Сомнамбулический роман

Впервые странные сны приходят к Мише в тот день, когда ему исполняется шестнадцать. Пусть чувства они вызывают и очень двоякие, в глубине души Миша всё же от них в восторге. В этих снах он наконец-то не одинок. В этих снах у него есть то, чего в семье ему всегда так не хватало — ощущение того, что его любят и принимают настоящим: со всеми его тараканами, изъянами, страхами и предрассудками. Родители ему такое не прощают, для них он никогда не мог и не сможет стать достаточно хорош. Отец холоден с ним: никогда почти не обнимает, не улыбается ему, даже не хвалит, как бы Миша не старался добиться одобрения. Гораздо хуже, если он все-таки обращает на него внимание: это обычно заканчивается руганью, бесконечным потоком упреков и оскорблений. Так что между тем, что его мешают с дерьмом, и возведением в глубоко не почётный статус «пустого места» Миша выбирает второй вариант. Так хотя бы не страдают его драгоценные плакаты и гитара. Мама заботится о нем, но так, чтобы для окружающих он выглядел идеальным сыном, которого воспитать могла только идеальная мать: стрижёт аккуратно едва отростающие непослушные волосы, чтобы всегда была уныло-правильная прическа, как по ГОСТу, гладит рубашку и брюки каждое утро перед школой, напоминает, чтобы не забыл почистить зубы и натереть воском туфли. Мама у Миши хорошая, добрая, поддерживающая, вот только есть одно но — она предпочитает делать вид, что всё хорошо, когда муж в очередной раз орёт на детей, или отвешивает Мише, как самому косячнику, ремня. Хуже того, она и сыновей просит принимать это как должное, и за это Миша иногда почти ненавидит её, когда она так нежно и осторожно обрабатывает очередную кровящую ссадину на его губах, даже дует на ранку, чтобы не щипало, пока Миша молча злится на неё за то, как несколькими минутами ранее она опять не сделала ничего, когда отец поднял на него руку. Нет, в их глазах это вовсе не что-то, что в дурацких пиндосских книжках принято именовать «домашним насилием», это заботливый отец просто учит уму разуму глупое чадо. В стране победившего «Домостроя» жить с девизом «Бьёт — значит любит» — не стыдно. А вот если сын одевается, как педик, в кожаные штаны и красит глаза — это, конечно, позор. Муся хорошая, но, увы, она не та женщина, что готова бросить свою социально нормальную жизнь и отказаться от мужа и репутации ради детей. Есть ещё Лешка — младший брат. Друг с другом они ладят. Особенно хорошо ладили, когда были помладше. Вот только, чем старше Лёша становится, тем больше стремится быть похожим на отца. Он даже порой язвит, стремясь отчитывать Мишу (словно это он старший брат) отцовскими же словами. Лёша занимает сторону родителей, и Миша со своей ненормальностью, что огромным горбом давит на его спину, отравляя существование, остается за бортом. Реальность, в которой Миша обитает, полна убогой серости, боли и одиночества. А вот сны… Во снах есть человек, рядом с которым он счастлив. Его любят, поддерживают, защищают, о нем заботятся. Это делает странный среднего роста мужчина, предстающий перед ним в разных возрастах: от мальчишки до солидного дядечки с сединой на висках. Он невысокий, но зато широкоплечий, по богатырски здоровый, крепко сложенный, в отличие от самого тощего и несуразного Мишки, с мягким рельефом мышц под загорелой кожей. У него взъерошенные соломенного цвета волосы, милые чуть лопоухие уши, яркие голубые глаза, чуть вздернутый нос, доброе открытое лицо с румяными щеками, заразительный смех и низкий бархатистый голос. Человек этот жизнерадостный, энергичный и сильный. Красивый. Он, конечно, чудак, и говорит и вытворяет иногда в этих снах такое, что у Миши лезут на лоб глаза и от смеха болит живот, но чудак он определенно харизматичный. Но главное — он любит Мишу. Так сильно любит, что в это почти невозможно поверить. Да, в этих снах его любит МУЖЧИНА, и Миша из снов, другой — не неловкий, робкий и неуклюжий подросток, боящийся своего тела, своих мыслей и желаний, мира вокруг и собственного отца, а взрослый видный мужчина, хитрый, местами циничный, упрямый и гордый, смелый, сильный, умеющий заявить о себе, но при этом одновременно и чем-то сломленный, так сильно, что и починить этот перелом почти невозможно уже, любит этого мужчину в ответ. Пусть Миша и стыдиться этих своих снов, и скорее предпочёл бы умереть, чем рассказать о них хоть одной живой душе, но каждый раз, когда сны к нему не приходят, он чувствует себя потерянным и несчастным, пустым, и преданным, и, когда сны наконец возвращаются, невольно вздыхает каждый раз с облегчением. Ему требуется полгода, чтобы понять, что эти сны — лучшее, что есть сейчас в его жизни. А потом Миша начинает потихоньку влюбляться и сам в человека из снов. В причудливые сказочные истории, которые он тому, другому Мише, рассказывает; в его рисунки, в его песни; в его голос, особенно когда он шёпотом на ухо говорит, какой Миша красивый, и как сильно он его любит; в его руки, и то, как до боли правильно ощущается их крепкая хватка на его талии или бёдрах; в его губы, в его невозможные глаза… Это страшно, и вовсе даже не потому, что любить мужчину — грех. На этот счёт Миша не переживает, он — атеист. Ему бояться воображаемого дедулю с нимбом над головой и троном на облаках нет смысла. Другое дело боятся отца, или одноклассников, а ведь они и так уже постоянно его обижают; боятся бритоголовых ребят с белыми шнурками на берцах, которые, не особо задумываясь, готовы битой проломить череп попавшемуся им в руки незадачливому педику; боятся пьяных гопников с района; боятся вернувшихся только что афганцев, изломанных войной молодых парней, которые только и ищут возможности выплеснуть на ком-то сжигающую их изнутри ярость; обобщая, боятся всех, кто сильнее, потому что, являясь тем, кто он есть, он — мишень для ненависти. Но даже если удастся держать всё в тайне, жить так — всё равно страшная участь. Общество таких отношений не примет, и придется все время лгать, прятаться, притворяться, и жить с мыслью о том, что для окружающих ты — извращенец, моральный урод, которому нет места среди порядочных людей. А хуже всего, что в голову эти мысли вбили с детства, и если во сне Мише просто хорошо, и он ни о чем не думает, кроме того, как хорошо ему с НИМ, то потом он просыпается, смотрит в зеркало: на свою почти прозрачную уже от худобы чахлую сутулую фигуру, долговязую, непропорциональную, почти уродливую, на бледное лицо с ввалившимися щеками и чёрными кругами вокруг глаз, на исполосованные тонкими (пока ещё) порезами запястья, бледную кожу, усыпанную синяками и…ненавидит себя. Ненавидит одновременно того, другого себя из снов: за то, что он позволяет себе целовать другого мужчину, и тем более позволяет делать с собой все эти ужасно неприличные и вместе с тем абсолютно потрясающие вещи; и ненавидит себя настоящего: за то, что не может быть просто нормальным парнем, влюбиться в красивую одноклассницу, быть как все, за то, что хочет всех этих противоестественных вещей, и совершенно нелогично — ненавидит себя за то, что не может принять эту свою сторону и травит свою жизнь ненавистью. Получается ненависть в кубе. А ещё страшнее и вместе с тем абсурднее ситуация становится от того, что человека, в которого он влюблен, даже не существует в реальности. Иногда, в светлые моменты попыток смириться со своей сущностью, Миша пытается убедить себя в том, что ничего прям ужасного в такой влюбленности нет, что это так же несерьезно, как детская влюбленность в персонажа фильма или книги. И с одной стороны это позволяет ему ненавидеть себя немного меньше, ведь всё это происходит не взаправду, во сне, а в жизни Миша вовсе не собирается ничем ТАКИМ заниматься ни с какими мужиками. А вот с другой… Как же сильно Мише хочется, чтобы реальность и сны поменялись местами, потому что днем, когда человек из снов исчезает, его отсутствие ощущается слишком болезненно, чтобы считать это ничего не значащей глупостью. Миша помнит с потрясающей отчетливостью чувства, которые разливаются теплом в груди, когда его обнимают во сне чужие сильные, но осторожные руки. Помнит мягкость нелепо-желтых, как цыплячий пух, волос под своими пальцами. Иногда, когда настроение у него особо паршивое, просыпаясь, Миша плачет тихо и бессильно, уткнувшись лицом в подушку, потому что притворяться, что все у него в порядке, больно, но перестать притворяться ещё больнее. Боже, как будто он сам все это выбрал, чтобы чувствовать себя теперь виноватым! Разве мог он отказаться от этих мучительно-прекрасных снов, пусть и странным образом, но исполнявших самые сокровенные его мечты? Разве мог так просто забыть, как это сладко и до слез легко — чувствовать себя любимым, нужным, окруженным заботой и лаской, если в реальности его никто не обнимал никогда с такой нежностью, как это делает «жестокая насмешка его разума» по имени Андрей. Как можно отказаться от иллюзий, если жестокая реальность бьет его каждый раз под дых осознанием того, что здесь он никем не любим и никому не нужен? Иногда, перед сном, к Мише приходят тяжелые и мрачные мысли о том, что этим утром он бы не хотел проснуться. Эти мысли неправильные. Он прекрасно осознает это и боится их, но и отрицать их ужасной привлекательности не может. Однажды он покупает в аптеке снотворное, и прячет его от родителей и брата в щель между спинкой кровати и матрасом. Глотать таблетку, ложась в кровать, а утром страдать от непрекращающейся мигрени — становится рутиной. Позже одна таблетка сменяется двумя, и пьются они уже не только ночью. А потом, в какой-то момент, Миша обнаруживает вдруг, что высыпал в стакан с водой целую горсть таблеток. Осознав, что вот так просто и совершенно бездумно чуть себя не убил, он плачет от страха и той же ночью выбрасывает полупустую упаковку в окно. Его родителей нельзя назвать супер заботливыми, но даже для них немного перебор то, что они замечают, что с ним что-то не так, только спустя два месяца. Муся наконец вспоминает, что у нее вообще-то есть дети, и о них тоже надо заботиться, а не только о своем муже, в отрыве от которого она уже не мыслит себя полноценной личностью. И нет, только кормить и гладить школьную форму каждый вечер — этого недостаточно для заботы. Нужно общаться с ребенком, поддерживать его, интересоваться тем, что для него имеет важность. Очевидная вроде истина, но о ней почему-то так часто забывают. Муся понимает, что что-то не так с сыном, и просто потрепать по голове, напомнить, чтобы поел, и вечером за столом спросить, как дела в школе, уже недостаточно, лишь тогда, когда этот самый сын резко начинает словно таять на глазах, постоянно спит, плохо ест, страдает головными болями, и наконец, как вишенка на торте, теряет сознание в школе. Муся может быть до равнодушного невнимательной к его проблемам, но если она берется заботиться о ком-то, то ее забота всегда удушающая. И вскоре Миша отправляется в двухнедельный рейд по всем крупным больницам города. Однако ничего ужасного, кроме общей истощенности, врачи как правило не обнаруживают, тем более, что с таблетками он уже завязал и чувствует себя лучше. Доктора все списывают на переходный возраст, и мусе приходится оставить его в итоге в покое. И всё-таки однажды ей удается вытянуть сына на откровенный разговор. Она обещает, клянется почти, что сказанное останется между ними. Ну а Миша действительно слишком утомлен своими тайнами, чтобы продолжать все держать в себе, поэтому сдается и рассказывает ей не все, конечно, почти ничего на самом деле (про незнакомца из снов ей знать не нужно), но упоминает свои депрессивные размышления и то, как чуть не убил себя по глупой случайности. На следующий день за завтраком отец объявляет ему сухо, привычным своим командным тоном, который не приемлет возражений, что сегодня в пять у него прием у психотерапевта. Муся прячет неловко глаза, когда он пытается поймать ее взгляд с безмолвным упрёком на лице. Миша вместо ответа швыряет молча об пол свою тарелку и выбегает из комнаты, а потом и из дома куда-то на улицу, не захватив даже куртку, хотя на улице холодно, и шляется где-то по знакомым, не появляясь дома, почти три дня. После этого разговор про больницу больше не поднимают. С семнадцати лет сны становятся ярче, реальнее, и самое главное — заставляют его краснеть и обескураживающе-легко возбуждаться, когда он вспоминает о них на утро. Его тело растёт, гормоны бушуют, и Миша, пусть и отголосками ещё, ощущает, как сильные руки сжимают его талию, чувствует жар поцелуев на своих губах и шее, помнит слившиеся воедино боль и удовольствие, скрип кровати, и звук ритмичных шлепков кожи о кожу, которые в его голове, после пробуждения, остаются смутными образами, как воспоминания о веселой ночи на утро после буйной вечеринки. Попробовать что-то подобное в реальности Миша пока что не решается. Он слишком боится, что кто-то узнает, и тогда ему не избежать позора. Даже с самим собой он делает это очень редко, боясь до ужаса, что родители или брат раньше времени явятся домой и застанут за таким. Растягивать себя самому не слишком удобно и даже болезненно, но эта боль только подгоняет. Хочется ещё. Сильнее. Ярче. Больше… Его сверстники покупают тайком, из-под полы, фильмы для взрослых. Товарищи из школы даже берут его однажды с собой в этот тайный магазинчик где-то в подвалах, куда пускают только по паролю, и там, пока они с пошлыми смешками и дурацкими шутками выясняют, у какой из актрис больше сиськи, сам Миша изучает напряжённым, слишком внимательным взглядом одну из обложек, на которой изображены слившиеся в страстных объятиях двое обнаженных мужчин. Один из них, как подмечает он невольно, слишком худощавый и даже в чем-то женоподобный, совсем не в его вкусе, зато второй… У второго широкие плечи, грубые, но привлекательные черты лица, сильные руки, живот бугрится прессом, мускулистая грудь, светлые волосы. Он похож чем-то на человека из его снов. От этой мысли Мишу словно током бьет. Что-то горячее почти больно сворачивается комочком внизу живота, хочется срочно оказаться дома, обнаженным в своей постели с разведенными широко ногами… И тут Миша вздрагивает, чувствуя интуитивно, что кто-то на него смотрит. Это продавец, мужчина лет тридцати в футболке Rolling Stones, и он абсолютно точно все понял. От мысли, что сейчас он скажет что-то, что его выдаст, Миша обмирает на месте и, кажется, забывает, как надо дышать. Продавец коротко усмехается, а затем берет с прилавка другую упаковку, с грудастой блондинкой в красном белье на обложке, и меняет местами кассеты. — Хороший выбор, — подмигивает он. — Пройдемте на кассу? Миша заторможено кивает. Его все ещё трясет от пережитого волнения и начинает трясти ещё сильнее, когда продавец, принимая деньги из его дрожащей руки, наклоняется ближе и слышным лишь им двоим шепотом говорит: — Будь осторожен, мальчик! Это скользкий путь, а ты слишком хорошенький. Я же вижу, что ты девственник и из приличной семьи. Вырвешься из-под родительского контроля и понесёт тебя… Главное запомни: наливать себе не давай и ничего не пробуй, что предлагают: ни травку, ни таблетки, ни тем более что покруче, если не хочешь, чтобы тебя трахнули в подворотне, туалете, или на заднем сидении машины, как дешёвую шлюху, а потом выбросили, если ни чего хуже. Я таких много знаю, — усмехается он теперь уже мрачно и даже почти зло, — хороших мальчиков с наивными глазами, которых жизнь ломает, а они потом на игле сидят, вены режут, или подыхают, не дожив до тридцати, от СПИДа. — Я понял, — бормочет Миша в ответ заплетающимся языком. — Спасибо за совет. — Совет… — мужчина неодобрительно качает головой. — Это так, рекомендации по выживанию. А если тебе нужен совет, то он у меня один — не лезь во все это, как минимум не в этой стране! Ни к чему хорошему оно не приведет. Миша выбрасывает кассету в ближайший мусорный контейнер по дороге домой, так и не решившись посмотреть. Окончив школу, Миша решает, что родительских нотаций с него предостаточно и после очередного скандала собирает в сумку вещи и, оставив записку, просто уезжает в Москву, поступать в универ. Благо последние два года подрабатывал и копил деньги, словно предчувствовал, что так оно и будет. Может и не с лучшими баллами, потому что на экзаменах внезапно разволновался и, хотя знал ответы, путался и скакал с мысли на мысль, но Миша все-таки поступает в МПГУ. Как человек одинокий и нелюдимый, в свое время он нашел утешение в учебе. Ему совершенно точно нравится история, и в какой-то момент, ещё в школе, Миша решает для себя, что хочет стать преподавателем, не таким, какой был у них — старым занудой, из-за которого историю все дружно считали одним из самых ненавистных предметов; а кем-то, кто может заинтересовать, может донести знания, увлечь и помочь ученикам полюбить историю так-же, как любит её он сам. Родителям он через какое-то время пишет письмо, мол всё у меня нормально, учусь. Ответ приходит быстро, двумя почерками. От отца скупое «молодец, что взялся за ум» и что-то про работу. От матери целая летопись с тысячей вопросов про то, как устроился, про соседей, про то, хватает ли денег, хорошо ли он питается и т.д. Миша отвечает довольно односложно. Домой он пишет редко и никогда не звонит. Новая жизнь с поступлением в университет для Миши начинается не из-за более сложной учебы и отличающихся кардинально от школьных университетских порядков, как для многих, а из-за того, что он вырывается наконец из родительского гнезда. Теперь он живёт в другом городе и пробует на вкус сладкую и опьяняющую независимость. Независимость эта, особенно финансовая, даётся ему пока тяжело, но признать это и просить помощи у родителей Миша точно не готов. Он предпочтет жрать просрочку, которую выуживает из мусорных баков за магазинами, или и вовсе голодать, чем прийти к отцу с повинной головой и признать, что не справился. За прошедшие, с тех пор как он влюбился в человека из снов, три года, подросло не только его тело, но и его гордость. Миша старается зарабатывать, где можете и как может. Это не так и сложно для него на самом деле. Он умный и использует свой ум, учась за тех, кто учиться сам не хочет, и получая за это не только деньги, но и новые знания. Мише учеба даётся легко. В конце концов всю свою жизнь он только и делает, что сидит зарывшись в книги. Ещё помогает то, что он - фанатик, и каждую интересную ему тему готов изучать с почти маниакальной доскональностью. Преподаватели его либо обожают за страсть в изучении предмета и имеющееся мнение, либо ненавидят за сложный характер и упертость. Но в целом всё у него хорошо. На горизонте маячит красный диплом. Ещё почти пять лет проходят прежде чем Миша окончательно решает, что теперь он взрослый и может жить своим умом, а не чужими советами и указаниями. И вот, в двадцать с небольшим, он набирается наконец храбрости выяснить, насколько же его сны противоречат реальности. Его первого мужчину зовут Александр. Ему тридцать восемь, и он — самая настоящая рок-звезда. Вокалист своей группы. Играют хард-рок и метал. Мишу на их концерт приводят друзья, и они же тащат потом его в бар, где музыканты гуляют после концерта. Мише не сказать чтобы понравилось выступление, не зашло как-то, но играть парни умеют, и голос у солиста хороший. Солист вот ему вполне понравился, но нет, конечно же изначально ни о чем таком Миша не думает. А потом, идя к бару, он спотыкается о чьи-то ноги и падает к кому-то на колени. Колени эти огромные. Широкие мускулистые бедра, где нужно мягкие, где нужно жесткие, и Миша лежит на них животом, словно в дешёвой порнухе, в которой, по закону жанра, его сейчас должны отшлепать. К нему прикасаются осторожно, помогают подняться. Всё это чертовски неловко и в тоже время будоражаще, когда огромные чужие руки переворачивают его, приподнимают легко за талию, словно он не весит ничего, и, как фарфоровую куклу на полочку, ставят аккуратно на пол. Миша пунцовый от смущения, стоит потупив взгляд, и бормочет сбивчиво: — Извините! Я не хотел! Я случайно! — его глаза скользят невольно по чужим бедрам вверх и замирают в шоке, когда замечают внушительный стояк. Дыхание резко сбивается, он поднимает взгляд, сталкиваясь с глазами человека напротив. Что-то между ними проскальзывает в этот момент. Какое-то молчаливое понимание. Пальцы мужчины незаметно для всех ложаться на его талию и скользят ненавязчиво, но многообещающе под футболку. Миша давится вздохом и сам касается вскользь чужого колена. Сердце у него бьётся, как бешеное. — Ты же к бару вроде шёл? — спрашивает мужчина, тот самый приглянувшийся ему вокалист. — Пойдём вместе выпьем. Миша кивает. Ему и боязно и интересно. Саша оказывается приятным человеком, немного душнилой, но все-таки душнилой умным, и в музыке он разбирается действительно неплохо, поэтому с Мишей они легко находят общий язык. В какой-то момент они выходят на задний двор, там никого нет сейчас, поэтому можно спокойно сидеть вдвоем на порожках и разговаривать откровенно, не боясь, что их услышат. Саша рассказывает ему о том, как страдал сам от неприятия собственной сущности, как боялся того, что родителям станет известна его тайна, как прятался и лгал самому себе столько лет, пока не решил наконец, что жизнь одна, и она слишком коротка, чтобы жить в постоянном самообмане. Миша делится с ним в ответ своими переживаниями, и ему кажется, что он впервые разговаривает с человеком, который его понимает. Миша даже расслабляется и перестаёт думать о том, что будет после. Есть только «сейчас». Сейчас у него отличный вечер в отличной компании, и он болтает увлеченно, много пьёт и не замечает чужую руку, что легла ему на колено и мягко его поглаживает. Накрывает осознанием его только когда они уже едут вместе в отель, и если Мише и становится немного страшно, то он страх этот в себе душит. Он же в конце концов не трус. Да и девственником быть в его возрасте даже как-то стыдно уже, поэтому Миша принимает протянутую ему услужливо фляжку с виски и делает пару жадных глотков. Становится лучше. В итоге Миша пьёт всю оставшуюся дорогу, пока в жестянке не остаётся ни капли. Много пить и не пьянеть надо уметь, а Миша не умеет, поэтому его быстро разносит, и он умудряется настолько раскрепоститься, что сам в какой-то момент лезет к Саше на колени со слюнявыми неуклюжими поцелуями. Саша усмехается сквозь поцелуй и сжимает его поясницу осторожно, но крепко, а потом тянет вверх Мишину футболку. Его большие теплые руки поглаживают худые Мишины бока, пальцы проходятся щекотно по выступающим ребрам, поднимаясь все выше, а потом он накрывает губами затвердевший от возбуждения и прохлады в номере сосок и тянется расстегнуть ширинку. Миша скулит и упирается руками в чужую грудь, заполошно шепча: — Подожди! Я… я никогда…» — Это твой первый раз с мужчиной? — догадавшись, спрашивает Саша, тут же тактично его отпуская. — Вообще первый, — отчаянно краснея, признается Миша честно. — Давай тогда мы ничего не будем делать сейчас. А завтра, когда ты протрезвеешь, уже решишь, нужно оно тебе или нет. Миша трясёт головой. — Я трезвый тебя захотел, а напился для храбрости, иначе, боюсь, не смогу. Пока слишком сложно все. — Так ты все-таки хочешь? — спрашивает Саша и терпеливо ждёт ответа. — Хочу. Его укладывают спиной на кровать, подкладывая подушку под поясницу. — Все хорошо, не бойся! — шепчет Саша, чувствуя, как Миша вздрагивает в его руках, и как его дыхание резко сбивается, становясь поверхностным и частым. — Я не боюсь, — отвечает Миша хрипло. — Мой отец — КГБшник. Если ты сделаешь со мной что-то плохое, думаю, тебя ждут большие неприятности. Саша тихо смеётся. — Я не собираюсь делать ничего плохого тебе, и вовсе не потому что твой отец КГБшник. — Почему тогда? — Потому что я в принципе не делаю плохо людям просто так. И кроме того… Ты мне нравишься. Вот так просто и прямо. — Ты мне тоже, — бормочет Миша смущённо и, стремясь подтвердить свои слова, тянется за поцелуем, а сам тонкими пальцами касается легко широкой чужой груди, щекотно проходясь по поросли темных жестких волосков. Ощущение незнакомое, но интересное. А дальше… Дальше много всего происходит. Сначала Мише больно и непонятно, а ещё нависшее над ним огромное тяжелое тело вызывает чувство клаустрофобии, из-за чего они меняют позу, и теперь Миша всё ещё остаётся лежать на спине, но теперь прижатый к чужому сильному горячему телу. Саша одной рукой придерживает его за бедро, другой, успокаивая, приручая, как дикого зверька, гладит по животу и груди. Потихоньку Миша привыкает к странному ощущению болезненной заполненности, потом начинает ловить он него кайф. В том, как огромные горячие ладони сжимают, гладят, гнут его, как гуттаперчевого мальчика, чувствуется что-то очень правильное. Когда всё заканчивается, Сашина рука всё ещё остаётся лежать на его мокром, до сих пор сводимом судорогами животе. С Сашей они расстаются спустя месяц, когда дела в Москве подходят к завершению, и гастроли гонят его обратно в Питер, а потом дальше по России матушке. Они бы могли договориться продолжить встречаться иногда, но не делают этого. Им было хорошо вместе, но это не значит, что они смогут вместе жить. Слишком разные. Разный возраст, разные убеждения, разная жизнь. Сашу дома ждёт жена. У Миши магистратура. Саша продолжит жить своей звездной жизнью, колеся бесконечно по стране, Мише нравится его профессия, на практике он уже преподавал в колледже, и ему понравилось, пришло приятное ощущение того, что он на своем месте. Мысли о музыке, конечно, всё ещё сидят занозой в душе, отзываясь ноющей тоской, но Миша из снов сделал такой выбор, а Миша настоящий принял другое решение и жалеть о нём не собирался. Да и в самих их отношениях всё как-то странно. Чувство какой-то неправильности происходящего, неуютное ощущение, словно он изменяет человеку из снов, каким бы абсурдным оно ни было, давит на него и не даёт спокойно жить. Кажется, словно всё как-то не так. Саша — хороший, опытный любовник, но прикосновения его не те, не те слова он шепчет ему в затылок, втрахивая в кровать, не так целует, не так смотрит. Нет этого ощущения, словно человек рядом знает тебя от и до, каждую твою эмоцию, каждый жест, читает тебя как открытую книгу, знает как и где приласкать, какой задать темп, видит ту тонкую грань, где боль и удовольствие становятся единым целым и заставляют сходить с ума. Саша ни в чем не виноват. Просто он — не тот человек, не Андрей, вот и все. Когда они расстаются, Саша целует его почему-то в макушку, как ребенка, с какой-то странной горькой нежностью, и зачем-то просит у него прощения. Миша не понимает, зачем, но вернувшись тем вечером обратно в свою общагу, сам не зная почему, рыдает, зарывшись в подушку лицом. Может пока он просто слишком еще наивен и неопытен, чтобы понять, почему ему так больно. Миша знает только, что это точно не из-за расставания. Закончив институт, Миша возвращается в родной Питер и первым делом звонит брату, найдя его номер в телефонном справочнике. На самом деле он уверен почти на сто процентов, что тот ему не ответит, а если и ответит, то чтобы послать куда подальше. Лёша, на удивление, отвечает, правда только чтобы спросить, где они встретятся. При встрече он без слов просто отвешивает Мише хорошую такую пощёчину. Он за эти годы из щуплого подростка вымахал в здорового крепкого парня, поэтому от удара Горшенёв старший едва не валится на пол. А когда Миша уже смиряется мысленно с тем, что по всей видимости эта пощёчина — это всё общение с братом, которое ему светит, его вдруг прижимают к себе, стискивая до хруста в крепких объятиях. К родителям в гости Миша набирается храбрости прийти только через полгода. К тому времени он уже как пять месяцев работает преподавателем истории в университете. Работает успешно. Коллектив его, как самого молодого, принял тепло и даже пытается опекать. Студентам он нравится, возможно даже слишком нравится, о чем свидетельствуют почти стопроцентная посещаемость его пар и постоянные записки на столе. Мишу это откровенно смущает, особенно когда другие преподаватели предупреждают его, чтобы он был осторожнее и на экзаменах держал себя строже, чтобы им не манипулировали всякие девицы, желающие выманить оценку. С родителями разговор выходит неловкий. Они явно боятся снова его потерять, поэтому стараются обходить любые острые темы и усердно делают вид, словно всё нормально. Для всех же семей норма, что их ребёнок сбежал от них и не появлялся дома несколько лет. Миша скандалов не хочет тоже, поэтому, раз уж на извинения рассчитывать ему не приходится, он готов принять и такое положение дел, как меньшее зло. Миша рассказывает о своей работе и студентах, мама слушает его и причитает, какой же он худенький, подкладывая на тарелку побольше котлет и обещаясь к следующему его визиту напечь блинчиков. Почти идиллия. Проходит еще два года. На дворе конец января. Дело идёт к каникулам, в универе почти пусто, поэтому руководство ВУЗа именно сейчас решает развернуть бурную деятельность по облагораживанию своих территорий. Объектом посягательства становится зал, в котором Миша, а точнее уже Михаил Юрьевич, ведёт потоковые пары. Там расписывают стену. По задумке на ней теперь будут великие ученые и философы разных эпох. Звучит это интересно. И хотя изначально Миша злится, что из-за всех этих художеств теперь ему приходится ныкаться по неудобным аудиториям, где вечно для всех не хватает места, и часто не работают нормально микрофоны, из-за чего приходится постоянно напрягать голос, чтобы докричаться до галерки, ему всё же любопытно, и в какой-то момент, поддавшись этому любопытству, он проскальзывает в знакомую дверь, благо она заманчиво приоткрыта. Роспись еще не закончена, но уже проделана колоссальная работа. Выглядит масштабно, ярко, действительно впечатляюще, но Мишу заставляет замереть на месте, открыв нелепо рот, не это. Сны ушли. В какой-то момент их стало становиться всё меньше и меньше, а потом они и вовсе исчезли, но Миша помнит рисунки человека из снов, и он просто не может не узнать этот стиль. Сердце грохочет в груди барабанами, в голове шумит, и Миша даже не замечает звука приближающихся чужих шагов. Только когда чей-то низкий приятный голос вдруг с доброй усмешкой спрашивает его: — Что, нравится? — Миша резко вздрагивает, поворачивается, и замирает на месте, онемевший и окаменевший. Перед ним ОН, человек из снов, молодой, крепкий, с обесцвеченными растрепанными волосами, серьгой в ухе и добродушной знакомой улыбкой на губах. Стоит в заляпанной местами краской футболке, открывающей мускулистые руки, и смотрит на него. Он смотрит, и улыбка медленно сползает с его румяного лица, и что-то лихорадочное, болезненное появляется в его глазах. В этих глазах Миша видит… узнавание?! — Ты? — хрипит такой знакомый незнакомец слабо, словно умирающий. Миша подбирает слова, не зная, что сказать, но прежде чем он успевает открыть рот, его сжимают в крепких объятиях. Слова в итоге оказываются не нужны.