Дубль

Брок стоял прямо перед ним, не стесняясь ни наготы, ни шрамов. Смотрел упрямо исподлобья, и там, в глубине его знакомых глаз, плескалось отчаяние. — Вы одной ногой в расстрельной камере, и все, что вас интересует — это стал бы я с вами спать? — Да. Именно это меня и интересует. Сэр. Потому что за месяц, — Брок шагнул ближе, будто надеясь, что Капитан сделает шаг назад в попытке избежать контакта, — я уже представил все, что вы могли бы сделать со мной, если бы захотели. О, Стив о желании знал все. Что там фантазии вчерашнего мальчишки в сравнении с его годами настоянным на разлуке безумием? Он десятки раз выбирал похожих. И ни один из них не дал ему и половины процента того удовольствия, которое он испытывал сейчас просто от того, что голый Брок замер в дюйме от него и говорит то, что много лет уже не осмеливался никто и никогда. — Ты даже представить себе не можешь, что я могу сделать с тобой. — Сделай. Стив рванул его на себя, наверняка причиняя боль, с почти жестокой мстительностью впился пальцами в твердую ягодицу и дернул, вжимая в себя, мгновенно вспыхивая от возбуждения, пачкая форму чертовым подсохшим гелем, зализывая тот чертов шрам на шее, в опасной близости от артерии, находя губы, и Брок стонал, гнулся в его объятиях, больше напоминающих хватку дикого зверя, и терся как сумасшедший о наверняка грубо царапавшие кожу заклепки формы, возбужденный, сладкий, как едва созревший плод. Он как-то разобрался с магнитной застежкой куртки, пока Стив нес его в спальню, и прижался всем телом, тяжело дыша. Когда его руки скользнули под плотный кевлар нижней кофты, Стив, запрокинув голову, зажмурился до разноцветных кругов, пытаясь прийти в себя, и не мог, не мог остановиться. Запрещенный прием. Как? Откуда? Почему? Содрав чертову кофту, он прижал Брока к себе, кожей к коже, и тот, как в трансе, потерся лицом о его грудь, задевая кожу приоткрытыми губами, обхватывая ими сосок. На моменте, когда на нем же сомкнулись зубы, Стив рыкнул и, скинув мешавшие сапоги и пояс разгрузки, шагнул как был, в штанах и с Броком, под душ. Господи, да попади сейчас в бункер ядерная ракета, он даже не заметит. Только бы ничего не сломать этому мальчишке. Надо, надо было подождать, а не вестись на провокации. Но, Господи, он столько лет… Брок, едва нащупав пол под ногами, скользнул на колени, расстегнул брюки, стянул нижние штаны и жадно прижался губами к головке. Стиву казалось, его сумасшествие нашло выход. Просочилось, как дым через отверстие в виске, затопив окружающий мир, и он плывет в нем, как отрезанный палец в формалине. А оно, это сумасшествие, смотрит на него снизу вверх глазами Брока. И от этого так хорошо и страшно, но все же больше хорошо. Хорошо, как давно ему не было хорошо с Броком вот так, не во сне. Наживую, кожа к коже. Не внутри собственной головы, не в симуляторе. — Вставай, — он потянул Брока к себе и поцеловал по-настоящему, так, как хотел давно: присваивая раз и навсегда, сжимая до боли. Да, он, наверное, подставляется, показывая мальчишке, как на самом деле хочет его. Даже те десять процентов безумия, прорывающиеся наружу в поцелуях, наверняка поплывшем взгляде и желании сжать до хруста, так, чтобы дух вышибло — не мог же тот не заметить, верно? С чужими и безразличными так не обращаются — Стив это знал по себе. Там хотелось ненадолго забыться, не открывая глаз. Здесь хотелось смотреть, смотреть, смотреть, пока не ослепнешь. И Стив смотрел. Гладил чуть отросшие, уже немного завивающиеся волосы, вел по груди ладонями, смывая чертов гель и стараясь не очень давить на шрамы. Тони сказал, что не попортит “товарный вид любимой игрушки”, обещал, что через неделю от этих росчерков не останется и следа, но прошли всего сутки, и наверняка правильнее было бы… Брок, глядя в глаза, стянул с него и карго, и нижний кевлар, заставив выступить из мокрых тряпок, и прижался весь, от виска до щиколоток, прерывисто, тяжело дыша от возбуждения. Если такое можно сыграть — Стив ничего не понимает в людях. С ним играли в страсть по вторникам и пятницам вот уже много лет, и он влет умел отличить, когда его действительно хотят, а когда боятся или даже ненавидят. Брок трогал его, будто не веря, что Стив настоящий, живой, из мяса и костей. Словно все вокруг твердили ему, что тот не человек, что под формой у него то ли металл, как у андроида, то ли кровавая краснота символа Организации. И щупальца. — Ты красивый, — произнес Брок как в бреду, будто говоря сам с собой. — И теплый, какой же ты… горячий. По-настоящему горячий. Сколько раз ему говорили что-то подобное? Сотни. Но только сейчас Стив слышал, по-настоящему. Никто, кроме Брока, не умел восхищаться обычными вещами так искренне. Стив выдавил на ладонь бесцветного мыла без запаха и аккуратно обмыл его, не пропустив ни дюйма, и Брок, знакомо закусив губу, стонал, стоило коснуться члена, и незнакомо, гибко прогибался в спине, льнул к рукам, заставляя мир вокруг опасно расплываться. Когда Стив провел пальцами между ягодиц Брока, тот застонал в голос, прогнувшись в пояснице. Стива повело мгновенно, как же он его хотел, Господи, всей кровью, всем собой, хотел, кажется, еще до того, как первый раз увидел. — Без фанатизма, — посоветовал Стив, когда они наконец выбрались из кабинки, и протянул Броку полотенце. Себе он не доверял абсолютно, контроль трещал по швам. Надо было сдержаться, как-то все запланировать, освободить время, отключить все, кроме экстренной связи. Но Брок, ухмыльнувшись, быстро промокнул кожу полотенцем и, глядя пьяно, восторженно, вытер Стива. — Сегодня без ванны из молока сорока ослиц? — хрипло спросил Брок, и Стив его поцеловал. — Глядишь, и без казни наутро обойдемся. Как будто Стив хоть кому-то позволит сделать ему больно. В спальне ничем не пахло — Стив терпеть не мог посторонних запахов, и клининговая служба об этом знала, но сейчас, сжимая Брока в объятиях, Стив вдыхал его запах, совсем другой и в то же время — тот же, и сходил с ума от одной мысли, что теперь его постель тоже будет пахнуть им, и сколько бы ни прошло времени, он будет чувствовать этот тонкий аромат и помнить. Ему не нужно больше помнить — пришла вдруг в голову дикая мысль. Не нужно помнить, как было, можно просто жить. Протянуть руку и обнять. Окунуться в близость с головой. Брок тянул его к себе с жадностью, которую не считал нужным скрывать, оплетал собой. Как же Стив хотел его, взять, сделать своим, присвоить. Но спальня, соединенная с РАБОЧИМ кабинетом, не была рассчитана на подобного рода деятельность. У Стива за почти тридцать лет не было никого, кто был бы допущен в личную зону. А потому и... — Хочу тебя, — простонал Брок, обхватив Стива ногами. — Ну же. Давай. — Нет, — ответил Стив. — Никаких проникновений без смазки. Тем более в таком состоянии. — Что? — Брок выглядел действительно удивленным. — Тут нет смазки? — С чего бы ей взяться на рабочем месте? Брок дернул бровью и обхватил член Стива ладонью. — Что, в этом кабинете не бывает совещаний? — Если ты о методе наказаний, включающем применение смазки, то, во-первых, слухи о жестокости моих методов руководства сильно преувеличены, а во-вторых... если это наказание, то о какой смазке может идти речь? Брок рассмеялся. Легко, весело, будто не его резали только что на куски и допрашивали. — Ты потрясающий, — искренне сказал он и погладил Стива по волосам, хотя никому никогда такое не приходило в голову. Ни до, ни после. — Так... какой у нас план? — спросил Брок, между поцелуями, от которых мысли путались и текли только в определенном направлении. — Накажешь меня? — С тебя на сегодня, пожалуй, хватит. — А нельзя... не знаю, позвонить куда-то и сказать, мол, принесите. Стив взглянул на этого провокатора, и выражение его лица, видимо, сказало о его образе жизни больше, чем все слухи и слова. — Нет?! Тебе не принесут то, что ты хочешь, по первому щелчку? — Это рабочий кабинет. — Ты удивишься, узнав, чем люди занимаются в рабочих кабинетах. — Поведение других людей меня не интересует ровно до того момента, как оно начинает мешать делам. — Делам, — Брок вывернулся из-под Стива и уселся сверху, провел ладонями по его груди, прикрывая от удовольствия глаза. — Тогда план “бэ”. В академии говорили, что у офицера всегда должен быть план “бэ”. Господи, его губы творили со Стивом что-то страшное, без особых усилий выворачивая наизнанку, наружу тем нежным и розовым, к чему ни у кого уже много лет не было доступа. Когда эти губы обхватили член, Стив инстинктивно схватил Брока за волосы, слишком короткие, чтобы действительно причинить боль, но все же. — Я умею, — пообещал Брок, и Стив не знал, больно ему от этих слов или хорошо. Как же он привык не доверять и контролировать все на свете. Что даже тут, в безопасности собственного бункера с безумно желанным любовником втрое моложе и вчетверо слабее, он не мог перестать. Брок со стоном позволил ему это, насадился на член горячим ртом, и по тому, как он осторожничает, едва заметно давится, как старается все сделать “правильно”, Стив с удивившим его облегчением понял, что если Брок и умеет сосать члены, то практики у него особой не было. Он стал ревнив и знал об этом. Однажды погорев на абсолютном доверии и потеряв, собрав себя по кускам, верить на слово он больше не хотел. Да, он не вмешивался, хотя знал о каждом, кого Брок пускал в постель. Но это не означает, что все эти девочки, как одна красотки, радовали его своим наличием. А вот про мальчиков он либо не знал, либо Брок хорохорится. Когда Брок знакомо обвел языком головку и тут же взял до горла, а потом, выпустив член изо рта почти полностью, снова сжал губами, играя языком, Стиву показалось, что он ослепнет. От снова накативших девятым валом воспоминаний, от острого наслаждения и осознания, что это происходит на самом деле. Наверное, он застонал, хотя обычно не позволял себе этого — никто не должен был видеть его слабым. И Брок сделал так снова и снова, так, что все самообладание уходило на то, чтобы сдержать силу, не причинить боль, не показаться жестким. Ему не нужен был страх, не от того, кого он выбрал для себя еще до рождения. Его Брок должен быть счастлив. Если получится — то в той же мере, в которой делает счастливым Стива. — Детка, — у губ Брока был знакомый вкус, и Стив вдруг вспомнил, что никого никогда не целовал после него. Никого, даже желания такого не возникало. Он действительно сумасшедший, и Тони с Баки правы. Но какое же это желанное сумасшествие, теплое, сладко стонущее, с таким искренним нахальством требующее удовольствия. — Я хочу еще, — говорил Брок. — Еще, еще, — повторял он, возбужденный, горячий, разомлевший от уже полученного удовольствия, но упрямо тянущийся за ним снова. Не известно, как быстро бы дошло до истощения, потому что Стив никогда не мог отказать Броку — в постели этого вообще никогда не случалось, — если бы не зазвонил телефон. Взглянув на часы, Стив обнаружил там час ночи. Явно что-то важное. Приложив палец к губам, он приказал Броку вести себя тихо, и тот показал в ответ, как застегивает рот на молнию, но стоило ответить на звонок, как он снова “расстегнул молнию” и взял член Стива в рот. — Буду через пятнадцать минут, — ответил Стив и сбросил вызов — кое-кто нуждался в немедленном наказании. — У тебя был такой строгий голос, — подначил его Брок, когда Стив подмял его под себя с намерением дать понять, как делать не стоит. Но вышло ровно наоборот — Брок обхватил его ногами и со стоном прижался членом к животу, возбужденный, горячий, до боли в сердце юный, и Стив скользнул вниз, целуя в живот, целуя каждый шрам, и взял сразу до горла, так что Брок кричал, как от боли, и бился под ним, словно пытаясь вырваться, и ничего, конечно, у него не вышло. — Мы намочили твои штаны, — сонно напомнил он, когда Стив накрыл его тонким одеялом. — У меня есть еще, — успокоил его Стив. — С сапогами было бы сложнее, а штаны есть. Спи. — Я хочу посмотреть, как ты одеваешься. Хотя лучше бы наоборот. Стив быстро натянул новый кевлар и достал чистый комплект формы, проверяя, все ли переложил из куртки, оставшейся в кабинете. — Я распоряжусь о завтраке, — Стив, не удержавшись, склонился для поцелуя, но не дал Броку затащить себя обратно в постель. — Пожар на одном из заводов, это часа на четыре. Я закрою апартаменты, завтрак привезет робот. Спи. И Брок закрыл глаза.