По следам снов

Утро встретило ее громким щебетом, пролетевшей за окном ласточки, и манящим запахом свежего хлеба, что разносился по всему дому, щекоча ноздри. Слуха коснулся отчетливый грохот посуды. Бену, мать Исмана, уже встала и вовсю хлопотала на кухне. В полной мере осознав, что сегодня она припозднилась, Эва соскочила с кровати, не позволяя себе разлеживаться слишком долго. Нормально выспаться ей так и не удалось: сначала странный сон с незнакомцем, образ которого с наступлением нового дня расплылся в ее памяти, затем ночная встреча с черномагами, что добавила впечатлений. Кажется, снова уснуть ей удалось только под утро; но, несмотря на это, она чувствовала себя относительно бодрой. Выплеснув в миску немного воды из кувшина, Эва привела себя в порядок и стремительно покинула комнату. Не дело это — оставлять все домашние заботы на приемную мать. Ей и так не просто. Маленький, но довольно просторный дом по-настоящему ожил, полный утренней суматохой: мерный треск сухих поленьев звучным эхом разносился от каменных стен. Отовсюду веяло уютным, благодатным теплом — таким, что дарило покой и заставляло позабыть обо всех бедах. Словно мышка, Эва, прокралась на кухню и проскользнула мимо Бену — та стояла у печки, помешивая кашу и тихонько напевала что-то себе под нос. Шаловливо, ощутив себя на мгновение снова ребенком, Эва стянула со стола кусочек дыни и, словно ничего не произошло, заглянула ей через плечо. — Доброе утро! Женщина радушно улыбнулась в ответ: — И тебе доброе. Хорошо спала? В приподнятом настроении Эва прошла к полке с кухонной утварью, но после вопроса замешкалась. Немного помолчав, она постаралась придать голосу более беззаботный тон: — Как младенец. Полна сил разобраться со всеми делами сегодня. Конечно, она покривила душой, но заставлять Бену нервничать она никак не хотела. Закончив разговор, Эва продолжила свое нехитрое занятие. Достала скромную глиняную посуду и по привычке накрыла стол на троих человек: Отец Исмана обычно уходил на работу с наступлением рассвета. — Дочка, нарви еще листьев латука, — окликнула ее приемная мать. — Сейчас схожу, — голос Эвы дрогнул. От подобного обращения в груди болезненно кольнуло. Оно не было ей в новинку. Семья Исмана приняла ее как родную. Но каждый раз ее терзало чувство вины, ведь она не могла отплатить подобным. Сколько Эва себя помнила, она никогда не звала Бену матерью, чаще обращаясь просто по имени. Считала это отчасти неправильным, неуместным. Память и имя — важны в загробном мире, не зря существовало поверье, что без имени человек не может туда попасть, оттого и с гробниц преступников имена стирали. Если же об усопших помнят, то их Ка в спокойствии живут на полях Иалу. А она помнила и свою мать, и отца. У нее никогда не было только брата, и от этого подобное обращение к Исману давалось ей легче. А может дело было и в другом? Где-то в глубине души Эва просто считала себя лишней и ненужной. Семья названого брата, и так, не богата, зачем же им такая обуза и лишний рот? Не проронив больше ни слова, Эва поспешила скрыться за дверью. Душистый аромат цветов успокаивал, отгонял прочь гнетущие мысли; небольшой участок земли с парой фруктовых деревьев, огородом и палисадником на заднем дворе, конечно, не шел ни в какое сравнение с пышными садами богатых домов, но хранил множество теплых воспоминаний. Эва помнила все так отчетливо, словно это случилось вчера, хотя минуло уже немало времени. Будучи детьми, они часто здесь носились, мешая Бену заниматься огородом. Та махала на них рукой, прогоняя и с улыбкой шикая — мол, нечего топтать грядки. Иногда подключала к работе, чтоб не повадно было проказничать — так прошла часть ее детства в семье Исмана. Оно было бедным, но вполне беззаботным. Уж лучше, времени, проведенном в доме друга отца. Тот удочерил ее после его смерти. Эту часть жизни она и вспоминать не хотела… Присев на корточки, Эва с усердием принялась за работу, вырывая из земли сочные, хрустящие под пальцами пучки зелени, складывала их в корзину. Оглядев ее внимательным взглядом и мысленно прикинув, что этого будет вполне достаточно, Эва поднялась и поспешила домой. Когда она вернулась на кухню, за столом уже сидел Исман. Как всегда, собранный, серьезный, он о чем-то толковал с матерью. Поставив лишнюю ношу в сторону, Эва с интересом прислушалась к их разговору, из которого стало ясно, что изо дня в день его обучение становилось труднее. Ко всему прочему должна была начаться постоянная практика в лекарском крыле. Это значило одно: вскоре Исман покинет родные стены, полностью обосновавшись при храме. До этого он оставался дома, совмещая учебу и работу в кузнечной мастерской — отцу часто требовалась его помощь. Эва радовалась за него и не сомневалась ни на миг: старательный, упорный, он уж точно станет замечательным лекарем, неравнодушным к людским жизням. Скорая разлука с братом ее тоже не страшила: сама будет скоро обучаться в этом же храме, и они смогут часто видеться. Вот только осталось рассказать о своем решении семье. — Значит, сегодня мы вместе отправимся, — произнесла она, пожав плечами, будто между прочем. Глаза названного брата округлились. Бену же немного растерялась, не понимая, о чем идет речь — это было заметно по ее взметнувшимся вверх бровям и приоткрывшемуся рту. Эва поспешила объясниться, упуская некоторые подробности: — Наставник из храма недавно подходил. Предлагал обучаться ремеслу писаря. Я все-таки решилась. История выглядела на удивление правдоподобно. Эва часто отлучалась из дома: почти за бесценок продавала собственноручно изготовленные и расписанные глиняные фигурки. Вполне могла встретить Реммао где-то на улице. Конечно, утаивать правду от родных людей не хотелось. Но не скажет же она, при каких именно обстоятельствах повстречалась с ним и что приняла решение облачиться в черное лишь от того, что, казалось, душа лежала именно к этому. И ладно Исман, Эва знала — он непременно поддержит любую затею, взбредшую в ее бедовую голову и позже, она обязательно расскажет ему всю правду. Другое дело Бену. Узнай она, чем решила заниматься ее приемная дочь, и наверняка ее хватит обморок. Бедная названая мать чуть не выпустила из рук увесистую плошку с зеленью. — Ох, незримый Бог! Вскоре два моих птенца покинут родное гнездышко, — запричитала Бену, всплеснув руками. Исман же тихо рассмеялся, смотрел на нее хитро прищурившись: — Быть не может. Наша Эме, что дралась с соседскими мальчишками, все же решила стать образованной госпожой? Эву нисколько не обижали шутки названного брата. Подтрунивать друг над другом таким образом, было для них привычным делом. Поддавшись веселому настрою, она положила руку ему на голову и потрепала по темным волнистым волосам: — А как иначе? В будущем, великому лекарю Исмандесу Нилею понадобится толковый писарь в помощники. — Нахмурившись, словно всерьез размышляя над этим, Эва уверенно продолжила. — Чем не семейное дело? — Надо подумать, вдруг и правда из тебя писарь выйдет хороший? — задумчиво Исман постучал пальцами по столу, — только вот в храм с тобой не смогу пойти, наставник вчера по какому-то делу в Гелиополь отбыл — пойду к отцу в мастерскую. После занятий встречу, расскажешь, как всё прошло. Эва виновато опустила плечики, вяло проводя ложкой по краям миски: есть резко расхотелось. Стало совестно за свой обман, ведь скорее всего он думал, что непутевая сестра и впрямь решила позаботиться о своем образовании — собирался искренне интересоваться ее успехами. В этот момент, ей в голову пришла мысль вздорная, до безумия нелепая. Столь сейчас нужная. «А если получится совмещать два ремесла? К черномагам закон суров. Да только кто ж в обычном писаре его заприметит? Мало кому это по силам». Обучение в прихрамовой школе уже показало: великий Тот явно обделил ее своим благословением. Не то, что мудреные — самые обычные иероглифы у нее выходили из рук вон плохо; однако, что мешает попробовать еще раз? Эва уверена — шезму и сами скрывают свое запретное искусство за ничем не примечательной деятельностью, но лишь для отвода глаз, она же будет усердно тренироваться. Подобная идея казалась ей очень заманчивой, только вот сначала надо озвучить свою просьбу перед Реммао. Когда с плотным завтраком было покончено, Эва схватила из комнаты сумку и наскоро, попрощавшись с родными, выпорхнула из дома.

***

Она стремительно направлялась к храму, не замечая других прохожих. Не слышала окликов сварливых соседок и их попыток завязать разговор или поделиться новыми сплетнями. Ей не было до этого никакого дела. Сомнения терзали ее. Все не так. Абсолютно все. Эва нервно отдернула кожаный ремешок. Сумка чудилась ей особенно тяжелой и оттягивала плечо, а решение, принятое накануне, уже не казалось столь правильным. Что-то тянуло ее в обитель Тота. Крепко призадумавшись, Эва не заметила, как прикусила внутреннюю поверхность щеки: предчувствие подсказывало, что только вступив на этот путь, она лучше узнает себя. Узнает нечто важное для себя. Но… Мысль о будущем ремесле до неясного трепета будоражила и одновременно пугала Эву. Нет. Ее, безусловно, манила возможность отблагодарить родителей Исмана. Со своим скромным заработком они помогали ей, ничего не требуя взамен. Эва хранила мысль, что должна сделать для них хоть что-то. Став старше, предложила продать дом, в котором провела свое детство — единственное имущество, принадлежащее ей по праву. Тот бесчестный человек, смевший называть себя другом семьи, не смог его отобрать. Азибо, отец Исмана и слышать не хотел подобного. Бену же подначивала: не годится молодой девушке оставаться без собственного угла. Без возможного приданного, если на то пойдет. Эва фыркнула про себя: приданное — сказать смешно. Стены дома давно облупились; крыша протекала; некогда пышный сад порос сорняком. Конечно, она могла привести жилье в надлежащий вид, позже, да только, если раньше не было решимости переступить родной порог, то откуда ей взяться теперь? Манила и перспектива обрести свой заработок. Только неспокойное сердце бунтовало, твердило, что о своем решении она пожалеет. Пусть не сразу. Намного позже. Но это непременно случится. Массивные каменные ворота показались впереди, и Эва ускорила шаг. Сегодня она не отступит от задуманного. Минув исполинскую статую Тота, она прошла в оживленный внутренний двор храма, где, сбившись в шумные группы, ученики обсуждали прошедшие занятия. Прикидывая, куда ей идти дальше, Эва осмотрелась. Взгляд наткнулся на знакомую макушку с черной косой: брат наставника стоял неподалеку и о чем-то толковал с младшим жрецом. «Как же его зовут-то? Вроде Рэймсс, но если ошибусь выйдет очень уж неловко». Эва не была уверена, правильно ли запомнила имя, но топтаться на месте и бездействовать она не привыкла. Положившись на удачу, она набрала в легкие побольше воздуха и окликнула его. Тот обернулся по сторонам и наконец-то заметив, направился к ней: — Надо же, запомнила мое имя. Тебя-то звать как? Думаю будет честно, если я наконец узнаю, — отстраненно он посмотрел куда-то вдаль, продолжая при этом разговор. — Не довелось тогда познакомиться. Полностью погрузившись в собственные мысли и переживания Эва не сразу расслышала его вопрос, но быстро отдернула себя. Расправила плечи. Неясная ей тревога отступила, позволила мыслить более трезво. В самом деле, она же знала, на что согласилась, да и к тому же имелся четкий план. К чему лишние беспокойства? — Эвтида. Так родители нарекли, — спохватившись представилась она. — Ну что ж, Эвтида, пойдем, провожу тебя к наставнику, — Рэймсс только окинул ее задумчивым взглядом. От него не укрылось ее смятение. Всю дорогу он молча шел впереди, изредка оглядываясь на нее. Гордый, рассудительный и крайне осторожный, Рэймсс говорил мало и только по делу. Спрашивать о чем-либо не решался. За время торговли ей довелось общаться со многими людьми и Эва была уверена: он из тех, кто не слишком любезничает с малознакомыми. Поворот. После — еще один. Множество извилистых коридоров и дверей; бесконечное число лестниц, ведущих неизвестно куда; массивные и неровные стены, расписанные сценами из жизни Богов, Фараонов и людей — все это мелькало перед глазами Эвы, пока она, порядком запыхавшись, пыталась нагнать Рэймсса. Тот шел спешно, ни на миг не сбавляя шаг. Эва еще раз осмотрелась: она не раз посещала храм, оставляя подношения у алтарей. В тот момент она не могла представить, что он столь огромен, да и откуда ей было знать. Простых горожан, что не служили, не обучались при храме, обычно пропускали не дальше внешнего двора. «Пожалуй, в гробнице фараонов комнат и того меньше. Как бы здесь не заплутать». — думалось ей. У очередной двери Рэймсс остановился и Эва поспешила к нему. В просторной, невзрачной комнате витал запах мирры и старых свитков. Эва опустила взор: мраморный пол укрывал огромный ковер с причудливыми узорами, от которых рябило в глазах, а подушки в беспорядке валялись по всему помещению. Взгляд метнулся в бок, где возвышался огромный стеллаж со свитками, а неподалеку от него располагалась пара кушеток. С виду и не скажешь, что здесь обучали чему-то помимо письма… обычный класс. Разве что плотные льняные занавески, не пропускающие яркий солнечный свет, погружали помещение в полутьму. Реймсс быстро юркнул вглубь кабинета, откуда сразу же послышалась какая-то возня и тихий шепот. Вскоре он вернулся, как ни в чем не бывало. — Проходи Эвтида — низкий, бархатистый голос Рэммао прозвучал из-за стеллажа, затем вышел и он сам, держа в руке какой-то пожелтевшей от времени свиток и окинул ее абсолютно нечитаемым взглядом — Значит не передумала. Что ж тогда должен предупредить. — Он перевел строгий взгляд с нее на Рэймсса. — Нянчиться я с вами не собираюсь. Попадетесь — вам хуже, никого прикрывать не намерен. Отлынивать от занятий тоже не выйдет. Рэймсс слушая брата в пол уха, так и хотел закатить глаза со скуки. Эва усмехнулась. Вероятнее всего, слышать подобные наставления ему было не впервые. Да и как иначе. Старший родственник служил при храме, и Эва могла поклясться чем угодно. Не в меру его опекал, мечтая, что однажды тот пойдет по стопам или же вовсе займет более высокое положение. А может, она ошибалась. Пока Эве было сложно понять нрав будущего наставника, но кое-что все же прояснилось: Рэммао был требователен и всерьез относился к ремеслу. Отличался своей излишней прямотой, хотя и хитрости ему было не занимать. Он не пытался поучать и переубеждать в правильности выбора, но четко давал понять, что обратного пути не будет. Велев Рэймссу покинуть помещение, Реммао подошел к потайной панели и с легкостью отодвинул ее — стеклянный бутылек с темно — янтарной жидкостью блеснул в руке. Без ненужных разговоров он протянул его Эве: — Пей. Я должен проверить совладаешь ли с даром. Это поможет погрузить в полусон. Не хватало еще, чтоб с началом обучения рассудком помутилась. От его слов по телу прошла еле уловимая дрожь. Неужто и такое бывает? Напуганная, она с явным недоверием покосилась на протянутый пузырек, но все же взяла его в руки. — Трех глотков вполне достаточно. — предупредил Реммао. Эва откупорила его, опасливо принюхавшись. Настойка абсолютно не имела запаха. Она поднесла его к губам, не решаясь выпить. Нужно было тщательно взвесить свое решение. Эва дала себе немного времени на это. Когда же все сомнения окончательно рассеялись, она опрокинула в себя содержимое, в уме отмеряя ровно три глотка и тут же поморщилась. Язык обожгло терпкой, вязкой горечью, желудок тут же скрутило спазмом, стремясь вернуть все обратно. В попытке справиться с подступившей к горлу тошнотой, Эва глубоко и часто задышала в мыслях, осыпая всевозможными проклятиями Реммао, с его мерзким пойлом. Увидев ее состояние, он подхватил Эву под руку, усаживая на кушетку. Эва прислушалась ко внутренним ощущениям. Первые мгновения — ничего не происходило. Однако, вскоре весь рот онемел, тело налилось непреодолимой усталостью, после вовсе одеревенев. Неясные, яркие до режущей боли в глазах блики заплясали перед ней. В ушах зазвенело. Реммао чуть склонился вперед, касаясь лба холодной ладонью, шептал что-то неразборчивое. Ровно в этот момент блики сменились на образы. Расплывчатые и бесформенные, они постепенно обретали очертания и определенный цвет, являя собой знакомые картины из далекого прошлого. Они вели за собой, манили вновь пережить те моменты. Счастливые, но безвозвратно утерянные. Вот она стоит на заднем дворе родного дома, и до боли знакомый запах цветущей акации наполняет легкие. Вдалеке слышится отчетливый стук и звон отточенного клинка, Эва наверняка знает, что увидит: с широкой счастливой улыбкой, она следует вглубь сада, где отец уже начал тренировку. Завороженная теми легкими и стремительными движениями, с которыми он один за другим метает кинжалы в деревянную мишень, маленькая Эва сидит неподалеку, подобрав под себя ноги. Раскидистые ветви тамариска надежно укрывают ее от полуденного зноя. Эва помнит: он никогда не запрещал наблюдать за его тренировками, но со всей строгостью наказывал держаться как можно дальше. Всегда боялся, что ненароком может задеть. Вскоре отец заканчивает тренировку, утирая со лба проступивший пот. Эва тут же срывается к нему, недовольно пыхтя. В ее ясном взоре сейчас читается совсем не детская решимость и строгость. — Ты говорил, что в следующий раз и меня научишь сражаться, — она смотрит с упреком, уперев руки в бока. Взрослая Эва тихонько прыскает в кулак, не сдержавшись. Как там любят говорить ученые наставники из храма? Иногда полезно понаблюдать за собой со стороны? Раньше она считала подобные высказывания полнейшей бессмыслицей, но правда в их словах все же имелась. Наблюдать за маленькой Эвой, будучи куда старше весьма занятно. Со стороны действительно открывается много нового: не в меру упрямая и своевольная, она думала, что стала такой только с возрастом, да видать ошиблась. Подобные черты начали укореняться в ней с самого детства. Громкий, чуть хриплый смех отца заполняет все пространство вокруг, заставляя оторваться от размышлений. Как же давно она его не слышала! В этот миг слегка щурится: в уголках его выразительных зеленых глаз, что Эва унаследовала от него, она видит пару еле заметных морщинок. Весь его образ она по сей день надежно хранит в воспоминаниях, начиная от всегда лукавой, но теплой улыбки и заканчивая длинным глубоким шрамом, что, пересекая бровь, тянется до середины щеки. Эва горько усмехается. В носу предательски щиплет от подступающих слез: совсем еще свежий, окровавленный, с неровными кусками кожи по краям, он по началу до жути пугал маленькую Эву, хоть она всячески старалась не показывать этого. Сейчас же ей хочется провести по нему пальцами, разглаживая все неровности. Хоть на миг очутиться в крепких отцовских объятиях, вновь чувствуя себя защищенной. Рассказать, сколь сильна ее тоска по нему. Куда больше хочется, чтобы он хоть разок взглянул на нее. Аж до протяжного, оглушительного крика. Обернись! Посмотри, какой стала твоя любимая дочь! Нравом вся в тебя пошла. Храбрая, сильная — такой воспитал. Правда, безрассудная тоже. И наставлений твоих не забываю… Она чувствует, как где-то там, за пределами видения онемевшие пальцы судорожно сжимают край кушетки. Больно. Безумно больно. До режущей боли в груди. Кажется, что эта рана, вновь раскрученная столь болезненными воспоминаниями уже не заживет. Но она продолжает смотреть. Отец вновь становится серьезен. Отходит в сторону и долго роется в сумке, где обычно хранит кинжалы, выуживая оттуда помятый сверток ткани. — Моя смелая, воинственная дочь решила пойти по стопам старого отца, разве я мог запамятовать о таком? — Видя ее любопытный взор, он садится перед ней на корточки, смотря аккурат в глаза и обнимая за плечи — Специально для тебя сделал, на нем сначала поучишься, потом видно будет — на развернутой ткани лежит деревянный клинок с соколом и ветвями мирта на рукоятке. — Не самое грозное оружие, но для обучения точно сойдет. Маленькая Эва с неподдельным интересом рассматривает символы, трепетно проводя по ним пальцами, в ее глазах читается немой восторг и предвкушение. Скоро отец начнет ее обучать. — А что они означают? — с любопытством интересуется она, тыча пальцем в замысловатый рисунок. Взрослая Эва помнит их, они отчетливо врезались в ее разум, как самый важный урок — и когда отец терпеливо начинает объяснять значение, она повторяет следом. — Сокол — сила духа и стремление к свободе. Важна обычная свобода, но куда важнее та, что внутри тебя. Свобода твердо высказывать свое мнение, не боясь осуждения, чувствовать и за эти чувства не стыдить себя. Идти против всех, если понадобится. Может приключиться такое — люди или обстоятельства будут сковывать. Поучать, как жить правильно, навязывать свои принципы. Тогда действительно нужно бороться за себя. Иначе помимо своих ошибок сверху — наживешь чужих. Мирт же — обещание. Мое обещание тебе, дочка. Хорошенько запомни, чтобы не случилось, я всегда буду рядом, оберегая от бед. Голос отца стал тише, а после и вовсе затерялся в нескончаемом потоке, в который ее начало затягивать. Все закончилось слишком резко, оставляя после себя недосказанность и абсолютную пустоту. Эва сделала глубокий вдох и распахнула веки…