Мой новый репетитор слишком милый!

— Существуют такие системы отсчёта, называемые инерциальными, — Цукаса молча затягивается чаем, слушая ровный и спокойный голос Камиширо, — относительно которых материальные точки, когда на них не действуют никакие силы, находятся в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения. Блондин хмурится, оставляя кружку на столе и, прикрыв немного веки, сверлит Руи взглядом. — Так звучит первый закон Ньютона, — репетитор отрывается от потрепанной книжки, смеется: — от твоего взгляда во мне скоро появится дыра, Цукаса-кун. — Откуда у тебя методичка по физике? Тенма стреляет в собеседника глазами и опускает брови ещё ниже, когда тот хитро ухмыляется: — Признайся, ты ее свистнул, — вздыхает ученик. — Одолжил! Юноша с обмре пятый раз за утро закатывает глаза и окончательно закрывает их. На часах одиннадцать, на улице непогода. Проснувшись во второй раз, Цукаса был крайне польщён благодарностью Руи, который минуты две распинался о вкусном завтраке, заботе Тенмы и приятной атмосфере в доме. А потом его заставили слушать лекции по физике. Покончив с утренней трапезой, желтоглазый репетитор обратил внимание старосты на то, что хромает у него не только математика, но и физика с химией, а потому вызвался помочь. Тенма был глуп. Он согласился. Так и вышло: блондин толком проснуться не успел, но уже пытался впитывать какие-то физические определения. Получалось настолько плохо, что и аппетит пропал; пришлось ограничиться чаем на завтрак. Камиширо увлечённо рассказывает какие-то законы, — вероятно, последующие законы Ньютона — и Цукаса, как самый прилежный, самый послушный ученик, не вслушивается. Он уверен, что Руи в курсе, поэтому и совесть не слишком ноет. Да, окно намного интереснее. Листья каштана размеренно вальсируют, но все внезапно затихает, когда у Руи звенит телефон. Неплохой мобильник с неприметной трещиной в правом верхнем углу. Блондин только сейчас обращает внимание на фиалково-голубой чехол с... Утконосом?.. — Да? — Камиширо медленно откладывает книжонку на стол, немного карикатурно закатывая солнечные глазки в заинтересованности, — а, мам, прости, забыл сказать, что останусь у друга. Руи болтает с родительницей с минуту, а потом вместе с Цукасой начинает собирать свои вещи. Переодевшись в собственную, а главное сухую, одежду юноша уже стоит на пороге. Блондин носится по прихожей, явно что-то ища, но гостю свой замысел подозрительно не раскрывает. Наконец, когда Камиширо отворачивается, Тенма подходит ближе с нежными согревающими объятиями, на прощание, так сказать. Он легко закидывает запястья на шею высокого друга и привстаёт на носочки — так удобнее. Не стесняясь хихикнув, Руи обнимает Цукасу в ответ. У хозяина дома на правой руке что-то неудобно болтается, и Руи чувствует это спиной, но вопросов пока не задаёт — рано или поздно ему покажут, что же там. В прихожей блуждает липкий полумрак из-за отсутствия окон, частично прогоняемый светом из дальних комнат. Здесь почти гробовая тишина, а воздух немного душный. На силу отлепившись друг от друга, парни собираются расходиться, только Цукаса вовремя хватает рукав чужой серой кофты. — Вот, Руи, возьми, — и взору предстаёт складной прозрачный зонтик со светлой деревянной ручкой. — Говорят, сегодня снова будет дождь. — Оя, Цукаса-кун, — немного неловко, но, честно говоря, отдавать себя в полное распоряжение судьбы и дождя тоже не хочется. Остаётся только принять зонт: — большое спасибо. Я верну его при первой возможности. Глупо улыбаясь друг другу, оба замечают повисшую паузу, и Руи всё-таки покидает жилище. — Спасибо, что помогаешь с математикой! — кричит Тенма напоследок. Руи уже отходит на приличное расстояние, но не может не повернуться и радостно крикнуть в ответ: — Спасибо за вкусную еду! — и вновь оборачиваясь к дороге школьник слышит, как Цукаса заливается звонким смехом. На улице густыми масляными красками рисуются дымчатые тучи. Ажурные, они плавно двигаются в небе, застилая последние его светлые участки. Первая капля достигает земли, вторая — плеча Руи. Он почти неслышно усмехается, нажимая на кнопку зонта. Резко и громко щелкнув, прозрачный полиэстер, точно стеклянный, растягивается над головой. Юноша на удивление быстро обращает внимание на отменное состояние зонтика: без единого пятнышка или трещины, легко открывается, не заедает, хотя и видно, что зонт многоразовый. А вот ручка немного потертая. И, видимо, из кипариса, но Руи не уверен. Светлая древесина с редкими красными отливами, не имеющая явных следов лака, а следовательно — устойчивая к влаге и сложным погодным условиям. Что ж, пять лет в школьном озеленительном клубе не прошли зря. На дереве мелкие потертости, тем не менее, без сколов. Скорее всего пользовались часто, но бережно. Хрустальные капли начинают стремительно разбиваться о прозрачную поверхность, и дождевая свежесть наполняет лёгкие. Даже дышать стало легче. Через ясный, как слеза, зонтик, прослеживается витиеватая туманность и брызги воды. Тротуары медленно наполняются кристальными лужицами, по которым прыгают маленькие юркие детки. Ощущается лёгкая меланхолия, перебиваемая вдохновением. Камиширо думает, что вот сейчас, придёт домой, и сядет он за какое-нибудь новое изобретение. Только вот, за какое, пока непонятно. Гром размывает окружающую тишину. Цукаса, сидящий в блестящих круглых очках за среднего размера книжкой, даже отвлекается, смотрит в панорамное окно. Высокий силуэт с милым зонтиком давным-давно пропал из виду. Высокая кровать с пуховым одеялом придаёт чувство комфорта, а блеклое естественное освещение успокаивает разум, даже несколько усыпляет. Лишь ныне он вспоминает, что пакет со сладостями и газировкой они так и не открыли. Тем временем домой возвращается Саки, и старший братик бежит расспрашивать о ночевке. *** Это место он видит впервые. Одинокое поле, где глазу почти и не за что зацепиться, разве что длинная аллея из чрезмерно длинных деревьев привлекает взор. Оглянувшись, парень не находит чего-то особенного. Ничего, никого здесь нет, ни души. От осознания этого становится не по себе, но делать особо нечего — только и блуждать меж растений, пробираясь вперёд. Весь окружающий мир по-мерзки серый и холодный. Как раз так, как он не любит. Трава глухо шуршит под ногами в обычных черных носках. Ни ветра, ни каких-либо ещё звуков или движений. Только он заставляет растения трескаться, менять положение. Ему действительно не по себе. Парень неспеша продвигается вдаль и идёт так... Долго. Очень долго. По ощущениям проходит несколько часов, но он еще не знает, что это только начало. К абсолютному шоку, вокруг не темно. Наоборот, кажется, будто это обычный пасмурный день, когда солнце пропадает, а темень не является. Деревья с двух сторон окружают тонкими ровными рядами. Они находятся метрах в четырех друг от друга, создавая впечатление колонны. Внезапно перед глазами начинает маячить старинное здание. — Цукаса, — зовет кто-то вдалеке. И он ведется. И он срывается на бег, стараясь поскорее добраться до странного здания с пышной отделкой. Ноги стираются о землю, трещит и зудит под ними трава; неожиданно рождается ветер, а общая красочность картины становится еще хуже. Все стремительно темнеет, чернота растет в геометрической прогрессии. Когда до некого дворца остается метров сто, Цукаса начинает с любопытством разглядывать его. Помпезное белое поместье с огромным количеством гигантских окон и балконов. При входе находятся две белесые колонны, а перила открытых балкончиков обрамляют статуи: там и люди, и гаргульи. Парадоксальность, экспрессия — вот, что вызывает первый взгляд на огромный дворец. Торжественность архитектуры в цветах, скульптурах и узорах западает в юное сердце, параллельно убиваемая гулкими чувствами одиночества и некой несостыковки. Ему боязно. Перед зданием нет ни тропинок, ни фонарей, ни хоть какого-нибудь жалкого фонтанчика. — Похоже на смесь барокко и готики, — задыхаясь, он говорит в пустоту. Историю и искусство Цукаса любил, лелеял, изучал, потому и не нравится ему эта обстановка — не могут два этих стиля обойтись без дополнительного интерьера перед постройками, — так не должно быть... — Черт с ним! Все темнее и темнее вокруг. Кое-как добежав до мраморных ступеней, Тенма оборачивается и все, что он может — обомлеть. Пропал тот всепоглощающий мрак. — Цукаса, — вновь зовут его. На этот раз слышится, будто голос идёт из самой усадьбы. До дрожи знакомый бархатный голос, приносящий умиротворение, да вот незадача... Он не может вспомнить чей. Распахиваются перед ним массивные дубовые двери, громко скрипя. Надежда, что рядом кто-то есть. Ему тяжко думать, что он один. Нет, он не может быть один. Это ведь так омерзительно, гнусно, печально, так... Пугающе. За пару секунд преодолев пятнадцать ступеней, он вбегает в дом. Встречает лишь ничем не подсвеченный пустой холл. Внутри довольно... Не сказать, что везде валяется мусор или осколки стен, но грязно. Грязно так, будто уже пару лет это поместье никого не видывало: сразу при входе стоял аккуратный комод с золотыми ручками, так уже и он покрылся метровым слоем пыли. На плитке пола, что выглядит как настоящее искусство — с росписью и элементами мозаики, отдыхает целое море не то побелки, не то пыли. Мальчик уже хочет сделать шаг вперед, но в спину предательски дует ветер, из-за чего Тенма поворачивается. Хватает огромные двери за ручки, украшенные цветами и тянет на себя. Тяжелые. Комната погружается в полутемень, помогает только свет из двух грязных прямоугольных окон. Пред ним: поражающих размеров лестница с бордовым ковром, что после небольшой площадки делится на две других, уходящих в разные стороны. Под лестницей же расположились две двери, идти в которые нет ни малейшего желания. Бесшумной поступью мальчик идет вверх по ступеням и сворачивает на левую лестницу. Резные перила с пышнейшими золотыми бутонами, чья позолота почти не выделяется вследствие неяркого света; громадные картины, что так и норовят залезть в самую душу глубокими глазами; расписные потолки, где лики святых перекликаются меж собой. Поднявшись по лестнице, юношу радушно встречают три прохода. Тот, что посередине — большой, величественный и без дверей, два остальных же закрыты. Выбор очевиден. Пройдя в центральную арку, он попадает в зал. Темнота в нем почти непроглядная, но у Цукасы есть цель: найти того, кто его звал. — Здесь кто-нибудь есть? — слова громким эхом несколько раз прокатываются по помещению. — Иди ко мне, — отзывается кто-то. — Где ты? Тишина. Юноша вновь оглядывается. Зал со светлыми стенами, погрязший во мраке. — Где ты?! Нет ответа. Ему страшно. На потолке висит воистину гигантская люстра с бесжизненно потухшими свечами, а вокруг нее точно такие же, но поменьше. По краям зала расположились белые диванчики, стены же вновь объяты картинами. Среди них множество портретов: от благородных дам в вычурных платьях, до строгих мужчин со шпагами. Боже, да где он, черт возьми? К счастью, взгляд останавливается на обычного размера двери в конце палаты, и Цукаса спешит к ней. Он сейчас вот-вот заплачет. Ему настолько некомфортно, неуютно, что желается сбежать. И без разницы куда. Он просто в ужасе. В ужасе до дрожи в коленях. Он не хочет быть один, не хочет. Это вводит его в панику. Разве ему не хватило одиночества в детстве? Почему хотя бы сейчас он не может увидеть рядом с собой человека? Кого угодно, Господи, кого угодно! Деревянная дверь открывается от сильного рывка. В памяти успевает отпечататься стол с двумя стульями. Один из них был занят высокой фигурой. Тенма не успевает ее разглядеть, ведь... Звонок. Противный трезвон врезается в уши, контрастируя с одинокой тишиной сна. Парень подпрыгивает на кровати и сворачивается калачиком. Холодный пот стекает по лбу. Это был сон. Все сон. Он не один, не так ли? Не так ли? Юноша вихрем несется в кухню. Видя там сестру за своими делами, сил хватает только на то, чтобы обнять ее. — Саки, — он облегченно выдыхает, — доброе утро. — Доброе, братец Каса, — девушка заботливо взъерошивает Цукасе волосы, — что-то случилось? — Нет, все в порядке. Мальчик выпускает сестру из объятий. — Смотри мне, у тебя еще весь понедельник впереди! Она беззаботно посмеивается. Впереди. Этой ночью было слишком много «впереди», так что на сегодня, пожалуй, хватит.