Культурный центр имени Мо Жаня

I've been looking for a savior in these dirty streets

Looking for a savior beneath these dirty sheets

I've been raising up my hands

Drive another nail in

Got enough guilt to start

My own religion

Please be

Save me

Tori Amos — Crucify

      Сбегать пришлось, не оповестив Сюэ Мэна, потому что Сюэ Мэн таскал по выставке Мо Жаня, и неизбежно пришлось бы здороваться… прощаться… взаимодействовать, короче говоря. Судя по жестикуляции, Мо Жань пытался втолковать бестолковому кузену, что перед ним не гора мусора с черепом наверху, а инсталляция, посвящённая загрязнению окружающей среды. Даже издалека — даже если выглядывать из-за плеча песчаной статуи Будды, которая, по замыслу автора, должна медленно рассыпаться и полностью исчезнуть к завершению выставки, обнажив внутренний металлический каркас — было очевидно, что Мо Жань искреннее увлечён своими рассуждениями. Ещё несколько минут назад он казался рассеянным, потерянным, чужаком на этой вечеринке, а теперь он чувствовал себя, как рыба в воде, и нашёл неблагодарного слушателя, который всё же не имел возможности избежать его вдохновенных монологов. Его длинные пальцы выписывали что-то в воздухе. Чу Ваньнин понял, что откровенно любуется Мо Жанем, прячась за выставочным экспонатом.       …было стыдно, но оттого слаще.       Мо Жань поправил воротник водолазки, который, видимо, немного его душил, сунул руки в карманы, отошёл на пару шагов назад… и только тогда морок спал, и архитектор осознал, что время уходит, что скоро гости начнут разбредаться, выставочное пространство опустеет, и, если медлить, а потом снова медлить, выискивая в толпе глазами это лицо, одновременно знакомое и незнакомое, придётся столкнуться нос к носу. Придётся что-то друг другу сказать.       Братья теперь переместились к главной лестнице и застряли там, что-то бурно обсуждая.       Чу Ваньнин выругался шёпотом и прокрался к запасному выходу, сбежал вниз по ступенькам и вышел под дождь. Зонта у него, конечно, не было — зонты он презирал как культурный феномен. Так что, открыв дверь и сделав шаг вперед, он в своём белом костюме и сияющих ботинках вымок до нитки в мгновение ока.       Он оставил машину у центрального входа. Теперь следовало обогнуть здание и отыскать свой транспорт — но это дело нескольких секунд, если только перед тобой не стоит человек, от которого ты стремился убежать.       «Как он меня нашёл?» — пронеслось в голове. Кто бы мог догадаться, что архитектор с мировым именем, как вор в ночи, решит улизнуть дворами и огородами? Из окон падали цветные блики — синие, зелёные, фиолетовые, и куртка Мо Жаня влажно и пёстро блестела. Свет искажался в потёках воды на стёклах, таял и растворялся на мокром асфальте. В этом тревожном танце темноты, дождя и созданного человеческими руками aurora borealis всё казалось призрачным и ненастоящим.       Чу Ваньнин вспомнил, что в редких случаях употребление галлюциногенов обрекает неудачливого экспериментатора на пожизненные приступы галлюцинаций. Пожалуй, не стоило в юности с такой настойчивостью искать хоть какое-то утешение.       Мо Жань тем временем что-то взволнованно говорил, и в ушах архитектора его слова путались, распадались и теряли всякий смысл. Он видел только чёрные пряди, прилипшие к щекам и шее.       — Стойте, стойте, вы меня, наверное, не узнали, я должен с вами поговорить, я не могу перестать думать о вас, я виноват, я должен искупить свою вину и…       — Молодой человек, вы меня с кем-то перепутали, — Чу Ваньнин попытался его обойти, не поднимая глаз, но Мо Жань просто схватил его за плечи.       — Вы меня не узнали, да?       — Узнал.       — Так не убегайте от меня! Ну дайте мне сказать! — сила, с которой он стискивал плечи архитектора, и отчаяние в голосе соперничали друг с другом, и Чу Ваньнин не знал, чему уступить, этому юношескому напору или своей жалости. — Выслушайте меня, пожалуйста! Я знаю, что вы не хотите меня видеть, что вы…       — Откуда?.. — выдохнул архитектор, и сил у него хватало только на этот вопрос.       — Что?       — Откуда ты это знаешь?       У них теперь была заметная разница в росте, так что он видел пульсирующую жилку на шее Мо Жаня.       — Вы… — Мо Жань смутился и очень осторожно, недоверчиво отпустил его. — Я не знаю… просто я так виноват перед вами…       — Виноват был только я, — привычно отрезал Чу Ваньнин.       Привычно — потому что он много, много раз сказал это самому себе. Виноват был только он. Только он. Только он. Однако Мо Жань отмахнулся от его заявлений, как от назойливой мухи, и снова обрушил на архитектора водопад слов:       — Дело не только в моём чувстве вины, я помню и другое — как вы были бережны и заботливы со мной после того, что я натворил, как вы за меня заступались перед дядей, помню ваши руки, ваш парфюм, за эти четыре года я так и не встретил человека, который был бы…       — Который… что?       — Который заставил бы меня забыть запах ваших яблочных духов.       Чу Ваньнин не понял, громыхнуло что-то вдали, за свинцовыми тучами, или в голове у него взорвалась петарда от слов Мо Жаня. Он же ослышался, да? За годы в США можно позабыть… правильное китайское произношение.       С произношением у Мо Жаня было всё в порядке.       — Что… что ты говоришь…       — Простите, простите, я скажу всё. Я тогда… я с первой нашей встречи, с первой секунды думал о том, как вы выглядите без одежды, я в глубине души знал, чего хочу, и… это должно было произойти не так. И я до сих пор об этом думаю. Только об этом!       — Этого вообще не должно было произойти! — Чу Ваньнин окончательно осознал происходящее и предпочёл орать для убедительности, только, кажется, в отличие от прорабов и сотрудников бюро, этот мальчик обладал каким-то иммунитетом к его ору. — Мо Жань, послушай меня, я извращенец, который хотел переспать с несовершеннолетним сыном своего лучшего друга, и я это сделал, и никогда себе этого не прощу. Нет никакой другой правды, никакого твоего решения, никакого твоего желания, никакого иного сценария развития ситуации, ясно?       — Вы хотели… — Мо Жань судорожно вздохнул, и глаза у него странно блестели вовсе не в отсветах из окон. — Вы… вы хотели… так значит, мы оба…       — Ты только ерунды не выдумывай!..       — Послушайте… может быть, это все зря, я не прав и всё такое, может, у вас давно уже кто-то есть и я навязываюсь, но…       — Мо Жань, нет!       — …ничего не изменится, я не перестану… — голос его, почти не похожий на голос того, шестнадцатилетнего Мо Жаня, звучал демоническим искушением, назойливым речитативом в историях об обезумевших жертвах колдовства.       — Молчи, замолчи!       — …думать о вас, фантазировать о вас…       — Это бред!       — …хотеть вас и… и…       Мо Жань сделал шаг вперёд.       Чу Ваньнин сделал шаг назад.       И попал в западню.       Бежать ему было некуда — позади стена, перед ним Мо Жань, улыбающийся так радостно, будто услышал не признание совратителя, а «вы выиграли в лотерею десять миллиардов юаней». Проходить сквозь стены архитектор не умел. Как-нибудь боком ускользнуть тоже не получилось — Мо Жань опирался о стену по обе стороны от его головы, препятствуя побегу.       Мо Жань наклонился и коснулся кончиком носа его щеки, а потом горячо прошептал:       — … и умолять вас только об одном, господин Чу, позвольте мне всё исправить. пожалуйста, позвольте мне всё исправить…       — Но это я, я хотел…       — Чего вы хотели?.. — почти беззвучно спросил его Мо Жань, и на секунду, на одну лишь секунду Чу Ваньнин сдался, тем более, что руки его уже и так лежали у юноши на груди, а теперь вцепились в ворот его кожаной куртки.       Кто из них первым совершил неуловимое движение, на которое ответил второй — оба не поняли. Кажется, архитектор начал это, отвечая на вопрос Мо Жаня, но тот прижал его к себе так крепко, что рисковал сломать пару-тройку костей, и впился в губы поцелуем так требовательно, что перехватил инициативу. Чу Ваньнин не помнил, когда последний раз с кем-то целовался. Нет, помнил — когда, но то ощущение выветрилось из памяти, пока упругий язык обрисовывал контуры его рта, размыкал зубы, сталкивался с его языком… Узкие ладони проникли под кожаную куртку, и под курткой было тепло.       — Пойдёмте, я видел, где стоит ваша машина, — прошептал Мо Жань, с трудом отвлекшись от поцелуев.       Но у машины они продолжили.       Дождь лил и лил. Капот машины был скользким, и опираться на него оказалось неудобно, еще и отклонившись назад. И оба они, не удержавшись, оказались на асфальте, между двумя оставленными на стоянке культурного центра автомобилями. Разумеется, если б кто-то тоже решил сбежать пораньше, несмотря на ливень, зрелище ему открылось бы прекрасное. Оно и открылось, только они не заметили, увлечённые… один — другим, а другой — своими сомнениями. Мо Жань беззастенчиво прижимал архитектора к земле, как только что к капоту, приникая губами к его губам, как будто мог дышать лишь его дыханием, а Чу Ваньнин думал, что белому пиджаку пришёл конец.       И его намерениям держаться подальше от этого юноши тоже.       Нет, нельзя… он же собирался… сбежать…       Но Мо Жань целовал его, как тогда, когда был совсем юн и совсем пьян, и вода капала с неба, с длинных волос, с ресниц этого мальчика, и неоткуда было взять достаточно воли, чтобы оттолкнуть его. Чу Ваньнин не был возбуждён, скорее взволнован и напуган, но быть взволнованным и напуганным оказалось так приятно.       Так же приятно, как знать, что он не сделал ничего, ничего, чтобы лежать в дорогущих дизайнерских тряпках на асфальте под молодым и сильным мужским телом.       — Мо Жань, постой, хватит… поехали, — архитектор всё же преодолел себя и мягко положил ладонь на его щёку.       — К вам? — обрадовался Мо Жань.       — Нет, я отвезу тебя домой. Тебе нужно домой…       — Давайте поедем к вам. Пожалуйста…       — Мо Жань, ты сошёл с ума.       Капли дождя дрожали на ресницах Мо Жаня, и выносить это зрелище было невозможно. Хотелось выпить эти слезинки. Хотелось… больше никогда не пить ничего, кроме этих слёз.       — Да. Я хочу к вам домой. В тот дом, в тот сад, где был заросший пруд… куда мы ездили с вами. Хочу увидеть, как там теперь… Нет, я же вру вам! Я хочу бросить вас на кровать и любить так долго, как мы оба сможем выдержать. Я хотел этого тогда и хочу сейчас. Вы слышите? Скажите, что я псих, что я насильник, что я монстр, скажите хоть что-то!       — Я не хочу этого слышать.       «Я хочу, чтобы ты это сделал, но вслух не скажу»       — Простите, я… — его неожиданно резкий тон остудил пыл Мо Жаня, и тот опустился на асфальт, позволив архитектору наконец подняться.       Вид у юноши был такой, словно ему залепили пощечину.       Архитектор встал, внутренне взмолился, чтобы химчистка согласилась взять на себя ответственность за спасение Haider Ackermann, и протянул Мо Жаню руку:       — Поехали.       Несколько минут в мокрой насквозь одежде, несколько минут — сквозь завесу дождя, по сырой дороге, и они доберутся до «Алого лотоса», где есть горячая вода, тёплое одеяло, чай и постель… Нужно же Мо Жаню где-то отдохнуть и выспаться? А наутро окажется, что всё было странным, обманчивым сном.       Между Ши Мэй и Сюэ Мэном шла война, достойная лишь великих умов: они конкурировали за внимание своего кумира, едко и подчас жестоко подкалывали друг друга, но ели из одного ланчбокса, потому что Сюэ Мэн не выносил самого присутствия «неправильной еды» и готовил на троих. Если Учителю полагались отдельные подношения с молитвами и поклонами, то с подружкой можно не церемониться. За обедом в последние несколько дней Сюэ Мэн изливал Ши Мэй душу — так что, даже не вынимая наушников из ушей, Чу Ваньнин узнал, что у Мо Жаня, то есть «этой тупой псины», дела идут неважно. Неудивительно, что он в таком состоянии… Не оставлять же на улице бедного ребёнка в расстроенных чувствах?

***

      Павильон возле здания культурного центра защищал от проливного дождя. Чу Ваньнин мог сколько угодно плести, что эта изогнутая форма, поднятая на тонких металлических столбах, — сорванный с ветки лепесток яблони. Мотра упорно называла павильон «хвостом». Вечеринка подходила к концу. Гости расходились — кто по домам, кто в места поинтереснее. Мотра стояла под крышей павильона, держа в руках яшмовый мундштук, в котором тлела недокуренная сигарета. Корона, собранная из крошечных металлических бабочек и тонких цепочек, оказалась слишком тяжёлой, и подкрадывалась головная боль. В чёрном шифоновом платье, расшитом золотыми цветами ликориса, было холодно. Она сама придумала свой наряд и свела с ума двоих знакомых дизайнеров, чтобы воссоздать то, что породило ее воображение. Завтра её фотографии разлетятся по социальным сетям; нужно отследить. Она заметила, что, чуть поодаль, от дождя прячется главный инженер «Бэйдоу», Сюэ Мэн. Некоторое время она любовалась его силуэтом и думала о том, как, в сущности, мало эротизма в его красоте.       То ли дело тот, второй. Живое пламя. Подлинный романтический герой.       Она вздохнула и всё-таки, подкравшись ближе, промурлыкала на ушко инженеру:       — Какие планы на вечер?       — У меня вечерняя тренировка. Сейчас дождь немного утихнет, и я пойду. Спасибо… э-э-э… за мероприятие, госпожа Сун.       Она усмехнулась. За что он её благодарит? Он не выпил ни глотка, не присоединился ни к одной беседе, а на выставке… хорошо смотрелся рядом с экспонатами — но не смотрел на них.       — Можно заменить на другие упражнения.       — Я строго следую плану тренировок, — ответил он безо всякого выражения.       Мотра не поняла, отшивают её или не понимают намёков. Есть у чрезмерно умных мальчиков — а об уме Сюэ Мэна она уже была наслышана — проблема… с коммуникацией.       — Ох, глупый малыш. Я предлагаю тебе секс.       Он наконец-то обернулся и посмотрел на неё сквозь стёкла очков одновременно устало и снисходительно.       — Госпожа Сун, я понял, но вы не поняли меня. Я не смогу отказать вам достаточно вежливо. И дело не в вас. Меня не интересуют женщины.       Деревяшка был прав. Только откуда Деревяшка всегда знает об ориентации своих подчиненных? Это первый вопрос на собеседовании или он принципиально не берёт на работу гетеросексуалов?       — Ах, вот как? — в её медовом голосе появилась капля яда. — Тебя не интересуют женщины, а твой горячий босс целовался на капоте автомобиля с твоим… кто он тебе, тот красавчик в чёрной водолазке?       — Он мой брат, — всё та же безразличная интонация.       — Тоже гей?       — Госпожа Сун, я не гей, но и вы не Хёрст-тауэр. И если у моего брата сложится с Учителем… что ж, план был другой, но это тоже неплохо.       План? У них был план?!       — О, так ты… подложил брата под начальника? — догадка казалась отвратительной, но в юности она сама прокручивала авантюры похлеще. — Но зачем?       — Госпожа Сун, теперь я вас не понимаю.       Она похлопала Сюэ Мэна по плечу.       — Да не юли, я тут главная сука, стерва и интриганка, меня все ненавидят, и я вижу, когда салаги вроде тебя пытаются плести паутину. Выкладывай. Хочешь найти рычаги влияния? Тебе зарплату не повышают? Или… от Деревяшки этого не ждёшь, но всё же он мужчина… он подкатывал к тебе, а ты решил найти себе замену, чтоб спасти свою офигенную задницу от посягательств?       У нее в голове имелся ещё десяток сценариев, но Сюэ Мэн осторожно, с огромным почтением убрал её руку с плеча и сдержанно сказал:       — Госпожа Сун, мне пора идти. У меня режим.       Она прислонилась к опоре павильона и смотрела Сюэ Мэну вслед, пока он не скрылся за деревьями. У деревьев тоже была история — их уже взрослыми, несмотря на небольшой митинг местных эко-активистов, выкопали там, где планировалась другая стройка, и перенесли сюда, угрохав кучу денег на технологию восстановления корневой системы. Акция получилась громкая, раструбили на весь мир. Между деревьями, мимо декоративных кустарников и диковатого вида клумб, огибая здание центра, бежал искусственный ручей. Хорошо, что проект утвердили давным-давно — теперь у Пиноккио острая любовь к рукотворным болотам и облакам пара, и он достал ими всех, у кого достаточно выдержки, чтобы с ним работать.       Ещё болота тут не хватало.