Культурный центр имени Мо Жаня

People always told me be careful of what you do And don't go around breaking young girls' hearts And mother always told me be careful of who you love And be careful of what you do 'cause the lie becomes the truth

Майкл Джексон — Billie Jean

2012

      Мо Жань проснулся от щекотки. Кто-то щекотал ему нос кончиком длинной, жесткой косы, с настоящими волосами не имевшей ничего общего. Он помнил, что вчера на входе в клуб познакомился с девушкой в фиолетовом парике. Девушка в процессе оказалась юношей, но Мо Жань был только за. По крайней мере, ночью. Теперь, когда его тошнило, желудок сводило судорогой, а во рту будто кошки… плохо себя вели, он немного сомневался в том, что стоило заводить подобные знакомства. Но, вернувшись в родной город, он отчаянно не хотел домой.       Нет, не домой… в дом своего отрочества.       Он не знал, что сказать тете и дяде, отправившим его учиться. Не знал, как объяснить, что его отчислили за систематическую неуплату, что промотал все присланные деньги, что жил на улице, что не стал художником.       Что, может быть, никогда не станет художником.       Рембрандт, «Возвращение блудного сына».       Он не сказал ей — или ему? — своего имени. Ночное приключение, уже наряженное в узкое красное платье, на сей раз не оставлявшее сомнений в физиологических особенностях «красавицы», склонилось над ним и сентиментально чмокнуло в щеку.       — Выметайся, — промурлыкал случайный любовник (или любовница) Мо Жаню. — У меня клиент через час. Надо привести себя в порядок и проветрить. От тебя воняет мужиком на весь дом. Не то чтобы я против, у меня и сейчас мурашки от твоего запаха. Но мои клиенты не хотят, чтоб тут воняло кем-то, кроме них.       — Я думал, такие, как ты, трудятся по ночам.       — Некоторые мужчины говорят женам, что работают с восьми, а на самом деле у них есть часик… зарядиться перед службой, — резкая, быстрая усмешка полоснула Мо Жаня по сердцу, но он не понял, почему.       Или понял? В конце концов, с кем бы он ни спал, это всегда были мужчины, женщины и все остальные одного и того же типажа. Худые, тонококостные, сплошь острые углы. Иногда Мо Жаня бесило однообразие, и он затаскивал в постель какую-нибудь знойную пышечку. Это было приятно, забавно, даже воодушевляло, по крайней мере, стояк обеспечивало надежный, но… но через пару дней он снова просыпался с кем-нибудь, состоящим из костей, жил и злости.       Впрочем, сердце ему разбил не какой-нибудь эльф-гендерфлюид с такими подключичными ямками, что из них можно было пить текилу.       Ему разбила сердце кошка. Белая кошка с перебитой лапой и облысевшими ушами, подобранная на улице. Жить ей оставалось недолго, но он вбил себе в голову, что все поправимо. Не все деньги он промотал на развлечения. Но она умерла, он развеял ее прах на побережье, а ночью выл, как брошенный пес, что никто его больше никогда-никогда не полюбит. Для любви было достаточно лизать ему пальцы шершавым языком, даже когда отказали лапы и сил не хватало на слабенькое «мяу». Так мало нужно для любви.       Это оказалось последней каплей, но он прожил в США еще год.       А теперь он вернулся в Китай.       Он вернулся в город, где, зайдя в супермаркет, оставалась ненулевая вероятность столкнуться глазами с тем, кто…       Об этом стоило забыть. Но Мо Жань больше всего боялся забыть, что тогда натворил и какую огромную вину снял с его плеч человек, которого он всей душой хотел ненавидеть. Тот человек сказал — чтобы это пережить, ты должен меня ненавидеть.       А он и тут не справился.       — Сколько я тебе должен? — обреченно спросил Мо Жань.       Не то чтобы он не догадывался, что это проститутка.       — Фигня, мне понравилось. Каждый раз, когда я веду домой мужика, я боюсь, что он изнасилует меня, ограбит и убьет, так что просто… заранее прошу компенсацию морального вреда. Но ты… Ха, обычно я отсасываю мужикам, а не они мне, — снова та же горькая складка в углу накрашенного рта. — Я шлюха честная. Слушай, я давно так не отрывалась. Даже чувствую себя живой. Так что собирайся и проваливай. Через десять минут я перестану доверять мужчинам и воображать, что у нас с тобой случилась любовь с первого взгляда, и теперь ты украдешь меня и увезешь в прекрасное будущее. Я вижу, что ты нищеброд. Но иногда так нужно.       — Прости, — почему-то сказал Мо Жань, натягивая штаны.       — Фигня, — повторила она, поправляя фиолетовый парик. — Я посмотрю, как ты одеваешься.       Под ее пристальным взором Мо Жань смущался, потерял носок, долго, почему-то краснея, искал его. Она смотрела, подперев руками подбородок, немного сощурившись. Когда он наконец-то разобрался со своими вещами, она похлопала его по плечу и, перестроившись на природный тембр голоса, сказала:       — Бывай. Может, еще увидимся.       Мо Жань знал, что — нет.       Ему нужно было в пригород. Туда ходили такси, но получалось дорого, так что он отправился на вокзал и в ожидании электрички наконец-то позвонил тете, которая радостно прощебетала, что Сюэ Мэн приехал и тоже его ждет. Дядя будет к вечеру, дела-работа-академия… Мо Жаню не особенно хотелось видеться с Сюэ Мэном. Они не общались пять лет, и он сомневался, что характер у кузена хоть немного исправился. К тому же Сюэ Мэн откровенно его возненавидел еще в шестнадцать, после того случая. Теперь же, наверное, ненависть вызрела вместе с ним.       Сюэ Мэн-то не тряпка. Он способен на ненависть.

***

      Пригород утром уже кипел жизнью. Мо Жаню хотелось вжать голову в плечи и проскользнуть незамеченным, но, пока он шел по улице мимо частных домов, окруженных зеленью — здесь маниакально стремились воссоздать картину респектабельной европейской деревушки, и выглядело это нелепейше — ему с десяток раз пришлось вежливо ответить на «ох, это ведь Мо Жань, как же ты вырос, уже и невеста есть, наверное».       Невеста. Ага. Да.       У дома стояла роскошная машина, и Мо Жань подумал, что не так уж разорил дядю — по крайней мере, сменить автомобиль тот сумел. Тетушкин сад цвел, как сумасшедший. Вот под этой яблоней, еще раньше, лет семь назад… Будь воля Мо Жаня — он бы срубил ее, выкорчевал с корнем, лишь бы не признавать, что тогда «дядин лучший друг» привел его в замешательство, значение которого он разгадал спустя время. Теперь же под яблоней стоял чайный столик, а молодой холеный мужчина, сидевший за ним и попивавший чай из прозрачной пиалы, был ему незнаком. Кто наряжается так летом? Светло-серая рубашка, идеально отглаженная, заправлена в льняные брюки, тонкий плетеный ремешок по цвету идеально совпадает с кожаными лоферами, очки в тонкой металлической оправе… стоп! Очки!       — Ну что, собака сутулая? — голос мужчины тоже лишь отдаленно напоминал голос его кузена. — Что ты на меня вылупился-то, не узнаешь? А я тебя, скотину неблагодарную, узнаю. Хоть вымахал ты неслабо.       — Павлин? — недоверчиво уточнил Мо Жань. — Тебя что, подменили? Где тот прыщавый жирдяй, который день-деньской корпел над учебниками? Сюэ Мэн презрительно посмотрел на него и стряхнул с плеча невидимую соринку.       — Я, мать твою, пашу, как раб на галерах, останешься тут жирдяем, — проворчал он. — Мне же мои собственные родители содержание не выделяют. Я все сам. Это ты у них гребаный любимчик.       Мо Жань вздохнул. Чего и следовало ожидать. Холодный, как дамасская сталь, взгляд кузена пронзал его насквозь.       — А машина у ворот не твоя ли?       — Моя, — огрызнулся Сюэ Мэн и вытянул длинную ногу; под тканью брюк читались хорошо вылепленные мышцы. — А ботинки — это натуральная кожа аллигатора.       — Бедный аллигатор! Ты его сам загрыз?       — Бедный тут только я. Ты, как я понимаю, просрал все деньги и вернулся, поджав хвост, сидеть у моих родителей на шее? Похвально. Стоило ради тебя пропускать рабочий день!       — А где так хорошо платят? Ты же вроде еще учишься.       — В «Бэйдоу». В архитектурном бюро учителя Чу. С созвездием на логотипе, может, видел. Мы тут культурный центр строили.       — Ты работаешь у Чу Ваньнина?       — Я не уверен, — ледяным тоном заметил Сюэ Мэн, — что ты вообще имеешь право произносить его имя.       Мо Жань прикрыл глаза. Это невыносимо, невыносимо! Дядя и тетя умалчивали о том, какого мнения о произошедшем, но брат…       Да и как, как этот шикарный мужчина может быть его братом?! Это что же, теперь у них изменился баланс сил, теперь главный красавчик тут не он, не над кем издеваться в ответ на «уличную псину»? А ведь он заготовил столько обзывательств, как его теперь обзывать-то?       Неприятно.       Интересно, изменился ли… нет, неинтересно. Неинтересно.       Тетушка вышла в сад. Ее вьющиеся волосы приобрели модный вишневый оттенок, морщинки у глаз стали глубже, да и этот синий сарафан Мо Жань прежде не видел. А вот улыбка ее осталась прежней. Она нежно обняла и расцеловала племянника под неодобрительное ворчание сына. Что-то в мире неизменно.       Мо Жань боялся, что она будет задавать вопросы, но она сказала только:       — Ой, бедный мальчик! Выглядишь таким уставшим! Ну что ты… если тебе было тяжело, ты ведь мог сказать нам раньше. Неужели ты боялся, что мы будем тебя ругать? Поверь, попробуешь еще раз, да и здесь можно учиться… В конце концов, у меня не было образования, когда я начала заниматься живописью, и что теперь? Я как-никак известный ландшафтный дизайнер, не будем об этом забывать! Ну-ну, не делай такое лицо, дорогой мой.       — А МНЕ ВЫ СКАЗАЛИ, ЧТО ЕСЛИ ПРОВАЛЮ ЭКЗАМЕНЫ… — начал Сюэ Мэн с душераздирающей интонацией, перебив ее щебет, но тетушка замахала на него руками, и он обиженно замолчал.       Только теперь Мо Жань рассмотрел на его, казалось бы, гладких щеках едва заметные рытвинки. Зашлифованные следы акне. Сюэ Мэн лукавит, он вложил уйму сил и времени в свое преображение. Он прикинул, сколько должны стоить часы на запястье брата, но уточнять у него не стал.       Его почему-то так возмутила эта перемена в Сюэ Мэне, что он забыл все на свете. Кузен работает у Чу Ваньнина, еще будучи студентом, и за пять лет успел превратиться из куска свинины в кого-то с обложки журнала. Здесь есть связь. Здесь ТОЧНО есть связь.       — Кстати, был на «Алом лотосе» у него, — бросил Сюэ Мэн, когда тетушка убежала в дом, где у нее что-то пеклось.       — Что? — не понял Мо Жань.       — Ну, вы же тогда ездили на «Алый лотос». Он достроен, я там жил все лето на втором курсе. Учитель, конечно, ведет хозяйство, как больной бешенством енот, но с этим я справлялся. Зато там есть, где бегать, очень удобный ландшафт, там же холмы…       Мо Жань поперхнулся чаем. Он что, угадал?       — А я-то думаю, в кого ты влюбился, — буркнул он, прокашлявшись.       — Чего?!       — Ну, ты офигенно выглядишь. Сразу ясно, для кого стараешься.       Сюэ Мэн закатил глаза.       — Что ж у вас, у аллосексуалов, все вертится буквально вокруг члена? Для себя я стараюсь, для себя. Надо ж соответствовать своей машине.       — У алло… что?       — У людей, которые любят трахаться, псина ты… блудливая. Мир держится на достижениях асексуалов. Иммануил Кант, Исаак Ньютон, Леонардо да Винчи, Никола Тесла не тратили время на эти нелепые телодвижения, и вот результат!       — Бляха-муха, — только и сказал Мо Жань.       Он-то думал, что за годы в Америке слегка сошел с ума, но на фоне кузена являл собой образец адекватности. Что ж, это внушает надежду. Пока он уверял себя в том, что ошибался, считая себя психически нездоровым, Сюэ Мэн закончил один свой монолог и начал другой, а под конец вдруг сказал:       — Кстати, послезавтра открывается центр, который мы проектировали с Учителем, а у меня пригласительный… плюс один. Пойдешь со мной? Ты же хотел быть художником. Увидишь, как дела с современным искусством в наших краях, может, тебя что-нибудь вдохновит. Я, правда, думаю, ты бездарность, так посмотришь на других — убедишься.       — А ты не хочешь пригласить… кого-то из друзей?       — У меня нет друзей, — отрезал Сюэ Мэн, и Мо Жань прекрасно понимал, почему.       Тетушка принесла пирог, и Мо Жань с готовностью уверил ее, что съест и свою порцию, и порцию кузена, который бубнил что-то нудное про глютен и добавленный сахар.

***

      Когда приехал дядя, атмосфера несколько разрядилась. Он хвалил сына, подбадривал племянника, сыпал шутками, и молодые люди расслабились, перестав обмениваться колкостями. Сюэ Мэн остался на ночь, Мо Жань — на неопределённое время. Он явился домой без вещей, все, что у него было, раздал или продал. Перед тем, как вернуться в Китай, две недели он жил на улице. Так что багаж у него имелся очень скромный.       Дядя и тётя не спрашивали, что случилось. Он не хотел рассказывать. Ему было очень плохо тогда, он думал, что стоит пойти к психологу, но пришлось бы рассказать и о том, что он натворил в шестнадцать.       А ведь это было преступление.       Одежда, которую он носил в те годы и оставил дома перед отъездом в США, теперь была ему мала, он сильно вырос, раздался в плечах, и, уделяй он больше внимания физкультуре и питанию, по красоте фигуры мог бы соперничать с Сюэ Мэном. Впрочем, он и сейчас, высокий и стройный, но не тощий, притягивал взгляды. Он небрежно забирал длинные пряди в хвостик на макушке, у него были длинные пальцы, строгие, почти европейские черты, густые брови, пухлые губы, и он находился ещё в том возрасте, когда безалаберный образ жизни не накладывает отпечаток на внешность. Неряшливый вид его не уродовал, а заставлял представить, как хорош он может быть в идеально сидящем пиджаке.       Сюэ Мэн, безостановочно бурча, пожертвовал ему свой спортивный костюм, и теперь они сидели на ступенях дома, будто и не случалось между ними никаких ссор. Вечер был свежим, еще не теплым, лишь ожиданием настоящего тепла.       — Да спроси ты уже, — тихо сказал Сюэ Мэн после долгого молчания.       — Как он?       Сюэ Мэн повел идеальной бровью.       — Держится. Раз в полгода бросает пить.       — У него кто-то есть?       — Ох, бедная ты псина. А ещё меня спрашивал…       Мо Жань смутился. И правда, чего это он…       — Да я просто так.       — Были какие-то интрижки пару лет назад. Я на практике там был, видел… в общем, намеки. Но сейчас нет, я бы знал. Есть эта женщина, Мотра, но ведь они как брат и сестра. Сам понимаешь, какие у него могут быть женщины?       — Вы так близки?       — Мы постоянно вместе. Нужно очень много контактировать, чтобы чётко понимать, чего он хочет, как он видит форму, структуру, пропорции… Я досконально изучал все его проекты, и те, над которыми работал папа, особенно. У него есть… понимаешь, у него есть архитектурный язык. Это как истории, только из стали и стекла. Теперь мы начали использовать сверхпрочный пластик разных видов и резину. Мне нравятся полимеры, с ними чувствуешь себя свободнее. Я хочу, чтобы он не утруждал себя мыслями о том, как это строить. Он же говорит, что физика ограничивает. Это моя задача. Я… я проводник его идей, понимаешь?       Когда Сюэ Мэн говорил о своем начальнике, лицо у него становилось каким-то по-детски растерянным, мечтательным, моментально слетал налет гордыни.       — Ты в него влюблен, — настаивал Мо Жань, правда, не для того, чтобы подколоть брата, а чтобы вонзить нож в сердце себе. И провернуть пару раз.       Все, все, все должны быть влюблены в ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА. Естественно и нормально влюбиться в него. Иначе как еще объяснить…       — Ты так говоришь, чтоб надо мной издеваться. Будешь потом десять лет меня травить. Но я не ребёнок, и… знаешь, да. Но не в него. В его архитектуру. Я люблю каждое перекрытие, каждую ступеньку… в том, что он придумал. Он великий, Мо Жань. Он гений. Он… ну, ты все равно не поймёшь. Работать с ним — это честь.       — Да, наверное, — Мо Жань положил ему руку на плечо. — Но мы и правда больше не дети. Я не буду тебя за это дразнить. Я знаю, что ты хороший инженер, и рад, что ты нашёл себя. Я пока не смог. Мне очень за это стыдно.       — Ты же пойдёшь со мной на открытие? Я хочу показать тебе наш шедевр. И там, наверное, будут какие-то интересные люди… Мы ведь одного роста? Съездим ко мне, найду тебе костюм. Я здесь не задержусь, мама готовит так, что мне через пару недель такой жизни придётся отдать тебе все свои костюмы. А это Fendi, как-никак.       — Я не знаю, что такое Fendi.       — Да я уж вижу, — фыркнул Сюэ Мэн, снисходительно глядя на него.