День Гая Фокса

Время — странная вещь. Осязаемая, но неконтролируемая. Понятная, но недоступная. Сейчас ты помогаешь отцу подбивать гробы, а в следующий момент ты выходишь замуж и рожаешь двоих детей. Время любит притворяться порядком. Тогда давайте по порядку. Если вас пугают числа на обороте фотографий в семейном альбоме, просто игнорируйте их. В любой семейной истории числа — это не главное. Главное — это люди. Отец Адели Дэвид Гастингс был офицером, он прибыл на континент к началу Войны пятой коалиции. В Европе Дэвид получил ранение и предположительно тогда-то и сошел с ума. Обратно генералы его не взяли, и он переезжал от границы к границе, пока не оказался в Париже. У матери Адели, если верить Дэвиду, не было никаких слабостей, кроме одной — английские офицеры. Именно это могло привести к ее драматичному разрыву с ячейкой французских орлеанистов. Ее называли Марианна, но Адель подозревала, что это было кодовое имя. На ее счету было несколько спланированных покушений, она руководила сетью подготовки к восстаниям в неспокойной Франции, которая после Наполеона напоминала оставленного без родителя ребенка. Дэвид укрывал Марианну от тайной полиции в течение десяти лет. За год до рождения Адели эта странная семья переехала из Парижа в Аррас, спасаясь от холеры. А еще три года спустя Марианна пропала на баррикадах Июльской революции. Вот примерно все, что Адель знала о своей матери. Спустя много лет один из сыновей Адели получил в свое распоряжение силы внешней разведки и попробовал найти горе-бабушку, чтобы отправить ей Рождественскую открытку. Показания различались: английская разведка утверждала, что следы Марианны затерялись в Тибете, а французская тайная полиция — что она была убита при попытке пересечь японскую границу. Нетрудно догадаться, кому Майкрофт поверил. Он лично собрал экспедицию в Тибет. Из Тибета он вернулся с тремя пулевым ранениями, одно из которых оставила Марианна — на память. По ее словам, британцам нечего делать в Тибете, и она оценила попытку собственного внука познакомиться как акт колониальной агрессии. Возвращаться в Европу — не то что на острова — Марианна отказалась. Но она передала Адели трогательный подарок: прядь своих уже совсем седых волос. Видимо, где-то в душе этой женщины все еще оставалось нечто материнское. Адель порадовалась, что ее мать жива и аккуратно состарилась, она простила Марианне все — все, кроме выстрела в Майкрофта. Но что было, то прошло. Или что будет, то будет? Вы еще следите за временем? И еще один вопрос, гораздо более важный: хотите ли вы хоть что-то знать о ваших родственниках? Так всегда бывает. С виду обычная семья, а внутри — казненные тайные агенты, ввергающие в хаос целые страны, руководительницы революционных ячеек, офицеры, теневые главы государств… Кто еще? Ах да, детективы. Если вы ответили «да» на хотя бы один вопрос выше, мы продолжаем. Как вы помните, Марианна пропала. И после ее пропажи Дэвиду больше ничего не оставалось, кроме как вернуться в Англию, на год оставив Адель на попечение французского монашеского ордена. За этот год он завел роман с актрисой мелкого театра, у нее родилась дочь по имени Шарлотта. Сама актриса умерла при родах. Из Арраса было просто добраться до Англии. Дэвид выкрал у одного из своих собутыльников удостоверение сотрудника Ост-Индской компании — и беспрепятственно лавировал между островом и континентом, пока наконец не осел с дочерьми в Бирмингеме. Шарлотта потом выросла вся в маму актрису — высокая блондинка с большой грудью и родинкой над губой. А еще у нее был очень тяжелый кулак. Примерно в это время отец получил прозвище Сумасшедший Дэйв за его постоянные приступы паники и безумия. Он всю жизнь только и делал, что воевал и убивал, и больше ничего не умел. В городе он помогал жителям по разным поручениям: что-то починить, прибить или наоборот сломать, сопроводить местных буржуа на охоту в лес. Иногда Дэвид сколачивал гробы. В основном для бедных, таких, каким было больше не к кому пойти за помощью, кроме как к Сумасшедшему Дэйву. Адель помогала ему с пяти лет. Однажды она уколола большой палец гвоздем, и Дэвид долго мял в своих грубых ладонях ее руки, пока не сказал: — Была бы ты мальчиком. Он всегда так говорил — не заканчивая мысль, не заботясь о том, что человек напротив поймет его мысль. Это общая черта всех сумасшедших. Но отцом он был хорошим. С войны он принес страшную паранойю — боялся быть обманутым. Но больше всего он боялся, что с его дочерьми что-то случится. Дэвид отправил Адель и Шарлотту в местный приход к монахиням и викарию: учиться читать и писать. Хотя бы свои имена, чтобы никто не смог их обмануть. Ни на рынке, ни в лавке, ни в брачном контракте. Брака он боялся как огня. Бирмингем — крупный город, но это не Лондон. Над местными женщинами повис нимб экзотичных деревенских красоток, которых каждую осень преследовали студенты из Оксбриджа. Они приезжали каждый год, и каждый год это заканчивалось одинаково: пасторальная эстетика, чтение стихов, встречи в лесу, хи-хи, ха-ха, и вот спустя время когда-то красивая девушка побиралась от дома к дому, держа на руках голодного ребенка. Эта история стара как мир. И Дэвид хорошо ее знал, потому что сам в течение жизни обидел не одну женщину. В их доме были запрещены книги про любовь, даже Библию Дэвид не держал. Все, что он терпел, — это потрепанный том легенд о Короле Артуре. Вечерами, когда Шарлотта и Адель заканчивали свои дела по дому, Дэвид читал им эти легенды с большим восторгом, пропуская самые сочные — например, про Гвиневру и Ланселота. На Адель произвел впечатление меч Экскалибур — да и сам Король Артур. Она видела в нем отца времен его воинской славы — красивого, храброго человека. Самое ценное, что было у Дэвида — его золотой эспадрон, оружие английских пехотных офицеров, которое служило, кажется, еще его отцу. Если Адель думала о Дэвиде, она всегда представляла это оружие — с резным эфесом, опасное, холодное, но навсегда ушедшее на покой. Реликвия была надежно спрятана и не продавалась даже тогда, когда Дэвид и его дочери оказывались в тяжелом положении. А вот с пистолетами разрешалось играть, если заряжать их только порохом — Адель и Шарлотта пугали пистолетами птиц во дворе. Адель не помнила, когда отец стал учить ее фехтованию, но помнила, почему. Видите ли, безумные люди никогда не безумны до конца. В них всегда остается что-то от их прошлой жизни. Оно возвращает их обратно, успокаивает, убаюкивает. Адель могла поклясться, что, когда Дэвид брал в руки шпагу, меч или свой эспадрон, то он становился совершенно нормальным. Из его взгляда уходило тупое отчаяние, уходила мутная неопределенность. Оставалась только сила. Однажды от нечего делать Адель крутилась у отца под ногами, пока он собирал сухие ветки в лесу, и изображала из себя солдата кавалерии — махала палкой, срубая в своем воображении головы и раня вражеских лошадей. — Не так держишь, — вдруг сказал Дэвид. Он с силой перетянул ветки веревкой — этим движением он перетягивал шеи незадачливых путешественников, которые хотели остановиться у него дома, намекая, что в доме две пусть маленькие, но женщины. Насилие было для него первым и самым верным выходом. — А как надо? — Адель победно воткнула палку в землю. Испанцы в страхе отбежали от отважной британки по имени Адель Неостановимая. Дэвид очень долго на нее смотрел, а потом вдруг толкнул ее на землю. Адель растерялась, взмахнула руками и повалилась на спину. Что-то больно впилось между лопатками, и она почти заплакала. — Меч держать еще рано, — сказал Дэвид голосом, который значил — на секунду он вернулся в реальный мир. — Сначала научимся падать. Он подал дочери руку и добавил: — Падаем всегда на бок. На спину и живот падать нельзя. Неожиданно его лицо потемнело так, как бывало в самые худшие дни, когда безумие съедало его целиком. — Тебе никогда нельзя падать, — севшим голосом добавил Дэвид. — Ты женщина, и все твои противники наверняка будут крупнее тебя. Они захотят, чтобы ты упала — и ты больше не поднимешься. Падать Адель научилась быстро. Держаться на ногах — чуть медленнее, но к десяти вполне справлялась. Дэвид учил не только ее, но и пару соседских мальчиков. Но Адель была меньше, ловчее, быстрее, чем мальчишки, и прыгала, как обезьяна. Ее удары — легче и четче, чем у самоуверенных сверстников. Довольно рано стало понятно, что у нее талант. К тринадцати годам Дэвид стал брать ее с собой на охоту — к сущему ужасу Шарлотты, на плечи которой легли все обязанности по дому. Шарлотта была младшей сестрой, но более собранной, более строгой. Она до последнего пенса вела доходы и расходы и колотила Дэвида, когда он пил и таскал деньги из семейного бюджета. А еще Шарлотта была против охоты, потому что у Дэвида, считавшегося в стране никем, не было права на охоту. Но сестра быстро затыкалась, когда в доме появлялся гусь или утка. Адель могла часами слушать, как они препирались с отцом: Шарлотта читала нотации, а Дэвид комично затыкал одно ухо и отмахивался от нее. Если прикрыть глаза, то можно снова оказаться там. Горят свечи, за окном — звездная ночь, а в доме — семейный вечер. Дэвид пугает своих дочерей рассказами о калькуттской черной яме, где задохнулись англичане, а те визжат, как раненые лисы, и закрывают глаза ладонями. Мы уже говорили, что время — странная вещь. Не начинайте войну против времени, вы ее проиграете. И тогда время заберет все, что само дало. Дэвиду становилось заметно хуже. Когда Адель исполнилось пятнадцать, он уже не мог передвигаться без помощи. Адель и Шарлотта догадывались, что осталось ему недолго. Но не знали, что настолько недолго. Каким-то туманным утром он проснулся, выкурил сигарету, выпил вина — Адель нашла на столе деревянную кружку, — вышел в сарай, надел мешок на голову и застрелился из двух пистолетов, по одному на каждый висок. Нашла его Шарлотта. Железная Шарлотта, эта женщина никогда не плакала. У самой Адели слезы не шли до последнего. Пришли полицейские из города, пришли соседи, пришли люди из церкви, а слезы все не шли. Вечером Шарлотта положила перед ней сложенный вчетверо лист — отец оставил записку. И вот тогда-то Адель заплакала и закричала. Ни у кого из них не нашлось сил ее прочитать. Записка лежала в кармане старого платья, которое переехало вместе с Аделью — из Бирмингема в Норт-Райдинг. Похоронили Дэвида на перекрестке, без службы, как это и полагалось самоубийцам. Если ваше имя Майкрофт Холмс, то на этот моменте истории вы должны перестать грызть орехи и возмутиться: «Похоронили где-е-е-е?» (А если ваше имя Шерлок Холмс, то на этом моменте вы начали громко мяукать — просто потому, что вам восемь лет и законы вас мало интересуют). Бывают сыновья, которые знают, что надо говорить «пожалуйста» и «спасибо». Бывают и те, которые знают, для чего каждый прибор на столе. А бывают и те, кто сточил всю семейную библиотеку без соли и хлеба. И такие сыновья знают все вышеперечисленное — а также знают, что обычай хоронить самоубийц на перекрестках был упразднен после принятия Закона о захоронении самоубийц 1823 года. То есть задолго до смерти Дэвида. Как бестолковая мать, вы сначала не верите своему сыну. А потом зарываетесь в юридические книги и понимаете, что он прав. И с помощью мужа вы подаете в суд, который длится несколько лет, и получаете право перезахоронить отца на церковном кладбище, в этот раз — со всеми почестями. Так эта история и закончилась. Бесстрашный король Артур отбыл на Авалон в хрустальном гробу. Его две дочери отныне будут сами по себе. Одна станет шить, стирать и приносить в дом деньги. Другая станет делать то же самое, но вдобавок — сопровождать людей на охоту и по просьбе убивать с помощью охотничьего ножа больных овец. Что? Вы не ожидали, что история будет грустной? Да, она такая, ничего не поделаешь. Или что? Вы хотели другую? Вы хотели про встречу с мужем? А вам спать не пора? Ладно-ладно. Обещаю, эта история немного повеселее. * Если вы примерно знакомы с учебным годом в Оксфорде, то вы знаете, что Иларийский триместр длится с января по март. В марте студенты участвуют в соревнованиях по гребле, а после некоторые из них — обычно те, кто изучает английский — разъезжаются по стране, посещая небольшие города и деревни, записывая за старыми людьми их сказки и анекдоты. Но чаще всего студенты, конечно, пьют, веселятся и… ну, играют в карты всю ночь напролет с местными женщинами. Что? Нет, вам в карты нельзя играть. Да, ваш отец играл в карты. Да, со мной. Да, всю ночь. И делал это очень хорошо. Если бы он играл плохо, у нас бы с вами не было этого разговора. Потом поймете. Когда повзрослеете. Мистер Кроуфорд — старый скряга с лицом бульдога — ждал Адель у леса, уже верхом. Он подрабатывал тем, что водил студентов по окрестностям Бирмингема, показывал, как не заблудиться — и заодно советовал, в каком доме мужчинам не откажут в развлечениях. Имя Шарлотты Гастингс он никогда не произносил. Дэвид Гастингс оставил своим дочерям дурную славу. Любые попытки сблизиться с ними заканчивались поножовщиной или рукопашным боем. В закрытых сообществах, будь то пригород или деревня, существует очень старый и очень действенный способ расквитаться со слишком красивой женщиной: объявить ее шлюхой. Несмотря на свою красоту, Шарлотта видела голого мужчину один раз в своей жизни — когда помогала соседке принимать роды и держала младенца на руках. А не настолько красивую, но тем не менее симпатичную сестру шлюхи легко объявить ведьмой — потому что она остригла волосы и ездила на лошади по-мужски. Волосы Адель остригла из прагматических соображений. У них с сестрой не было денег. Обычно такое случалось зимой, когда стирать и чинить вещи требовалось не так часто, как летом. Адель ежедневно спускалась к столу с расческой, болтавшейся в черных волосах, потому что она застревала. В конце концов это проблема решилась: Адель продала волосы. Шарлотта фукала на нее и говорила, что теперь она похожа на мальчика и ходить с ней в церковь — это позор. Но когда услышала, сколько дали за волосы, изменила свое мнение. Короткие волосы вились еще сильнее, и Адель придавливала их одной ладонью, другой держа поводья. Она нужна была мистеру Кроуфорду по двум причинам: он знал лес не так хорошо, как она, а еще Кроуфорд испытывал благоговение рядом с кем-то, кто был отдаленно похож на прислугу. Его семья разорилась давно, и кроме старого садовника никого не осталось, так что некогда благородному мистеру Кроуфороду хотелось тряхнуть стариной и вновь почувствовать себя аристократом. Правил было немного, все простые: держать рот закрытым, ехать поодаль, свесить ноги на одну сторону, чтобы не привлекать внимание. Стайку мужчин легко заметить — они громко говорят и громко смеются. Адель напрягала слух и старалась смотреть в землю. Еще легче заметить тех, кто выиграл мартовские соревнования по гребле: они были громче остальных. Кроуфорд никогда не представлял Адель, никому не было до нее дела. Все, с чем надо было мириться, это пара посвистываний. Но в тот раз что-то пошло не так. Адель заметила за поясом у одного из студентов что-то вроде шотландского палаша. Дэвид рассказывал об этом оружии с примесью страха и восхищения. Адель стала щуриться, присматриваться, и студент сразу это заметил: — У меня есть для тебя другой меч, миледи. Кроуфорд кашлянул в кулак, но Адель не собиралась обороняться. Она слышала вещи и хуже. Мальчики пытаются быть мужчинам, эта история тоже стара как мир. Студент с палашом оставил ее в покое на какое-то время, вспоминая только тогда, когда ему было нечего делать. Мистер Кроуфород остановил свою лошадь: — Мой коллега ведет других ваших приятелей со стороны Уорика. Остановимся здесь и подождем их. От скуки студент снова начал задираться: — Почему женщина на лошади, а я иду пешком? Адель демонстративно спешилась, давая понять, что если мистер хочет лошадь, он может ею подавиться. Кроуфорд потянул свою вороную за поводья и отступил, давая понять: Адель теперь сама по себе. Вы никогда не знаете, когда именно начинается драка, но вы всегда чувствуете, когда ее нельзя избежать. Студент покраснел и бросил быстрый взгляд на своих друзей. От того, как он сейчас поступит с женщиной, зависела его репутация. Тяжело быть мужчиной: любая смена направления ветра влияет на вашу честь. Так и здесь: нельзя сесть на место, которое тебе уступила женщина, даже если ты ныл об этом последние полчаса. — Возьмете? — спросила Адель и ударила лошадь по крупу. Та рванулась вперед, группа студентов кинулась в разные стороны, пропуская, и Адель воспользовалась моментом — выдернула палаш из ножен, отбежала подальше, не теряя из виду своего нового врага. Удивительно, как меняется лицо агрессора, когда он понимает: его жертва может дать сдачи. Студент поднял руки, и Адель почувствовала власть, ей захотелось укрепить свое положение, возможно, даже поддразнить. Она завела руку наверх и назад, изображая замах — но не смогла ударить. Что-то помешало, потянуло палаш назад. Адель обернулась: один из только что прибывших со стороны Уорика студентов держал лезвие голой рукой. Из-под сомкнутых пальцев медленно текла кровь, спускалась вниз по лезвию. — Хватит. — Студент медленно разомкнул пальцы, один за другим, чтобы Адель не отрезала их; кольцо сверкнуло на указательном. — Убирайтесь, — Адель отошла на пару шагов, наклонилась, чтобы вытереть кровь о траву. И все это время смотрела этому человеку в глаза. Он прищурился, но понимать слова ему было необязательно; когда тебя выгоняют, ты понимаешь это по интонации. — Если хочешь драться, — он тоже не отводил взгляд и тщательно выговаривал каждое слово, — дерись со мной. Если я выиграю, мы остаемся. Если ты выиграешь, уйдем мы. Годится? Поднялся ветер, заглушил последние слова, но Адель все равно его поняла — кивнула. Он еще секунду смотрел на нее с вызовом, с каким смотрят на грубого незнакомца. А потом улыбнулся. Адель раздумывала, сможет ли она замахнуться на человека с ямочками на щеках — почему она вообще об этом подумала?.. — но эту неожиданную мысль прервали: — Холмс, мы бы тут и без тебя справились. — Я заметил. Найти оружие для Холмса оказалось легко. Эти милые мальчики из Оксфорда украли из Уорикского замка пару шпаг и мечей, и происхождение палаша перестало быть тайной. Адель перехватила палаш в руке, пытаясь угадать, кто владел им до нее, какой несчастный мертвец ночью очнется в могиле без своего оружия. — Я поддамся, — сказал Холмс, и Адель ощутила такую злость, что у нее заболела голова. Она планировала поиграться, ведь если этот Холмс продует при кодле своих друзей, он навсегда останется человеком, которого побила женщина. Но теперь она решила: она его уничтожит. Ан гард. Обычное упражнение: противник на голову выше тебя, тебе нужно держать дистанцию, учитывать его время на замах и успевать защищаться. Но придется поймать пару ударов, потому что ты слишком долго смотрела в синие глаза своего противника. Холмс постоянно норовил сократить дистанцию, и Адель становилось трудно дышать, пока она наращивала ее снова. Палаш по-злому скрипел в руке, пока Адель вкладывала в руку всю свою злость — а шпага противника летала, как птица, в обидной близости от лица, но никогда не доставала. Один маневр Холмса был крайне удачным: Адель услышала, как лезвие засвистело у ее уха — красивая, древняя песня, — и собрала все свои силы, чтобы дернуться не назад, а вперед. Правда ли он поддался, или всему виной была его раненая — правая — рука, но Холмс проиграл, и Адель ранила его в плечо одним продуманным движением. Он жестом дал понять, что дуэль окончена. Беги, задыхаясь, думала Адель, беги, зализывай свои раны, пока я не сделала новые или не убила тебя. Но он так и продолжал стоять, здоровой рукой пережав рану на плече, между пальцами потекли красные ручейки, а он все смотрел на нее со странным уважением, с каким мужчины смотрят только друг на друга. По какой-то причине этот бой ощущался, как… игра в карты. Даже если она до этого ни разу не играла в карты, даже колоду не держала в руках, только слышала, как кто-то другой играет. Холмс выполнил обещание, и он и его друзья убрались и дальше наводить бардак в пригородах и красть реликвии. Адель удивило, с какой легкостью он принял проигрыш. Будто его не заботило, что теперь думают о нем его компаньоны, будто он уже изгой — и этот случай ничего не меняет. По возвращении домой Адель скрыла от Шарлотты свое приключение, а засыпая, надеялась, что она больше никогда в жизни не увидит этого человека, который берет лезвие голыми руками. Но вы и сами знаете, как это работает. * Будни сестер Гастингс незамысловатые: дом, перебивка на заработки, церковь по воскресеньям. Сердобольный викарий вписал их обеих на благотворительные чтения английской литературы при церкви. Шарлотта была вне себя от радости. Для нее это — лишняя возможность пощебетать с местным органистом по имени Джон, в которого она была по уши влюблена, но никогда этого не признавала. Если Адель видела их вместе, неловко мнущихся и разговаривающих на какие-то бесполезные темы, она начинала кривляться, высовывать язык и кричать что-то вроде: — Давай, Джон! Быка за рога! Доставай туз! За это Шарлотта больно хватала ее за плечо по приезде домой. На занятия по литературе сестра собиралась, как на свадьбу или похороны. Делала высокую прическу и даже немного красила губы. — Дурища, — говорила Адель, пока ждала сестру у дверей. — Это занятия по литературе, а не по игре на органе. Джон даже не придет. — Закрой свой рот, — Шарлотта надевала свою единственную шляпку, и они под руки, иногда в шутку толкаясь бедрами, отплывали в церковь. Шарлотта без стыда и совести заняла одну из первых лавок, с которой открывался вид на орган, и погружалась в мечтания о том, как Джон с видом великомученика каждую службу подгонял табуретку под себя — и только потом садился играть. Адель почувствовала жжение в затылке и обернулась. Леди Принстон буравила взглядом Шарлотту со своей лавки и деспотично держала своего десятилетнего сына за локоть. Принстоны были местными знаменитостями, обыкновенными эксцентричными богачами. В городе их обожали, потому что они всегда приносили свежие сплетни. Например, этот ребенок — не ребенок леди Принстон, это ребенок от другой женщины. Но чтобы не потерять все, леди Принстон растила его как своего. И она постепенно сходила с ума, бывала там, где не должна быть, например в этой церкви, и все искала хороший способ отомстить мужу. — Я рад, что у паствы такое рвение к знаниям, — неловко пошутил викарий, стоя за кафедрой. — Мистер Холмс, я желаю вам благодарных слушателей. Адель издала сдавленный звук, и Шарлотта с надеждой спросила: — Ты умираешь? Это точно был он: со своим дурацким кольцом, дурацкими ямочками на щеках и дурацкой перевязанной правой ладонью. Адель стала медленно сползать по церковной скамье, но было поздно. Холмс ее заметил, потому что улыбнулся. — Мистер Холмс изучает языки в Оксфорде, — объявил викарий. — В колледже Крайст-черч, — добавил Холмс. — Если кто-то не знал, это лучший колледж в Оксфорде. Адель захотела что-нибудь в него кинуть. — Сначала я хотел почитать с вами Чосера, — продолжил Холмс, лениво листая какую-то книгу. — Но решил, что поэзия — это слишком банально. — Оставь стихи для будущей жены, Томми Аткинс, — сказала Адель. Но не учла, что все почему-то замолчали, и акустика церкви сделала ее комментарий в шесть раз громче. Люди обернулись, и Шарлотта стала делать вид, что она не с Аделью. — Хотя, — сказал Холмс, и Адель только теперь заметила, какой поставленный у него голос, — если подумать еще раз, то лучше Чосера ничего нет. Почитаем «Кентерберийские рассказы», историю о батской ткачихе. Если вкратце, то это история о том, чего хотят женщины. По залу прошлись шепотки. О, нет, подумала Адель. Возьми свои слова назад. Сейчас же. Ее дурное предчувствие оправдалось. Оказалось, что некий Чосер был той еще озабоченной скотиной. Он написал, что все женщины хотят верховной власти над своими мужьями, в том числе в постели. Шарлотта осталась в восторге — она точно хотела верховной власти над одним конкретным органистом. А у Адели было чувство, что ее облили холодной водой. Викарий топтался между лавок, и Адель молилась, чтобы он не подошел к ним. — А, мисс Гастингс и мисс Гастингс, — заулыбался викарий. — Вы так внимательно слушали, не хотите сказать мистеру Холмсу пару хороших слов? Ах ты сучий потрох, подумала Адель, но вслух промямлила: — Ага. К Холмсу выстроилась очередь из юбок, и судя по тому, как он с ними общался, он был опытным игроком в карты. Когда очередь дошла до Шарлотты, она сказала то, что всегда говорила, если ничего не понимала: — Было мило. Вы так красиво говорите. Адель представила, как кувалда падает сестре на голову. — Спасибо, — Холмс подал ей руку с таким невинным видом, что даже викарий чуть не взорвался. — Мисс?.. — Я Шарлотта Гастингс, а это моя старшая сестра Адель. — Адель уныло помахала рукой. — Мы с вашей сестрой знакомы, — Холмс как бы невзначай положил перебинтованную ладонь на книгу. — Как рука? — не выдержала Адель. Ей очень хотелось дать ему понять, что не только он умеет делать намеки. — В порядке, спасибо. Шарлотта хотела начать возмущаться, но увидела, как Джон вышел из недр церкви расставить ноты, и испарилась в мгновение ока. Адель решила воспользоваться случаем, облокотилась на кафедру, убедившись, что викарий смотрит в другую сторону. Холмс не отодвинулся от нее ни на дюйм. — Скажи-ка, — протянула Адель, — ты точно фехтуешь хуже меня. Но ты как будто знал, что я сделаю в следующий момент, и поэтому продержался так долго. Как ты это сделал? — Интуиция?.. — Холмс подпер щеку здоровой рукой. Адель постучала пальцами по его идиотской книге и резко развернулась на каблуках. * — Ви так клясиво гавалити, — Адель передразнивала сестру, пока они возвращались домой. Шарлотта нахохлилась, как индюк, готовый оторвать голову, но вдруг вся напряглась. — Подожди-ка, — она зло сощурилась. — Ты меня ненавидишь по многим причинам, и я тебя тоже. Но ты никогда не брыкалась на меня из-за мужчин. Я слышала, как у тебя зубы скрипели, когда мы подошли к кафедре. Адель, он что, тебе нравится? В ответ Адель нервно и громко рассмеялась. — О боже, — Шарлотта побледнела, — он же сказал, что вы знакомы… — А у вас других дел нет? — Адель шикнула на прохожих, которые остановились послушать ссору. Она взяла сестру за руку и сжала так сильно, как могла. — Прикрой свой горн. Я скорее уйду в бродячий цирк, чем подойду к нему. Но перед этим я всажу пулю ему в лоб, подожгу его и съем на ужин. Шарлотта закрыла лицо руками: — Слышал бы тебя отец… Это стало последней каплей, Адель зло плюнула на землю и ушла в противоположном от сестры направлении. К маю все студенты уберутся из города, нужно пережить остаток марта и апрель. Со своей злостью Адель справилась легко — она перестала ходить в церковь, пока занятия по литературе не закончились. Порой, отстирывая свою одежду, Адель видела издалека, как Холмс катал каких-то расфуфыренных дев по реке. Он вел лодку как дикарь или как спортсмен — одним веслом, а женщины опускали руки в воду и брызгали в него, смеялись. Интересно, что у него с плечом? Расходится ли рана каждый раз, когда он делает движение веслом? Адель надеялась, что да. Ей почти не снятся сны. Разве что кошмары. Обычно это папа, который запрещает ей его обнять, а она плачет и очень хочет; смерть Шарлотты; пожар в доме. Обыкновенные страхи. Но есть кошмар, не похожий на другие. Женщина по имени Мэри — ее настоящего имени никто не знал — побиралась по городу уже несколько месяцев. Когда-то вот такой университетский красавчик наобещал ей всего и побольше, но в итоге она осталась одна с младенцем на руках. Адель никогда не отказывала ей в остатках еды, в чем-то теплом, в каких-то небольших деньгах. Даже Шарлотта, женщина с каменным сердцем, никогда ее не прогоняла, если Мэри решила задремать у них под окнами. Иногда Адель видела во сне, как Мэри замерзала насмерть. Ее синяя голова становилась все тяжелее, и Мэри заваливалась на младенца, пока тот в конце концов не переставал плакать. Уже насовсем. В ту ночь Адель проснулась от этого кошмара снова. Шарлотта мирно сопела рядом. Они не жены маркизов, у них не было отдельных спален. Адель нашарила обувь ногами и тихо спустилась вниз. Подожгла огарок, накинула на плечи что-то с вешалки и вышла в холодную осеннюю ночь. Звезды пропали из Бирмингема по мере того, как город становился больше, но Адель все равно любила всматриваться в небо, когда ей было страшно. А сейчас ей было до стыдного страшно. Прямо под окнами дома, примяв шарлоттины белые розы, лежало тело. Адель ощущала, что ее собственное действовало без ее ведома: вот ноги понесли ее поближе, вот свеча осветила лицо покойного, которым оказался лорд Принстон. — Скажу сразу, я не то чтобы удивлен. Адель поморгала, прикрыла свечу рукой и всмотрелась в темноту. Холмс стоял у дома — на плечи небрежно наброшено пальто, во рту не начатая сигарета. Что он сейчас сказал?.. — Что? — Я сказал, что я не удивлен. Я имел в виду твой характер. — Я не убивала его. Он замолчал, а потом спросил: — Можно? Адель кивнула, хотя она буквально каждый день думала о том, как она его ненавидит. — Что ты тут делаешь? — Адель села на корточки рядом с трупом и водила свечой от головы к ногам. — Мне нужно было заняться тем, ради чего я приехал: изучить, как вы здесь говорите. — Холмс кивнул на свою сумку, из которой торчали книги и бумаги. — Я спрашивала не у тебя. — О, а этот красавец прикатил сюда на кэбе. — На каком кэбе? — Который оставил следы у вашего дома. Адель резко выпрямилась и бросилась к дороге. Кто-то точно проехал здесь не так давно, по старым следам прошлись две новые полосы. — Хорошо, а что ты тут делаешь? — Адель осветила лицо Холмса, который, обмотав пальцы платком, зачем-то тыкал труп в щеку. — Я его не убивал, — спокойно ответил он. — Я ходил по домам с вечера, записывал за жителями их рассказы. Моя вина только в том, что я оставил учебу на вечер, потому что днем… — Катал потаскух на лодке, — Адель зевнула и прикрыла рот рукой, стараясь скрыть смущение. — Вроде того. В одном из домов мне налили скотча, и я немного задержался. Но все к лучшему — я как раз успел увидеть самое веселое. — Дьявол, — Адель устало обняла себя руками. И тихо засмеялась. — Что за черт. Что за чертов бред. — Три ругательства за три секунды, — Холмс записал что-то в невидимом блокноте. — И труп на клумбе. А мне говорили, у вас тут скучно. — Я заранее ненавижу себя за это, но ты поможешь мне… оттащить его куда-нибудь? Куда-нибудь — это закинуть тело в лодку и отправить его в путешествие по узкой реке. Чем дальше от дома Гастингсов, тем лучше. Перед тем, как сесть в лодку, Холмс отдал Адель свое пальто. Мол, он будет грести и станет жарко. Адель поморщилась, но ей было холодно. Холмс закатал рукава, толкнул лодку на воду — налипшие на нее лягушки кинулись в разные стороны, — и с разбега, промочив ноги, запрыгнул в нее. Адель приткнула труп внизу лодки и перебралась поближе к носу. — Ты не задаешь вопросов, — сказала она, устроившись поудобнее в чужом пальто. — Задаю, — он стоял и вел лодку через мутную зелень, кувшинки и камыши, пока наконец не вывел на воду, и только потом наконец сел посередине и стал медленно грести то направо, то налево. — Но не вслух. На большую часть из них я уже получил ответы. Адель подняла брови. — Ты его не убивала, я его не убивал. И когда я посмотрел на него, то ничего не увидел. Обычно мертвые оставляют много посланий живым. — Он дернул весло, которое запуталось в подводных травах. — Но здесь ни одного. — Послания?.. — Адель вспомнила мешок на голове, два пистолета и непрочитаную записку. Глаза защипало. — Да. Если человека застрелили с пятидесяти шагов, то его затылок раскроется. Если в упор, то… Ну, об этом лучше не думать. Так или иначе мертвые могут многое рассказать, но этот на удивление молчаливый. Редкие тучи разошлись, и луна показалась из-за них, положила светлую дорогу по воде. — Ты тоже не задаешь вопросов, — Холмс посмотрел куда-то за Адель, выглядывая что-то на берегу реки. — Я видел лодки неподалеку. Если пройти еще немного, можно будет оставить его там и закончить. — У меня нет вопросов. Делай как хочешь. — Я понимаю. Ты знаешь, кто это сделал, с тех пор как увидела тело, — он сделал паузу, но не получил ни подтверждения, ни отрицания. — Кроме тебя, мои лекции по литературе бойкотировали еще несколько человек. — Принстоны, — сказала Адель и зарылась носом в воротник пальто. — Это точно его полоумная жена. — Я бы сказал, что не одна она. — Холмс снова встал и стал разворачивать лодку в сторону берега. — У вас во дворе сушилось белье — ай, нет, не надо меня бить, я случайно увидел. Пара платьев были сдернуты, а другие выглядели еще влажными, и сильного ветра не было со вчерашнего дня. Миссис Принстон вряд ли заинтересовалась бы вашим бельем. А вот растущий без любви мальчик… — Ты же несерьезно?.. Холмс покачал головой: — Кроме белья, на земле рядом с домом были следы ног по размеру меньше, чем твои. Я уже рассматривал версию со злобным лепреконом, но, кажется, это не он. К тому же, он слишком занят воровством моих запонок. Адель почувствовала к нему благодарность — в первый раз в жизни. Он явно пытался ее развеселить. — Мистер Детектив, — засмеялась Адель, — сейчас вам не хватает только мотива. — Я видел, как эта семья смотрела на твою сестру в церкви. Сплетни распространяются быстро. Я узнал, что Принстоны воспитывают внебрачного ребенка мужа раньше, чем узнал, как мне добраться до гостиницы. Тело подбросили вам, потому что миссис Принстон уверена: ее муж спал с твоей сестрой. Дело закрыто. Лодка стукнулась обо что-то, Холмс извинился, перешагнул через борт и аккуратно перенес Принстона в другую лодку. Адель сидела и держалась руками за борты — ей казалось, лодка вот-вот перевернется. — А как он умер? — Как угодно, но в этом никто не виноват. — Холмс вернулся в лодку и оттолкнул ее от другой. Тело Принстона удалялось все дальше и дальше, как дурной сон. — У него на щеке синяк. Я думаю, что у него остановилось сердце, он упал, ударился — и больше не встал. Но оставим это полиции. — Ты этим занимаешься днем? Умничаешь перед приходскими курицами? — Не совсем, — он остановился на минуту, чтобы размять шею и перевести дух. — Мы обычно говорим не о трупах, а о поэзии. — О, боже, — Адель откинула голову назад, посмотрела на полную, красивую луну. — Меня сейчас стошнит. — Если можно, то не на пальто. Тебе просто нужно найти твое стихотворение. — Если тебе удастся найти «мое» стихотворение, я тебя поцелую. Лодка дернулась, Адель стукнулась головой о борт. — Хорошо, — после паузы сказал Холмс. — Я в игре. Она улыбнулась, снова откинулась назад, положила ногу на ногу. Ей неинтересно нытье, особенно если оно в форме стихов. Он будет искать до рассвета. Или до следующего воскресенья, или до следующего Рождества, или… — O Sir, the good die first, and they whose hearts are dry as summer dust burn to the socket. Адель резко села и стала хватать ртом воздух. Слова прозвучали как выстрел, оставив в голове огромную кровоточащую рану. Она поняла, что плачет, только когда руки согрелись от слез. — Ты в порядке? — спросил Холмс, останавливая лодку, чтобы сесть поближе. Адель проглотила тяжелый ком в горле и ответила: — Что это? Меня как будто убили. — Это Уильям Вордсворт, и встреча с ним — всегда перерождение. Как и встреча с любым другим настоящим писателем или поэтом. — Это точно стихи?.. Это ведь даже не про любовь, — Адель почувствовала, что ее приобняли — настойчиво, но не насильно. Она очень в этом нуждалась, поэтому оставила все, как есть. — Не все стихи про любовь. Этот фрагмент — о том, что смерть забирает лучших из нас. Мама прочитала мне его, когда отец погиб в Китае. — Твой отец был военным? — Нет, он ушел добровольцем, — Холмс сжал в кулак руку с кольцом, но тут же разжал. — Он был детективом. А еще абсолютно слепым. — Это какой-то анекдот? Слепой детектив? Про лепрекона было смешнее. Он как-то потерянно улыбнулся и пересел в центр, взял в руки весло. — Не шучу, он был слепым. — Тогда что он делал на войне? Какая польза от слепого солдата? Холмс не ответил, и Адель впервые увидела на его лице что-то похожее на чудовищное сожаление. — Тебе пора возвращаться, — наконец сказал он ровным голосом. — Если Шарлотта проснулась, у тебя будут проблемы. Адель захотела извиниться, и способ нашелся сам собой: — Мой отец тоже погиб. — Знаешь, — лодка медленно шла к берегу, от которого они отходили бесконечные часы назад, — с того момента, как ты ранила меня, я очень хотел, чтобы у нас было что-то общее. Этот разговор становился все тяжелее, и Адель резко встала со своего места, пальто упало: — Вставай. Будем целоваться, раз я проиграла. Холмс посмотрел по сторонам. — Необязательно. Я уже собой очень доволен. — Ты не понял. Я этого хочу. Он пару секунд смотрел на нее, как на умалишенную, но все-таки тоже выпрямился. Адель набрала воздуха в грудь и уперла руки в бока. — Ты сейчас лопнешь, — Холмс устало покачал головой. — Попробуй расслабиться. — Не могу. Он вздохнул и посмотрел куда-то ей за спину. — Смотри, там на берегу стоит Андреа Феррара и машет тебе рукой. — Где?! Адель, как последняя дура, повернулась, опустив плечи, и ее тут же взяли за подбородок, потянули наверх. В поцелуе она нащупала ладонью бинт на его плече — грубая текстура чувствовалась под рубашкой — и мягко погладила. Этим движением она попросила прощения, пообещала ударить его еще раз, если он станет катать других женщин на лодках, и сделала много чего еще, просто не осознавала это. Возможно, тогда она пообещала ему себя, даже зная, что у этой истории нет хорошего конца, как не было хорошего конца для ее отца, как не было хорошего конца для слепого человека, умирающего где-то в китайском порту. Он уедет в конце апреля, и она постарается про него забыть. Поцелуй вышел из-под контроля настолько, что они легли на дно лодки, и закончился только тогда, когда Адель закричала, нащупав рукой что-то вроде пиявки. Шарлотта в ту ночь не проснулась, поэтому о трупе мистера Принстона она не знала. Но пришлось сочинять драматичную историю о помятых розах. Холмс любезно согласился облиться алкоголем и рано утром лечь на клумбу, чтобы Адель с плохо отрепетированным «ах!» якобы нашла его там. — Ты все портишь, — буркнул Холмс, вынимая изо рта лепесток. — Сыграй убедительнее. Адель пнула его ногой и неубедительно закричала: — А-а-а, мужчина-а-а-а! Шарлотта выбежала из дома и избила всех поблизости, включая Холмса, Адель и молочника. История с Принстонами закончилась ничем. Дети, использовавшие лодки для своих игр, нашли тело. Полиция и врачи пришли к тому же выводу, что и Холмс — жертва умерла от остановки сердца. Миссис Принстон не стала заставлять полицию выяснять, как ее муж попал в лодку — она и так это знала. Встречи Адели с ее новым знакомым стали очень частыми, и все это — под носом у мнительной Шарлотты. Конечно, они ходили в галереи и в театр, много гуляли. Холмс научил Адель курить сигареты и играть в карты. В его комнате в гостинице, которая на самом деле была постоялым двором, они разложили первый в ее жизни пасьянс. Это было в какой-то из дней, когда сосед Холмса опять пропал в одном из пабов, и комната была в их распоряжении. Холмс что-то читал и изредка подчеркивал фразы карандашом, а Адель читала заметки соседа и грызла яблоко. — Чем твой сосед занимается? — Он изучает историю происхождения английских имен и фамилий, — Холмс покрутил карандаш в пальцах. — Хочет составить каталог. — Здесь есть забавные, — Адель взяла бумаги с чужого стола. — Я никогда не встречала человека по имени Шерлок. Но звучит очень красиво. Вдруг она кое-что поняла. — Я так и не спросила, как тебя зовут. — Ты так вовремя, — Холмс захлопнул книгу и закурил. — Меня зовут Пембертон Холмс. Адель поморгала. — О, я знаю. Однажды шутки про лепрекона и слепого детектива поспорили, кто из них смешнее, но спор выиграло твое имя. — Это фамилия, ставшая именем, — вздохнул Холмс. — Но я его не выбирал. И я могу обидеться. Он дернулся со стула, стянул с Адели обувь и стал щекотать. Адель понимала, что все располагало к игре в карты, но она сомневалась. А потом какое-то собственническое чувство заставило ее подумать: а вдруг он учит игре в карты кого-то еще? Потому что ему не с кем играть? Раньше Адель думала, что пасьянс — это скучная игра, но оказалось довольно захватывающе, если тебя учит опытный игрок. Ей рассказали про игру в бреге, игру в вист, игру в пикет… Не говоря уже о том, что играть в карты можно было не только дома, но и при должной сноровке везде: в библиотеке, в саду, даже в заброшенной голубятне. Как позже оказалось, у их игр были очень высокие ставки. Настолько, что, когда игра пришла к закономерному итогу, мистеру Холмсу пришлось разорвать свою помолвку, о которой он по-джентльменски умолчал, и заключить новую. Поженились они в начале августа неподалеку от Брайтона во время чудовищного шторма, который смыл в пасть залива половину свадебных угощений и свадебный торт. Энэида Холмс подняла с земли уцелевшие фигурки жениха и невесты и философски заметила, что фигурки на свадебных тортах — единственная идеальная пара, потому что они неживые и ничего не чувствуют. Шарлотта Гастингс с умным видом покивала. Эти две женщины были единственными из гостей, кто не испугался прихода большой волны и не убежал. Но молодожены ее не слушали: они, до нитки мокрые, смеялись друг над другом и над мистером Пибблзом, фотографом, штатив которого тоже унесло в залив. А эта история вам нравится больше? * Шерлок и Майкрофт задумчиво смотрели в потолок. Адель покорно ждала, пока шоколадные конфеты вступят в игру, и дети уйдут в летаргический сон. — Подождите, — очнулся Майкрофт. — Вы поженились в августе. Но я родился в январе. Вы точно играли в карты? — Точно, — Адель быстро поднялась из-за стола. — А теперь спать. — Поздравляю, брат, — Шерлок сочувственно постучал брата по спине. — Ты недоносок. — Дело не в этом, — Майкрофт, смеясь, отмахнулся от Шерлока. — По-моему, кое-кто… э-э-э… не заметил расклад «фулл-хаус» и продолжил играть. — Я не понимаю, о чем ты, — Адель делала вид, что вытирала что-то с чистого стола. Не надо было даже намекать. Когда Майкрофт узнал, что у него будет брат, он устроил молчаливую истерику и запустил кампанию по борьбе с нравственной распущенностью. Единоличник с рождения, он очень тяжело свыкался с мыслью, что ему нужно будет чем-то делиться. Его борьба включала в себя как закатывание глаз, так и тяжелую артиллерию. Например, на одной из служб в церкви Майкрофт демонстративно отсел от родителей на другую скамью. А потом поднялся и стал что-то рассказывать на ухо викарию. «Он что, — сказал мистер Холмс, — исповедуется?» «Он никогда не исповедуется», — мрачно ответила Адель. «Кхм, — викарий поднялся за кафедру, — друзья, с подачи одного бдительного молодого человека, я поменяю тему сегодняшней службы. Меня попросили прочесть и прокомментировать Послание к Колоссянам, главу 3, стих 5». Мистер Холмс и Миссис Холмс переглянулись. Вот так звучит этот стих: «Итак, умертвите земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолослужение». И двум взрослым людям пришлось час слушать о сексуальной распущенности и по очереди краснеть. Когда отца отправили в Китай, Майкрофт немного смягчился, а после рождения Шерлока он и вовсе забыл, что был против. — А почему тетя Шарлотта не приезжает? — спросил Шерлок. Иногда Адели хотелось, чтобы ее дети пускали слюни и ели свои сопли, как другие, а не задавали умные вопросы насчет каждой несостыковки в ее истории. Потому что Адель пообещала самой себе не втягивать сестру в эту семью, чтобы сохранить ее рассудок — и, в случае чего, жизнь. — У нее много дел. Чистим зубы и спать. Мое последнее слово, — она пригрозила братьям пальцем. Те понуро закивали и поползли в спальни. Майкрофт задержался в дверях, пропуская Шерлока вперед, и тихо сказал: — Как вы могли пожениться, если у отца был титул, а у тебя — нет? Не услышав ответа, он покачался на носках и сдался: — Ладно. Наверное, мне надо поспать. Ночью Адель пришла поцеловать их, каждого по очереди, рискуя утром нарваться на скандал и чтение актов Парламента о том, что личное пространство мужчин нельзя нарушать. У мужа на плече все еще шрам со времен их первой встречи, и, когда она хочет пококетничать, она спрашивает: «Ты решил, что женишься на мне, когда я ранила тебя?» Он всегда отвечает: «Нет, когда ты ранила меня, я решил, что я буду с тобой спать». — Майкрофт спросил, как мы могли пожениться, если у тебя был титул, — Адель натянула на себя одеяло. Она не должна спать здесь, но иногда правила можно нарушать. — Почему он всегда задает правильные вопросы, — сонно проговорил муж и потер уцелевший глаз. — Не знаю, — буркнула Адель. — Это у них от твоих родственников. Она перевернулась на спину: — Дети сожгли записку моего отца. Муж мягко погладил ее по волосам и спросил: — Как ты чувствуешь себя после этого? Адель зажмурилась. Ее отец никогда не жил в этой записке, никогда не жил даже в своем эспадроне, который бережно хранился Аделью все эти годы. Все время после его смерти Адель думала, что, будь у нее шанс на сделку с Богом или Дьяволом, она бы обменяла все, что у нее есть, на еще одну встречу с отцом, какую угодно короткую. Чтобы он рассказал ей, как ему было плохо, чтобы она смогла помочь ему. — Я чувствую, что папа никогда больше мне не приснится. Так и вышло. В ту ночь Адель увидела отца во сне в последний раз в жизни. Он улыбнулся ей, помахал рукой — и указал пальцем на звезды.