Сомнамбулический роман

Зима в этом году затягивается даже сильнее, чем обычно. Когда в конце марта совершенно возмутительным образом нет нет да срывается всё ещё мокрый колючий снег, то и вовсе начинает казаться, будто она не закончится уже никогда. Андрея это обстоятельство, признаться, немало бесит. Вот и зачем, спрашивается, он только переобул машину, если гололед на дорогах такой, что впору выводить туда фигуристов и хоккеистов на тренировки? И пуховик на кой ляд отдал на прошлой неделе в химчистку и убрал чистенький на антресоли, чтобы теперь морозить жопу в кожанке? Ну и как же, будучи нормальным человеком, прикажете не беситься на собачье дерьмо на подтаявшем снегу в парке, на непролазные лужи на тротуарах, вечно промокающую обувь и в целом унылую до тошноты серость вокруг? Миша выбрал более миролюбивый путь. Он не злиться на весь мир вокруг, а просто безобидно хандрит, так усердно, что даже наблюдать за этим со стороны грустно. Теперь его часто можно застать сидящим у окна с тоскливым взглядом запертого в квартире кота, скучающего по улице. Кактус на деревянном крепком подоконнике в целом не против такого соседства. Да и чего бы ему противиться, в самом деле? Места занимает человек немного, не курит и не размахивает опасно руками. Сидит себе рядышком тихой мышкой, тяжко вздыхая время от времени, и чертит покрасневшим от холода пальцем каракули на запотевшем стекле. Пожалуй от него и вовсе только польза: раньше был на подоконнике сквозняк, а сейчас хозяин, за чудика этого переживая, потрудился и заклеил щели в раме бумажным скотчем. Такие вот дела… В квартире Мишу, разумеется, никто не запирал. Он так-же, как и раньше, мотается исправно на работу и в магазин, но вот гулять часами, как ему это нравится, уже не может. Не то чтобы он не пытался, но всякий раз это заканчивалось для него соплями и температурой. Видимо все выделенное небесной канцелярией на имя Михаила Юрьевича Горшенёва здоровье досталось той его версии из параллельной реальности. Вон на сколько клиничек хватило, тогда как реальный Миша загибаеся от каждого сквозняка. Ну тут уж ничего не поделаешь… Андрей ворчит, лепит своему бестолковому на спину горчичники, растирает звёздочкой леденющие чужие ступни, чтобы потом их спрятать в колючие толстые носки, и заставляет пить густую до слизи корично-лимонную бурду, но ругаться таки не ругается. Осуждать Мишу в данной ситуации как минимум лицемерно, ведь Андрею и самому осточертело уже сидеть вот так в четырёх стенах и пялиться каждый день на унылую серость за окном. Эх, а как бы хорошо было сейчас рвануть куда-нибудь в теплые страны, да хоть бы даже и куда-нибудь на родные юга, где давно уже и травка зеленеет, и солнышко блестит, и вообще всё зашибись, самые смелые даже уже купальный сезон открыли. В Питере купаться сейчас можно разве что в лужах. При этом купания такие, спасибо гололеду, выдаются с завидной регулярностью. Раньше Андрей бы, не задумываясь, покидал вещи в чемодан и рванул куда-нибудь, но сейчас уже так просто не уехать, хотя как раз таки сейчас с доходами у него всё куда как получше, чем до знаменательного их воссоединения. Дело не в деньгах. Просто Миша посреди семестра никуда сбежать, понятное дело, не может. Более того, в этом году ему впервые дали дипломников и тем самым порядочно прибавили дел. С работы он иногда приезжает совсем никаким от усталости. Быстренько глотает на ужин свою пресную отварную куриную грудку с овощным салатом и вырубается у Андрея под боком за просмотром какого-нибудь фильма. Мише в целом так-то хуже, чем Андрею. Андрей — вольный художник, сам себе хозяин по сути, а Миша на работу свою уползает из теплой постели, когда на улице ещё темно, и возвращается домой также по темноте. Так что кто знает, возможно в тёплую славную весну он бы наоборот страдал еще сильнее, запертый в своем кабинете. А так хандра для него уже стала рутиной, пусть неприятной, но и не мучительной. И тут, в начале второй недели апреля, внезапно наконец врывается в серую стылую реальность (не иначе как с ноги) весна. Температура из тухлых трех-пяти градусов подлетает резко куда-то выше десятки, из-за чего ещё глубже становятся от резкого таяния лужи, но люди все равно как-то оживляются: все-таки и солнышко светит, и травка первая зеленеет, и птички поют, и даже почки вон на деревьях проклюнулись. — На выходных на дачу едем, — сообщает Миха вскоре прямо с порога. Андрей забирает у него, до ушей улыбающегося, из рук тяжелую авоську, явно пожалованную щедрой рукой Татьяны Ивановны, и улыбается в ответ. Миша утром сегодня заезжал к родителям, видимо оттуда «приказ партии» и пришел. Впрочем, Андрей так-то совершенно не против, а очень даже и за. И на природу из города выбраться охота, и сопутствующие радости жизни щекочут сладким предвкушением где-то под рёбрами. Шашлыки на мангале — это конечно песня и сказка, но если еще и баньку растопить… Тут мыслишки уже в другое русло утекают, и чтобы зазря себя не мучить, ведь Миша наверняка сейчас усердно засядет за свои бумажки, чтобы к выходным освободиться, Андрей спешит переключиться на домашние дела и тащит сумку на кухню. — Папа сказал, баню для нас затопит, — змеем искусителем мурлычет Миша ему в ухо, прижавшись со спины, пока Андрей выкладывает из сумки на стол банки с огурчиками и маринованными опятами, а ещё увесистый свёрток блинчиков в пакете и также в пакет упакованную полную мисочку котлет. Привычная картина: Андреева мама на Мишу также реагирует — сметая им с собой всё, что там в холодильнике лежит, еще и на самого Андрея ворча при этом недовольно, мол совсем не кормишь, погляди, как отощал. А Андрей бы и рад кормить, если бы чунька эта самоходная нормально ела, но тут уже совсем другая история. Князь как-то раз пытался эту тему поднимать и понял, что в каких-то вещах, пока всё под контролем, человека трогать не надо. Пусть уж лучше Миша просто и дальше мало ест, как уже привык, чем потом диетами себя морит и комплексами разживается, глядя в зеркало. Андрей в этом плане выбирает меньшее зло. Ну, по крайней мере он надеется, что это так. Миша, как оно и ожидалось, сразу после обеда садится работать. Даже почти не разговаривает, сосредоточенно шурша бумажками и время от времени царапая что-то ручкой с недовольным видом. Андрею остаётся только тоскливо вздыхать и ждать с нетерпением выходных. Мишу весна делает нервным, а вот Андрея озабоченным. Озабоченным даже по меркам самого Андрея. И как же печально, что Мишина красивая головушка занята в большинстве случаев мыслями совсем иного толка. Так он Андрею трындит порой в ночи, например, о том, что: мол ты прикинь, Дюх, есть тема такая, что князь Андрей Боголюбский, оказывается, был рыцарем тамплиером… А Андрею бы не о тамплиерах сейчас разговоры вести, а Мишку (пусть это не Машка вовсе, но все-таки) за ляжку сцапать, и там дальше уже как карта ляжет. Но приставать против чужой воли Андрей себе не позволяет. В конце концов он Мишу уважает, как человека, и хочет, чтобы тому было комфортно. Комфортнее в целом в этом мире, чтобы не нужно было сбегать в наркотическое забытье и сны, лишь бы только деться куда-то от реальности. Андрей старается для Миши быть как то пуховое одеяло, под которым осенью, в ожидании отопительного сезона, прячешься от жестокого холодного мира вокруг. Оставшаяся до выходных половина недели, предсказуемо, тянется, как резиновая. Зато поздним вечером пятницы, сразу, как Миша возвращается с работы, они прыгают живенько в машину и выезжают по знакомому адреску. Забавно, конечно, ведь в детстве Миша на дачу ездить едва ли не ненавидел. Развлечения в этом было мало: встаешь в шесть утра и с тяпочкой корячишся на грядках. И это хорошо, если полоть можно тяпкой, а не руками. И вот оно — очередное преимущество того, чтобы быть взрослым. В детстве и юности для родителей ты — бесплатная и безотказная рабочая сила, но как только ты съезжаешь на свою квартиру, отношение резко меняется. Теперь ты уже в их доме, как дорогой гость. Тебя встречают ласково, надеясь, что задержишься на подольше, вкусно кормят, и даже стараются не донимать ненужными вопросами. Благодать! Вот так и сейчас, родители встречают обоих радушно, мирно проходит вкусный сытный ужин, и все потихоньку расползаются спать, чтобы к завтрашнему дню быть свежими и полными сил. Завтра предстоит переделать много важных дел, а вечером ещё и отметить как следует их удачное завершение. Поэтому Андрей, переборов себя, мирно укладывается спать, только поглаживает легонько прижавшегося к нему спиной Мишу по бедру. Сегодня действительно следует отдохнуть, а вот завтра… Завтра он наконец доберется до этого недотроги-трудоголика и как следует его… Ну того этого, всего, что там причитается: и в баньке усердно отпарит веничком; и зацелует везде, где достанет; пожамкает хорошенечко любимые бедрышки и задницу; покусает, где надо, там же, извиняясь за грубость, зацелует; и наконец возьмет, осторожно, нежно, но пылко, как Мише нравится. Так, чтобы Миша под ним извивался ужом и, закатывая глаза и закусив губу, безуспешно сдерживал стоны. Как же Андрею нравится, когда Миша в полный голос стонет. Вот это действительно музыка, лучше, слаще которой на свете не существует. Ради того, чтобы почаще иметь возможность её слушать, Андрей не поленился в квартире своей замутить ремонт с шумоизоляцией. Так и реальной музыкой заниматься можно стало хоть ночью, и от любопытных соседских ушей защита, и Миша в полный голос наконец-то перестал стесняться петь, но главное — Миша перестал подавлять стоны. А стонал Миша красиво: протяжно, высоко, жалобно, совсем как девушка, и Андрею колпак срывало от Мишиных стонов, что в той реальности, что в этой, напрочь. А в этой Миша ещё и в целом стал спокойнее ко всем прдобным вещам относится. Не заводил всякий раз любимую свою песню про пидоров, про то, что он какой-то ненормальный, испорченный и мерзкий (Андрея всё это, к слову, не касалось, хотя так-то по логике он был ничуть не лучше). Так, помимо отсутствия основных загонов, Миша даже сам теперь проявлял инициативу к постельным играм и всяким экспериментам: красивое бельишко, например, макияж, наручники, игрушки какие… Когда наступали у студентов каникулы, и, конечно же, во время Мишиного отпуска, Андрей попадал в рай. В этом раю они целыми днями трахались, в перерывах писали музыку, а вечерами бродили по набережной, вспоминая ту, другую молодость, что у них была, буйную, сумасшедшую и насквозь пьяную. Иногда, когда галдящей черной стайкой мимо них проносилась толпой панкующая молодежь, что-то екало в сердце и затухало тут же под грифом пудового «оно того не стоит». Забавно и странно было ощущать себя слишком взрослыми в толпе сверстников, все-таки жизненный опыт, пусть опыт этот и родом из другой жизни, роль свою играл. Нет, они не стали старыми занудами, но лихачить, как раньше, не хотелось. Миша, уткнувшийся в книги, как не крути, Андрею точно был милее Миши угашенного. Да и проводить время вместе было намного интереснее, чем бухать где-то с едва знакомыми людьми. Единственное, не хватало, конечно, некоторых людей в их жизни. Например, того же Шурки. Но они шли по жизни дальше и тихо надеялись на то, что однажды судьба все-таки сведет их вместе. Грустно было думать об утраченном хорошем, но, очевидно, что без минусов было не обойтись, и у второго шанса на счастье, как не крути, была своя цена. ***** Подъем, ожидаемо, выдаётся ранним. По скрипучей деревянной лестнице они сползают лениво вниз, помятые и тоскливо зевающие, и даже холодная вода из-под крана не сильно бодрит. За быстрым завтраком Андрей успевает обсудить с Юр Михалычем свежие новости, выросшие цены на бензин и даже недавнее открытие нерестового сезона, из-за которого теперь рыбалки не видать аж до июня. Миша, засыпая на ходу, лениво вошкается ложкой в тарелке с овсянкой и время от времени душераздирающе зевает, не замечая направленных на него полных умиления взглядов. Выползание на свежий воздух происходит часам к десяти. И вот свежему утреннему ветерку и солнцу уже удаётся их растормошить. Дел на даче много, особенно весной, когда сходит снег. Это вам не грядки прополоть. Тут нужно глобально к делу подойти: проверить тщательно, что там под тяжестью снега где сломалось, где краска облупилась с покосившегося деревянного забора, где прохудилась крыша. Хорошо все-таки, что Андрей всё детство и сам каждое лето в деревне гостил у бабушки, а потому к хозяйству был приучен и перед Юр Михалычем лицом в грязь ударить ему не грозило. Видимо через Мишку Андрей поднаторел на Горшенёвскую волну настраиваться так чутко и точно, что даже и с тестем общий язык, по крайней мере в рабочем процессе, нашёл легко. Довольно споро и ловко они поправляют в четыре сильных руки забор, а потом и с крышей разбираются, и с прохудившейся доской на крыльце. Миша с Татьяной Ивановной тоже делом заняты. Они устанавливают парник под рассаду. Та уже подрастает на подоконниках у Мишиных родителей в квартире. Теперь осталось только дождаться, когда достаточно прогреется в парнике земля. Ждать предстоит недолго, ведь весна наконец вступила в свои права, и это чувствуется. Воздух весенний свежий и вкусный, какой-то по-особенному сладкий, и даже тяжёлый флер ПФ-115, которой Андрей с Юр Михалычем красят забор, его не портит. А Миша с мамой тем временем переходят к любимой Андреевой части всех этих весенних трудовых мероприятий — побелке деревьев. Князь с детства помнит, как бабушка ему объясняла, для чего оно нужно, и как они вместе потом кистями макловицами наряжали вишни и яблони в саду в белый наряд. И сразу как будто весна после этого укреплялась в своих позициях, становилась еще краше и торжественнее, словно невеста в подвенечном платье. Сейчас Андрей смотрит со стороны, как белит деревья Миша. Вот он в резиновых сапогах, перчатках, с ведром и кистью в руках, утопающий в огромной батиной куртке, такой хороший, прям как с картинки из детских книжек про приключения простых советских ребят. Тоже немного непропорциональный со своей долговязой хрупкостью, и в этом трогательно нелепый. Вот он корячится на корточках около каждого деревца, сначала замазывает осторожно садовой мазью глубокие трещины и места, где кровят свежей смолой обломки ветвей, а потом белит ровненько, аккуратно сам ствол. Солнце золотит его тёмные волосы, придавая им озорную рыжинку, и ласкает бледное умиротворенное лицо. Миша где-то глубоко в своих мыслях, но это сейчас совсем неплохо, потому что он мурлычет под нос очередную мелодию и мягко улыбается, щуря глаза-карие вишни. В какой-то момент они с Андреем пересекаются взглядами, мимолетно, но как от легкого электрического разряда, вроде тех, что бывают от одежды, по телу в моменте бегут теплые, щекотные, как пузырьки в содовой, мурашки. Андрей и не замечает того, как сам начинает мурчать под нос старую добрую «Эти глаза напротив». Ну а почему бы и нет? Глаза Мишины действительно — калейдоскоп огней, и просить, чтобы Миша глаза эти волшебные чайного цвета от него не отводил желательно никогда, Андрей готов. Как и влюбился он в эти глаза, как в песне, сразу и навсегда, сквозь года и в их случае даже параллельные реальности. Юр Михалыч рядом, распознав знакомый мотивчик, бросает поочерёдно взгляд с сына на затя, фыркает громко, но ничего не говорит. Вместо этого смотрит вдруг уже на жену и улыбается. ***** День до вечера выдаётся долгий, и пусть работы сделано было много, чувствуют все себя хотя и уставшими, но довольными. Ещё вчера Михалыч нарубил дров, поэтому, чуть отдохнув, Андрей уходит разводить костер под шашлыки, а Горшенёв старший растапливать баню. Миша остается с мамой на кухне: корявенько чистит картошку, отвыкнув делать это ножом, и рассказывает ей о делах в универе, пока она нарезает к мясу и пюрешке овощной салат. Шашлык сочный и пахнет костром. Вкуснющий ужас, как и домашнее терпкое вино. Всё такое вкусное, что только мысли о главном десерте этого дня останавливают Андрея от того, чтобы наесться до колик в животе. Миша ест привычно мало и уходит из-за стола первым, сославшись на то, что поскорее хочет погреться в бане. Все-таки тепловой вентилятор и обогреватель к ночи уже не так хорошо поддерживают тепло в доме. Андрей, конечно же, понимает, зачем на самом деле он ушёл, и присоединяется через несколько минут. ***** В бане царит жар и приятный полумрак. Миша на полке лежит, уронив голову на руки, и блики света от печи так красиво и так чертовски соблазнительно играют на его обнаженном теле. Андрей опускается на ступеньку ниже, так резко, будто его больше от таких зрелищ не хотят держать ноги. Слепо и жадно он тянется ближе, оставляет поцелуй в ложбинке поясницы, там, где сильнее всего прогиб, и оттуда поднимается с поцелуями выше и выше. Разминает жёстко, но осторожно лопатки-крылья, и зацеловывает жадно шею, время от времени чуть прикусывая за загривок в грубой ласке. Миша протяжно тихо стонет, подаваясь бедрами вверх, трется грудью о мокрое гладкое дерево и едва заметно дрожит. — Повернись! — командует Андрей, сам дрожа от нетерпеливого предвкушения, и Миша тут же подчиняется, будто только этого и ждал. Хотя почему будто? Андрей забирается к нему на полку, устраивается сверху, наваливаясь на него приятной тяжестью, и так же жадно покрывает поцелуями новые территории. Усердно и торопливо он зацеловывает чужой живот, прикусывает легонько кожу на трогательно выпирающих костяшках таза, проводит языком по ложбинкам торчащих рёбер, вылизывает тщательно фарфоровые птичьи ключицы, и едва не кончает раньше времени от трели нежных трепетных стонов, которыми Миша вознаграждает его, когда Андрей наконец уделяет должное внимание его груди. Грудь у Миши — одна из главных эрогенных зон. Князь помнит, что в той, другой жизни, Миша этого очень стеснялся и отпирался от подобных ласк обиженно-упрямым «я же не баба». Как хорошо, что они живут сейчас в своей реальности, где Миша, без лишнего стыда, действительно, как девчонка, скулит высоко и часто, когда чужие пальцы сжимают-выкручивают его припухшие покрасневшие соски, а потом почти воет, когда к делу подключается язык. Мише ужасно к лицу то, что он наконец-то научился не ненавидеть и не стыдиться себя за то, что он любит мужчину и получает удовольствие, отдаваясь ему, как женщина. Нет, Мишка, конечно, всё ещё остался очень стеснительным во всех этих постельных делах, но одно дело: мило краснеть и беспомощно прятать лицо за ладошками в порыве чувств; возмущённо бурчать в ответ на очередную слишком откровенную шутку, алея ушами; дрожать смущённо и прятать взгляд в первые мгновения близости, пока удовольствие не вытеснит из головы все мысли… И совсем другое — после каждой близости грызть себя страхами, комплексами и стыдом за то, что ему это всё нравится, и он не может никак быть нормальным. Мир вокруг, конечно, всё ещё остаётся таким же бушующим, опасным, жестоким и в целом несовершенным, каким и был, но главное, что Миша на ногах стоит в этот раз крепче. Немалая заслуга в этом не только и не столько Андрея, сколько Юрия Михайловича. Сколько бы Миша не кричал раньше, что мнение отца для него ничего не значит, и сколько бы не делал всё ему вопреки, а оказывается, на самом деле принятие со стороны обоих родителей для него ой как важно. Перестал отец его поедом есть, и уже ощутимо меньше тараканов стало в красивой Мишкиной головушке. Впрочем, Юр Михалыч, конечно, молодец большой, что вот так через себя переступить смог, но сейчас им обоим откровенно не до мыслей о нём, да и в целом о ком-либо, кроме друг друга. Тут в принципе не особо время и место для размышлений о чём-то серьёзном. Когда прикажете думать, если они сейчас захлебываются друг в друге, тонут в глазах-омутах, задыхаются в поцелуях, теряются в прикосновениях… Миша готовился, поэтому сразу два пальца Андрей в него вводит довольно легко, но при этом, разумеется, осторожно и пусть и не со смазкой, но с массажным маслом вместо неё. Близости у них толком не было почти неделю, поэтому внутри, даже с лёгкой подготовкой, всё ещё очень узко. Действовать приходится аккуратно и медленно, давая время привыкнуть и достаточно расслабиться. Впрочем, Андрей никуда не спешит. Секс — это ведь не марафон, где главное добежать до финиша. Важен сам процесс целиком. Впрочем, Князь и так это прекрасно понимает и наслаждается процессом. Тем более что наблюдать за Мишей в такие моменты — настоящее удовольствие. Такой он становится невероятный, что даже как-то не верится, что это чудесное создание реально существует в этом мире, а не где-нибудь в придуманных им сказках. Миша от ощущений плавится, как пластилин, податливый и покорный чужим рукам и губам. Его слегка трясёт, дышит он шумно, прерывисто, трогательно сводит домиком брови, закатывает от удовольствия глаза и кусает губы. Андрей накрывает губами один из сосков, другой лаская свободной рукой, и вводит третий палец. Теперь уже Миша ерзает на полке и подаётся навстречу сам, ещё немного, и он будет просить о большем. Между третьим и четвертым перерыв недолгий. Миша уже не просто дрожит, а то и дело выгибается в сладких судорогах и протяжно скулит на высокой ноте. Наконец он обвивает крепко ногами чужую талию и хнычет нетерпеливое: «Андрюш, Дюша, пожалуйста!» Андрея долго просить не приходится. Он и сам уже от возбуждения едва соображает. Слишком уж изголодался за прошедшую неделю. Поэтому входит он, наверное, даже слишком резко, больновато, но это именно то, что им нужно сейчас. Миша вскрикивает и цепляется судорожно мокрыми руками за такую же мокрую чужую спину. Руки соскальзывают, оставляя за собой царапины от отросших ногтей. От жара и возбуждения кружиться голова, и тело, распаренное и оттого разомлевшее ощущается гиперчувствительным к любым прикосновениям. «Я скоро… я… АХ-аааа!!!» — хнычет Миша, под конец срываясь почти на крик, слабый и прерывистый, и так сильно сжимается, что Андрей и сам кончает тут же следом. Какое-то время они лежат вот так, обессиленные, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя. Андрей очапывается первым. Осторожно, боясь сделать больно, выходит из чужого слишком чувствительного сейчас тела, и на нетвердых ногах неуклюже спускается с полки за ведром с прохладной водой. Миша благодарно стонет, подставляясь под живительную прохладу, и чуть дрожит, когда Андрей смывает мокрой холодной ладонью белесые следы с его поджавшегося живота, а потом скулит, когда чувствует эти же холодные руки меж своих бедер. В голове приятно пусто, а тело сковано ленивой истомой. В предбанник выползают вареные, как раки. Сейчас, когда возбуждение отступило, и в свете лампочки оба видят свои красные от жара лица, их пробивает на ха-ха. Тут уже не до того, чтобы млеть от вида стекающих медленно по чужой груди капель, не до блеска огня на влажном от пота теле… Миша первым выхватывает веник и без предупреждений охаживает им муженька по сочной заднице. Впрочем, Андрей без боя проиграть не готов. Обратно в парилку залетают они с визгом и хохотом, сражаясь на вениках. В итоге к концу этого беспредела у обоих горят приятно спина, задница и бедра, а весь пол и лежанки усыпаны листьями. Миша сдаётся первым. Ну как сдаётся. Просто смотрит на Андрея бешеными глазами и бросает веник, чтобы в следующий момент оказаться прижатым к стенке чужим обнаженным телом. Андрей сильный и крупный, без труда подхватывает его под бедра и жадно целует. Миша трётся в истоме о чужой живот и стонет прямо в поцелуй. Уходить совсем не хочется, но тепловой удар заработать не хочется тоже. Приходит время отмываться от пота и иных жидкостей, и Андрей снова залипает взглядом на Мишу. Тот похож на ожившую картину эпохи Ренессанса сейчас, когда сидит притихший рядом и, прикрыв глаза и чуть запрокинув голову, поливает себя прохладной водой из деревянного резного ковшика. Жаль нет сейчас с собой красок. Но ничего, Андрей обязательно этот образ сохранит в памяти, чтобы потом воплотить на бумаге. Придётся правда спрятать его потом от Миши, который, конечно же, однажды обнаружит его и, краснея, скажет: — В жизни я не такой красивый. А Андрей ответит ему без тени сомнения: — Конечно! Ведь ты намного красивее!