All for You

Хисаши был обязан этой больнице своей жизнью. Теперь, когда Изуку пережил эту первую серьезную операцию, его шансы вернуться домой были намного, намного выше. Он с честью преодолел свое первое препятствие. Хисаши не мог позволить себе мечтать о будущем, но…он был довольно близок к этому. Он все еще не до конца осознал, что худшие испытания Изуку остались в прошлом. Чувство огромного облегчения от того, что с его ребенком, его сыном, его драгоценным маленьким Изуку, все в порядке, еще не прошло. Это поднималось в нем каждый раз, когда он смотрел на Изуку, и ему требовались все силы, чтобы снова не разрыдаться. В конце концов, у него была репутация, которую нужно было поддерживать… независимо от того факта, что персонал этой больницы видел, как он восемь дней не спал и жил в одолженной медицинской форме, потому что ему было невыносимо покидать Изуку. И что он прекращал всю злодейскую деятельность ради своего ребенка. И что медсестры начали приносить ему кофе и пытались силой затащить его в постель, когда он снова не спал третий день подряд. И что в данный момент он напевал «Ты мое солнышко» упомянутому младенцу. Хорошо. Он мог притворяться, что у него есть репутация, которую нужно поддерживать. Хисаши посмотрел на своего малыша, одетого в его маленькую солнечную шапочку и частично укрытого детским одеяльцем от Инко, и снова начал напевать песню. Изуку все еще проветривали, и он все еще казался таким уставшим. Конечно, он все еще восстанавливался после операции, и будет восстанавливаться еще какое-то время. Он был едва виден под всем оборудованием, поддерживающим его жизнь, и крошечный кусочек марли на его груди едва выделялся среди множества проводов, трубок и мониторов Но цвет его лица никогда не выглядел лучше. Его легкие и сердечная деятельность улучшились. Хисаши никогда не испытывал большей гордости — или большего облегчения. Ему отчаянно хотелось снова прикоснуться к Изуку — или, что еще лучше, как следует обнять его — но его состояние все еще было хрупким, а когда дело касалось Изуку, Хисаши был очень осторожен. Честно говоря, он мог Был также вариант дать Изуку исцеляющую причуду, особенно теперь, когда у него действительно была травма, которая нуждалась в исцелении, но…если он опасался использовать причуду на своем сыне, было бы действительно хорошей идеей дать ему такую? Это причиняло ему боль, но у него было чувство, что это не так. Он тоже не мог просто сидеть и ничего не делать. Изуку в последнее время был в стрессе, и почти наверняка тоже испытывал боль, даже несмотря на обезболивающие. Он хотел, чтобы его малыш знал, что он рядом, и надеялся, что его присутствие успокаивает. Поэтому он напевал ему старые песни — простые, медленные мелодии, которые позволили бы Изуку слушать его голос, не подавляя его. Хисаши с трудом помнил, откуда он знает эти песни. Вероятно, они накапливались в его памяти годами, или, возможно, это был какой-то яркий фрагмент из более простых времен. В конце концов, на самом деле не имело значения, нравилось это Изуку или нет. К счастью, казалось, что да — его движения были медленными, плавными и расслабленными, а сердцебиение ровным и спокойным. Напевая, Хисаши наклонился, чтобы взять детскую книжку с верхушки стопки, которая лежала рядом с его стулом. Он критически оглядел обложку. Ему никогда по-настоящему не нравились детские книги, даже в детстве, и казалось, что этот жанр едва ли стал интереснее. Сотрудники сказали ему, что чтение Изуку пойдет ему на пользу, так как это позволит ему послушать голос Хисаши и улучшить свои языковые навыки позже (надеюсь). Он все еще не очень хотел их читать. «Одна рыба», «Две рыбы», «Красная рыба», «Синяя рыба» вряд ли походили на стимулирующую литературу. Снисходительно Хисаши подумал, не будет ли неуместным прочитать «Теорию причуд Изуку» — вот это было что-то интересное! Хисаши оторвался от книги, его взгляд остановился на Изуку. Он лежал на спине, прижав руки к лицу и подогнув ноги, его положение поддерживалось с помощью вспомогательных приспособлений. Его грудная клетка поднималась и опускалась в такт дыханию аппарата искусственной вентиляции легких. Большую часть времени его глаза были закрыты, но Хисаши иногда видел, как он приоткрывает их, чтобы осмотреться. Изуку не понимал, на что он смотрит. Единственное, что он умел отличать, — это лица от вещей, которые лицами не являются, и даже тогда его понимание того, как выглядит человеческое лицо, было, вероятно, рудиментарным. Он не умел считать, что такое цвета — он не знал ни единого слова. Так что в некотором смысле, предположил Хисаши, «Одна рыба», «Две рыбы», «Красная рыба», «Синяя рыба» были для Изуку очень продвинутой литературой. …что означало, что ему, вероятно, не стоит пытаться улизнуть, читая ему последние достижения в науке о причудах. Хисаши перестал напевать и вздохнул. «То, что я делаю для тебя, Изуку», — сказал он себе, наклоняясь, чтобы посмотреть на стопку книг, чтобы посмотреть, есть ли там что-нибудь чуть более интересное, чем доктор Сьюз. Изуку дернулся боком. Хисаши остановился, вскинув голову, чтобы посмотреть на сына. Лицо Изуку сморщилось, и он с несчастным видом топнул ногой. Хисаши откинулся на спинку стула с легким смешком и положил Одну рыбку, две рыбки, Красную рыбку, Синюю рыбку обратно в стопку. Он снова начал напевать, и медленно, но верно Изуку снова расслабился. Казалось, Изуку тоже был не в настроении слушать доктора Сьюз.