Грань печали и блаженства

      Мягкий вдох сбегает с губ. Мышцы блаженно напрягаются, но в груди растет нетерпение.       Ее пальцы сжимаются до побелевших костяшек. По телу пробегает импульс, и губы приоткрываются для поцелуя. Жадного. Долгого. Ненасытного.       Прикосновение к бедру посылает дрожь. Тепло его ладоней успокаивает стон, норовящий перерасти в хныканье. Это – грань между реальностью и падением в бессознательность, и она все еще балансирует, держась за его шею.       — Моя, — шепот опаляет ее кожу, и она теряет концентрацию. Она разводит бедра, чтобы почувствовать его ближе. Глубже. Даже если она не сможет вдохнуть, впечатанная в стену его телом, она охотно пойдет на это.       Сила теплится под кончиками пальцев, но вдруг, замеченная, разносится благодатным потоком под самой ее кожей. Она пульсирует, с каждым ударом сердца захватывая ее сильнее, так же как он присваивает ее тело, с каждым новым движением стирая границу между ними.       Она не чувствует боль от ледяного прикосновения стены к обнаженным лопаткам. Его руки поддерживают ее в воздухе, позволяют парить над землей, и она забывает обо всем, кроме своей опоры. Все, что имеет значение — он.       Тепло магии проносится по кончикам пальцев и вдруг останавливается, сохраняясь слабым биением под кожей. Он должен чувствовать ее силу, прикасаясь губами к ее шее и ощущая, как рядом пульсирует сама суть ее жизни. Ее существо. Ее магия.       Бедра горят. Эта незаконченность приносит боль, заставляя крепче хвататься за него и шептать мольбы. Не требовать и не забирать, а отдавать всю себя, без остатка. И даже когда в одинокой заброшенной комнате прогремит гром, поднимающий в воздух пыль давно минувших времен, этот гром тоже будет принадлежать ему.       Поцелуй в шею. Она касается его затылка, зарывается пальцами в русые волосы и притягивает к себе. Это не должно закончиться так скоро. Просто не может.       Нет стонов слаще, чем те, что слетали с ее уст. Не может быть ничего более искреннего, чем прерывистость его дыхания и то, как замирает ее грудь вместе с каждым его движением. Она вновь проводит ладонями по его могучей шее и хватается за его плечи, не боясь потерять равновесие, но не желая потерять контроль над собой. Он выдыхает громче, чем раньше — ее борьба за контроль должна быть болезненной.       — Отпусти силу, — ласково шепчет он, почти касаясь губами ее уха.       Она так хочет этого, хочет почувствовать благодать освобождения, но что-то противится. Что-то в ней хочет остаться здесь, в безопасности его рук.       — Ричард… — его имя звучит, словно молитва, — я не хочу, чтобы это заканчивалось…              Внешний мир напомнил о себе нетерпеливым стуком в дверь. Весь мир Кэлен схлопнулся до этого вопиюще несвоевременного звука, когда чувства вдруг уступили разуму, начавшему работать с ужасающей скоростью.       — Мать-Исповедница, вас ищет принц Файрен! — прокричала Кара, голосу которой не могла помешать даже дверь, даже непоколебимые мраморные стены.       Кэлен запрокинула голову. Холод камня отогнал лихорадочные и слишком скорые мысли. Ричард плотнее прижал ее к себе, склоняясь к ее плечу и упираясь в него лбом. Ее тело все еще откликалось на каждое его действие, но запал безрассудности иссяк. Теперь холод объял всю ее спину там, где ее не поддерживали руки Ричарда.       — Дай нам несколько минут, — ответил Ричард достаточно громко, чтобы морд-сит не вздумала заходить. Его голос… глубокий и властный, но его руки прижимали Кэлен к нему почти с отчаянием проигравшего.       Они не обмолвились ни словом, а просто застыли, словно самая греховная в мире статуя: женщина, сплетенная в истоме с любимым мужчиной… но вовсе не с ее мужем.