Виновные в одних и тех же грехах

Микаса проснулась после тяжелого, долгого сна в месте, что было ей не знакомо. Чужие стены, покрытые дешевой бледно-голубой краской — таким бывает пасмурное предутреннее небо, когда по нему, словно птичий пух, плывут, расходясь по сторонам, вереницы маревых облаков. Белой кафельной плиткой с паутиной из трещинок и сколов выложен пол. Холодный и неприятный, Микаса коснулась его, сев и спустив ноги вниз, одними кончиками пальцев, и обнаружила: ее стопы обнажены, такие же холодные и слегка онемевшие. Кожу покалывало ощутимо, болезненно, посылая мурашки от пяток к самому позвоночнику вдоль всего тела. Напротив висело зеркало, запыленное и мутное, но Микаса не поэтому с трудом узнала в его отражении себя. Ее бледное лицо с выступающими скулами вдруг показалось иным, чем прежде, столь же незнакомым и неправильным, как вся эта комната с ее слишком светлыми стенами, ледяным полом и высокой смотровой кушеткой — с нее Микаса долго, мучительно вставала, неуклюже сползая вниз, пока не догадалась ухватиться за стойку с пустым пакетом для вливаний. Пахло больницей. Больница это и была — вернее, маленькая операционная. Не сразу, но воспоминания последних часов все же вернулись. Микаса наконец поняла, как вышло, что она проснулась именно здесь. А когда ее необычайно чуткий, обостренный слух восстановился, то уловила за дверью продолжение тихого разговора. Один из голосов, взволнованный, но незлобивый, принадлежал взрослому. Доктору, что обработал и перевязал ей раны, когда Эрен, тот мальчик, что спас ее, привел в это укромное место. Мужчина оказался добр — по-другому, совсем не так, как Зеркальщик был добр к ней. Лица доктора не прятала серебряная маска — только стекла очков, поблескивая на сером свету, скрадывая, меняли выражение пытливого взгляда зеленых глаз. Таких же, как у Эрена. Микаса не задавала вопросов, не пыталась спрятаться или убежать. Даже если бы получилось — куда она пойдет? У нее не было дома, а вернуться назад с кровью Зеркальщика на руках означало смерть. Последним, что она помнила, был едва ощутимый укол, после которого уснула, а затем, проснувшись, обнаружила себя на узкой кушетке. Голоса снаружи были хрупкими и осторожными, словно это Микасу они боялись побеспокоить и разбудить. — Ты хоть представляешь, чем все могло закончиться — для тебя? В ответ — ни слова. Только, послышалось ей, кто-то сердито и обиженно, нарочито громко вздохнул. — Один маленький порез, и… — Знаю. Этот, второй, голос Микаса вспомнила сразу. Мальчик с большими летне-зелеными глазами, в которых упрямо плясал неугасимый, жадный огонек. Эрен. Она бесшумно прильнула к двери, наконец добравшись до нее, и услышала еще один глубокий, длинный вздох. — Мне жаль, что твоя кровь не умеет сворачиваться должным образом. Но если бы не эта девочка… — Ты и это мне уже объяснял. Я не идиот, — перебил взрослого Эрен. Голоса ненадолго умолкли, и Микаса затаилась, боясь шелохнуться, уже не надеясь услышать что-нибудь еще, как вдруг мужчина заговорил вновь: — Значит, хочешь, чтобы она осталась с нами? Микасе оставалось только представлять, как мальчик одобрительно кивнул, соглашаясь, или, напротив, отрицательно помотал головой, а то и застыл, сомневаясь в правильном ответе. — Ты понимаешь, кто она такая, Эрен? Тишина. — Понимаешь, почему нельзя никому-никому говорить об этом и о том, как вы познакомились? — Понимаю, — наконец ответил Эрен вслух, будто специально для Микасы. Она искала в его голосе сомнение, недоверие или страх, но слова прозвучали на удивление спокойно. Микаса чуть отпрянула от двери, разделявшей их, словно чего-то испугалась. Снова вздох, уже легче, не такой шумный. Шорох — мужчина поднялся с колен, отряхнул брюки. Теперь его слова звучали тверже: — Хорошо. А пока оставь ее. Микасе нужен отдых. А тебе, насколько я помню, — пара жизненно важных инъекций. Вместо ответа — недовольное ворчание. Микаса вернулась на кушетку, неслышно ступая по мерзлому полу — от каждого прикосновения к нему хотелось кричать. Микаса ложится и закрывает глаза. Ей по-прежнему больно. Она все еще не умела свободно дышать, чувствовать, говорить. Но заснуть себе все же позволяет — не думая больше ни о чем, ослабив защиту впервые за очень долгое время.