаха, на которого Эбардо зол. Он в душе не хотел, чтобы вся эта боль была вывернута наизнанку, показана миру, но понимает в душе, что это было неизбежным. Если бы эти откровения не вылились через сыворотку правды, то вылились бы через истерику и нервный срыв, когда не выдерживал бы не только Фран, но и сам Эбардо. И парень боится, что в этом варианте одного из исходов событий он бы точно ударил Франа, точно причинил бы ему самую сильную боль и вбил в их гроб отношений последний гвоздь. Ведь сейчас это были лишь слова жёсткие, пропитанные злость и ненавистью слова, но при этом слова, не действия и кто знает, когда это могло перерасти в реальные последствия, а страхи причинить боль дорогим своему сердцу людям плавно перетёк в реальность. Об этом Эбардо думать не хочет, поэтому сосредотачивает внимание на Сан-Фране, который отрешённо и абсолютно пустым взглядом смотрит вперёд, царапая кончиком ногтя обивку дивана. — Господин Сан-Фран, простите меня. Я вам сделал больно, я это понимаю, но при этом я не понимаю и части ваших чувств! Вы вечно молчите, а на любые вопросы лишь односложно отвечаете! Я не могу понять, что вам нравится или что вам не нравится и может вызвать истерику, если вы будете молчать. Я понимаю, что это моя ошибка, ибо я должен был понять, что эти жестокие слова с моей стороны для вас — это триггер, который может привести к истерике, но при этом и вы могли сказать об этом раньше, когда мы об этом говорили, когда я сидел с вами на приёме у психиатра, когда мы проговаривали в слух, что нам не нравится и я спрашивал, что лично для вас стоит вычёркивать из того договора и в чём вы нуждаетесь во время этих отношений. Мы оба виноваты в этой ситуации, но тут была моя ошибка, я должен был понять, что вас беспокоят далеко не пелёнки и время потраченное на следующей неделе ради документов во время появления Виолы, когда вы мне так отчаянно пытались что-то сказать, а я не слушал, завтра вас замолчать на долгие годы. Если сможете, то простите меня. Пожалуйста, не бросайте, не делайте мне больно. Уж лучше убейте в этом случае, ибо я не хочу переживать этого снова. Я слишком сильно к вам привязался, я слишком сильно вас полюбил и, боясь, что вы уйдёте, привязывал вас к себе через постель. Не находя другого выхода и решения из этой ситуации… — Эбардо слышит, насколько жалко звучит его голос, как он дрогает, срываясь на хрип. Сан-Фран даже не знает, что сказать, но в этой ситуации и нельзя отмалчиваться. Может молчание и золото, но золото явно посредственное, которое привело к столь печальным последствиям, где оба запутались в собственных чувствах и эмоциях, которые они испытывают и чувствуют по отношению друг к другу, что они в принципе должны испытывать и чувствовать от всего, что между ними. Молчать поздно, да и говорит, хоть что-то тоже, но Сан-Фран вспоминает то, что ему говорил Джодах, то с какой уверенностью он говорил о том, что всё возможно исправить, надо лишь попытаться. Пусть объёмы будущей работы и пугают, но с этим рано или поздно пришлось бы что-то делать, а эту огромную стену разрушать до основания, заставляя появившиеся новые трещины расти и расширяться дальше, пока маленькие куски штукатурки и бетона падают и разбиваются о его голову и голову Эбардо. Джодах был прав во всём и от этого во рту стоит невыносимая горечь от боли и поступивших слёз. Их отношения построены на страхе перед друг другом. В разном плане, конечно, но страхе. Эбардо боится, что его бросят, поэтому привязывает, как умеет, как думает нужным, ведь Фран зачастую холодный и отстранённый, у него есть деньги и популярность, поэтому единственное, что Эбардо думает нужно дать так это собственное тело, которое зачастую ещё и отвергают, заставляя встать в ступор, с мыслями о том, что он никому не нужен. А Сан-Фран так же думал, что Эбардо интересует только его тело, а тут выясняется, что для него так же нужен физический и эмоциональный контакт, как и для него. Эльф только сейчас понимает, что не давал Эбардо не только близость, но и тепло, нежность и тепло, грубо отталкивая и забиваясь в угол, когда тот пытался его просто обнять, прижать к себе, почувствовать себя нужным, что заставляет горечь подкатить новой удушающей волной к горлу. — Я сам не лучше. Я закрылся от тебя и утонул в своих проблемах, сам поверил в то, что я для тебя ничего не значу в плане мнения и интересен только в плане постели. Мне чуждо это, как и большое количество прикосновений в этом плане, однако я люблю нежность, люблю объятия, поцелуи и наверное хотел бы получать даже такие глупые подарки как конфеты, цветы и игрушки. Я понимаю, что всё это звучит до ужаса ванильно и слащаво, но мне правда это нравится и нужно. Я знаю, кого ты во мне видишь: такого же циничного и холодного режиссёра и популярного сценариста, у которого есть буквально всё, а если нет, то он может это приобрести. Однако любовь я не могу купить. Эльфы однолюбы — и я могу только один раз полюбить навеки. И если уже моё сердце выбрало тебя, то пусть. Но нам нужно… Сердце Эбардо замирает на месте. Он ожидает, что сейчас произнесут ту самую жестокую фразу, от которой сердце вновь разобьётся на тысячу мелких осколков, а чувства превратят лишь в пыль воспоминания. Эбардо не хочет это слышать вновь, но при этом он давно смирился с тем, что рано или поздно любая сказка заканчивается и имеет конец, но ему всё равно больно от очередного разрыва и возможной сухой фразы: «Давай останемся друзьями?», поэтому он сжимает руки Сан-Франа в своих и жалобно просит: — Если вы меня хотите бросить сейчас, то сделайте это молча. И друзьями остаться у нас уже никак не получится. Фран несколько секунд растерянно хлопает глазами, а рот безмолвно открывает и закрывается, когда Эбардо начинает вставать. Эльф резко реагирует, дёргая его на себя, заставив тем самым упасть. Сан-Фран нависает над Эбардо, прижимая его к кровати за запястья и с отчаянием, смотря на супруга, который так просто смирился и быстро принял в своей голове тот факт, что они так просто разойдутся в разные стороны и забудут всё, что между ними было. — Да послушай же меня! Я не собираюсь тебя бросать! Не со-би-ра-юсь! Понимаешь?! Нам нужно начать всё с самого начала. Я понимаю, что это огромные объёмы работы, что это придётся отстраивать отношения заново, почти с нуля, но стоит попробовать. Правда придётся в этот раз научиться вдвоём говорить и работать друг над другом. Другого выхода из этой ситуации я, увы, не вижу, как и смысла продолжать пытать себя. Мы извели друг друга до критического состояния и ни к чему хорошему это не привело. Всё стало лишь в разы хуже, чем до этого. Поэтому для начала нам следует поговорить. Что думаешь? Сан-Фран опускает Эбардо и садиться на свои ноги, с надеждой смотря в чужие глаза, даже не зная, что конкретно хочет увидеть и понять по чужим чертам. Эбардо молчит в этой ситуации непозволительно долго, обдумывая чужие слова крайне медленно, из-за мозга, что отчаянно отказывается нормально работать, заставляя тем самым шестерёнки с поршнями натужно заскрипеть и нехотя двигаться с место. Ему кажется всё происходящее сном, ведь не мог Фран с ним остаться, ведь это просто невозможно, да и зачем ему это? Зачем ему быть с тем, кто из раза в раз делает больно, однако мягкое, еле ощутимое прикосновение к плечу приводит в чувства, заставляя вздрогнуть и в очередной раз убедиться в реальности происходящего. Сан-Фран всё ещё сидит рядом с ним, даже не пытается сбежать от этого разговора, как все прошлые разы, его руки плотно сомкнутые в замок, а черты лица даже кажутся слишком серьёзными в данной ситуации, поэтому Эбардо позволяет себе эту последнюю слабость вроде того, чтобы просто упасть на Франческо и прижаться к нему всем телом, уткнувшись в шею и сцепив руки в замке на его талии. — Я хочу начать всё сначала, — шепчет Эбардо на чужое ухо, прижимая Франа к себе максимально близко. — Я не хочу вновь чувствовать боль, я не хочу жить без вас, но мне при этом страшно. — Всем нам бывает страшно. Я понимаю тебя. Тебе страшно и больно осознавать, что придётся вновь всё выстраивать, но это было необратимо. А без меня ты жить сможешь, нельзя же так. Весь мир не крутится вокруг меня, — шепчет нежно эльф, переворачиваясь и начиная перебирать его волосы. — Не надо строить и возводить вокруг меня свою жизнь, свой смысл жизни. Я не центр вселенной, я такое же слабое, вспыльчивое и иногда крайне уставшее от жизни существо, как и ты. Тебе хоть иногда следует думать о себе. — Как и вам. Вы изводите себя, дабы показать, насколько вы идеальный, взваливая на свои плечи неподъёмную ношу, но ведь не обязательно делать всё идеально. Мы все совершаем ошибки и имеем полное право их совершать. Позвольте себе хоть раз ошибиться и не сделать идеально. И прошу вас, не делайте так больше, — тихо шепчет Эбардо, осторожно, еле касаясь подушечками пальцев, начиная гладить ранения и область вокруг них, из-за чего Фран устало прикрывает глаза, тяжело выдыхая. — Я постараюсь, но иногда мне сложно это контролировать. Во время истерик и нервных срывов я запираютсь в ванной, мой голос начинает дрожать, по щекам текут слёзы — и я выгляжу довольно жалко. В этом состоянии я не хочу, чтобы ты меня видел, ибо я могу тебе навредить. А мне очень страшно от понимания того, что я могу сделать тебе больно снова… — Поэтому вы и не пускаете меня иногда в ванную и на балкон, когда там запираетесь? — спрашивает Эбардо, резко севшим голосом, переходящим почти на хрип. — Да. Так безопасней для тебя, но точно не безопасно для меня. Я могу сделать с собой в порыве гнева всё, что угодно и при этом не могу гарантировать твою безопасность, — говорит удручённо с нотками отчаяния и безысходности в голосе Фран. — А ты пытался бороться с этим? И тебе уже пытались помочь? Всё же не могут же быть эти страхи беспричинными, — спрашивает Эбардо с долей надежды, начиная рукой поглаживать чужую щёки, из-за чего Фран, словно кот, льнёт к ней, начиная тереться в ответ. — Пытались. Теперь у этого существа навеки шрам на правой щеке — и он мне всегда напоминает об этой оплошности в прошлом, которую я никогда не допущу, особенно если буду один-на-один с самим собой, — говорит эльф, опустив уши вниз. — Но ведь ты только вредить себе, не приходя к какому-либо результату. Ты просто выливаешь агрессию на себя, чувствуя себя опустошённым. Тебе не становится легче, ты лишь ищешь новые поводы себя наказать. Давай всё-таки попробуем это исправить вместе. Начнём со слов, потом перейдём к прикосновениям, а дальше посмотрим, что думаешь? — спрашивает Эбардо, грустно улыбаясь, на что получает неуверенный кивок. — Иногда мне кажется, что ты слишком хороший для такого, как я, что я вообще не должен хоть что-то у тебя просить, но я не знаю… Может во мне так играет старость, но мне просто хочется лежать в обнимку, получать и дарить подарки в виде цветов, конфет и мягких игрушек. Просто хочется нежности и просто чего-то подобного. Прости-прости, я знаю, насколько это глупо звучит, — говорит Сан-Фран, закрывая глаза руками, густо краснея от своих слов, будто этот незначительный барьер из пальцев мог ему хоть как-то помочь спрятаться. Однако Эбардо убирает его руки в стороны, прижимает голову Франа к груди и прикрыв глаза шепчет: — Это что мне было нужно. Фран чувствует, как его волосы мягко перебирают, а подняв глаза, встречается с пропитанным нежностью изумрудом, который заставляет улыбнуться и прикрыть глаза от усталости, что внезапно накатывает на тело, от долгого эмоционального и физического напряжения. Они засыпают в обнимку, сердца стучат в унисон друг другу. «Похоже, что эту командировку Фран всё же пропустит». Лололошка с Джодахом в это время боязливо выходят из комнаты, не понимая, почему резко стало так тихо, однако увидев, что эти двое просто спокойно спят в обнимку, облегчённо выдыхают. Всё же могла полететь и посуда, из-за чего пришлось бы оправдываться перед соседями за шум вдвойне, а это Ави делать желанием не горел, как и смотреть на эту картину на диване. Зато Лололошку более чем всё устраивало, ибо тот стоит и фоткается на их фоне с разных ракурсов, пока Джодах убирает посуду. Заходя в очередной раз на кухню, он отвлекается на сообщение, что пришло ему на телефон от неизвестного номера. Обычно Джодах их даже не просматривает, сразу удаляет переписку и блокирует пользователя, но сейчас что-то толкает его опустить взгляд на экран, где огромными чёрными буквами напечатан текст: «Привет, давно не виделись. Как поживаешь? Ты, наверное, даже уже забыл обо мне и даже не вспоминаешь, но я напоминаю тебе о своём существовании. Вижу, ты семью завёл, друзей, построил успешную карьеру. Даже завидую. Только жаль, что это счастье не продлиться долго. Даже не пытайся пробить мой номер и меня найти — ничего не получится. Периодически я буду тебе напоминать о своём существовании с разных аккаунтов и номеров, прежде чем полноценно начну действовать. Что мне нужно? Месть и ничего больше. Поверь, я обеспечу тебе такие страдания, что не снились Кхаини. Я буду со стороны наблюдать, как медленно и верно ты теряешь всех, кто тебе дорог и как они от тебя уходят. Ты можешь сколько угодно говорить о том, что никто тебя не бросит, но насколько ты сам в них уверен? И доверяешь ли ты своему окружению, если даже не можешь с уверенностью сказать, кто ты есть. Я не запугиваю тебя, Джодах, ни в коем случае, лишь вынуждаю сказать правду, ведь на лжи ничего не построить». Раз, два, три, четыре, пять Жизни больше не видать. Кровь, насилие и кишки Я не дам тебе уйти. Вот началась твоя игра. Попытка есть всего одна. Из терний лжи, плеяды страха Тебя внутри ждёт опалаха. Ты спросишь правила игры, Откуда я не дам уйти, Где не имеет смысла боль, Что разрывает не впервой. Что ты застыл? Чего немеешь? Сказать прощания успеешь. Я передаю тебе билет Какой ты знаешь — на тот свет. Ты смотришь и не понимаешь Казалось, ты давно всё знаешь. Одна ошибка — выбрось кость Для смерти ты желанный гость. И ты поплатишься за волю За жизнь свою, печали долю. За то что врал и не страдал, За то что просто убивал. От страха ты того бледнеешь Как от стыда того краснеешь, Пытаясь вспомнить важный миг Той встречи, где ты был убит. Но память резво убегает, Скрывая всё пока страдает. Пока горит огонь свечи Из этой тьмы не дам уйти. В который раз я убеждаюсь, Что в слабости своей покаюсь, Когда падёшь ты предо мной, Пред своей жалкою судьбой. Забудь тот стих мой милый друг, Все монстры в реальном мире ждут. Всё это реальность не игра, Где всё блестит давно коса.