sea breeze, dancing feet

Когда Жан просыпается, несколько секунд ему требуется на то, чтобы осознать происходящее. Чтобы понять, что находится он не в своем номере, а в незнакомых стенах, что постельное белье на кровати рядом пахнет другим человеком, и запах этот чужой, но уже ставший близким. А потом приятная тяжесть в теле и солнце, пробивающееся сквозь шторы, напоминает ему обо всем, что случилось прошедшей ночью, и его губы невольно растягиваются в улыбке. Джереми. В его голове сейчас есть только его лицо, его руки, прикосновения, его поцелуи и его ласковый голос. Жан потирает глаза, приподнимаясь на локте. При дневном свете даже самые худшие вещи кажутся терпимыми, и потому он, к счастью, не начинает жалеть о сделанном уже с самого утра, — тем более, что жалеть, кажется, и вовсе не о чем. Они переспали, и не случилось конца света, а Жан проснулся вполне себе счастливым — с приятными воспоминаниями о ночи, проведенной вместе. На кровати рядом с собой Жан замечает листок бумаги и лишь усмехается: они ведь с Джереми даже не обменялись номерами, его единственным способом дать о себе знать с утра было написать от руки на бумаге, как в старые добрые. Жан вдруг отдаленно вспоминает, что сквозь сон слышал, как Джереми собирался: помнит размеренный шум воды в душе, звук фена, тихие шаги по тесному номеру и осторожный поцелуй на виске, который толкнул его обратно в дымку сна. Он улыбается. Снова. Как же это на него не похоже — и как же ему хорошо сейчас, в эти минуты уже явно позднего утра. Содержание записки удивляет Жана лаконичностью и простотой, и он лишь усмехается, читая строки, написанные убористым почерком. Доброе утро :) Надеюсь, ты выспался и я не сильно мешал тебе, пока собирался. Мне показалось, ты не проснулся, — но ещё за эти дни я догадался, что притворяться ты умеешь очень хорошо, так что я мог и ошибаться. А ещё это уже третья попытка написать тебе записку, предыдущие две я скомкал и выкинул, потому что получился бред, так что в этот раз пишу уже, как получится, лишь бы не переписывать в четвертый раз, а то будет уж совсем фальшиво. Можешь собраться у меня. Душ, полотенца в ванной, пользуйся всем, что тебе нужно. Одежду в шкафу тоже можно брать, если вдруг понадобится — по крайней мере, нижнее белье я тебе точно могу одолжить ;) Можешь не торопиться, я тебя не выгоняю, хоть до вечера там сиди — просто вряд ли мой номер на этом отдыхе является лучшим местом для пребывания. Когда уйдешь, просто захлопни дверь. Увидимся сегодня! Найдешь меня, как обычно, возле главного бассейна или где-то в этой зоне. Или я найду тебя сам. Уже скучаю. Заранее) P.S. ты ужасно милый, когда спишь P.P.S. боги, как же хорошо с тобой трахаться. как думаешь, я могу надеяться на повторение? Жан перечитывает записку трижды, убеждаясь, что написал ее абсолютно реальный человек — чем дольше они знакомы, тем сильнее Жан начинает сомневаться в реальности Джереми. Он слишком потрясающий: заботливый и внимательный, так красиво танцует и в целом умеет обращаться со своим телом, — как и с чужим, потому что трахается он не менее умело. И его внешность, эти плечи и выступающие ключицы, этот острый кадык, эти ямочки на щеках от непроходящей улыбки, эти глаза — преданные, светящиеся, карие, словно плавленая карамель на солнце. Жан падает на спину, прикрывая глаза и прижимая записку к груди. Он чувствует себя влюбленным подростком, и от взрослой влюбленности это чувство отличается тем, что завязано оно в первую очередь на физическом влечении, а ещё — оно не вызывает внутри удушающей тревоги и непонимания, что делать дальше. Жан знает, что делать: с пользой провести время до отъезда, переходя из спальни Джереми в свою собственную, и наоборот, — а после улететь домой, во Францию, и возвращаться к жизни, уже окончательно оправившись после расставания благодаря такому лекарству. И он всеми силами не даёт этому чувству угаснуть, перерасти в другое — более пугающее и невыносимое, наполненное неизвестностью. Аккуратно сложив записку и оставив её на тумбочке, Жан действительно направляется в ванную, почти чувствуя себя как дома. Запах Джереми наполняет пространство: в ванной смешивается аромат его мускусных духов и его геля для душа, которым всегда пахнет его кожа, даже во время поцелуев; аромат его геля после бритья, который вызывает в груди Жана ноющее чувство необъяснимой тоски — словно тоскует он по чему-то давно ушедшему и потерянному. Жан не берет ничего из одежды Джереми, лишь пользуется его шампунем и собирается, окутанный запахами его комнаты, — а перед выходом падает на кровать, прикрывая глаза. В памяти прокручиваются моменты прошедшей ночи — стоны, касания, нежность, — к счастью, он был достаточно трезв, чтобы помнить это хорошо. Возбуждение вновь спиралью закручивается внизу живота, и Жан выдыхает, убеждая себя в том, что не будет дрочить в чужом номере и дождется вечера. Или дня. Встречи с Джереми — в общем. И он заставляет себя выйти из его номера и по полуденному солнцу отправиться к собственному домику. По дороге он заглядывает в бар, чтобы взять круассан и холодный кофе, и Джереми словно поджидает его там — но он стоит не один, рядом с ним ещё один парень в футболке с логотипом отеля, и они оживленно что-то обсуждают. Жан различает испанскую речь, и слегка удивлённо вскидывает брови. Джереми его замечает, но лишь посылает ему улыбку, не отвлекаясь. Жан присаживается за столик в углу, под вентилятором, и делает глоток кофе. Джереми и без того казался ему красивым до дрожи в коленях, но сейчас, после ночи, проведенной вместе, Жан просто не отрывает от него взгляд: белоснежная ткань футболки ослепительно смотрится на загорелой коже, его улыбка, когда он смеётся, заставляет тоже улыбаться, а в руках он держит стакан с чем-то похожим на газировку, и его длинные пальцы, постукивающие по стеклу, вызывают в памяти мысли о прошедшей ночи. Жан явно влип, но его всё полностью устраивает. Джереми прощается с парнем, хлопает его по плечу, а после в два шага оказывается возле Жана и присаживается за столик напротив. Ухмылка не сходит с его лица. — Доброе утро, — мурлычет он, протягивая ему ладонь. Жан выгибает бровь и берет его за руку в ответ, но Джереми — уже привычно — целует тыльную сторону его ладони, прежде чем выпустить. — Выспался? — Джереми ухмыляется, и Жан видит явный подтекст в этом вопросе и в его хитром взгляде: как тебе спалось после того, как мы потрахались? — Да, — сухо отвечает Жан, — очень благородно с твоей стороны было не будить меня. — О, да, — Джереми смеётся. — Ты так сладко спал. У меня бы рука не поднялась. Хотя у меня, конечно, были идеи, как тебя разбудить, но… — О, — Жан сглатывает, мгновенно понимая, о чем речь. — Что же. Джереми ухмыляется. — Сколько языков ты знаешь? — вдруг спрашивает Жан, вспомнив сцену, которую только наблюдал. Джереми смеётся. — Э-э… — он загибает пальцы, — английский, испанский, потому что живу в Испании, немного греческого, потому что работаю здесь… Кажется, всё. Прости, французский пока не осилил, — Джереми улыбается, и Жан фыркает. — О, не надо ради меня идти на такие жертвы, — отмахивается он, вызывая смех в ответ. — Извини, детка, у меня сегодня очень много дел, — Джереми вдруг бросает взгляд на часы и вскакивает на ноги. — Встретимся попозже, ладно? Я точно буду в бассейне в четыре, подходи, если жара тебя не прикончит, — он со смехом делает шаг к Жану, целуя его в макушку, а потом взмахивает рукой и молнией уносится к дверям. Жан даже не успевает осознать, что произошло, когда Джереми просто испаряется. Он лишь фыркает, озадаченно глядя ему вслед, и возвращается к своему позднему завтраку. День без Джереми проходит до нелепого скучно, и Жан понимает, что за эти дни весь смысл его поездки свелся к одному человеку. Потому что именно с ним Жан жаждет встречи каждую секунду, минуту, час, именно его ищет, когда прогуливается по территории отеля, именно за его шевелюру цепляется его взгляд, когда он высматривает людей на пляже или возле бассейна. И Жан помнит, что в свой первый день в этом отеле он был поистине мрачен и удручен: тот факт, что он должен был находиться здесь не один, а с человеком, который глубоко его разочаровал, вселял в него тоску. Как же он благодарен Джереми за то, что тот развеял эти мысли, как дым, и привнес целый ворох новых ярких воспоминаний, которые теперь прочно ассоциируются с этим отелем, его пальмами и сухим, жарким воздухом. Что бы он там ни говорил, все-таки он понимает, что принял правильное решение, когда завел разговор с этим мужчиной возле бассейна, потому что теперь всё совсем иначе. Теперь, оглушенный бесконечным потоком эндорфина, он и вовсе не вспоминает о… О том, разочаровании, на которое потратил несколько лет своей жизни. Теперь весь его разум занят лишь одним человеком, одним именем, одним голосом, и Жан благодарен Джереми за то, что он так вовремя возник перед ним, словно маяк в шторм для заблудившегося корабля. Джереми и правда уже находится возле главного бассейна, когда на часах ещё без десяти четыре. Сидит под зонтиком, хмуро глядя в телефон, когда Жан подходит и садится рядом. Он по пальцам может пересчитать разы, когда за эти дни видел Джереми без фирменной улыбки на губах. Лицо Джереми, однако, тут же начинает светиться, как только он замечает Жана. — Я соскучился, — ухмыляется он, а потом встаёт и склоняется ближе, замирая возле его лица с молчаливым вопросом. Жан первым касается его губ своими, и Джереми трепетно отвечает, прежде чем отстраниться. — У тебя тут сейчас что-то будет? — спрашивает Жан, щурясь на него из-под очков. Джереми садится обратно, но вдруг тянется к нему, чтобы снять с него очки, и улыбается. — Ага. Игра в бассейне, как обычно, — он усмехается. — Томми попросил его заменить. А он меня заменит в другой день. — Удобно, — Жан поводит плечами. — Устал? Джереми качает головой, усмехаясь: — Даже не спрашивай. — Получится отдохнуть вечером? — спрашивает он уже тише, и глаза Джереми сверкают, когда он смотрит в ответ. Он встаёт, надевая очки обратно на Жана, и коротко касается губами его виска. — Если предлагаешь, — выдыхает он вполголоса ему на ухо, а после проводит по плечу, — не скучай. И уходит вновь. Нехватка его энергии рядом ощущается так остро, что Жан сначала даже теряется, — а потом думает: а что, собственно, мешает ему прыгнуть к Джереми в бассейн прямо сейчас? Правильно: ничего. И потому Жан оставляет на шезлонге ключ-карту и футболку, а после прыгает в прохладную воду, чтобы отвлекать Джереми от работы в течение следующего часа.

🌊🌊🌊

Они заходят в номер, отчаянно целуясь, — так, словно не делали этого по меньшей мере месяц, хотя ещё только прошлым вечером Жан стонал на кровати в номере Джереми. Сегодня за ними задвигается прозрачная дверь, задвигаются шторы, а значит, они в бунгало Жана. И Жан сразу толкает Джереми на широкий диван, садясь на его колени, устраиваясь по обе стороны от его бёдер. Джереми сжимает пальцы на его талии так отчаянно, словно они никогда больше не увидятся и это последняя возможность провести ночь вместе, Джереми целует его нетерпеливо и жадно, вплетается в волосы пальцами, и Жан тут же тянет вверх его футболку. Сегодня Джереми не выступал — поэтому на нём до сих пор форма аниматоров, белоснежная футболка с синей эмблемой отеля. Его волосы растрепаны, и Жан запускает в них пальцы, запутывая лишь сильнее, когда Джереми склоняется к его шее, выцеловывая каждый сантиметр. В каждом его движении — невыносимая точность и медлительность, грубая нежность — оксюморон, но Джереми сам весь иногда кажется Жану сплошным противоречием. В полумраке номера его глаза становятся темнее, напоминают американо, что находится в кружке Жана по утрам, и в них мерцает огонь. Словно надвигается шторм. Этот шторм обрушивается на Жана пулеметной очередью из поцелуев в шею — Джереми почти кусает тонкую кожу, оставляет неяркие следы от того количества эмоций, что его переполняют, сжимает пальцы на бедрах Жана так, что он уверен: наутро останутся синяки. Жан выдыхает, горячо и взволнованно, прижимает Джереми ближе, наслаждаясь движениями его языка, стонет, чтобы показать, как ему хорошо, — и Джереми дрожащими пальцами начинает расстегивать молнию на его шортах. Когда вся одежда уже оказывается в стороне, а Жан стоит на коленях на диване, опираясь на локти, его разум затуманивает окончательно. Жан Моро — не из тех людей, которые беспечно относятся ко всему подряд. Потому он и не любит любовные интрижки и партнеров на одну ночь: потому что ему трудно просто сделать и забыть. Ему трудно не думать о последствиях, трудно сосредоточиться на процессе, когда голова занята переживаниями, трудно принять правильное решение, когда сделанного уже не воротишь и нужно как-то уживаться с новой реальностью. И потому обычно Жан старается не выходить из своей комфортной зоны: он поддерживает свою рутину, как может, каждый день берет одинаковый кофе в одной и той же кофейне, всегда ездит одним и тем же маршрутом, тяжело переносит переезды и расставания. И сейчас Жан просто не узнаёт себя. Сейчас, когда его разум окончательно затмевает возбуждение, потому что он чувствует прикосновения горячего языка Джереми, он слышит свои приглушенные высокие стоны в бархатную подушку, он стоит в коленно-локтевой перед самым красивым мужчиной в его жизни, и этот мужчина вылизывает его задницу, сжимая его бедра сильными пальцами. Вероятно, это первый случай в жизни Жана, когда в такой ситуации он совсем не думает о том, что будет завтра. Да он даже о сегодняшнем вечере не думает — о том, что будет, когда они потрахаются, когда в изнеможении рухнут на чистую кровать, вслушиваясь в шум волн, когда Джереми поцелует его в плечо и тихо скажет, что он был потрясающим. Жан не думает ни о чем из этого: он может думать только о горячем языке Джереми в его заднице, только о его пальцах, обхватывающих его член, только о запахе смазки с вишней, которую Джереми приносит с собой этой ночью. И ему до ужаса хорошо в этом состоянии — в состоянии белого шума в голове, в состоянии, когда он позволяет себе не беспокоиться и отпустить. На эту дорожку оказалось очень легко сойти, и вот он уже четвертый день подряд не может найти путь обратно. Но ему и искать этот путь не хочется: он просто позволил себе поцеловать красивого аниматора тем вечером возле своего номера, и это привело его сюда. В минуту, когда он, держась за плечи Джереми, приподнимается на его члене и со стоном опускается обратно; когда Джереми сжимает его бедра и скулит сквозь сжатые зубы; когда Джереми повторяет ему «так, хорошо, умница», и его голос срывается на хриплый стон, а все, что Жан может сделать в ответ на это, — ускориться, хотя от такой физической нагрузки у него болит каждая мышца в теле, а по виску ощутимо стекает капля пота. Этой ночью Жан заканчивает гораздо быстрее. Удивительно, впрочем, что ему всё равно удается продержаться в течение этого времени, потому что он был готов сдаться ещё на моменте с языком, когда стоял совершенно обнаженный перед Джереми и чувствовал его уверенную хватку на бедрах, — но он все-таки держится и заканчивает Джереми на грудь — Джереми, который кончает двумя минутами позднее, находясь внутри него все это время и заставляя Жана тихо скулить, едва не всхлипывая, от того, как это невыносимо хорошо. Жан чувствует себя просто выжатым, когда, приняв быстрый душ, ложится на кровать. К счастью, она остаётся сухой этой ночью — потому что они трахаются, даже не дойдя до неё, оставшись на диване недалеко от входа в домик, — и потому они с наслаждением опускаются на чистые простыни, и Джереми прерывисто вздыхает. — Я как будто заново дышать научился, — бормочет он, блаженно прикрыв глаза. — Ты просто глоток свежего воздуха. Жан чувствует то же по отношению к Джереми, но ничего не говорит. Лишь сглатывает, прикрывая глаза. Сердце наконец успокаивается, но теперь отчетливо ощущается боль во всем теле от такой непривычной активности. — Кстати, совсем забыл, вот я идиот, — Джереми вдруг садится: и откуда только силы на какое-то движение? В Джереми всегда будто бы встроенный энерджайзер, как будто вместо крови в венах у него — энергетик или эспрессо-тоник, и даже сейчас, после секса, разгоряченный и взлохмаченный, он выглядит так, словно спокойно был бы готов пойти на второй заход. Правда, без Жана — Жан на такое решится в лучшем случае к завтрашнему вечеру. — У нас завтра выходной. Мы с некоторыми ребятами из команды арендовали яхту, едем завтра отдыхать. Ну, знаешь, заедем в парочку бухт поплавать и полюбоваться, поедим, будет алкоголь, музыка, — он довольно потягивается, прежде чем снова лечь обратно. — Я что спросить хотел, ты с нами не хочешь? У нас ещё два места свободных осталось, а больше никто не согласился. Надеюсь, у тебя нет морской болезни? — Нет, — со смешком отвечает Жан. Он не привык принимать решения о подобных поездках спонтанно, но с Джереми он учится очень многому. И потому сейчас он поворачивает к нему голову, прищуривается. — Во сколько? — Сбор в восемь, — морщится тот. — Хотим выехать пораньше, чтобы приплыть к первой бухте не в самые жаркие часы. — Сколько стоит? — Для тебя — бесплатно, — фыркает Джереми, и Жан выгибает бровь. — Считай, подарок от меня. Да неважно, какая цена. Для нас это копейки, мы сотрудничаем с ними и работаем в этом отеле, — он отмахивается. — Нас будет семь человек. С тобой — восемь. Жан думает ещё немного — но совсем немного, на самом деле, потому что неосознанно решение он принимает ещё в тот момент, когда слышит слово «яхта». Море всегда привлекало его своей неизведанностью и своими масштабами, но одно дело наблюдать за морем с песчаного пляжа или с пирса, и совсем другое — с палубы яхты, в открытом море, где глубина такая, что вода по цвету напоминает бездну. И потому Жан, прикрыв глаза, выдыхает: — Поеду. — Ура! — Джереми едва не подпрыгивает на месте, и Жан усмехается. Чертов золотистый ретривер, ну какой же он притягательный. На белоснежных простынях его загорелая кожа выглядит божественно, Жан бы многое отдал за то, чтобы почаще видеть Джереми в белых рубашках. — Тогда пора расходиться, завтра будет трудно встать. Я приду к тебе, разбужу. Сколько тебе надо будет времени, чтобы собраться? — Джереми садится, потягиваясь, и начинает подниматься с кровати, но Жан вдруг, сам не осознавая своих действий, протягивает к нему ладонь и берет его за запястье, прежде чем потянуть к себе. — Зачем ты пойдешь к себе, если у меня есть отличный номер с двуспальной кроватью? — бормочет он Джереми на ухо, когда тот падает рядом. Джереми краснеет до корней волос. — Оставайся, — это не приказ, но Джереми и не думает сопротивляться. — Остаюсь, — он улыбается мечтательно, прикрыв глаза, ставит будильник на раннее утро, а после тянется к Жану, чтобы поцеловать его, и ещё несколько минут они не могут оторваться друг от друга, потому что в темноте ночи губы кажутся ещё более вкусными, а усталость в теле лишь придает интимности моменту. Но потом Джереми всё-таки ложится на спину, вздыхая, и Жан поворачивает к нему голову. — Я так устал, на самом деле, — вдруг признается Джереми, и Жан даже не сразу понимает, что речь идёт не о том, что они только что трахались до умопомрачения — и он вовремя удерживает себя от фразы «я тоже». — От этой работы, имею в виду. Я ее люблю, не пойми неправильно, я не мазохист, чтобы приезжать третье лето подряд на работу, от которой страдаю, но… Черт, — он закидывает руки за голову и закрывает глаза. — У нас выходной раз в неделю, и этого абсолютно недостаточно. Потому что, если ты хочешь поплавать, тебе нужно ехать на другой пляж, который отелю не принадлежит, но от моря тошнить начинает уже спустя месяц. Если хочешь выпить — тоже в другое место, а сил на то, чтобы найти кого-то на вечер и потрахаться, просто нет. И так и живешь в этом бесконечном… Жан, извини, — он обрывает себя, качает головой. — Ну кто о таких вещах после секса говорит… — Поделись, если тебе нужно, — отвечает Жан неожиданно даже для самого себя. — Правда? — голос Джереми сквозит недоверием. — Я просто… Никогда и никому это не было интересно. Имею в виду, из моих партнеров или ещё кого-то. Кого интересуют чужие проблемы, когда своих хватает? — Неправильно мыслишь, — хмуро отвечает Жан. — Дело не в том, интересны ли мне твои проблемы. Вряд ли, конечно. Но дело в твоем состоянии. И если тебе плохо, твой партнер должен поинтересоваться, почему, выслушать, что ли, хотя бы ради приличия, — честно отвечает Жан, — и я сейчас точно совсем не против послушать о твоих переживаниях и трудностях, потому что сам знаю, как иногда нужно выговориться. — Жан не знает, зачем говорит это и продолжает диалог, ставший слишком тяжелым ещё несколько минут назад, но Джереми вдруг берет его за руку. — Спасибо, — бормочет он, двигаясь ближе, — правда, спасибо. Они молчат ещё пару минут, а потом Джереми все же позволяет себе эту слабость и вываливает все, что накопилось в последние недели. И о том, как трудно всегда быть веселым и со всеми стараться сохранять позитив, всегда находить мирные пути решения конфликтов между гостями; и о том, как в некоторые дни он чувствует себя просто гребаным клоуном; о неуважении отдыхающих, о халатности администрации и безответственности некоторых участников анимационной команды. Джереми жалуется на то, что физические нагрузки огромны, и он любит танцевать, танцы — его жизнь, но даже от самой любимой вещи можно устать, если ей перенасытиться. И он говорит о том, что иногда его рутина до ужаса напоминает день сурка, и в такие дни он старается выбраться куда-то или сделать хоть что-то, что сможет разнообразить повседневность. В один из таких дней ему, к слову, и встретился Жан. — Вообще-то я нередко до этого трахался с гостями отеля, — признается Джереми, — но обычно мы расходились по своим номерам после и никогда больше не пересекались. Как будто сделали что-то постыдное, — он усмехается. Жан слушает его размеренный бархатный голос, и его клонит в сон. — А ты… — он не договаривает. Поворачивается к Жану, глядя на него со слабой улыбкой, и Жан замечает, что взгляд его карих глаз тоже подернулся дымкой сонливости. — Может, спать? — устало предлагает он. — Нам правда рано вставать. — Конечно, — Джереми со вздохом соглашается, — сладких снов, принцесса. Жан фыркает, но отчего-то это нелепое прозвище вызывает у него глупую улыбку.

🌊🌊🌊

Когда яхта наконец выходит в открытое море из бухты, Жан уже успевает познакомиться со всеми присутствующими. Джереми представляет его как своего друга, но стоит рядом с ним, опустив ладонь на его поясницу, и в это слово «друг» вложено гораздо больше, потому что Жан уверен, что друзья не стонут друг другу на ухо по ночам. Но Жана всё устраивает — он вообще не слишком горит желанием общаться с кем-то, помимо Джереми, — поэтому он искренне пытается запомнить имена всех молодых людей, но запоминается ему только Эштон, потому что у него алые кудрявые волосы и беспечная улыбка, Эллисон, которая смеряет Жана презрительно-приторным взглядом, и Лайла, потому что она своей энергичностью, улыбкой и бесконечным движением напоминает самого Джереми, будто она его сестра. Впрочем, Джереми, видимо, проводит со своими коллегами достаточно времени в рабочие дни, потому что сегодня он старается быть только с Жаном: сразу уводит его на корму яхты, где они садятся возле борта и смотрят на то, как пенятся волны от работающего мотора и водная гладь расходится кругами. Они останавливаются в первой бухте, когда на часах нет и полудня. Солнце стоит высоко в безупречно чистом небе, а вода выглядит восхитительно бирюзовой из-за белого песка на дне. Джереми прыгает первым, сообщает о том, что глубина здесь огромная, и Жан присоединяется к нему следом, скинув футболку. Джереми, тут же взяв его за руку, тянет Жана за собой чуть дальше от яхты, а потом обхватывает его ногой за талию под водой, прижимая к себе. Жан фыркает, чувствуя тепло его загорелой кожи, целует Джереми в изгиб плеча, слизывая капли соленой воды. По поведению Джереми Жан понимает, что всем на яхте плевать, в каких они отношениях. Потому что Джереми сначала ведет себя как ребенок, пока они плавают, — держит Жана за руки, тянет его за собой под воду со смехом, брызгается, пока они пытаются утопить друг друга, а потом ныряет и, потянув Жана вниз тоже, целует его прямо под водой. А потом, когда они забираются обратно на борт по лесенке, Джереми оборачивает белое полотенце вокруг пояса, снимая плавки, чтобы повесить их сушиться, и садится на диванчик вдоль борта, подзывая Жана к себе. Следующие тридцать минут движения до новой остановки оказываются для Жана испытанием на прочность, потому что он садится на колени к Джереми и понимает, что полотенце ни черта не помогает. И он чувствует его член собственной задницей, а ладони Джереми устраиваются на его талии, и выглядит он более чем довольным, когда замечает, как Жан тихо шипит, втягивая воздух сквозь зубы, или когда Жан склоняется к нему, чтобы сказать ему на ухо о том, насколько он жесток. Следующая их остановка — бухта в пещере с камнями вместо ровного берега. Джереми плывет к камням первым и забирается на один из них, плоский, спрятанный в тени, — чудом не царапаясь по дороге. Жан следует его примеру, и вот они оказываются укрыты от посторонних глаз темнотой пещеры. — Как думаешь, если я сейчас тебе… — начинает Джереми, но Жан затыкает его, закрывая его рот ладонью. — Терпение, — говорит он ему низким голосом, и Джереми едва сдерживает смех, но по глазам видно: такой Жан возбуждает его только сильнее. — Мы не будем делать это здесь, где кто угодно может… — Им плевать, — Джереми фыркает, — тогда дай я хотя бы поцелую тебя, ты слишком красивый, когда так сосредоточенно смотришь на волны и сидишь без футболки, — он бормочет, притягивая Жана к себе, положив ладонь на его затылок, и тот с усмешкой поддается. Джереми кажется ему особенно красивым, когда они возвращаются на яхту, и он сохнет, лежа на теплой палубе, пока судно мерно покачивается на волнах, а сам он щурится на солнце, закинув руки за голову, и улыбка не сходит с его лица. Жан устраивается рядом с ним, и Джереми со смехом обнимает его за плечи. Жан опирается на локоть, глядя на него с прищуром. Никогда в жизни Жану в голову не приходил такой комплимент, но приходит сейчас, когда он смотрит на Джереми: ему идёт солнце. В солнечном свете его глаза принимают оттенок гречишного мёда, а в них играют искорки; его волосы впитывают солнечный свет, веснушки на скулах заметны особенно сильно сейчас; широкая улыбка Джереми — само воплощение солнца. И как бы он ни говорил о том, что ему трудно всегда оставаться на позитиве, эта его улыбка никогда не бывает неискренней. На щеке заметна ямочка, а морщинки возле глаз отражают его улыбчивую натуру. Сейчас, лежа так близко, Жан вновь замечает седину на висках, которая бросилась ему в глаза ещё при их первой встрече, и понимает, что до сих пор не знает, сколько Джереми лет. — Это будет неприлично, если я сейчас спрошу тебя о возрасте? — говорит он, не думая дважды. Джереми смотрит на него с лёгким удивлением, а потом смеётся. — Мне тридцать четыре, — он прикрывает глаза, — это что-то меняет? — Совсем ничего, — отвечает Жан удовлетворенно, а что-то внизу его живота приятно вздрагивает, когда он слышит эту цифру, — мне двадцать девять. — Выглядишь старше, — Джереми приоткрывает один глаз, — это комплимент. Жан, не отвечая, фыркает, а потом склоняется, начиная покрывать короткими поцелуями плечи и шею Джереми, слизывая соленые капли и замечая выступающие мурашки. Пока яхта плывет дальше, они снова собираются на палубе всей компанией, делают коктейли — и проводят время даже лучше, чем Жан рассчитывал. Правда, он замечает, как меняется Джереми, когда они не наедине, а вместе с остальными, и это изменения не в лучшую сторону: наверняка Джереми и правда очень устал, и потому ему тяжело проводить даже свой законный выходной с теми, кто сильнее всего напоминает о работе. Поэтому, как только появляется возможность, Жан уводит Джереми в другую часть яхты. Они берут коктейли, садятся на мягкие диваны, брызги волн долетают до них прохладными каплями, и Джереми утыкается носом в шею Жана, прежде чем пробормотать «спасибо». Они останавливаются в одной из гаваней, чтобы пообедать и отдохнуть, и, когда возвращаются на яхту, Жан уже чувствует усталость, но это усталость приятная. Жан вообще получает удовольствие от этого отпуска — такое, которого даже не ожидал. Особенно после того, как решил, что поедет сюда один. Потому что греческая еда оказывается потрясающе вкусной, во всех ресторанах есть большой выбор рыбы и морепродуктов, свежие овощи и фрукты тоже можно найти везде. Они устраиваются на теплой палубе — снова, — Жан прячется в тень навеса, потому что, хотя прошлые ожоги на плечах прошли, кожа его так и осталась светлой, не покрылась загаром, и ему совсем не хочется снова испытать эту боль. — Напомни, когда ты уезжаешь, — вдруг тихо говорит Джереми, опуская ладонь ему на грудь и проводя пальцами по коже. Жан расслабляется от этих прикосновений и прикрывает глаза. — Через неделю, — отвечает он. — Самолет ночью. — Значит, проведем оставшееся время как можно лучше, — мурлычет Джереми, а потом приподнимается на локте и ждет, пока Жан откроет глаза. — Ты же не против? Жан усмехается. Тянет ладонь к его волосам, проводит сквозь них пальцами, а потом Джереми сам подается ближе под его прикосновением и коротко касается его губ своими. — Я вообще не ожидал, что хорошо проведу этот отпуск, но пока он такой благодаря тебе в том числе, — признается он вдруг: это эффект алкоголя, солнца и морской воды, ему хочется откровений, и Джереми охотно их принимает. — Я рад, — тихо отвечает он, и скромная улыбка украшает его губы, прежде чем он отводит взгляд. — Ты говорил, что не должен был приезжать в одиночестве. Ты… Я не настаиваю. Но если вдруг хочешь поделиться… Жан сам уже не знает, чего хочет, но, кажется, все его планы и без того провалились, и терять уже попросту нечего, так что он вздыхает, качнув головой. — Должен был ехать со своей девушкой. Узнал, что она мне изменяет, мы расстались… Было жаль терять потраченные деньги, — он пожимает плечами. — Не надо меня жалеть или что-то такое, — тут же предупреждает Жан, приоткрывая глаз и глядя на Джереми, — я в порядке. Было больно, но, наверное, всё к лучшему. — Это точно, — вздыхает Джереми. — Ужасная ситуация. Но я убежден, что всё в нашей жизни происходит с какой-то целью. Например, благодаря этой ситуации ты познакомился со мной, — он подмигивает Жану и смеётся, ложась на спину рядом. — Шучу, конечно. Но я в любом случае надеюсь, что тебе уже лучше. — Лучше, — Жан соглашается и понимает, что даже не врет — особенно в эту минуту ему так хорошо, что грех жаловаться. Он на ощупь находит ладонь Джереми и сжимает его пальцы. — И будет ещё лучше, если ты меня поцелуешь. — О-о, — тянет Джереми, а потом приподнимается на локте и щурится, глядя на Жана. — Comme tu es beau, — вдруг говорит он. Жан чувствует, как начинают гореть щеки, и не уверен, в жаркой ли погоде дело. — Merci, — отвечает он с придыханием, и Джереми наконец целует. Глубоко и чувственно, опуская ладонь на его скулу, чтобы прижаться ближе, влажно касаясь чужих губ своими. Остаток дня проходит так же расслабленно и хорошо: они плавают в очередной бухте возле пляжа с крупной галькой, и горячие камни приятно обжигают ступни, когда Жан с Джереми идут покупать фруктовый лёд и смеются над совершенно глупыми шутками. Жан осознает, насколько долгим был день, только когда они устраиваются на диванах на яхте с бутылкой шампанского и миской свежей холодной клубники, наблюдая закат над морем, пока их везут обратно к причалу, от которого они отплывали сегодня утром. Жан сидит, облокотившись на грудь Джереми, который накручивает пряди его волос на палец и ест клубнику, запивая её пузырящимся шампанским. Потом он начинает кормить клубникой и Жана — просто подносит ягоду к его губам, а Жан машинально открывает рот, получая в ответ от Джереми смешок. — Хороший мальчик, — в шутку бросает Джереми, и Жан фыркает, но тут же слышит, как мужчина хмыкает за его спиной: — тебе что, нравится? — Что? — он непонимающе оборачивается. — У тебя уши покраснели, — констатирует Джереми, прикусывая губу, чтобы не улыбаться слишком широко. Кажется, в ту же секунду Жан краснеет ещё сильнее. — Не знаю, — бурчит он. — Может, мне просто жарко. Джереми ничего не отвечает — молча берет ещё одну ягоду и подносит к губам Жана. Когда он открывает рот, то почти чувствует, как горят его щеки. — Умница, — комментирует Джереми с ухмылкой, и Жан предпочитает проигнорировать, но внизу живота что-то закручивается спиралью возбуждения. Волны плещутся вокруг, тихо бьются о борт, а с другой части яхты доносится тихая музыка, но им хорошо и здесь. Джереми вдруг обнимает Жана за талию и устраивает голову на его плече. Жан не может оторвать взгляд от заката. Сегодня он особенно красивый: алый мешается с оранжевым, небо накрывает эта яркая простыня, редкие клочки облаков, словно вата, смягчают контраст. Чайки на алом фоне выглядят почти сюрреалистично. Жан прикрывает глаза, вслушиваясь в то, как бурлит вода под мотором и волны плещутся о борт. Это умиротворение, которого он не испытывал уже давно. И дело даже не в алкоголе, хотя и он тоже, конечно, сыграл роль: просто ему хорошо и он чувствует себя в необъяснимой безопасности, когда спиной прижимается к груди этого мужчины. — Я за всю свою жизнь никогда не состоял в длительных отношениях, — признается вдруг Джереми, заводит эту тему из ниоткуда. — Всегда или невзаимная влюбленность, или друзья с привилегиями, или просто партнеры по сексу, свободные отношения… Ну, вся эта ерунда, которую люди себе выдумывают, чтобы не привязываться. Кстати, не работает, — усмехается он. Жан не оборачивается, но обрабатывает услышанное. Невзаимная? Как вообще человек может не влюбиться в Джереми Нокса? Это кажется чем-то невозможным, из ряда вон, — и в этот момент, когда эта мысль пронзает разум Жана, в груди вдруг закручивается нехорошее темное чувство. Все эти знаки внимания со стороны Джереми, это желание проводить с ним каждый свободный час — не привязался ли Жан к нему сам? Он медленно отстраняется, садясь ровно, выпивает оставшееся в бокале шампанское одним глотком. — Иногда мне бы тоже хотелось ни к кому никогда не привязываться. Не сближаться, — говорит он. — Но я умею только так, если честно, — слова слетают с его губ прежде, чем он успевает их обдумать. Это похоже на гребанное признание. Жан даже себе не признался — о чем говорить? Но Джереми, к счастью, молчит в ответ на это. Лишь бросает в рот ещё одну клубнику, разливает им обоим оставшееся в бутылке шампанское и откидывается на спинку дивана, позволяя морским брызгам окутать его шевелюру. Они приезжают в порт, когда город уже накрывают тёмные сумерки, а от заката на горизонте остаются лишь угольки. Их довозят до отеля, и Джереми вызывается проводить Жана до его номера — не спрашивает даже, просто берет его под локоть и тянет за собой. И когда они идут так, в темноте позднего вечера, под звуки музыки в отдалении и шум цикад, Жан понимает, что они даже выглядят как пара — шагают под ручку, Джереми что-то щебечет на ухо, они оба смеются. Жан даже не знает, нравится ему это или нет — просто обдает теплой дрожью внутри, когда Джереми берет за руку, переплетает пальцы, прижимается к его плечу. Они останавливаются на дорожке, ведущей к домику Жана, и Джереми целует его на прощание. Правда, отстраниться слишком трудно, потому что Жан запускает пальцы в его волосы, Жан прижимает его ближе, положив одну ладонь на поясницу Джереми, Жан слышит приглушенный стон в губы и целует глубже. Но они и правда устали за день, потому что им хватает нескольких минут этих жадных поцелуев до потемнения в глазах, а потом Джереми отстраняется и, тяжело дыша, прижимается к его лбу своим. — Увидимся завтра, да? — спрашивает он, и Жан лишь кивает, закрывая глаза. Когда Джереми, коснувшись губами его ладони, все-таки уходит, Жан возвращается в прохладный номер и останавливается возле двери, застигнутый противоречивыми эмоциями. Ему хорошо — очень, очень хорошо, особенно сейчас, когда губы ещё горят от поцелуев, а сердце только успокаивает свой ритм, — но почему-то вместе с тем тревожное чувство внутри не дает ему покоя, а красный сигнал опасности в подсознании пытается о чем-то ему сообщить, пока Жан настойчиво игнорирует ревущую сирену и яркие огни.