Promise of an Unbroken Boy // Обещание Несломленного Парня

      Первое, что осознает Нил, когда просыпается — он в наручниках. Прошли годы с тех пор, когда он был слишком мал, чтобы заставить себя не тянуться к впивающемуся в его кожу металлу. Но ни с чем нельзя спутать пронзительный холод и тяжелое позвякивание цепей. Он так же обнаруживает на себе совершенно новый больничный халат. Никто раньше не одевал его в нечто подобное.       Туман перед глазами рассеивается, возвращая ему четкое зрение. Нил лежит на небольшой жесткой кровати в ничем не примечательной продолговатой комнате. В другом конце которой на такой же постели сидит неуклюжий подросток, он прикрывает бинтом кровь, сочащуюся из носа, и раскачивается из стороны в сторону.       Несмотря на все имеющиеся травмы, Нил никогда не посещал больницы. Возможно он сейчас в одной из них, но ему кажется, что в больничных отделениях не принято ставить решетки на окна и двери. Нил пробует осторожно сесть, но прижимающие его руку к краю кровати наручники, сильно ограничивают его движения. Кроме того, острая боль, которая пронзает его спину, распространяясь к груди и животу, напоминает жестокие объятия матери.       Где то на задворках сознания всплывают обрывочные воспоминания: холодное тело матери, и растущая вокруг него теплая лужа мочи от электрического заряда, перевернувшего его на спину на той парковке.       В открывшуюся в конце комнаты дверь, входит крупная, измученного вида женщина в лабораторном халате. Чем ближе она подходит к Нилу, тем тяжелее становятся ее шаги, и Нил отползает в кровать настолько глубже, насколько позволяют эти отвратительные наручники. История Нила может поведать о тысячах ужасающих вещей, которые можно сотворить с прикованным к одному месту телом.       Однако доктор не делает с ним ничего подобного. Бросив на него беглый и незаинтересованный взгляд, она лишь проверяет жизненные показатели и подносит пластиковый стаканчик к его обветренным губам. Его тело, не подчиняясь разуму, с благодарностью выпивает несвежую воду.       — Где я? – выдыхает он, – Что произошло?       Он тянется за водой, которую забирает женщина, но никак не может ее достать. Нил ненавидит зависеть от кого-то или чего-то, но он был таким всю свою жизнь.       — Окленд, – быстро отвечает она, – колония для не совершеннолетних. Не двигайся, мне нужно обработать твои ожоги.       Ее крепкие руки хватают его собственные ладони, постепенно забирая с собой внезапно нахлынувшую боль. Когда он успел обжечься? Об машину? Или когда собирал кости матери?       Нил сжимает кулаки, и боль заставляет его задыхаться, пока несколько глотков воды пытаются протолкнуться по пищеводу, но облегчение от осознания контроля над собственным телом стоит того.       Нил счастлив погрузиться в непроглядную тьму, пока доктор отчитывает его, растирая охлаждающий гель между дрожащими пальцами.       — Я арестован? – спрашивает он, когда к нему возвращается дар речи.       Не получив ответа, он открывает глаза, быстро моргая, но тьма лишь сменяется полумраком и одиночеством. Исчез даже неуклюжий парень, которого он видел раньше. Возможно, Нилу всего лишь показалось. Оставшись в полном одиночестве, Нил задается вопросом, сколько времени понадобится Лоле, чтобы найти его. Снова и снова он представляет, как она прогуливается на своих высоких каблуках, улыбаясь во весь рот, и воркует о том, какое здесь замечательное обслуживание клиентов, раз они оставили его связанным, как подарок. В его голове проносятся возможные планы: вскрыть замки, найти какую-нибудь одежду, будучи маленьким и отчаянным, он, возможно, пролезет через решетку. Ради свободы он готов расстаться с несколькими слоями кожи. За поясом джинсов у него спрятаны отмычки, а в подкладке куртки — деньги, но сейчас он в больничном халате. В другом конце комнаты есть ящик для хранения острых предметов, но он надежно закрыт твердой пластиковой оболочкой. Его взгляд натыкается на капельницу, из которой ему в вены течет что-то тягучее и сладкое. Через какое-то время он снова погружается в сон.       Когда он открывает глаза, по кровати скользит солнечный свет, а рядом его ожидают двое мужчин. Того же возраста, что и его отец, в дешевых костюмах и с плохо скрываемой злобой, за маской профессионализма. Но как только Нил переводит взгляд на значки, прикрепленные к их одежде, во рту высыхает быстрее, чем капельница успевает закачать жидкость в его жаждущие вены.       — Нил Джостен, – произносит один из них, и веки Нила слегка вздрагивают, когда он с облегчением закрывает их.       Они не знают, кто он такой. Он прекрасно понимает, что это лишь небольшая фора и она его не спасет, но сейчас ему все равно.       — Пошел нахуй, – отвечает Нил, потому что никто еще ни разу не обвинял его в сообразительности, а единственным способом заткнуть ему рот всегда была только пощечина.       Его слова определенно производят эффект, но ему хватает мозгов спросить уже более спокойным тоном:       — Я под арестом?       Один из федералов удивленно поднимает брови, но продолжает, как будто Нил ничего и не говорил:       — Я агент Браунинг, а это агент Таунс. У нас есть несколько вопросов по поводу сожженной машины, найденной на пляже. На переднем сиденье были обнаружены человеческие останки. Вы, случайно, ничего об этом не знаете?       Нил поджимает губы. Причастность ФБР к делу означает, что они знают или подозревают, кто он такой, или кем была его мать. Если бы она все еще была неопознанной, с ним бы говорила местная полиция, а не федералы.       — Сожженная машина? – театрально переспрашивает Таунс, проворачиваясь к Нилу. – Какое совпадение! У тебя ожоги на руках!       Нил смотрит мимо них, судорожно пытаясь выдумать правдоподобное оправдание. Он мог бы попросить адвоката, но это бы только увеличило его бумажный след и сильнее привязало бы к этому месту. Не говорить с ними – не вариант. Но пока он прикован к кровати, Нил ничего не может сделать. Его единственный шанс — молча переждать, пока ситуация не остынет и его не переведут в другое место. А пока он останется в колонии для несовершеннолетних, заботясь лишь о том, чтобы сбежать до того, как отец догонит его.       — Нет, я не знаю. Оставьте меня, – ответил Нил, всячески демонстрируя скуку.       — Это ответ на какой вопрос? – упрямо уточняет Браунинг, пододвигаясь ближе, как будто это поможет ему быстрее разузнать правду.       — Да на какой хочешь. Это мой ответ в любом случае. О, и свалите уже, – раздраженно отвечает Нил, пожимая плечами.       Но они не отстают. Они угрожают, подкупают, предлагают сделки. Таунс краснеет от злости, а Браунинг уже не может держать на лице свою дежурную улыбку. Нил отвлекается, наблюдая, как солнце медленно сползает с его кровати на пол. Оно добирается до двери и плавно поднимается по дальней стене.       В конце концов возвращается врач с едой на пластиковом подносе. Без столового ножа.       — Что ж, тогда мы вынуждены держать вас здесь до тех пор, пока вы не начнете сотрудничать, – произносит Браунинг, отстегивая от рук Нила наручники, чтобы он мог поесть.       Пожалуй эта угроза займет самое низкое место в списке тех, что Нил когда-либо получал, потому Нил позволяет себе усмехнуться, откусывая жареный кусочек сыра.       — Как твои сверхурочные?       Браунинг раздраженно поджимает губы, когда Таунс уводит его в сторону. Они разговаривают с доктором несколько минут, пока Нил осматривается в поисках того, чем можно будет воспользоваться для вскрытия замков. К концу их диалога он так ничего и не находит.       — Наслаждайся заключением, малыш, – произносит Таунс. – Сейчас тебя отведут в камеру. Может, через несколько дней ты станешь посговорчивее.       — Очень профессионально, агент Таунс, – с нескрываемой иронией в голосе отвечает Нил. – Нужно быть настоящим мужчиной, чтобы так жестко обращаться с подростком, этому учат в Куантико?       Он откусывает еще кусочек от своего сэндвича и пытается наслаждаться дискомфортом и разочарованием федералов, но все, о чем он сейчас думает, как бы сдержать подбирающуюся к горлу тошноту. Несмотря на то, что сейчас он жив, Нил уже практически мертвец. Сидя на одном месте, он становится слишком легкой добычей. Нилу следует заткнуться, Нилу следует солгать, Нилу нужно придумать, что можно сказать, чтобы попасть в систему защиты свидетелей и выбраться отсюда. Он чувствует себя волком, отгрызающим свою лапу, чтобы выбраться из капкана, понимая, что лучше умереть, чем оставаться на месте.        Нил отчаянно нуждается в матери.       Когда Нил решает, что больше не в силах есть "чудо-хлеб" и "эластичный американский сыр", он отодвигает тарелку и опустошает стакан с водой. На этот раз доктор возвращается в сопровождении скучающего мужчины в коричневой униформе, держащего в руках серый сверток с одеждой.       Доктор задергивает кровать ширмой и освобождает вторую руку Нила.       — Переоденься, – приказывает она, протягивая ему одежду, обернутую вокруг пары уродливых белых кроссовок.       Нил на мгновение задумывается о том, чтобы метнуть им в лицо поднос с едой и, воспользовавшись переполохом, выскочить за неустойчивую ширму. Но даже если ему удастся справиться с врачом и охранником, он ни за что не выберется из учреждения, особенно учитывая, что Нил не имеет ни малейшего понятия о расположении входов и выходов. Нет. Это только заставит их присмотреться к нему повнимательнее. Поэтому вместо этого Нил покорно переодевается и опускает голову, пока охранник ведет его к дверям.       Нил идет спокойно, используя эту возможность, чтобы тщательно рассмотреть здание. Покрытые линолеумом полы скрипят под его новыми ботинками. Другие мальчики, подростки, ходят группами в сопровождении охранников в такой же коричневой форме. Некоторые из них шутят и смеются, почти как обычные дети в школе. У других есть свои личные сопровождающие. Они проходят мимо хорошо укомплектованной библиотеки, нескольких классных комнат и... Нил замирает. Это корт. Ну, по крайней мере, одна его половина, но это все равно самое близкое к тому, что он видел в последний раз–       — Шевелись, – грубо командует охранник, но Нил не может оторвать взгляд.       Шесть игроков в разной экипировке носятся по площадке. Пятеро, выстроившись в линию, наносят сильные удары по воротам, в которых стоит маленький на вид вратарь, отбивающий мячи обратно в нападающих с нескрываемой силой. Его мощные удары определенно оставляют на мячах синяки. Мужчина со свистком что-то кричит, и вратарь, пожав плечами, удобно устраивается на пол перед воротами.       Нила уводят прочь. Когда почти пять минут спустя охранник закрывает за ним дверь, он все еще думает об увиденном. Только услышав щелчок, напоминающий о его заключении, Нил резко осознает, что был настолько отвлечен дразнящей близостью экси, что забыл составить мысленную карту помещения. Он знает, как пройти от больничного крыла до зала корта, но не может вспомнить ни одной детали по дороге от корта до комнаты.       Глупый, глупый, глупый.       Нил оглядывается. Он оказался в маленькой комнате. Тонкий серый ковер, крошечное окно с толстым пластиком вместо стекла, двухъярусная кровать, задвинутая в один угол, письменные столы в двух других и крошечная ниша в четвертом, где находились унитаз из нержавеющей стали, душевая кабина без каких-либо ограждений, раковина и отполированный металлический квадратик — тусклое зеркало. Под нижней койкой и вдоль спинок кроватей расположены выдвижные ящики, заваленные беспорядочно сложенными книгами.       Нил делает глубокий вдох. Он один. Сделав пару шагов, он замирает. Через проем в крошечную ванну на него смотрят ледяные глаза отца. Холодные и острые, словно накаленный провод, от этого взгляда по венам разливается неподдельный ужас. Осознание того, что это лишь его собственное отражение, успокаивает, но ненадолго. С тихим стоном Нил опускается на колени прямо посреди комнаты. Он запускает руки в пыльные волосы, болезненно оттягивая их, как это сделала бы его мать. Он пытается прийти в себя, потому что ему нужно думать, нужно придумать план, нужно бежать, бежать, бежать, но бежать некуда, он в запертой коробке, уступающей по размерам даже номеру мотеля и здесь нет путей отступления. Ему не спастись от собственных глаз. Где его линзы? Он не видел эти глаза много лет. Они слишком выразительные, слишком узнаваемые.       Он рвет волосы все сильнее, давясь рыданиями, но почему это не помогает? Его мать одергивала и била его, возвращая в настоящее. И это помогало. Он снова был готов бежать, драться, водить машину и зашивать свое истерзанное тело, чтобы бежать дальше. Где его мать?       Мертва. Она мертва, а если умерла она, то и Нил тоже. Он дышит, но все равно уже труп, для полноты картины осталось добавить только крики. Потому что он украл глаза своего отца, и теперь ему некуда спрятаться. Некуда бежать, негде скрыться. Совсем один, совсем один, совсем один, совсем один, один, один–       Дверь за его спиной открывается, и Нилу не остается ничего, кроме как ждать приближающейся боли. Но ничего не происходит.       — Какого хуя? – произносит вкрадчивый голос.       Нил замирает, надеясь, что это каким-то образом скроет его от незваного гостя, но он не страус, поэтому сам не верит в подобное. Нил дрожит и сильнее дергает себя за волосы, как будто так он сможет воскресить мать, которая вернется, чтобы спасти своего непутевого сына.       Но тут в поле его зрения появляются спортивные штаны, а в нос ударяет отчетливый запах пота. Нил стонет сквозь сжатые до боли зубы.       Незнакомец приседает перед ним на корточки, и льдисто-голубые глаза встречаются с темно-карими. Нил обхватывает себя руками, но все равно никак не может подавить дрожь.       — Если ты не будешь дышать, то потеряешь сознание.       Нил пытается зацепиться за расплывчатый образ, голос и лицо, окруженное ореолом золотистых волос. Он звучит так же, как и выглядит – мягким и скучающим, и эта апатия действует на Нила. Он успокаивается. Его никогда не ранил тот, кому было плевать.       — Боже, блять-, — парень протягивает руку, достаточно медленно, чтобы не испугать Нила, и дать ему достаточно времени, чтобы отползти в сторону или ударить, а затем заземляюще касается задней стороны шеи Нила, решительно опуская его голову вниз.       И.       И.       Нил снова может дышать.