Переход

22.06.2115 Майя Мэттьюс       Сегодня важный день — я должна буду показать, на что я способна, и наконец узнаю, чего стою на самом деле. Я боюсь, что Тест Проверки Склонностей не подтвердит мою принадлежность к Эрудиции, и тогда мне придётся уйти, а ещё больше я боюсь, что он не покажет ни процента дивергентности, и тогда может пострадать репутация моей мамы. Будь я обычной девчонкой, я бы наверняка не придавала слишком серьёзного значения этому испытанию, но мне суждено было родиться в самой известной в городе семье, и моя мать не кто иная, как Джанин Мэттьюс — старший лидер Эрудиции и с прошлого года Старший Сенатор.       Обычно я встаю в восемь, но сегодня утром мне захотелось провести больше времени с мамой и в кои-то веки без спешки привести себя в порядок, поэтому мой будильник нынче зазвонил на час раньше обычного. Посмотрев в зеркало, висевшее над раковиной, с ужасом замечаю, что на меня смотрит лохматое чудовище с жуткими мешками под глазами — пятичасовой сон и ночные кошмары не прошли даром. «Без паники, Майя, у тебя ещё уйма времени, чтобы исправить всё это безобразие! Нужно только причесаться, сделать укладку и нанести макияж — и чудовище превратится если не в красавицу, то в симпатичную девушку уж точно,» — говорю себе я, радуясь, по крайней мере, что укладка много времени не займет: я ношу каре чуть выше плеч, и привести его в порядок проще простого. Закончив чистку зубов, я беру гребень и принимаюсь расчёсывать светло-русые волосы.       Приведя себя в порядок, я иду в гостиную — пора завтракать. Когда я вхожу, родители уже сидят за покрытым белоснежной скатертью столом и пьют кофе. — Как спалось, милая? — спрашивает мама, с беспокойством взглянув на меня. — Нормально, не выспалась просто: допоздна смешные видео смотрела, — я не хочу рассказывать о своих кошмарах, не хочу пугать родителей. В конце концов, может, я зря нервничаю; может, всё обойдется, и я достойно пройду сегодняшнее испытание, так зачем их заранее расстраивать? — Ты кофе будешь? — спрашивает папа. Я киваю, и он идёт на кухню, оставляя нас с мамой наедине. Я выдыхаю и нервно разглаживаю ладонями шорты пижамы, чтобы собраться с мыслями. — Мам?.. — Да? — Ты волновалась перед тестом? — Нет, я была в ужасе, — отвечает мама, но тут же смеётся: — Шучу. Да, я немного волновалась, но мой разум твердил мне, что всё будет хорошо. И, как оказалось, мне и вправду не о чем было беспокоиться. Я опускаю глаза. Конечно, маме не о чем было беспокоиться — она ведь стопроцентный дивергент… Видя моё состояние, мама придвигается ближе и гладит меня по спине: — Я не сомневаюсь, что у тебя всё будет хорошо. Ведь ты моя дочь, — она смотрит на меня с улыбкой, и я нахожу в себе силы улыбнуться в ответ. В этот миг я верю, что всё будет хорошо. Хотя бы две фракции тест должен показать, в конце концов! Я хочу что-то сказать, но возвращается папа с чашкой кофе для меня; папа варит кофе сам, и получается у него невероятно вкусно. Я плотно обхватываю чашку руками, согревая ладони о горячий фарфор, и делаю первый глоток. Обычный семейный завтрак; на миг можно представить, что сегодня и впрямь самый обычный день. Сейчас наша домработница Эшли принесёт фрукты и бутерброды и сядет за стол вместе с нами, как всегда; потом мы все разойдёмся по делам, а потом, вернувшись из школы, я помогу Эшли с обедом — я обожаю готовить, а она совсем не против помощи… Но входит Эшли с подносом, по-праздничному одетая и причёсанная, и наваждение рассеивается. Нет, день сегодня совсем не обычный; возможно, мне придётся надолго расстаться с семьёй… Я беру за края обжаренный тост с расплавленным мягким сыром и откусываю кусок. Сыр тянется и тает во рту, а хрустящий тост удваивает удовольствие. Это мой самый любимый бутерброд из всех, что делает Эшли, и я понимаю: она специально сделала его сегодня, чтобы поддержать меня. — Ты уже думала, в какую фракцию ты хочешь пойти? — прервав тишину, спрашивает папа. Проглотив кусок тёплого бутерброда, я пожимаю плечами: — Я не знаю. Мне не хочется уходить из нашей фракции, но если тест не покажет склонности к Эрудиции, я, скорее всего, выберу Дружелюбие. — Хм, знаешь, а тебе и правда оно бы пошло. — Что? Дружелюбие? — Ну да. В тебе есть все их качества, и их цвета тебе нравятся. Ещё ты любишь готовить и плести фенечки, они тоже это любят. — А если ты останешься здесь, чем бы ты хотела у нас заниматься? — вмешивается мама. — Не знаю даже. Может, стану ветеринаром, — «если, конечно, пройду инициацию», — добавляю я мысленно. Конкуренция у нас очень высокая, ведь Эрудиции нужны только самые умные и самые упорные. — Неплохой вариант. А в Дружелюбии чем бы ты занималась? — В Дружелюбии я бы, наверное, стала баристой или кулинаркой, или и той, и другой сразу, — я знаю, что родители в любом случае меня поддержат, но продолжать эту тему совершенно не хочется. — Слушай, мам, а у тебя в моём возрасте уже были планы на будущее? Ты всегда хотела стать Эрудиткой? — Да, я с детства хотела быть похожей на свою бабушку. То, что я пойду по её стопам и продолжу свой путь в Эрудиции, я окончательно для себя решила, когда мне было двенадцать лет. — А ты ведь была уверена в себе во время Теста Проверки Склонностей? Ты и без теста знала, какой у тебя будет результат? — Ну, почти. Я не ожидала, что тест покажет сразу все фракции — думала, четыре или пять. — А мне и двух достаточно, главное, чтобы дивергентность была, — вырывается у меня. «Чёрт! Вот кто меня за язык дёрнул? Теперь родители знают, насколько я неуверенна в своих силах, и сейчас мама скажет, что я ставлю перед собой слишком низкую планку, и на самом деле я способна показать и три, и четыре фракции», — проносится у меня в голове. Но мама только улыбается: — Неважно, сколько фракций покажет тест, выбирать нам всё равно только одну. Кажется, она не заметила в моих словах ничего предосудительного. Неожиданный поворот. А может, никакой планки и не существует, и я сама себе всё это придумала, сама превращаю обыкновенный тест в сложное испытание? В конце концов, мама права: мы не можем выбрать несколько фракций сразу…       Мне хотелось бы посидеть с родителями подольше, но пора собираться. Я благодарю за вкусный завтрак и бодро шагаю в направлении своей комнаты. Я прохожу мимо комнаты младшего брата, из-за закрытой двери не доносится ни звука — он наверняка ещё спит сладким сном, ведь у младшеклашек каникулы в самом разгаре; я приглушаю шаг, чтобы не разбудить его. Оказавшись в своей комнате, я подхожу к шкафу-купе и отодвигаю зеркальную дверь. Большую часть гардероба составляют платья и костюмы с юбками — я стараюсь избегать ношения брюк, потому что из-за очень высокого роста мои ноги кажутся в них слишком длинными. Чуть в стороне от всех висит моё любимое платье, заботливо выглаженное Эшли к сегодняшнему дню — простого покроя, с рукавом в три четверти, завышенной талией и складчатой юбкой чуть выше колена, украшенное лишь тонким золотистым ремешком на поясе.       Переодевшись, я принимаюсь за укладку и макияж. Мама и Эшли говорят, что мне не нужен слишком яркий мейк-ап — достаточно лишь немного подчеркнуть природную красоту, чтобы лицо засияло. Через полчаса уже всё готово, и я рассматриваю своё отражение: узкое лицо, густые брови, миндалевидные карие глаза — из-за подводки они кажутся чуть больше, чем на самом деле, а светло-коричневые тени почти незаметны на смуглой коже, — тонкий, слегка вздёрнутый нос, персикового цвета губы, поблëскивающие от бальзама. В этот момент в комнату заглядывает мама. — Майя, ты уже готова? — спрашивает она. — Да, мам. — Можно я зайду? — Конечно, заходи, — улыбаюсь я её отражению, в очередной раз отметив, насколько мы непохожи: у мамы очень светлая кожа, белокурые локоны, серо-зелёные глаза, прямой нос и более широкое лицо. Правда, стрижка у нас похожая, только у мамы волосы чуть-чуть подлиннее моих. Я поворачиваюсь к маме; она подходит и с улыбкой берёт меня за руки. — Ты такая красивая, такая взрослая стала! — говорит она; её глаза сияют, и в голосе слышится искренняя гордость за меня. Мы обнимаемся; мама утыкается лбом в изгиб моей шеи, её волосы щекочут мне подбородок. Как и всегда в такие моменты, мне становится неловко из-за того, что я такая высокая, но я утешаю себя мыслью, что, как только мама наденет свои каблуки, она станет гораздо выше — на целых полголовы. Я поворачиваю голову, украдкой взглянув в зеркало. Хочу посмотреть на нас со стороны, ведь скоро, возможно, мы надолго расстанемся. Разомкнув объятия, мама смотрит мне прямо в глаза: — Доченька, ты у меня самая замечательная, и никакой тест этого не изменит! — нежно произносит она. — Люблю тебя. — И я тебя очень люблю, — отвечаю я.       Отец уже ушёл на работу, пора и нам. Мама надевает туфли на высоких каблуках, я влезаю в свои балетки — теперь наша разница в росте уже не кажется такой огромной. Эшли провожает нас до дверей и ещё раз желает мне удачи; я улыбаюсь ей, прежде чем нажать кнопку лифта. Пара минут ожидания — и мы уже внутри стеклянной капсулы, мчимся вниз, не ощущая скорости — только смотрим, как быстро мелькают этажи перед нашими глазами…       От нашего дома до главного здания управления всего два квартала; мы идём пешком, наслаждаясь свежестью, разлитой в воздухе после ночного дождя, и нежарким утренним солнцем. Стараясь отвлечься от тревожных мыслей о тесте, я думаю о завтрашнем выборе и о том, как мама будет проводить церемонию вместе с Маркусом. Что из этого выйдет, учитывая, что в последнее время она стала подозревать его чуть ли не в заговоре? Он, конечно, довольно неприятный тип, но всё же пока не был замечен ни в каких преступлениях, и даже новые правила в своей фракции ему удалось законно обосновать. Действительно ли всё настолько плохо? И если да, то в чём же кроется подвох? Мама идёт рядом, но мыслями она уже на работе. Строгая и уверенная, в платье-футляре цвета ультрамарин и с аккуратно сколотыми на затылке волосами, она прекрасна и величественна — настоящий лидер, по праву заслуживший своё место в Сенате; только в уголках рта ещё застыл отголосок нежной улыбки, которую мы, её семья, видим каждое утро. Пока у меня ещё есть время, я решаюсь задать вопрос: — Мам, а почему в этом году на Церемонию Выбора ты назначила себе в помощники Маркуса? Услышав его имя, мамо резко мрачнеет: — Этого требует нынешняя ситуация, Майя, — уголки её рта нервно подёргиваются, брови сами собой сходятся на переносице. — Помнишь тот скандал вокруг детского дома?       Я вспоминаю «дело воспитателей», поднявшее такой шум в декабре прошлого года. Семиклассница Инга Майснер сбежала из детского дома обратно к родителям, которых за несколько месяцев до того лишили родительских прав. Родители били Ингу за плохие оценки — уж не знаю, правда ли она плохо училась, или неудовлетворительной считалась любая оценка, кроме «отлично», — но даже с ними ей было лучше, чем в приюте Отречения, где за малейшую провинность детей морили голодом, изнуряли тяжёлой работой и выгоняли раздетыми на мороз. Прежде ничего подобного не происходило, и уж тем более, принимая детей под свою опеку, воспитатели не относились к ним лучше или хуже только из-за их родной фракции — а по словам Инги, детям Эрудитов приходилось в приюте хуже всех. Было проведено расследование, и выяснилось, что воспитатели этого приюта входили в какую-то секту, организованную непонятно кем, и употребляли наркотики, чего почему-то не выявил ни один медосмотр. Маркуса, как лидера Отречения, допрашивали с сывороткой правды, но никаких доказательств его причастности к делу не нашли; однако суд признал, что Отречение не справилось со своими обязанностями, и постановил перевести органы опеки в ведомство Правдолюбия, а сам детский приют в межфракционное ведомство. Маркус был недоволен этим решением, но идти против суда, а уж тем более против Сената в его положении было самоубийственно, так что он очень быстро затих, и теперь старается всячески уйти в тень. — Это про издевательства над сиротами из Эрудиции? — уточняю я. — Именно, — чересчур резко кивает мама. — Не может быть, чтобы в серьëзной фракционной организации вдруг всё руководство оказалось сектантами и наркоманами, а никто ничего не заметил; тем более в Отречении, где всегда был полный порядок. За этим наверняка стоит что-то большее, чего мы ещё не знаем. Но Маркус с тех пор стал гораздо осторожнее… его можно понять, но, с другой стороны, — она на миг плотно сжимает губы, чтобы унять их нервное подёргивание, — тем труднее следить за ним. — И чем может помочь совместное проведение Церемонии Выбора? — Ну, это же очевидно. Мне нужно его проверить, а совместная деятельность — отличная возможность за ним понаблюдать. — Да, пожалуй, ты права. Только прямых доказательств это не даст. — Но может дать информацию о том, где их искать. Я делаю глубокий вдох, и шумно выдохнув, тихо произношу: — Страшно всё это. — Майя, постарайся не думать об этом сегодня. Тебе нужно настроиться на Тест, — напоминает мама. Я бы и рада не думать о Маркусе, но мысль о Тесте пугает меня ещё больше, именно поэтому я начала этот разговор. — Да, мам. Но ты же знаешь — иронические процессы, — хитро улыбаюсь я. — Знаю, — отвечает мама. — Не запрещай себе думать о Маркусе, просто отвлекись. Кстати, сегодня Тори проводит Тест для Эрудитов, передай ей от меня привет.       Услышав, что Тест проводит Тори, я немного успокоилась. Тори Ву — мамина подруга ещё со школы; она перешла в Бесстрашие, но сохранила тёплые отношения с мамой и иногда заходит к нам в гости. — Обязательно передам, — обещаю я.       Мы подходим к главному зданию управления, в народе называемому Втулкой. Пора расходиться, и, пожелав маме хорошего дня, я сворачиваю влево, в сторону школы. Здание старших ступеней находится очень близко к «Втулке», пара минут — и я на месте.       В кафетерии пока людей очень мало, в основном Эрудиты и Правдолюбы. Скоро присоединятся Бесстрашные и Отречённые, затем Дружелюбные, и наконец, позже всех будут приходить Креативные. На мгновение меня даже посетила мысль о том, что, возможно, Креативность могла бы быть неплохим вариантом для меня, сумей я превратить своё рукоделие в искусство: люди из этой фракции могут позволить себе больше вольностей, чем все прочие, и к опозданиям у них так серьёзно не относятся, как, скажем, у нас в Эрудиции. Но я недостаточно талантлива, чтобы заниматься настоящим искусством, а плести фенечки для души можно и в Дружелюбии.       Я сажусь с краю, в стороне от остальных Эрудитов. Хотя я дочь лидера, друзей у меня немного — только Хуана Гонсалес и Маргарет Паркер, моя троюродная сестра. Остальные общаются со мной разве что по учёбе, а Мишель Беннет и вовсе вечно ко мне цепляется; не знаю, за что она меня так невзлюбила, но с пятого класса она отравляет мою жизнь, и я молюсь, чтобы она не заявилась в кафетерий сейчас, пока я одна. К счастью, первой приходит Хуана — яркая, гордая, уверенная в себе, она быстро идёт через кафетерий, отбивая ритм высокими шпильками, и наверняка многие парни сейчас смотрят на её ноги, открытые дерзкой мини-юбкой. Хуана не боится привлекать внимание: на губах у неё блестит красная помада, чёрная водолазка и тёмно-синяя жилетка оттеняют смуглую кожу, волнистые рыжие волосы забраны в высокий хвост, открывая уши и шею. Она садится напротив меня, закинув ногу на ногу: — Ну, как дела? Готова к тесту? — Нормально, не выспалась просто, — улыбаюсь я, на миг опустив глаза. — А что касается теста… Разве можно быть к нему готовой? Никто ведь не знает, что там будет. — Почему же, знаем. Там будут симуляции — программируемые сны. Разве тебе мама не рассказывала? Она же участвовала в разработке… Я вздыхаю. Конечно, мама рассказывала об изобретении симуляционной сыворотки и своём участии в её создании, но ни словом не обмолвилась о том, что именно видит тестируемый. Объяснила, что это тайна, которую нельзя открывать тестируемым во избежание поддельных результатов… Хуана легонько похлопывает меня по плечу, выдёргивая из невесёлых мыслей: — Да не парься, всё будет окей! — легко ей говорить, её уровень дивергентности не заботит, к тому же, она и без всякого теста знает, куда ей следует пойти. — Ты ведь уже приняла решение, разве нет? — спрашивает она. — Да… но дело не в этом. — А в чём? — Хуана наклоняется ко мне через стол, понизив голос. Вдох, выдох, Майя. Хуана — твоя подруга, она не рассмеётся тебе в лицо. Всё в порядке, просто скажи это. — Я боюсь, что тест не выявит во мне Дивергента, — шёпотом признаюсь я. — С чего ты так решила?..       Наш разговор прерывает Питер Хейес, противный одноклассник Хуаны из фракции Правдолюбие: — Эй, умники! Это правда, что у вас детей за оценки избивают? — Слушай, правдоруб, может, не стоит из-за одного скандального случая обо всей фракции то судить? Не находишь? — в такой же дерзкой манере отвечает Хуана. — Так да или нет? Отвечай прямо! — Да кто ты такой, чтобы нас допрашивать — дознаватель? — не уступает подруга. — Так значит, это правда! — скалится Хейес и повышает голос, чтобы все услышали: — Ты уходишь от прямого ответа! А это тоже ложь, чтоб ты знала! — Питер, ты идиот?! Я тебе сказала, тот случай касается конкретно их семьи. Или тебе этого недостаточно? — Может, расскажешь тогда о своей семье? Почëм мне знать, вдруг и твоя мать-училка бьёт тебя ремнём? Поэтому ты и психованная такая… Хуана вскакивает, сжав кулаки. Даже на своих каблуках она ниже Питера и выглядит гораздо слабее; она не боится драки, но я боюсь, что ей не поздоровится. Питер Хейес не из тех, кто будет бить вполсилы. — У Хуаны нелады только со старшим братом, а родители её никогда не били. Мы с моей мамой часто бывали у неё в гостях, да и сама она не из тех, кто стал бы скрывать, если бы на самом деле случилось что-то подобное, — вмешиваюсь я. — А тебя вообще кто-то спрашивал, дылда? — Полегче, она дочь самой Мэттьюс, — говорит Хуана, — Ты хочешь себе проблем? — Да пошли вы! — огрызается Питер, но благоразумно уходит. — Давай-давай, чеши отсюда! — кричит вдогонку подруга.       Хуана переводит дыхание, садится на своё место и начинает поправлять макияж как ни в чём не бывало. Некоторые Эрудиты косятся с осуждением — Хуана слишком громкая, не всем нравится, когда она в очередной раз привлекает внимание к нашему столу, — но другие улыбаются и показывают пальцы вверх, кто-то даже негромко аплодирует. Хуана — та самая дочь маминой подруги, которая никого и ничего не боится, знает, чего хочет, никогда не сомневается в своих успехах и может поставить на место любого хулигана. Я восхищаюсь ею… и даже иногда немного завидую. Особенно в последнее время, когда к нашим ребятам цепляются всё сильнее из-за разгромных статей Отречения. Очень тонко, вроде бы не снимая с себя ответственности за ужасы, творившиеся в детском доме, Отречённые обвиняют во всем Эрудицию, ведь это наша фракция разрабатывает тесты и системы проверок для людей разных профессий… «Наркотик в крови воспитателей не выявил ни один тест! Так ли компетентны люди, разработавшие систему, которую без труда можно обмануть?» — вспоминаю я один из заголовков. Это, конечно, полная чушь — суд Правдолюбия доказал нашу невиновность, и официальные источники тоже возлагают ответственность за случившееся только на Отречение… но некоторые люди почему-то предпочитают верить сплетням, а не расследованиям журналистов Правдолюбия, и этого я никак не могу понять. — Эй, ты чего? — Хуана легонько похлопывает меня по руке. — Расстроилась из-за этого придурка? Брось, он того не стоит! — Я не понимаю. Он же Правдолюб! Неужели он до сих пор не умеет отличать ложь от правды? Хуана пожимает плечами: — То, что он родился в Правдолюбии, совершенно не означает, что он Правдолюб. Ты в курсе, что бывают случаи, когда у детей совершенно не наблюдается склонности к родительской фракции? Я киваю — в курсе, и яркий пример сидит прямо передо мной. Хуана никогда не блистала в учёбе и не проявляла интереса к науке, хотя её родители Эрудиты — зато она сильная и ловкая, отличная спортсменка, и её характер полностью заточен под Бесстрашие. Я в курсе, и слова Хуаны возвращают меня к моим собственным тревогам и сомнениям; не знаю почему, но у меня очень дурное предчувствие… — И в этом нет ничего ужасного, поверь, — добавляет Хуана, верно истолковав выражение моего лица. Я грустно отмахиваюсь: — Тебе не понять.       Мы молчим некоторое время, не глядя друг на друга. Я оглядываюсь по сторонам и замечаю, что в кафетерий вошла Маргарет (или, как мы её чаще всего называем, Мэгг). Она проходит мимо стола Дружелюбных, здороваясь с местной легендой Грин. Эта девушка, кажется, учится в гуманитарном и сильно выделяется своими успехами среди товарищей по фракции. Победив сначала в олимпиаде по обществознанию и заняв второе место по истории, а затем набрав высокий средний балл по итоговым тестам, она стала второй гордостью класса наряду с нашей Анной Стивен, у которой по олимпиадам такие же результаты (первое и второе место), только наоборот. Не знаю, почему, но эта Грин меня немного раздражает, я даже имя её не удосужилась запомнить. И в глубине души мне не нравится, что Мэгг вообще с ней общается. — Привет, девчонки! Не опоздала? — говорит она, и усаживается рядом с Хуаной, что, конечно же, подкидывает дров в костёр моей ревности. Я лишь киваю в знак приветствия, пытаясь сдержать раздражение. — И тебе не хворать. Всё нормально, не волнуйся — сейчас только первые пошли, — отвечает Хуана. — Фух, слава Богу. Я так торопилась, если б вы знали…       Вскоре очередь доходит до Хуаны, и вот она уже скрывается в комнате тестирования. Напряжение внутри меня нарастает, негативные эмоции готовы вот-вот выйти наружу, и я не выдерживаю: — Почему ты села рядом с Хуаной, а не рядом со мной? — Да я… просто торопилась, вот и села, где ближе, — Мэгг недоуменно пожимает плечами. — Хочешь, пересяду к тебе? — Не надо уже, — так даже удобнее разговаривать, когда мы сидим напротив. — А ты всегда с этой Грин здороваешься? Вы уже подружки, да? — Мы не подруги, но я действительно всегда с ней здороваюсь. А что, не должна? — Это, конечно, твоё право, но если честно, меня эта Грин раздражает, и мне не очень нравится, что ты с ней общаешься. — Она не «эта», её зовут Бриджит, — Мэгг тоже начинает злиться. — И это не мои проблемы, что тебя она раздражает. — Да мне всё равно, как её зовут! Хоть Челси, хоть Стейси, хоть Бриджит, плевать. Просто вот не могу понять, что в ней такого замечательного, чем она тебя привлекает? Тем, что самая умная из Дружелюбных? А я, значит, глупая, да? — Да при чём тут ты и она? Я вас не сравниваю, между прочим. Почему я не могу общаться с вами обеими? — Ну что, что в ней такого, из-за чего ты хочешь с ней общаться? — Она позитивная, всегда доброжелательная и никогда не говорит плохо о других людях. И чтоб ты знала, к тебе она тоже хорошо относится. — Мне безразлично, как она ко мне относится. Она мне всё равно не нравится, — упрямо твержу я. Это правда — самой себе я могу не лгать: Грин мне не нравится. Потому что слишком умна для Дружелюбной; потому что побеждает на олимпиадах, в которых я даже не участвую; потому что она наверняка перейдёт в Эрудицию и станет новой подругой Маргарет, а я останусь не при делах. — Вот ты осуждаешь Беннет, а сама так же себя ведёшь, — неожиданно отвечает Маргарет. — Что?! Даже не смей нас сравнивать! — скрестив руки на груди, я отворачиваюсь и утыкаюсь взглядом в пол. — Если бы ты не устраивала сцен ревности, у меня бы даже язык не повернулся такое сказать. А сейчас извини, но ты ведёшь себя нехорошо, — слова Мэгг, острые, как иголки, бьют меня между лопаток, и что самое ужасное — мне нечего ответить. Я не могу, не хочу признавать, что она права! Но и в свою защиту слов подобрать не могу. — Прости, — неохотно бросаю я и устремляю взгляд в сторону комнат тестирования. Скоро вернётся Хуана, и тогда я смогу расспросить её о том, что же там происходит. Да, правила запрещают об этом рассказывать, но разве Хуана никогда не нарушала правил?       Хуана вскоре возвращается весёлая и гордая и, подойдя к нам, протягивает бумажку со своим результатом: — Глядите! Я читаю: «Результат теста: Дивергент 30% (Бесстрашие — 100%, Правдолюбие — 90%)». — А что там было на тесте? — неуверенно спрашиваю я, на что получаю неожиданный ответ подруги: — Нам не положено об этом рассказывать.       Напрасно я думала, что Хуана способна нарушить любое правило… Моя попытка хоть как-то подготовиться к тесту проваливается, а настроение портится окончательно — и, честное слово, я почти готова пойти вне очереди, только бы не сидеть в ожидании. Как назло, время тянется медленно, как густой кисель, но вот наконец-то очередь доходит и до меня. И куда только испаряется моя смелость? Когда называют моё имя, я на мгновение замираю и лишь потом медленно встаю и иду в комнату тестирования. — Привет, Майя, — улыбается Тори, как только я закрываю за собой дверь. Она выглядит как всегда — спокойная, собранная и доброжелательная, в наглухо застёгнутой чёрной куртке мужского покроя и джинсах. Такой я её увидела, когда она впервые пришла к нам в гости, и сперва оробела перед взрослой Бесстрашной, но вскоре мы подружились, и Тори даже разрешила обращаться к ней по имени. Сейчас её улыбка — такая же, как всегда, — меня успокаивает, и я нахожу в себе силы улыбнуться в ответ: — Привет, Тори. — Как мама? Справляется? — спрашивает она. — Да, у неё всё в порядке, — отвечаю я. — Она передаёт тебе привет. — И ей привет от меня. Проходи, садись, — она кивает на кресло и отходит к этажерке, чтобы заправить инъекционный пистолет. Я сажусь и пытаюсь устроиться поудобнее, чувствуя, что дрожу от страха: мне ещё никогда не делали укол в шею, к тому же я с детства боюсь уколов. — Не волнуйся, — говорит Тори, — это не больно. Она сбрызгивает участок кожи каким-то спреем и сразу же делает укол. Я зажмуриваюсь и засыпаю…