Плейлист, который играл в Бентли, пока Кроули учился любить

Coming up beyond belief On this coronary thief More than just a leitmotif, More chaotic, no relief.

      Демона категорически сложно убить.       Это утверждение строится сразу на нескольких фактах.       Человек не сможет убить демона ядами, мечами и пулями. Демона не убьёт ни отвар из чьей-то крови, ни ритуал изгнания, ни вид распятия. Специалисты в демонологии, ведьмоловы и инквизиторы могут утверждать обратное сколь им угодно, но в глубине души и они понимают, что их человеческие орудия для демона, извините за надоевший фразеологизм, как мёртвому припарка.       Развоплотившись, демон попросту проснётся в Аду, а единственное, что он почувствует после — небольшую дезориентацию. И шок, конечно — его всё-таки ждёт девять кругов бюрократического разбоя. Глупо полагать, что после тысячной по счёту объяснительной, сотни часов ожидания сборки нового тела и десятков оскорблений, полученных от коллег, демон не захочет отомстить тому глупцу, что посмел напасть на него.       Или слишком активно защищался.       Убийство демона — дело сложное. Но не невозможное. У того, кто решится на подобное, есть два пути.       Первый — это, конечно же, в добавок к лучшим мечам, заточенным осиным колам и правильно произнесённым заклинаниям искренне верить, что ты способен убить инфернальное чудовище. Нет, даже не так. Первый путь — это Путь Искренней Пылающей Веры, где чистая, непогрешимая душа взывает к Святому Духу каждую секунду битвы, где каждое движение, слово и удар бойца сопровождается благословениями, песнями, похвалой во имя Бога и Замысла, где смертная душа идёт на жертву и отбрасывает страхи — становится подобной ангельской душе.       Но все ли люди способны сохранять Веру перед лицом собственной гибели? Многие ли за тысячи лет с Начала сохранили эту первозданную чистоту в смертной душе? Адские отделы статистики и исследований доказывали, что с каждым веком таких наивных становилось всё меньше и меньше — демоны всё-таки не зря ели свой подгорелый хлеб. Ну, и сами люди тоже. Даже больше, чем демоны, если прямо признаться.       А вот о втором пути в неприличных демонических компаниях боялись говорить даже шёпотом, ведь второй путь предполагал прямое вмешательство Свыше. И речь шла не о тех ленивых благословениях, что оттуда сошлют во время воскресной службы сонным прихожанам и особо надоедливым борцам с нечистью.       Второй путь был про ангелов и их суждение. Второй путь — это путь настоящего, неминуемого уничтожения демона. Окончательной смерти, если позволите.       Конечно, ангел не мог вступить в схватку с демоном по собственному усмотрению и желанию — прямая конфронтация означала бы начало второй войны, а для неё всегда было слишком рано (или слишком поздно?). А те демоны, что имели глупость напасть на редкого спустившегося с Небес ангела или людей, что он брал под защиту, жестоко расплачивались за спешку: ожоги от благословений и выжженное святостью зрение — лишь малая часть того, что могло произойти с чёртом, нарушившим хрупкое перемирие.       Ведь у ангелов была фора.       Ангелы распространили своё главное оружие по всему миру. Сколько на Земле огня, что можно было бы превратить в адское пламя, и сколько на этой планете воды? То-то же.       Волею ангелов люди застроили Землю церквями, часовнями и соборами, волею небесных посланников они благословляли воду в серебре и золоте, сделали из этого особый ритуал, позаботились о том, чтобы её можно было бы найти хоть в Антарктиде. С помощью ангелов люди за два тысячелетия стали защищены от демонов тем же образом, что человечество защищается друг от друга атомными боеголовками, и Внизу подобному раскладу сил не радовался никто.       Или почти никто.       Небезызвестный демон Кроули, бывало, думал о смерти и убийстве в глобальном масштабе — в этом не было ничего такого, особенно для того, чьими активными усилиями в мире появились смерть и Смерть, и на чьих любопытных змеиных глазах, высунувшихся из песка, Жнец впервые забрал душу жертвы братоубийства на Небеса. Он старался не думать об этом слишком часто, чтобы не портить и без того скверное на протяжении шести тысяч лет настроение, но однажды кое-что в ходе его мыслей изменилось.       К смерти и Смерти он относился скорее настороженно-нейтрально, пусть они и шли за ним по пятам всю его жизнь на Земле: после Авеля на его глазах умирали и глупышка Ева, отправляясь глубоко в Ад в уже подготовленную для неё пещеру, и страдалец Исаак, будучи умерщвлённым практически дважды, да чего уж там — сам приятель-Мессия медленно испускал Святой дух перед ним, умоляя Создателя простить своих убийц. Кроули сам становился причиной чьих-то смертей: иногда — в результате стечения обстоятельств, которые он в силу своих возможностей и некоторой степени недальновидности не мог предугадать (кто бы мог подумать, что театр огня может быть таким летальным для людей?), иногда — ещё более неосознанно, ведь общение с демоном, вопреки его желаниям и воле, не сулило человеку надежд на счастливую, нормальную, долгую жизнь.       В отличие от его собратьев, сама идея убить кого-то, довести до убийства или самоубийства казалась ему скучной. Какой в этом был смысл? Человек может натворить куда больше бед и зла, будучи живым — от мёртвых толку было мало, а от толп мёртвых так скорее следовало ожидать больше работы и больше заминок в и без того хреново функционирующей адской системе, как показывала практика бесчисленных человеческих войн.       Но это всё касалось людей. Забавных, странных и до сих пор удивляющих его людей. Уж если говорить о бессмертных…       О, им никогда не следовало его пытать.

***

I'll describe the way I feel Weeping wounds that never heal. Can this savior be for real, Or are you just my seventh seal?

      Бентли осталась спешно кое-как припаркована на улице, но не имела никаких возражений — она была в состоянии если не в худшем, так в очень приближенным к тому, в котором пребывал её владелец: там был и ужас, и удивление, и благоговение, и банальное нежелание верить, что это всё взаправду, что она действительно везёт в себе то самое подобие атомной боеголовки.       Но с невыносимо медленной скоростью заворачивая на поворотах, еле-еле плетясь по ночным улицам, которые рассекали смеющиеся над ней битники-гонщики на своих тупокузовных Мустангах, и — во имя первозалитого Ангелом бензина и моторного масла из салона Создателя, немыслимо! — тормозя на светофорах, Бентли предполагала, что предпочла бы перевозить на себе многотонную разрушительную бомбу, чем клетчатый термос, демоническими усилиями приклеенный к её приборной панели.       Ещё полтора часа назад она приветствовала любимого ангельского пассажира, а затем всё пошло в каком-то совершенно непривычном для неё направлении. Но её хозяин — Кроули — знал, что делал, преданно верила Бентли. Или не знал. Мы ведь уже говорили о том, что происходило с её уникальным владельцем?       Нет-нет-нет, Кроули точно не знал, что он делал. Что ему вообще теперь делать. Он как-то привык к минимальному планированию своих дней за прошедшие десятилетия необычного двадцатого века, и этот самый обычный день тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года у него тоже был распланирован: встать попозже, выпить побольше, одеться постильнее и встретиться с лучшими, как он выяснил в ходе многомесячных исследований, взломщиками и ворами, подкупить их души, предложив им столько, сколько они никогда в жизни не грабили, рассказать до безумия простой, но выверенный порядок их действий — и ждать от них позитивных новостей, ведь с такой идиотской задачей даже ребёнок смог бы справиться (ну, если не имел в папашках демона или самого Сатану).       А потом случились две вещи.       Во-первых, случился мутный тип Сержант (интересно, «Сержант» — это имя такое?) Армии ведьмоловов Шедвелл — по всей видимости, сам неплохой взломщик, но от чего-то скорее интересующийся количеством сосков у Кроули, чем суммой, что он выложил на столе. Этот мальчишка в смешной куртке вёл себя вызывающе, бросал в демона подозрительные взгляды, но, похоже, нихрена не понимал в ведьмоловстве, хотя общество людей, о которых он с таким восхищением говорил и услуги которых предлагал, могло быть полезно для Кроули — по крайней мере, в тех делах, которые касались слежки за…       Ах, да.       Во-вторых, случился Азирафель.       Азирафель…       Надёжно запертый в своей квартире, Кроули расхаживал по коридорам. Пару десятков лет назад одна земная подруга посоветовала ему взять жильё именно в этом районе: в отличие от Сохо, ночи здесь были тихими; и в отличие от большинства районов Лондона и отелей в пригороде, где он останавливался до двадцатых годов этого века — в Мейфэре элементарно почти никто не жил, ведь современные богачи покупали себе квартиры в капитал, а не для того, чтобы устраивать ночные вечеринки или ругать агрессивно топающего по полу соседа сверху. Во всяком случае, Кроули сейчас совсем не хотел натыкаться на людей, у которых могли возникнуть вопросы к тому, почему от него разило дымом, а сам он был бледен, как кусок мёртвого мрамора. Ну, или к левитирующему термосу рядом.       Кроули ещё раз проверил дверь. Запертая на три замка по три поворота ключом в каждом. Прошёл на кухню, минуя кабинет. Чистая, блестящая, нетронутая, не пахнущая абсолютно ничем — но с передовой холодильной камерой с ледогенератором в углу, из которой он, недолго думая, достал себе ледяную бутылку виски с торчащим металлическим гейзером и подготовленный стакан, что тут же послушно наполнился перелетевшим в него льдом.       Кухонные часы не тикали, хотя должны были, но исправно показывали время. Его сейчас, как ни странно, было слишком рано.       Кроули жадно отпил из стакана. Наполнил его ещё раз. Осушил его не менее быстро. Затем, облокотившись о стойку бара — ещё раз. Было даже как-то противоестественно, что такую вещь, как алкоголизм, придумал не он.       Наблюдая, насколько же отвратительно медленно двигается сучья минутная стрелка, он решился. Терпкий, слегка островатый вкус во рту дал ему некое подобие уверенности. Стараясь не держать уже начавшую трескаться из-за давления бутылку слишком сильно, он направился туда, где оставил оружие массового уничтожения — в кабинет.       Фальш-стена покорно двинулась вперёд, пуская его из пустого коридора внутрь. В его «доме» были всего две комнаты, в которых ему было по крайней мере не скучно находиться: это, разумеется, устеленная чёрными шёлковыми простынями спальня, где он частенько проматывал время в дрёме или же видел размытые сны после плотного обеда, и кабинет — в комнату с впечатляющим видом на Лондон он перетащил все относительно важные ему вещи, собранные за почти шесть тысяч лет обитания на Земле.       Но сейчас на массивном столе, вырезанном по его заказу из мрамора и красного дерева, находилось кое-что, что вызывало в нём самые противоречивые желания и чувства, одним из которых было простое и понятное «покинуть это место, подорвать вместе с квартирой и присыпать серой».       Кроули, не сводя взгляда с симпатичного клетчатого термоса, отворил окно. Раздался щелчок, и помещение наполнилось слегка холодноватым свежим воздухом, который он тут же прерывисто вдохнул.       Прошёлся вокруг стола. И снова. Было подошёл ближе — но спустя секунду отпрянул.       Он поставил стакан на подоконник, вынул гейзер из горла бутыли — отхлебнул прямо так, не разрывая зрительный контакт. Металлический аксессуар звякнул о гладкий каменный пол, но Кроули даже не шелохнулся.       Термос не проявлял совершенно никаких признаков жизни. — И что мне теперь делать?       Он едва мог поверить в то, что этот усталый, истощённый голос принадлежал ему. Кроули сполз по прохладной стене рядом с окном вместе с почти умятой бутылью. В какой-то мере он наконец расслабился после полуторачасового напряжения и паранойи, что за ним следят все земные агенты Ада. Мысль, что из невзрачного контейнера прямо на его незащищённые руки может случайно капнуть смертельная жидкость, волновала его куда меньше.       Наконец он закрыл глаза — кажется, в первый раз за час. Снял очки, отложив их в сторону на пол — они тут же исчезли, материализуясь в гардеробной до того момента, когда снова ему понадобятся. Взъерошил мокрые из-за пота волосы, стриженные в эти дни под аккуратный битловский «горшок». Зацепившись за эту идею, взмахнул рукой — в соседней гостиной заиграла их случайная пластинка.       Осознание приходило к нему уже несколько раз за эти полтора часа, что он добирался до подобного усталого положения на полу. Но вот понимания всё ещё не было.       Сначала он рассуждал так: это всё, конечно же, было шуткой — розыгрышем — и вот сейчас он услышит телефонный звонок, сообщающий, что он купился, или что ему немедленно нужно отдать контейнер обратно. Пусть такое поведение было не в ангельском стиле.       Но вообще всё, что произошло с ним сегодня, не было в ангельском стиле — и не было случайностью. Отстранённый и избегающий его компании в последние пару лет Азирафель вдруг откуда-то узнал, что в Сохо кто-то планирует ограбление церкви. Более того, Азирафель знал, когда Кроули встречается с подельниками, чтобы появиться в Бентли именно в тот момент, когда встреча закончилась. Азирафель выглядел взволнованно, смущённо, странно — и он передал термос, что был уже точно в его стиле, прямо в его дрожащие руки.       Кроули сделал ещё один глоток виски — куда более медленный.       Ангел был так близко. Кроули совершенно точно разглядел на его щеках румянец, видел блеск его губ. Покусанных, сухих губ. От волнения или?..       Кроули простонал. О чём он вообще думает?       Взгляд невольно вернулся к термосу на столе. Самый обычный такой термос с откручивающейся крышечкой-кружечкой цвета слоновой кости. Небольшой на вид. Крепкий. Украшенный шотландкой, которая всем уже надоела.       Вот так сразу и не скажешь, что внутри неё содержится что-то, способное тебя убить. Или же…       Или же никакой Святой воды в нём не было. Может, после всех этих дней изоляции, это была такая отмашка на прощание: «Получи, что выпрашивал сто пять лет назад, больше не трогай меня, и пошёл ты». Способ проверить был только один — неужели он и правда указывал на него?       Импульсивно захотелось так и поступить. Открутить крышку, налить в неё же, смешать с виски, залить в себя — и всё кончено. И нет больше ни Земли, ни Ада, ни Небес, ни Сатаны, ни Бога, ни Кроули.       Пошёл ТЫ, Азирафель.       Он фыркнул. Конечно же нет. Ангел был слишком чист и слишком разил благородством, чтобы вот так вот намёками сообщать демону: «Мне надоело твоё общество, иди уничтожь себя, грязное адское отродье».       Оставалось только довериться, как они делали всегда, как Азирафель доверял ему — в той или иной мере, пусть и совсем не «всегда». Кроули, говоря откровенно, несколько боялся абсолютного доверия ангелу в этом конкретном вопросе — тем более, после грубого, упрямого и истеричного отказа, со свистом отправившего его в терапевтический полувековой сон те пресловутые сто пять лет назад. Но иных путей не было — и он доверял. Он же умел ему доверять, когда хотел. Они уже спорили о доверии в этом десятилетии? Нет, кажется, разговор всё-таки был о другом.       Точно. Ведь был ещё и разговор. Что же там было?.. Привычные предупреждения и наставления, кажется.       Он опрокинул в себя последние терпкие капли. Термос уже куда спокойнее уходил из его поля зрения, и он вновь прикрыл глаза, проваливаясь в дрёму под мягкие голоса Леннона и Маккартни.       «Ты слишком быстр для меня, Кроули».       Бутылка в его руке развалилась на мелкие осколки. Парочка впилась в руку — мелкая, раздражающая имитация боли, ничуть не похожая на истинную, что он испытывал сейчас. — Чёрт!       Раздражённо сдул осколки с ладони — ни стекла, ни следов, ни крови, пусть он сейчас был бы не против её увидеть. Поднялся на ноги, вдруг ощущая прилив сил. Вновь заёрзал по комнате, смахивая дым с собственного тела. Бросил убийственный взгляд на стол.       Термос был издевательски безжизненен.       Шесть тысяч лет — это быстро или медленно? Как он, во имя проклятого Пандемониума, должен был понять?! Его никто этому не учил! Ему никто и ничего никогда не объяснял! В этом мире был только молчаливый Бог, такой же отстранённый Сатана, и совершенно разные люди с их непохожими, наивными понятиями о жизни, о чувствах, о таких эфемерных вещах, как «дружба» и «любовь». Так как? Ради него он намеренно искал то, что Бог пожелала ему не видеть, слеп от почти что праведного гнева, наполняясь от него же сил, коптил проклятиями Небо — потому что ему говорили, что он был неспособен, недостоин, непрощён. И потому он старался каждый по-адскому благословлённый день, проведённый на этой бестолковой и одновременно чудесной Земле — старался понять, старался разобраться, а когда всё же, не веря, начал подозревать, что именно заставляет его раз за разом возвращаться к этому слишком уж доброму, тем более по меркам Небес, прекрасному ангелу Азирафелю на Эдемской стене — делал всё возможное, чтобы это не растерять, чтобы не спугнуть его, чтобы не сломать.       Что он должен был сделать, чтобы заслужить хотя бы намёк, хотя бы один маленький знак о том, что это всё может быть хотя бы чуточку…       Кроули остановился, поражённо взглянув на термос. Его крышка одобрительно сверкнула.       Взаимно.       Он приложил руку к своему вдруг обжигающе тёплому лбу, пытаясь принять эту мысль. Его земное тело непроизвольно нагревалось — кажется, осознавало тоже.       Это может быть взаимно.       Он сбросил с себя пиджак — прямо на осколки и липкую лужу, не заботясь о его цене и сохранности. Туда же полетела и водолазка.       Взаимновзаимновзаимно.       Внутри него разгорался смутно знакомый — небывалый — жар. Вечный и ласкающий, как Адское пламя. Смертельный и мучительный, как Святая вода.       Ему не нужны были люди, чтобы утолить его — он отпустил это в последний раз уже тридцать четыре года назад со стыдом и сожалением. Искал покоя, искал побега от собственной тени, от усилий — конечно, тщетно. Всюду, куда бы он ни шёл, калейдоскоп из воспоминаний, образов и цветочных лепестков складывался в его имя.       Он прошёлся ногтями по своему едва подрагивающему плоскому животу, царапая плоть, дотронулся до острых ключиц, обхватил себя за шею обеими руками, хрипя единственный оставшийся в его голове набор букв, пробивающийся сквозь огонь: — Азирафель…

***

      Всерьёз он задумался об этом сто сорок лет назад. Одно дело — шутить на совещаниях, как бы ты оригинально разорвал своего коллегу на куски голыми руками, придушил бы змеиным телом или травил раз за разом ядом, но совсем другое…       Это случилось слишком быстро — быстрее, чем та пробившаяся через опиумный угар мысль, пришедшая к нему в голову прямо перед тем, как земля под его ногами начала трескаться и гудеть.       Младшие демоны утащили его с того эдинбургского кладбища за ноги, пронесли сквозь пространство и время, сквозь песок и гравий — туда, очень глубоко, в самый центр Земли, посадили в шатающееся кресло перед Вельзевулом и Дагоном, скривившихся от одного только его вида — и исчезли.       Кроули моргнул. В ушах гудело и звенело. Значит, теперь он был в Аду. Разве ему не должно было стать легче?.. — Демон Кроули, — сразу начал Дагон, поджав липкие от слизи губы и приняв такой напыщенный и важный вид, что у Кроули невольно сильнее разболелась голова, — ты уже знаешь, почему мы вызвали тебя сюда?       Кроули моргнул ещё раз. Тысячелетия он числился в демоническом легионе — а к таким бесцеремонным выходкам так и не успел привыкнуть. С минуту назад он был на Земле. Теперь же его ожидали утомительные и скучные споры с начальством. Поморщившись от предвкушения, он в ответ пожал плечами, отряхивая своё пальто от адской серы. — Отвечай на вопрос.       Нет, почему в голове стоял такой шум? Как люди вообще могли так охотно принимать опиум раз за разом?       Огляделся — этот кабинет, уставленный чучелами давно сгинувших земных существ, принадлежал Дагону. Тут особенно сильно разило сыростью, рыбой и чем-то стухшим — не то, чтобы в остальной части адской канцелярии пахло благоухающими розами, но всё же — и обычно он, разобравшись с поручениями, стремительно покидал его, стараясь не дышать лишний раз и уж тем более ничего не трогать. — Ни малейшего понятия. А можно водички? Уф, у меня, кажется, похмелье — пробовали ли вы когда-нибудь лауданум, Лорды? Ну и забористая же штучка.       В Аду он обычно не задерживался. Тут, конечно, было, с кем поболтать между делом, но большинство социально активных обитателей Ада особой эрудированностью не отличались, вылезая на Землю лишь для того, чтобы совершить парочку ужасно злобных (и клишированных) дел и сразу же заползти обратно на век-другой. — Кроули-и-и.       Ну вот, теперь Дагон начинает злиться. Делает надутое, как у японской рыбы, лицо, видимо, веря, что его это хоть как-то напугает.       Очевидно, Кроули знал, зачем он здесь, но был скорее раздражён, чем взволнован или, уж тем более, напуган. Всё пройдёт точно так же, как и пару десятков раз до этого: объяснительная с очаровательным и поразительным рассказом о демоне, отважно противостоящем непредсказуемым людям и коварным Небесам; парочка расписок и торжественных обещаний быть аккуратнее; фирменная угроза пожаловаться авторитетному другу и разумное пожертвование некой суммы из своей зарплаты на нужды всего Ада. — Гос-с-спода, у меня там выше осталось полно работы. Пока мы ведём тут эту невероятно содержательную беседу, гм, оппозиция, знаете ли, может предпринять какие-то подлые добрые действия, и мы же с вами не хотим разо… — Кроули.       Только сейчас в диалог вступают Вельзевул. Они ведут себя как всегда сдержанно и тихо, но сейчас в позе Лорда есть какое-то странное напряжение, и Кроули пытается подняться с кресла, которое тут же отращивает щупальца, сковывающие его руки. — Когда в Аду з-з-звонят колокола — что это з-з-значит?       На лице Лорда проступает смутное выражение… сочувствия? — Если я всё правильно помню, зачем мы их вообще поставили, эти колокола, — всё ещё расслабленно отвечает он, ведь не сомневается, что этот разговор обречён окончится решением в его пользу, — то они означают начало последней войны с Небесами — что, разумеется, абсурдно, ведь для этого момента нашего Великого Триумфа пока рано. Я же ничего не пропустил? — Или?..       Или? Кроули начинает нервничать, глядя на Вельзевул, таких же, как и он сам, напряжённых и отрешённых, предпочитающих оставаться в глуби кабинета, вертя в руках выцветший конверт для письма. — Или, звон означает, — булькает Дагон, кривясь так, будто его тошнит, переводя взгляд слепых глаз с Кроули на Вельзевула и обратно, — что кто-то из демонов совершил большое… доброе дело. Святое. Как… оппозиция.       А, так вот в чём было дело. Вот, что это был за звон. Ладно. Это ничего не меняет. Они ничего не видели и не слышали, они не знают, с кем он был и что именно сделал, а ещё… — Так идите и пожалуйтесь Люциферу, — улыбнулся Кроули, складывая ногу на ногу. — Раз у вас проблемы с памятью. Он вам быстренько объяснит, почему его дражайшего приятеля лучше не трогать, и почему я имею полное право… — Владыка, — перебили его Вельзевул с нажимом, — уже дал Его ответ.       Они покрутили в руках конверт, безразлично бросили на мокрый пол, к ногам Кроули. Не может быть…       Вельзевул сложили руки за спиной, подошли к нему, коротко кивнув Дагону. Лорд Глубин покинул свой кабинет, и вместе с тем растворились и склизкие щупальца, держащие запястья Кроули. Он незамедлительно протёр их от слизи.       Повелитель Мух всё так же стояли напротив, наклонив голову. Кроули не стал ничего спрашивать — впервые за всё долгое время своих встреч с Тёмным Советом он выбрал промолчать. — Наш Господин сказал, что ты исчерпал его терпение. Одно дело — изобретать вещи, которые люди пустят на благо оппоз-з-зиции, но совсем другое — спасать кого-то от тяжкого… греха. — Ха-ха, да ладно вам, — нервно рассмеялся Кроули, — всё из-за гробокопательницы, малышки Элспет? И… это всё, в чем меня обвиняют?       Несмотря на то, что ему совсем не нравилось, в каком направлении двигалась ситуация, он должен был знать наверняка. Они не могли его видеть. Они не должны были его видеть. Ни при каких обстоятельствах. — Это было важное самоубийство. Эта человеческая ж-ж-женщина предотвратит ещё сотни подобных. Построит… приют. С врачами. И именно ты, Кроули, вручил ей деньги и мысль о том, чтобы та делала лишь добро — скаж-ж-жи, о чём ты вообще думал?       Они ничего не видели и не почувствовали. Хорошо. Но они вправду обращались к Сатане, раз знали будущее девицы с кладбища. Плохо. — Сами смотрите, Лорд: люди по своей природе коварны и лживы. Она должна была поступить совершенно иначе. Люди, — Кроули развёл руками, — непостижимые существа. Так что… я оставлю у вас в кабинете объяснительную на том же месте, да?       Мухи, привычно окружающие лицо Вельзевул, стали агрессивнее и шумнее. Они жужжали мелодию, которая Кроули совсем не нравилась. — Ты будешь наказан, Кроули. Владыка сказал своё слово.       «Наказан»? Это было почти смешно. Как они собираются наказывать его? Горением в котле или медленным утоплением в лаве? Тогда это будет даже приятно. Может быть, чуть щекотно — бассейны из земной магмы давно стоило бы почистить от живых костей грешников. — Ой, даже так? И что, скажите на милость, наш общий дружок собирается со мной сделать?       Страх раздражающей холодной волной пробежал по его позвоночнику. Люцифер бы не посмел… — Согласно тому приказ-з-зу, — спокойно объяснили Вельзевул, как будто бы расслышав его мысли, но, скорее, прочитав немой вопрос, — подписанному Господином лично, в нашем присутствии, ты, демон Кроули, приговариваешься к пытке, разработанной специально для тебя Владыкой душ грешных — к тридцати пяти человеческим годам падения в абсолютной темноте. Приговор…       Нет. Нет! НЕТ!       Кроули подорвался с кресла незамедлительно, готовый атаковать — молнии грозили вырваться из его рук прямо в маленькую фигурку Вельзевул, ногти непропорционально увеличивались в размерах, готовые рвать, мять и резать, клыки во рту отрастали и сочились ядом, и даже его человеческие одежды трещали по швам от давления явившихся крыльев, что своей тьмой могли укрыть Повелителя Мух полностью. Он замахнулся, не испытывая больше никакого желания соблюдать субординацию, не желая и секунды видеть это мерзкое, покрытое волдырями, слишком спокойное лицо, продолжающее зачитывать лаконичное и бюрократичное: — …вступает в силу с этого момента.       Вместо того, чтобы вонзиться в оболочку, его когти ковырнули лишь воздух. Кроули оглянулся. И ничего не увидел. Буквально. А затем…       А затем он начал падать.       Снова.

***

No hesitation, no delay You come on just like special K, Just like I swallowed half my stash I never ever want to crash.

      Надёжно запертый в своей квартире, Кроули прятался в тёмной спальне. Мрак, слабый свет уличных фонарей из окон, затерянные шедевры Да Винчи на стенах и шёлковые чёрные простыни — вот, из чего состояли те четыре угла, в которых он иногда спал.       Эта спальня никогда не видела никого иного, кроме самого Кроули. Эта спальня не была уютной, не погружала в сон, не настраивала на сладкие сны — всё всегда делал сам Кроули, ведь у него было то, чего не было у других демонов, некоторых ангелов и даже у многих людей…       Воображение.       Он редко представлял Азирафеля так. По ряду причин. Первая заключалась в том, что он научился подобным фокусам совсем недавно — в обстоятельствах далеко не приятных. Вторая была более этической, разумеется… Но Кроули никогда не относился к учению Аристотеля хоть с какой-то серьёзностью.       И разве Азирафель был бы против? Говоря объективно — наверное, был бы. Ангелам противна всяческая человеческая грязь и людские похотливые пороки, и уж тем более самый уважающий Божье слово ангел из ходящих по Земле не принял бы такое от демона, не говоря о том, чтобы он сам допускал подобные мысли о нём. Он никогда бы не запятнал своё святое небесное тело чем-то столь низким и отвратительным, как Кроули. Но в его голове…       Сбросивши брюки и белье, Кроули лёг на кровать. Где-то далеко всё ещё играли The Beatles. Его земное сердце колотилось от адреналина. Внутренний голос брал верх над его совестью. Так было когда-то давно. Так будет и сейчас.       Он закрыл глаза.       Это человеческое тело неконтролируемо жгло — оно интересовалось, умоляло, подталкивало. Мерзко, но естественно. Безбожно, но инстинктивно. И он сдался, почувствовав, как член болезненно прижимается к животу. Дотронулся.       Спальня сузилась до размеров двуспальной кровати.       В его голове Азирафель всегда ласковый, приветливый, светлый. Не смотрит на часы во время их винных встреч, не открывает магазин неделями и не думает ни о Небесах, ни о Непостижимом Замысле, ни о Боге. Он носит чудесное, белоснежное одеяние, расшитое золотом — босой, невинный, нагой под всей этой тканью. Как тогда, в Начале этого мира, в Саду, где больше не было Адама и Евы — лишь они. Одни. Вдвоём.       Кроули хрипло выдохнул, медленно проведя по члену сухой, но непривычно горячей ладонью. Его бёдра задвигались сами по себе, воспроизводя воображаемую им фантазию в ярких деталях. Напряжение в воздухе и не думало спадать — ему надо было от него избавиться.       Если он и вправду отвечал взаимностью Кроули, то явно не знал, что это с ним сделает.       В его голове у Азирафеля яркие серые глаза с синевой, платиновые кудри, ослепительно блестящие в свете молодого Солнца, нежный румянец на сочных щёках и такой аппетитный, пухлый рот. Кроули планирует напасть на него особенно хищно, нетерпеливо, подталкиваемый тысячелетиями разрушительного, жгучего желания, которое охватывало его каждый раз, когда ангел касался его.       Касался.       В фантазиях, где они проводят дни и годы, не оглядываясь через плечо, где они расслаблены и тонут в романтике, похоти, сексе и друг в друге — Кроули может касаться его, как ему угодно. Они всегда наедине — и поэтому Кроули вытягивает руку, чтобы поднять его лицо к себе за подбородок. Пальцы переползают на его щеку, обвивают скулу, гладят шею, волосы. Азирафель смотрит ему в глаза и не отводит взгляда, ведь в этом нет нужды. Никогда не было.       Этот Азирафель знает, что Кроули мечтал об этом все эти годы, сжигаемый заживо чувством вины. Когда было нельзя, когда было противоестественно, противобожественно, запретно. Но больше нет сна наяву — ангел разрешает. Наконец-то можно. Тела двигаются навстречу, и Азирафель коротко вздыхает, окольцовывая Кроули дрожащими от предвкушения ладонями за спиной.       Такого знака достаточно. Кроули идёт дальше. Он шёл всё своё существование — бесчисленными дорогами, секретными тропинками, о которых никто и не вспомнит — и все пути вели его к этому моменту.       Он медленно целует его, наслаждаясь мягкостью рта и тем, с каким рвением ангел отвечает ему — пусть всё ещё неловко, неумело, осторожно кусаясь, но руками обнимая по-настоящему, так охотно, что Кроули всё меньше хочет быть осторожным и внимательным. У Азирафеля сбивается дыхание, и демон понимает: он выиграл. Это конец. Азирафель хочет его так же сильно и в том же смысле, что и он.       Тогда обстановка вокруг них меняется — краски вспыхивают, картинка становится чётче. Удивлённый выдох, и спина Азирафеля сталкивается с заросшей мягким мхом поверхностью Эдемской стены. Кроули притягивает его к себе — дёргает одеяние, открывая шею — жадно касается голой кожи губами, удовлетворённо замечая то, как сильно бьётся его пульс.       Кроули чувствует, как его обнажённое тело требовательно прижимается к более мягкому телу ангела. Ангел никогда не сопротивляется.       Он проталкивает колено между чудесно сочных ног Азирафеля, вынуждая развести их в стороны. Наклоняется, нависая, опираясь об одну руку — а другой находит его ладонь. Его изящные, чистые, идеальные руки. Целует, ласкает пальцы длинным языком, обернувшимся в змеиную форму. Запутывается в них, вбирает в рот и облизывает подушечки. Вкусно, желанно — и тогда Азирафель дышит часто и смущённо, весь дрожит. Он точно знает, чего хочет Кроули: зацеловать, ласкать, доставить ему самое яркое из земных наслаждений. Вкуснее, чем бычьи рёбра. Пьянее, чем вино.       Демон целует его горячо и настойчиво, работает языком и в его рту, проникая невероятно глубоко — и Азирафель стонет, а в краешках его серых глаз проступают слёзы.       Кроули задыхается.       Ведь в его голове Азирафель теперь целует в ответ не менее жадно, нуждается в нём гораздо больше, чем в воздухе, еде или даже в Боге. У Кроули острые клыки даже в этой форме — и он кусает до яркой красноты его нижнюю губу, кусает шею до таких же налитых бордовыми оттенками отметин. Не останавливается. Придумывает, что ещё он мог бы сделать с ним — и немедленно делает это. Разрывает небесные одежды на куски, отбрасывая их на мокрую траву, вылизывает его румяные соски, слегка торчащую грудь, мнёт в ладонях округлый живот, чувствует его новый запах — свежий, возбуждающий. Довольно улыбается — и опускает руку ниже, минуя такие же светленькие и платиновые завитки волос на его лобке, ласкает особо нежную и горячую, внутреннюю часть бедёр, поднимает его ноги под коленями, заставляя обхватить себя за талию. Дотрагивается и до него тоже, тонет во всхлипах и умоляющем бреду.       Тела старательно подражают людским, и в паху мучительно ноет. Кроули продолжает прижимать Азирафеля к Стене — бежать больше некуда, и напускная долговязость, угловатость и узкость его тела — лишь фикция, за которой стоит демон, занимающий весь обозримый вид, прикасающийся теперь без колебаний, сковывающий его запястья над головой, как браслеты, как кандалы — даже если в этом нет смысла, ведь Азирафель не хочет уходить. Он хрипит, растаявший и сочащийся, текучий в его мускулистых руках. Губы дрожат, слёзы капают, и тогда Кроули наклоняется к его уху, шипит: — Скажи, чего ты хочеш-ш-шь, мой ангел.       В его голове Азирафель запутывается в словах между стонами. Теперь их ничто не может остановить, только они сами, если того пожелают. Его перегретое тело дёргается от удовлетворения, и демон продолжат мучить его особо хитро — проводит влажным и длинным языком по линии ключиц, нарочито неспешно двигает членом по его промежности, сжимает запястья до боли, требуя ответа. Он сам близок к состоянию транса, лихорадки, головокружения.       «Тебя», — отвечает прерывистыми вздохами ангел. — «Сейчас. Во мне».       Похоть в паху от этих слов бьёт под дых, и Кроули громко, обречённо стонет.       Это ощущение не похоже ни на что другое. Покалывание. Горение. Искрение. Кроули вновь погружает свой скользкий змеиный язык глубже в рот Азирафеля, пока руки освобождают его ладони — и они тут же падают на его плечи, хватаясь в сводящей с ума нужде. Ангел спутанно постанывает в каком-то своём, непостижимом ритме, его ноги мелко подрагивают от напряжения — ведь умелые, длинные пальцы Кроули скользят между ними, не сдерживаются и проникают.       По ком цветёт Эдемов сад?       Азирафель цепляется за него, когда ощущения заставляют его беззвучно хрипеть. Змий входит во вкус и пробует разные движения: и медленные, и быстрые, и отрывистые — здесь можно попробовать все и сразу, ведь у них было время. — Всё время мира…       Кроули толкается в него одним сильным движением, пряча лицо в его шее, дыша им, пока голос Азирафеля у его уха надрывается в хвалебных звуках. Толчок за толчком, стон за стоном — кожа у ангела мокрая и скользкая от пота, и он почти скулит, когда Кроули перемещает ладони на его бёдра, крепко удерживая на месте. — Я дам тебе всё, чего ты пожелаешь, ангел. Скажи мне…       Кроули ускоряет темп. Азирафель запрокидывает голову к Небу, умоляет — его, Кроули — быть жёстче. Брать его так, как способны лишь самые настоящие, бесчестные, грязные демоны.       Если бы Мать видела его сейчас, что бы Она сказала?..       Но в его голове Её мнение больше никого не волнует. Кроули рычит, врезаясь бёдрами в задницу Азирафеля с хлюпающими звуками и совершенно развратными шлепками. Он трахает его с нарастающей грубостью и скоростью, ведь Азирафель хочет этого, а он не может противиться его хотелкам — даёт ему это без остатка. Когда ногти ангела вонзаются в его плечи, Кроули кусает, оттягивает и сосёт бледную ангельскую шею, отмечая его, как свою собственность.       Если он того попросит — он будет далеко не нежен. Станет вонзаться, кусать, целовать до кровоподтёков, играться с ним, тереться до красноты, плотно обвивать каждую часть его тела, пока не станет настолько жарко, что с члена ангела начнёт капать телесный сок.       Какова на вкус святая вода Азирафеля?       Крепко зажатые пухлые ноги на его спине, царапающие руки на плечах, узкое, горячее тело ангела напротив его собственного — этого становится настолько много, что Кроули не выдерживает, спрашивает это нелепо-сентиментальное-риторическое: — О, ангел… Знаешь ли ты, насколько ты идеален?       В его голове Азирафелю нравится быть под контролем чего-то более тёмного, тайного, горячего. Ему нравится сдерживание, нравится слушаться и просить больше. Не нужна ни свобода, никто другой — только Кроули. В Саду из алых роз, между голубым небом без так и не созданного дождя, и землёй, что навеки останется цельной и зелёной, он отдаёт ему не только плоть, но и самое своё существо, саму свою душу, что переплетается с демонической подобно их конечностям, ведь хочет, чтобы не осталось никаких, ни малейших сомнений, что Азирафель полностью, абсолютно, без остатка принадлежит Кроули — сейчас и всегда, ему. — Ангел, — протяжно стонет Кроули. — Мой ангел. Мой. Мой…       В подтверждение его слов клыки Кроули впиваются в плечо Азирафеля, пока его бёдра замедляются, а он сам он почти готов излиться внутрь него. Хаотичная пульсация вокруг его члена с каждым толчком усиливается, как и болезненные выдохи, и ангел с готовностью ему вторит:       «Твой».       Азирафель вплетает пальцы в длинные волосы Кроули, умоляет не останавливаться, почти кричит. Захлёбывается, когда демон толкается в него снова и снова, снова и снова — и в один момент Кроули прижимает свою щёку к его, осторожно и вдумчиво просит, сам чуть не рыдая ли из-за подступающей развязки. — Скажи мне то, что я не могу, мой ангел. Скажи мне, что ты чувствуешь. Скажи мне это!       В его голове Кроули не боится просить об этом. Не стесняется требовать. Стискивает в ожидании зубы до треска. Смотрит в запыхавшиеся, заплаканное лицо того, кем дорожил больше всего — и с кем ни разу не был до конца откровенным.       Азирафель берёт его лицо в свои ладони. Его большие глаза, влажные из-за оргазма, настигнувшего его, всматриваются в Кроули, ища понимания. Он мягко улыбается. И произносит:       «Я… Ты слишком быстр для меня, Кроули».       Иллюзия сиюминутно рассеивается.       Кроули двигает рукой по своему члену рвано, торопливо и резко, ласкает себя, вздрагивает и вскрикивает, долгими толчками выплескиваясь в кулак. Низкие, шипящие и даже рычащие стоны срываются с его губ, когда волны унизительного удовольствия дрожат внутри него — ничего похожего он раньше не испытывал. Спустя ужасно медленные мгновения спазмы оргазма отпускают, замедляясь в фоновое, разрешающее ясно мыслить гудение.       И тогда он понимает: шёл девятьсот шестьдесят седьмой год второго тысячелетия с Рождества Христова, он был в своей тёмной квартире, и он был один. И тогда он вздыхает с облегчением, не обращает внимание на быстро остывающее подобие спермы на его животе. Кроули делает глубокий вдох и падает обратно на матрас, переводя дыхание. В спальне пахнет сексом, дымом и чистым отчаяньем.       Даже его воображение имеет свои пределы.

***

      Он не знал, сколько уже это продолжалось. Может быть, недели и месяцы в человеческих понятиях. Может быть, минуты. Всё равно время в Аду было искажено не менее сильно, чем давным-давно, тогда, когда его совсем не было.       Ни звуков, ни запахов, ни цвета, ни вкуса. Абсолютное ничего. Самая темнота бездны, в которую нельзя всматриваться — вот только никто не посмотрит в ответ.       Кроули попробовал вздохнуть. Предсказуемо, но ничего не вышло. Он попробовал повернуть голову. Бессмысленно.       Здесь было только одно ощущение, болезненно напоминающее…       Падение.       Тридцать пять лет падения в абсолютной темноте. Люцифер действительно оригинально подошёл к вопросу его наказания. Интересно, сколько он это готовил? Составил план заранее на случай возможного предательства или действовал импровизированно? Он был креативным малым даже тогда, когда имя Сатаны ещё не вписалось в Книгу Жизни.       Если бы он мог, то рассмеялся бы. Кроули следовало ожидать подобное от него ещё очень давно. С каких пор Дьявол бы держал своё слово?       Но тем не менее… Он был в его должниках. Больших должниках. Это, знаете ли, было приятное чувство. Сатана в должниках. Как козырь в рукаве, только в неисчислимое количество раз козырнее.       И всё-таки…       Мысли становятся всё более спутанными, а боль начинает чувствоваться сильнее. Сковывающий холод и жар одновременно. Кровотечение и истощение без крови. Когда душу вырывают из существа, она кровит?..       Кроули изо всех сил постарался сжать зубы. Безуспешно. Такими темпами он рисковал сойти с ума, как многие другие демоны среднего звена, слишком долгое время находившиеся в Аду. Так не пойдёт. Нужно было что-то придумать. Что-то…       Придумать?       А ведь это было не такой уж плохой идеей. Если Она могла, почему он не сможет? Если его воспоминания и сны пестрили красками и ощущениями, то и мысли могли. Надо было лишь выбрать верный путь для размышлений. Сосредоточиться.       На вкусе вина, которое он зальёт в себя литрами, когда (и уж точно не если) выберется отсюда? Слишком гедонистично и просто. На воспоминаниях о Лондоне, его уютной сырости, туманах и вечных дождях? Неплохо, но недостаточно для тридцати пяти лет мечтаний — ощущения от альбионского города, так напоминающего змеиное гнездо, он и без того пропускал через себя каждый день. И будет пропускать, это точно. Осталась последняя важная мысль.       Не ощущение, но имя. Никаких смутных и абстрактных понятий — вполне конкретное существо.       Интересно, он будет скучать? Забавно, но именно эта до жути несвойственная Кроули мысль крутилась в его голове. Но она была оправданна: в последние десятилетия они начали встречаться всё чаще. Оба обосновались в Лондоне, найдя там что-то своё, неуловимое — всё-таки Шотландию они старались избегать. Странные они, эти шотландцы в юбках.       Из-за одной из них, но в брюках и дурацкой кепке, он и оказался здесь. Хотя гробокопательница была лишь меньшей из причин его, ха-ха, падения. Кроули так хотел доказать ему, что в мире есть кое-что важнее и понятнее, чем мамкины оторванные от реальности наставления.       Азирафель…       Азирафель, конечно, не заставлял его впутываться в это. Всё-таки не он предложил Элспет помощь в перевозке свежайшего трупца, который Кроули, посмеиваясь, упаковывал в бочку. Но если бы не его упрямость, может, всё сложилось бы иначе? Малютка Мораг бы так и не пошла на кладбище, а у её ангелочка не возникло бы идиотской мысли убить себя, что было совершенно неприемлемо и неправильно, а Кроули не пришлось бы вмешиваться.       Ох, неправильно. Из-за неправильности божественных суждений и правил это всё и началось. Добродетель? Какая к чёрту добродетель, молитвы и честный труд, когда вокруг царит мрак, бедность и уныние?       Так рассуждал Кроули, находивший в человеческой идее «хочешь жить — умей вертеться» что-то такое знакомое, близкое, почти врождённое. Азирафель предлагал довольствоваться тем, что есть, и благодарить Бога за это. Это было так наивно и глупо, но в этом был весь он. И Кроули почему-то решил, что может это как-то изменить. Получилось ли у него?       В лучшем случае, он узнает об этом через тридцать пять лет.       А пока… год за годом, десятилетие за десятилетием. Он будет думать об их дискуссиях, об их приключениях. О том, как приятно делить вино с ним, спасать людей или же, напротив, карать убийц и глупцов. Да и всегда можно вспомнить случай в Бастилии — и то ощущение полнейшего удовлетворения, когда Азирафель вздыхал, краснел и благодарил его…       Пожалуй, это направление могло ещё сильнее облегчить ситуацию. Цвета: белый, бежевый, золотой. Затем — текстура: мягкая, изящная, щекотная. Голос: приятный, мелодичный, изредка капризный и чопорный. И, наконец, запах и — по змеиному совместительству — вкус. Сладкий, свежий, сочный. С небольшой терпкой нотой, которая раскрывается в нечто неуловимое, пьянящее…       Итак, Кроули падал — но лишь внешне. В его голове они с Азирафелем сидели в его гостиной в лондонском особняке, уставленным впечатляющей коллекцией книг, которая с каждой подозрительной букинистической сделкой увеличивалась всё сильнее. Они пили сладкий херес — разумеется, долгой выдержки в испанских бочках, таинственным образом позаимствованных у монаршества. Ангел рассуждал о каких-то совершенно святых, возмутительных вещах, перескакивая с одной темы на другую, так счастливо улыбаясь и краснея то ли от восхищения своими остроумными выводами, то ли от алкоголя. А Кроули…       А Кроули лишь молча пил, смотрел на ангела. И улыбался. Как тысячи раз до этого и, несомненно, как тысячи раз после. Ведь в этом был весь смысл их встреч. Пусть и только для него.       И Кроули вернётся за этим. Он выдержит — его воображение выдержит. Ему было, за чем возвращаться.

***

No hesitation, no delay You come on just like special K, Now you're back with dope demand I'm on sinking sand.

      А затем, ровно через тридцать пять лет, всё это закончилось. Он долетел — прямо в заполненный слоняющимися туда-сюда демонами, мрачный коридор адской канцелярии.       Он моргнул. Наконец-то заскрипел зубами. И, расталкивая каждого омерзительного собрата на своём пути, устремился туда, куда давным-давно следовало зайти за парочкой важных пояснений. Его там, конечно, ждали, он был уверен. Хотя, если бы не распирающий его гнев, он бы никогда туда не сунулся.       «Туда» — слишком расплывчатое понятие для самой высокой скалы в Аду, но иначе демоны самый центр Преисподней назвать не осмеливались. Лишь избранные имели туда проход, и лишь самые глупые заявлялись туда без приглашения.       Кроули не относил себя к ни одной из этих категорий. Прямо сейчас он яростно двигался в сердце Пандемониума, не останавливаемый ни одним из стражей. Они его узнавали. Да что там — все в родненьком Аду его знали, переполняясь желчью и завистью. Тридцать пять лет назад это было так. Сейчас же он подмечал в их лицах и мордах насмешку. Молчаливое «так тебе и надо».       Кроули было искренне плевать на их мнение.       Золотые ворота адского приюта отворяются для него сами. Печальная Мазикин, никогда не покидающая дворец, встречает его в просторном, но пустынном зале, вырезанном из малахита, перетекающего в мрамор там, где находится одинокая широкая лестница, что ведёт в один-единственный кабинет. Она удивлённо поднимает бровь и едва заметно улыбается, но молчит, изувеченной стороной лица кивая в сторону кабинета. И он коротко кивает ей в ответ и идёт дальше: из большинства обитателей этого места Мазикин вызывала в нём только грусть.       Во дворце нет ни привычного для Ада гула, ни отвратительного ощущения духоты, перемешанного с промозглой сыростью. Один лишь холод. Спокойствие. Почти что умиротворение.       Которое Кроули, как и принято у Кроули, нарушает, выбивая хрустальную дверь в Главный Офис ногой.       В кабинете Сатаны нет ни подвешенных за самые болезненные места грешников, ни хитроумных пыточных устройств, ни фонтанов с кровью. Лишено это место и девиц и мужчин, готовых удовлетворить любое пожелание Владыки. Это место настолько мало похоже на центр Ада, что Данте бы хватил удар, узнай он, как много важных деталей в своём почти точном руководстве по устройству Преисподней пропустил.       Место обитания Люцифера — совокупность того, чем когда-то был для демонов Ад. Роскошь свободы, выражающаяся в открытости и обширности его рабочего места. Отстраненность и холодность: никаких лишних элементов, только блестящие минералы вокруг, бледные огоньки над головой и огромное окно — самое сердце для сердца Ада.       Именно у панорамного окна, ведущего на ледяное озеро, отдающего поразительной по своей красоте синевой, он и находит Сатану. Окружённый смутным туманом его балахона, сложив руки за спиной, он смотрит куда-то далеко, игнорируя громкое вторжение. — Значит, это и есть твоя хвалёная «признательность»?! — рычит Кроули, ещё больше заводясь от его спокойствия. — Тридцать пять лет специальной пытки?!       Наполненный гневом голос Кроули отражается эхом о полукруглые стены кабинета, тушит ударной волной часть огней. Тогда Сатана щёлкает когтистыми пальцами — зажигает их снова, лениво оборачиваясь на посетителя. — Ты психуешь, Кроули. В чём проблема? — Ах, «в чём проблема», приятель?! Тебе с самого начала пересказывать?       Лицо Люцифера — лишь фрагментированная масса того, кто давно потерял свой первозданный облик. Множество неуловимых лиц каждую секунду сменяются на его лице, не давая рассмотреть ничего, кроме золотых глаз и спокойной улыбки. — Правила придуманы не просто так. Ты спас угодную Ей женщину, продлив её жизнь на тридцать пять лет. Ты отдал её тридцать пять лет взамен.       Кроули оскалился, сжав кулаки. Так эта пытка — лишь возврат адской дани? Лишённой смысла в своём корне, но вписанной в абсолютно ненужные, идиотские, неуместные правила. — После всего, что я сделал во имя твоё за всё своё существование… После того, как я собственноручно возвысил тебя в глазах людей… Ты смеешь обращаться со мной подобным образом?!       Его голос сейчас — лишь кипящий смертельный яд. Если бы не крутящиеся в голове предупреждение о том, что нападение на самого Сатану в его собственном кабинете и в, чёрт возьми, Аду — он бы тут же вонзил ядовитые клыки в глотку Люцифера. — Разве ты не слышал, какие слухи ходят о тебе в городе? Всё больше моих слуг уверены, что ты позволяешь себе слишком многое. Они правы, Кроули. Святой поступок — это то, чего я терпеть не буду. Несмотря на нашу… сделку. Но теперь ты свободен. Возвращайся на Землю и делай то, что ты там обычно делаешь — и попытайся впечатлить меня.       Люцифер вновь оборачивается на озеро, задумчиво потирая подбородок. Озеро безжизненно освещает его одеяния.       Кроули становится невыносимо смешно, и он зубасто улыбается, снимая очки. — Посмотри на себя… Изолировался от собственных слуг. Веками торчишь в своём кабинете. Смотришь на эту лужу, как будто она до сих пор что-то значит для нас. Думаешь о том, что не имеет для всего Ада никакого значения. Молчишь. Требуешь соблюдать какие-то сраные «правила». Да ты не лучше, чем наша дорогая Маменька, Люци…       Задыхаясь и не успев договорить, Кроули склонился на колени, чувствуя, как его демоническое сердце сводит тупой болью, чувствуя, как его душа вновь отрывается от тела. Лицо само собой поднимается вверх, туда, где материализовался Люцифер, взирающий на него свысока с неразборчивым из-за теней выражением. — Я же просил тебя, дружок. Очень много раз. Перестань использовать это имя.       Кроули презрительно сплюнул ему под ноги, и тогда его физическое тело рухнуло на землю в агонии, а глухая боль перенеслась удушающей хваткой на шею. В глазах темнело — весь Ад плыл перед его глазами. — Вот это явно было лишним. Знаешь, тебе и сейчас позволено многое. Я разрешил тебе не рассыпаться в этих бесконечных «Господин мой», «Хозяин» и «Властитель душ грешных», но уважение, Кроули — его я буду требовать даже от тебя.       Сопротивляясь, Кроули разжал губы. Из них вырвалось только одно: — Ублюдок.       Как ни странно, новой боли не последовало. Он всё ещё был прикован к полу ничком — но хватка на его шее ослабла. Он посмотрел на Сатану, склонившегося над ним на корточках. На его лице проявилась довольная ухмылка. — А как насчёт того, чтобы я наведался к полномочному ангелу-представителю сил Небесных в северо-западной части Земли, Началу Азирафелю, бывшему стражу Восточных врат Эдема? Как думаешь, он окажет мне должное уважение, если я с ним хорошенько позабавлюсь?       Только не это. Плохо. Очень плохо.       Кроули перестал вырываться. — Ты удивлён, Кроули? Неужели ты правда думал, что Сатана не узнает, с кем ты братаешься, пока Бог отвернулась от всех нас?       Люцифер прыснул, взмахнул рукой. Кроули был свободен. Он спешно поднял треснувшие от удара очки и мятый цилиндр с пола. Едва слышно прорычав очередное ругательство в сторону Сатаны, который вернулся к своему меланхоличному положению, направился к выходу. — И ещё кое-что, мой старый друг.       Кроули немедленно обернулся в проходе, сжав губы тонкой линией. Люцифер стоял к нему лицом — смотрел на Кроули и только на него, наконец стал похож на себя прежнего, готового выслушать и поступать так, как это бы делало любое существо со свободной волей, добытой кровью и потом.       Он недолго изучал его проницательным, мудрым взглядом, от чего-то полным немого понимания и скорби. Лицо его вытянулось, лоб расправился, брови приняли спокойную форму, а тёмные кудрявые волны перестали метаться вокруг головы, став схожи с людскими волосами. Сатана вдруг был спокоен и дружелюбен к нему, как много-много веков назад — и Кроули это, надо признаться, пугало даже больше, чем все унизительные пытки, которым он подверг его. — Не знаю, зачем тебе сдалось это ангельское отродье и почему ты так увлечён самоотверженной идеей заслужить его внимание, Кроули — довести до Падения ты его желаешь, или просто хорошенько трахнуть, вырывав ему крылья, или всё вместе и сразу — мне искренне всё равно, делай с ним, что хочешь, но всё же я чувствую, что должен предупредить тебя, — говорит Люцифер опасным шёпотом, не сводя с него золотых глаз. — Пусть ты и думаешь, что держишь всё под контролем и следуешь своему плану, но это не так. Ангелам нельзя доверять. Небесам нельзя доверять. В конечном итоге ты, а не он, именно ты, Кроули, окажешься использован и выброшен за ненадобностью, потому что снова потеряешь бдительность и осторожность, — он расправил спину, сложил руки за спиной, посмотрел на секунду куда-то в сторону, рассуждая о чём-то с самим собой, но тут же вернулся к нему. — Ангелы никогда не простят нас, никогда не примут назад и никогда, будь уверен, Кроули, не ответят взаимностью Падшим. Ты понял, о чём я говорю?.. — Угу. Да. Будь здоров, приятель.       Он сделал два шага прочь из Главного Офиса — зелёный мрамор и малахит поблекли, силуэт Мазикин смазался, и на пару мгновений пол и потолок перемешались разрозненной масляной картиной, пока время не начало вновь течь, как было положено на Земле, зимний обновлённый воздух наполнил его человеческие лёгкие, а сам Кроули открыл глаза на том же самом месте, с которого его забрали тридцать пять лет назад.       Азирафеля рядом, разумеется, не было.       Хмуро поправив наверняка вышедший из моды цилиндр и оглянувшись на ряд старых надгробий, над которыми всё так же отрешённо от земного возвышалась прекрасная скульптура не такого уж, если быть честным, прекрасного Верховного Архангела Гавриила, Кроули вдруг осознал, что без малейшего угрызения совести утопил бы в крови, убил и уничтожил с половину обитателей Ада, будь у него такая возможность.       Он много думал. Нашёл решение. Получил болезненный отказ, почти уничтоживший его самого.       Не надеялся ни на что. «Впечатлял» Сатану людской кровожадностью, к которой не имел ни малейшего отношения. Искал другие возможности. Разочаровывался. Помнил о самой главной. Решил всё-таки побороться за неё.       И эта возможность сама пришла к нему.       Была передана ему прямо из рук в руки, с нежной улыбкой, мягким прикосновением, заботливым словом.       Самим, чёрт возьми, ангелом.       Святая вода.

***

      Надёжно запертый в своей квартире, Кроули, шатаясь, шёл до ванной комнаты. Гул в голове не утихал, тело было мокрым от пота, руки всё ещё мелко дрожали, цепляясь за голые стены.       Ему ведь было по-настоящему больно тогда, сто пять лет назад. Никакие пытки, на кусочки растерзавшие его уверенность в мотивах и самой фигуре Люцифера, не могли сломить его дух.       А строптивый ангел — слишком добрый и надумывавший себе всякого про самоубийства за те тридцать пять лет — мог.       Но всё это закончилось. Запретная «дружба» была восстановлена. Почти вернулась та была непринуждённость, всё шло по плану. Никакой неловкости от осторожных ухаживаний. И, как итог… — Взаимность.       Когда Кроули опять слышит свой голос, то вздрагивает. Надломленный, искажённый, будто он говорит с усилием утопающего в морской бездне человека, который на пороге смерти зовёт на помощь.       Он мечтал о таком маленьком намёке столько лет. Больше, чем он мог запомнить, пусть их и было всего-то около шести тысяч. Но…       «Ты слишком быстр для меня, Кроули».       Кроули хрипло дышит, опираясь о края раковины из речного камня. Горячая вода льётся на его ставшие привычно ледяными руки, стекло над туалетным столиком потеет, и Кроули медленно, скрипуче протирает его, смотря на себя в зеркало.       Взъерошенные рыжие волосы, кажущиеся сейчас почти бордовыми. Пот, стекающий с них по татуированному виску. Хищная кривая улыбка с торчащими клыками. Расширенная, до состояния полного скрытия человеческого белка в глазах, змеиная радужка. И…       Когда-то давно Кроули убедил себя в том, что никогда не сможет хотя бы чуточку приблизить свои истинные желания к осуществлению в реальности — пусть их он понимал весьма смутно, даже несмотря на то, что их попытались не так давно разъяснить ему бережно и по-глупому влюблённо. Он думал, что Азирафель выберет скорее заботу о книгах, чем заботу о нём.       Но сегодня он дал им обоим шанс на ту жизнь, о которой мечтал Кроули. Он замедлится, раз его ангел того хочет. Неважно, сколько ещё придётся ждать. Теперь Кроули знает, что ожидание принесёт свои плоды.       Он смеётся. Счастливо. Безумно. Стирает с глаз слёзы, пока зеркало вновь стягивается испариной.       Демона категорически сложно убить.       Но Кроули мог, и при этой мысли он не чувствовал ни отвращения, ни жалости к себе подобному.       Всё равно демон внутри Кроули давно привык умирать — под взглядами, улыбками и прикосновениями ангела.       Его персонального ангела.

Gravity No escaping gravity Gravity No escaping, not for free I fall down Hit the ground Make a heavy sound Every time you seem to come around.