Краски жизни (редактируется)

***

— Твою ж… — зубы стучали, руки синели, как, впрочем, и лицо.       На улице метель, ужасный холод. С неба идёт снег, дует ледяной ветер, пробирающий до костей. Глубокая ночь, почти все спят в своих постелях, в тепле и уюте, когда как эспер гравитации шёл по улице, кутаясь в плащ и зарывая нос под воротник. В руке бумажный пакет с лекарствами и продуктами. — Скумбрия, ты что здесь делаешь? — Как там Ивамото, она в порядке? — спросил Дазай, игнорируя вопрос Накахары. — С ней всё отлично, но тебе то какая, позволь спросить, разница? — спросил резко начавший раздражаться Чуя. — «Ревность — остроумнейшая страсть и, тем не менее, всё ещё величайшая глупость», — проговорил Дазай, на его губах мелькнула улыбка, но взгляд был устремлён будто в пустоту, — говорил так Фридрих Вильгельм Ницше. Известный немецкий писатель, между прочим, — продолжал Осаму, абсолютно игнорируя внешний мир. Мгновение и он вернулся в реальность. — К слову, а может мне твоя подружка вообще нравится, не думал об этом? — улыбнулся Дазай, похоже, или обретя бессмертие, или напрочь лишившись всех инстинктов самосохранения, потому что без зазрения совести он продолжал бросаться издёвками, не переставая. — Что ты сказал?! — сквозь зубы спросил Чуя, весь красный от распирающего его гнева и схватила Осаму за воротник. В голове появилась чёткая мысль, «пожалуй, самое время исполнить мечту этого ублюдка и выкинуть его с моста». — Я просто пошутил, можешь успокоиться, меня она как девушка совсем не интересует, — слова скорее злили, чем расслабляли, но Осаму того и добивался. На его губах вновь заиграла глупая улыбка. — Ещё бы интересовала, — буркнул Чуя, ослабив хватку. — Сможешь, к слову, передать Амэя вот это? — Дазай вынул из-под плаща безымянный конверт. — Что в нём? — спросил, сверкнув глазами в сторону суицидника, Накахара.       Недоверие так и читалось в его глазах, всё же, знакомы они не первый год. — Да так, кое-какая информация, которую я обещал твоей напарнице, — невинно улыбнулся Дазай, явно забавляясь реакцией Накахары. — Понятно, — кивнул Чуя, — хорошо, я передам ей его, — и протянул было руку к конверту, но Дазай ловко увёл его прямо из подноса Чуи. — Ты передашь его лично в руки Амэя и не станешь вскрывать, так? — Да, мне, вообще без разницы! Без разницы, что ты там ей передаёшь и что между вами, происходит, — сказал Накахара, выдернув конверт из рук Дазая. Гневно распахнул плащ и вложил его во внутренний карман. — Надеюсь больше не встретимся, и ты наконец сдохнешь, суицидник недоделанный! — рыкнул Чуя и пошёл к подъезду. — Тебе того же желаю, Чуечка, — улыбнулся Дазай, вслед уходящему Накахаре.

***

      Удар. Девушка падает на пол. Худая, даже сквозь одежду отчетливо видны выпирающие кости. Кожа бледная, посеревшая. Безжизненный, потухший взгляд. Прежде зелёные глаза лишились своих красок и посерели. Волосы, собранные в хвост, растрепались, потеряли прежний блеск и красоту. Она с трудом и прежде передвигала ноги, без проявлений жестокости тюремщиков, а сейчас окончательно лишилась сил. — Пошла вперёд, отродье! — рявкнул на неё надзиратель, замахнувшись битой ещё раз. Не желая более ждать, когда девка поднимется, он схватил подопечную за шкирку и швырнул в камеру. Протащив до стены, бросил на холодную сталь. По рукам, ногам и шее заковал кандалами. — Вот, сиди тут и чтоб ни звука мне! — три поворота ключа и нажатие кнопки. Двери закрыты. Послышались лишь шарканья обуви по полу и громкие удаляющиеся шаги. — Родился с зубами — живи хищником, — протянула девушка, поднимая руку и разглядывая вновь обретённые браслеты. — Бога не боишься? — раздался приглушённый голос за стеной, из соседней камеры.       Такая же одиночка. Ни одного даже самого маленького окошка, из просветов пару щелей в двери для циркуляции воздуха, да за тонированное стекло, наблюдать через которое хоть что-то можно было лишь с внешней стороны. Мрак. Единственная лампочка давно перегорела. Если напрячь глаза и привыкнуть к темноте, то можно разглядеть мужчину в дальнем углу. Высокий, исхудавший, весь в старых, грязных пропитанных местами кровью бинтах, одежда потрёпанная, местами рваная. Под карими бездушными глазами залегли тени. Бледен не меньше, чем новоприбывшая соседка, а то и больше. Солнце не касалось его уже давно. Он, давно забыт всеми вокруг, и просто коротает дни в тюрьме, мечтая однажды умереть. — А он есть? — перевела свой взгляд на стену и разглядывала с таким внимание будто могла что-то увидеть сквозь слои металла. Девушка заговорила вслед за соседом на Баскийском.       Язык старый, почти мёртвый. Для большинства непостигаем в изучении. Всего пару сотен тысяч на нём говорят и пишут. Использовался активно в годы Второй мировой для передачи тайных сообщений радистами-шифровальщиками армии США, но не сейчас. В этой тюрьме на нём говорили лишь двое. Да и, вникать в их пустое, как казалось, бормотание никто не собирался. Какое дело, что там говорят умалишённые, правда? — А как же? — Это на иконах что-ли? Так это люди нарисовали, — с губ сорвался короткий смешок. — Боль есть, — провела по своей руке ногтем, оставив после порез, что начал не спеша кровоточить, — смерть есть, — лёгкий взмах, и назойливая муха, жужжащая под потолком, упала замертво, — бога я не видела. — Рад вновь встретить тебя, моя призрачная подруга, — он лениво поднялся с насиженного места. Кандалы на руках и ногах противно звякнули, ударившись о пол. — Взаимно, Неполноценный…       Злорадные усмешки. Они знали, что уже сегодня ночью буду бежать по лесу, наслаждаясь стрекотанием сверчков, шуршанием листвы над головой и тихим завыванием ветра.

***

      Накахара вошёл в квартиру и закрыл за собой дверь, провернув замок до упора. Сняв с себя плащ и шляпу, повесил их на вешалку, а затем отставил обувь и прошёл в кухню. Небольшое помещение, всего в шесть, может, семь квадратов, мебели почти нет: серые шкафы, стол, пара стульев, маленькая плита с двумя конфорками. Из гарнитуры только чайник, да небольшой холодильник в самом углу, а из посуды всего три тарелки, две чашки, несколько ложек, вилок да пара ножей в стене, которые Чуя осторожно вынул и положил обратно в ящик. Полки с ящиками полупусты, даже и не скажешь, что здесь кто-то вообще живёт. Перевалочный пункт, в который ты пришёл, поспал и ушёл. Убрав еду, Чуя направился вглубь квартиры, в спальню. — Она будто вынесла отсюда все вещи — проговорил он себе под нос, двигаясь по коридору и обращая внимание на пустые гвоздики, вбитые в стену, вкрученные в неё же шурупы, порванные местами обои, небрежно закрашенные следы и пятна. Казалось, будто с них всё небрежно, в спешке сдирали, очищая пространство.       Пройдя в комнату, Чуя вскрыл упаковку с антибиотиками и бросил их на тумбочку. Полотенце практически полностью высохло, требовало смены, но перед тем нужно было измерить температуру. Вставив градусник, он вышел из комнаты и ушёл в ванную. Открыв кран с холодной водой и намочив тряпку, Накахара поднял глаза на своё отражение. Зеркало разбито, всё пошло трещинами. — Ненавидит своё отражение, да? — устало вздохнув, он вернулся в спальню.       Ивамото тихо застонала и начала что-то неразборчиво бормотать. — Тише, я рядом, — прошептал он, подойдя ближе. Амэя схватила Чую за руку. — Останься, пожалуйста, — еле слышно проговорила она. Пальцы подрагивали, держала почти не ощутимо.       Донельзя слаба, беззащитна и одинока. Цепляется за него, словно за свою единственную надежду, за лучик света в кромешной тьме. — Я тут и останусь с тобой, не волнуйся, — не отпуская руки напарницы он осторожно обошёл кровать и прилёг рядом, а после, обняв подругу и прижав её к себе, уснул следом.

***

Много лет назад…

— Мими-тян! — услышала звонкий голос друга за спиной Аими, а затем Чуя налетел на неё и чуть не сбил с ног. — Дурак что ли? — возмутилась она, но заметив сиявшего от счастья Накахару смягчилась. — Чего ты такой радостный? Неужели поступил? — Именно! — Чуя с гордостью продемонстрировал свой диплом и идущий с ним в паре документ о зачислении. — Я первый! Ми, первый, чёрт возьми, — Чуя стиснул Фукуда и прижал к себе, а затем подняв подругу начал её кружить. — Чуя, поставь меня! — взвизгнула она. — Я тебя от всей души поздравляю, но, прошу тебя опусти меня на землю, я тяжёлая, между прочим. — Не говори ерунды, ты пушинка! Сколько в тебе, килограмм тридцать, не больше, — Накахара заливисто засмеялся, но всё же отпустил подругу. — Тридцать три, — смущённо пробормотала она. — Ну, всё верно, если последняя цифра в числе меньше пяти, то округляем в меньшую сторону. Я же великий математик, прошлый тест по математики у меня на девяносто девять баллов, между прочим, у единственного в классе! — Чуя вздёрнул нос, но тут же получил щелчок. — Ай, больно, между прочим, — обиженно отвернулся. — Ведёшь себя как ребёнок, не хвастайся. Тебе не идёт, — отчитала друга Фукуда, — к тому же, у меня сто баллов, так что я всё равно первая, — Аими заулыбалась. — Да ты сама не лучше!       Ребята в унисон засмеялись. Было так хорошо, спокойно. Вот оно счастье — ты живёшь ничего не меняется, с тобой всегда рядом любимый человек. Вы проводите вместе дни напролёт. Разделяешь с ним моменты радости и грусти. Вместе преодолеваете трудно. Вечерами ложиться в одну постель, а там также тепло, уютно. Ты поворачиваешься к нему спиной, обиженно насупившись, а он утыкается к тебе в шею и сонно сопит, приобнимая тебя одной рукой и закрывает от всего — землетрясений, штормов, дождя, злых монстров, скрывающихся в темноте, злых хулиганов с улицы, от всего на свете. И ты можешь сладко спать в его объятиях, наслаждаясь близостью с ним, таким родным и незаменимым.