Let the shadows fall behind you

...и останется

тоска людей

по еле чувствуемому следу

какой-то волны, ушедшей

из их снов, из их слуха,

из их усталости.

по следу того,

что когда-то называлось нами.

Геннадий Айги

Аид хранит коньяк за троном,

Как будто ждёт,

Что вот вернется Персефона –

И все пройдёт.

Эвридика

Впоследствии Мастер часто, так часто, что каждое мгновение въелось под кожу, засело в структурах ДНК, вспоминал и закономерно гадал, могло ли сложиться иначе. Будь у них возможность переиграть, переписать, отсрочить, в конце концов, – что бы изменилось? Будто к этому всё и шло. Он был болен фатализмом после того вечера, хотя за неделю до событий заявлял, что не верит ни в какую судьбу. Помимо прочего, его мучил вопрос, как они с Воландом умудрились так стремительно и необратимо впаять себя один в другого. Наверно, сказывалась быстро приобретённая привычка психологизировать всё и вся, потому что до этого он никогда так много не думал об отношениях, даже в рамках своего ремесла. Пришёл он к неутешительному выводу: кроме одиночества, закоренелого и одичалого, наружу проступали недолюбленность, груз вины, замкнутость, радикализм в отношениях и сознательный социальный аскетизм. Все эти свойства порядком мешают жить на широкую ногу, заводить друзей, пробовать разные хобби и не зацикливаться на чём-то одном до бессонницы, невроза и кошмаров. Когда у тебя в наличии все пальцы на руках, ты не особо беспокоишься о работе одного. Когда есть десятки равноценных знакомств, ты не страдаешь, если один человек пропадает из виду на месяцы и годы. Когда планов громадьё, а идей и впечатлений хоть отбавляй, трудно, да и некогда, расстраиваться из-за сорванного мероприятия. И не то чтобы Мастер и Воланд были отшельниками, но внезапно и тяжело заболели друг другом так, что одни стороны жизни, касающиеся их, рябили в глазах от красок, а другие бесповоротно меркли и теряли вкус. После этого отсутствие Воланда ощущалось как потеря рук. Тем более, что ими уже некого было обнимать. В лагерь они прибыли перед ужином. Фагот тихой сапой отправился разыскивать оставшихся ребят с мастерской философии. После неудачной попытки найти Фёдора Мастер и Воланд вызвали Галку с презентаций проектов, успокоили, насколько могли, ещё раз облобызав в качестве благодарности. Палатки были сложены быстро, Мастер сообщил графу, что они скоро вернутся с речки. Напоследок искупаться было его идеей, как ему тогда показалось, вполне безобидной и расслабляющей, учитывая, что юмор уже переставал справляться с нагромождением плохих новостей. Мастер не был религиозен от слова совсем, и не сделался мистиком после встречи с Воландом. Просто принял эту обновлённую версию реальности со стойкостью самурая, который живёт каждый день, будто его тело уже мертво. Пусть жизнь ежедневно напоминала возрождение, любая фраза, взгляд и прикосновение его олицетворённого счастья прокрадывались в душу дуновением воздуха от прирученного огонька свечи – такой свечи, которую под руководством бабушки он с трепетом поставил в церкви, куда она привела его в далёком детстве. И ничто из случившегося бок о бок с Воландом не заставило всю его сущность дрожать тысячью зажжённых свечей, как те застывшие мгновения на дне реки. Вода в закатном свете была как золотое полотнище на первый взгляд, на второй – расплавленное масло. На ощупь – шёлк и гладкая шерсть, на запах – остро-терпкая сладость первой встречи, захватывающий полёт. Чувства были болезненны и перемешаны, а речной воздух, напоённый спокойствием вечера, приносил облегчающую прохладу, подобно холодному полотенцу при горячке. Они спрыгнули с обрыва в один момент, как два синхрониста, ринулись к середине потока. Мастер нырял, не обращая внимания на тянущую боль в мышцах, Воланд закатывал его в фонтаны брызг. Хотелось скоростью сопротивления сбить внутреннее напряжение, чтобы водой обновиться и наполниться силой. Мастер увлёкся и не сразу понял, что оказался посреди реки один. Вода тут же потеряла лёгкость, сковывая давлением ужаса. Он попытался вспомнить, в какой стороне видел друга в последний раз. С открытыми глазами окунулся, поплыв по наитию. После нескольких метров вглубь видимость стала почти нулевая, но трепыхание со дна уловилось почти мгновенно. Приблизившись, он понял, что Воланд запутался одной ногой в нитевидных крепких водорослях и судорожно пытался разорвать их. Будто русалочка, не знающая как обращаться с обретёнными конечностями, мелькнуло непрошеной мыслью на границе сознания. Мастер вцепился мёртвой хваткой в обе руки и потянул с такой силой, что оставшийся воздух вырвался крупными бурыми пузырями. За секунду до того, как они всплыли, он был захвачен нездешним взглядом Воланда на глубину гораздо более опасную и страшную. Там было непроглядное дно разверзшейся впадины, там была бесконечная извилистая дорога, проложенная по внутренностям древнего морского чудовища, и стены, испещрённые чешуёй и позеленевшими от мха человеческими костями, и бешеная круговерть изнутри тайфуна – выламывающая тело, кромсающая зубы, обдирающая кожу. Выволочив Воланда на берег и опрокинувшись на спину, тяжело дыша, Мастер боялся открывать глаза, чтобы не увидеть этой картины вживую. Но когда это всё же пришлось сделать, он упёрся в светоносный взгляд, брызжущий таким напором облегчения, что тело тут же покинула усталость. – Что... что это, мать твою, было? – слабым голосом выдавил он, рассеянно скользя пальцами по гусиной коже на плечах Воланда. – Как ты?.. Он хотел сказать "Как ты можешь так жить?", но не смог выговорить это вслух. Абсолютно точно считав невысказанное, Воланд глухо закашлялся и подавился печальным смешком: – Моё пограничье. – В смысле? – Смотрел когда-нибудь "Алису в пограничье"? Мастер помотал головой, нахмурившись. – Там про игры на выживание. Не важно. Я нечаянно опять тебя впустил. Прости. С разочарованным стоном Воланд прильнул макушкой к животу, Мастер автоматически опустил ладони на плотную вязь мокрых волос. – Пограничье – это что-то про невозвратность, – пробормотал он. Молчаливый кивок, щекотка от горячего дыхания. – Ты видишь эти образы во время смертельной опасности? Воланд подложил руку под подбородок и поднял взгляд, обращённый вовнутрь. – Не только. Два дня назад я почти прошёл эту границу. – Это значило бы, что ты воспользовался своей силой на полную мощность? – Ну да. Мастер помолчал, кусая губы. – А ты хотел бы? – вырвалось у него. Коротко пожав плечами, Воланд отлип от него и уселся, повернувшись к закату. – А ты? – выдохнул он так тихо, будто послышалось. – Мой ответ не должен влиять на твои решения, – без особой уверенности заявил Мастер. – Вообще-то должен, – упрямо прогундосил тот. – Но не суть. Я просто спрашиваю твоё мнение. – Но я... – Мастер сглотнул, потерявшись, и ответил честно. – Я не знаю. – Вот и я. Я тоже не знаю. Воланд вдруг обернулся на него, поменявшись в лице, побледнев ещё больше. Взгляд сделался тоскливо-звериным. – Что? – почему-то шёпотом произнёс Мастер. – Что ещё?! Тот не отозвался, лаская осоловелым взглядом лицо Мастера. Протянул было руку и одёрнул её, словно натолкнулся на невидимую преграду. Это последний раз, когда можно было приметить в глазах отголосок смятения. Потому что на фоне уже доносилось рявканье моторной лодки, а вскоре совсем рядом раздался зычный возглас: – Ну здорово, братишка! С опущенной головой Воланд медленно поднялся спиной к реке. Мастер отвернулся от его лица, лишённого и тени удивления, уставился невидящим взглядом на три стоящие фигуры в подплывшей лодке. – Я так понимаю, – прохрипел он, – Это не тот сюрприз по мотивам Толстого, который ты готовил. Как-то разом Мастер понял всё. То ли на чистой интуиции, то ли припомнив и слёзы от вылетевших слов про расплату, и то заявление про свободу для него любой ценой – тогда, в сарае. – Ты знал! – не удержался он от очевидного упрёка. – Я не знал, когда, – мглистым голосом отозвался Воланд, не смотря на него. Говорить он не собирался, конечно. Да, они точно друг друга стоили. Снова идиотское желание быть самым смелым, снова страх впутывать и почти физиологическая потребность защитить. Высокая, затемнённая контровым светом фигура спрыгнула в воду с громким всплеском и направилась к ним. На душе было скверно, муторно, погано. Мастер вскочил. – Так что, уже поздно?.. – О чём-то думать слишком поздно, – скороговоркой выдал Воланд. – И ты в песке, как будто в бронзе, – хмыкнув от абсурдности, добавил Мастер. Ответ он прочёл по беззвучным безвольным губам: "Прости меня, моя любовь". И готов был рассмеяться в голос. – Я не принимаю эту плату. Что бы ты не сделал, я не оставлю тебя. Ты меня понял? – подрагивающим от гнева голосом отчеканил Мастер и подал ладонь. Отвернувшись от неё, Воланд отступил на несколько коротких – пропасть – шагов. – А вы должны понять, милейший, – басовито протянул крепко сложенный парень, пройдя мимо Воланда и скользнув по нему хозяйским взглядом, – Что это он оставит вас. А я – Аз, моё почтение. Не отрываясь от Воланда, Мастер не мог сбросить оцепенения: от него фонило ощущением в этот момент как от необузданного животного перед рывком. Но услышавшего голос стаи и поднявшего голову для ответного воя. Вдруг Мастера будто заставили посмотреть на протянутую ладонь Аза, которого он толком не трудился разглядеть. – Не смей, – угрожающе бросил Воланд, спиной к ним, буравя взглядом оставшихся в лодке. Дьявольски сильно Мастера тянуло пожать руку, бугристую от выступающих вен. – А неплохой для новичка ты ему блок выставил! – одобрительно сказал брат Воланда. – Хвалю. – Засунь свои манеры в задницу. Аз, отбросив прощупывание, отдал лёгкий приказ, и Мастер всё-таки дёрнул рукой, но Воланд оказался быстрее и прижал его руку к боку. – Так ты уверен? Эти двое, кажется, вели двойной диалог, и о втором разговоре Мастер мог лишь догадываться. – Да, – обрубил Воланд севшим голосом. – Он вам не нужен. – Жаль, – цыкнул языком Аз. – Я давно такого хорошего проводника не встречал. Мастер наконец окинул его взглядом. Это был высеченный, как из камня, сосредоточенный контроль и огромная подспудная мощь, которым тело соответствовало. Короткая стрижка, невыразительное лицо с разлётом бровей, горделивая осанка. – Разбираться с вами, уважаемый, накладно будет, поэтому не делайте глупостей, – ему подмигнули с пренебрежительной усмешкой. – Договорились? Мастер опасался сделать что-то, что спровоцирует Воланда на безумный поступок. Мастер ненавидел и клял себя последними словами за то, что позвал его на реку. Мастер не видел выхода: трое одарённых против одного, который уже принял решение. Аз закинул руку на плечи Воланда. Тот и бровью не повёл. – Не трать на мелких силы, у тебя и так их почти не осталось. У близнецов другие таланты. И они не поддаются никаким внушениям. Чудовищная, банальная, извращённая развязка. Мастер молча устремился за подошедшими к воде братьями. – Займитесь им, – крикнул Аз. Не успел Мастер рассмотреть двух невысоких пацанов, как под ним осыпалась земля, и он рухнул в небольшую яму ростом с него. В глазах щипало от попавших в них песчинок. Аид, полновластный, полнокровный, такой живой, гибкий, несокрушимый. Пальцы соскальзывали, комья летели под ноги. Король, изнурённый и чахлый, но не смирившийся. Из горла вырывалось рычание пополам со скулежом, на зубах скрипел песок. Подавленный изгнанный Просперо, надеявшийся на чудо и сотворивший его. Стопа зацепилась за корень, сорвалась, он упал и снова полез наверх. Последнюю роль Воланд отыгрывал сейчас, так и не попрощавшись, даже не обернувшись. Мастер подтянулся и с обессиленным воплем выбрался на поверхность. Заслоняя лодку, ему в ответ взревевшую мотором, по кромке берега стелилось бледное пламя. Это было бесполезно и поздно, но он поднялся с четверенек и сделал шаг. Не в силах ждать, пока Мастер покалечит себя, Воланд мягко забрался ему в голову: "Стой. Пожалуйста". "Засранец, ты, долбаный придурок!" "Да". "Сукин сын!" "Да". "Забери меня!" Заставить его остановиться прямым приказом Воланд не смог тогда. Даже тогда. Это сделал Фагот, подлетевший из ниоткуда и опрокинувший Мастера на землю. Огонь вмиг пропал. Позёры хреновы. Хотя, разумеется, это был жест предостережения, чтобы они поняли, с кем имеют дело. Фагот получил от Воланда едва заметный кивок благодарности. В безнадёжном порыве дотянуться Мастер просил, умолял скинуть ему подсказки, оставить хлебные крошки, ниточки, не уходить бесследно. Но за миг до того, как оборвался крик и зрительный контакт, до того как лодка изломила крутой вираж на водной глади, до того, как граф разомкнул сжатые на груди руки – вместо ответа Воланд послал ему прощальный подарок. Передал мысленно цепь ассоциаций и образов, подвязанных на его же фразы. То ли возвращал долг, то ли пытался сбросить напряжение, будто жрец или шаман. Позже Мастер разберёт их по кусочкам, по косточкам и разложит как паззл. Но в ту секунду это было сродни прорвавшейся плотине. Шокировало, дезориентировало, сделало безмолвным, оставило обесточенным. "А ты моя мамочка?" Изломанные пальцы мнут красный виноград, сбитые костяшки покрывает сок, смешиваясь с сукровицей. Негромкий возглас от удара в живот. "Не сказал бы, что вчера ты был истуканом! Скорее, стихией". Звенящее молчание. Огненные блики на измазанной в глине коже, расширенные зрачки, шершавые губы. Опалённый синевой небосвод с росчерками грустных сизых перьев. "Никто не причинит тебя вреда. Всё хорошо. Вдох... Живём-живём!" Стянутая обручем спазма грудь, сиплое дыхание, приправленное горечью на языке. Бордовые мошки рассеиваются от белого, густого, ребристого голоса. Идеальное звучание. "Мы ещё посмотрим, кто сверху". Озоновая круговерть, чувство невесомости, мутная сухая тяжесть с оазисами острой нужды в воде и губах. "На нас пялятся". Мычание и пузыри под толщей воды. Мармелад со вкусом яблока и колы, маленькая мраморная ладонь, холодная. Дракон расправляет крылья. "Я надеюсь, писать его не понадобится". Запахи кофе, сигарет и кошачьей шерсти, затылок упирается в твёрдое и тёплое, шуршание страниц. Отдалённое хриплое пение: Sleep in peace when day is done, that's what I mean... Oh, freedom is mine. "Я поверю всему. Даже самому невозможному". Надежда и ужас – двухцветье инь и ян. Мурашки на шее, ноющая поясница. Гладкая прохлада под серебряный свист паровоза. "Твой выбор не изменит прошлое. Но сейчас, со мной, ты можешь выбрать послать это всё к чертям". Рыхлая земля с оттенками вороного крыла смыкается над головой, вонючий коктейль из гнили, тошноты и крови. Тени листьев на апельсиновой от заката стене. Привкус мятного шоколада с нотками соли, трюфеля и сигаретного дыма – карий. "Как внесёшь меня в светелку, стану я твоей судьбой". У белоснежного котёнка отваливается голова. Она крошечная и помещается на нескольких фалангах пальцев. Прозрачные слёзы из голубых глаз. Безголовое туловище сбегает и прячется под диван. "Я не мог быть ссыклом в твоих глазах". Прощение и принятие, обёрнутые в бархатную плащаницу, присыпанные тёплым снегом. Свет из окна домика в стеклянном шаре. "Ты не поверишь – это моё любимое имя!" Дым из горящих можжевеловых веточек. Чайная палитра с привкусом вина. "Договорись с этими макаронами о взаимном не вторжении". Шах и мат. Метки от пальцев на коже головы, горячо, мало. Поражение как победа в виде пустой чаши, обработанной кинцуги. "Я и только я буду решать, как поступать, кем быть и кого любить, а кого ненавидеть". Шрамы затягиваются, кровавое море становится обычной солёной водой, по лазурной глади можно ходить, как по зеркалу. "Хорошая концовка для боевика, в котором ты можешь однажды сняться". В них бьётся рваный пульс, в них слышен костный хруст, и заступ в них стучит. Поцелуй превращает губы в камень, тело покрывается чёрными дырами и прорехами, оседает соломенной трухой. "Маленькие принцы занимаются только созиданием". Белый котёнок уже не обезглавлен. Уже и не котёнок – дородный и роскошный кошак. Он зевает, потягиваясь на подоконнике, и перемигивается с пуделем (набалдашник на трости). Терпкий, пряный запах – покой. "Пустота так не чувствует и не обнимает меня вот так". Солнце возрождается из белого карлика, вспышка – и обратный отсчёт вселенной, к точке взрыва. На фоне зелёного знамени детский плач интонирует вокруг камертонного "ля". – А где Кристиан? – раздалось позади надрывное. – Где мой сын!?.. Кое-как встав на ноги, он обернулся на чужой голос с родными интонациями. На обрыве стояла миниатюрная женщина, вся как будто сложенная из кривых линий и тупых углов. Образ её расплывался и рябил, раздваивался. Мастера передёрнуло, подкосило, он практически упал к её ногам. Своим уходом Воланд не обеспечил никакой свободы. Он забрал свободу Мастера с собой.