Три дорогих вещи*

      Свет в общежитии Слизерина погас через час после отбоя, но Том остался в гостиной и изучал древний фолиант. Эту книгу даже не нужно было открывать, чтобы почувствовать, что за магию она все себе заключала. Стоило только коснуться обложки, как кончики пальцев холодели, а по коже проносилось неприятное покалывание, будто сосуды долго были пережаты. Риддл знал, что даже самое безобидное заклинание на этих страницах может навлечь катастрофу, а цена за такую магию — жертва. В редких случаях даже человеческая.       Было в этой книге кое-что, что непреодолимо манило Тома эту жертву принести. Его мать была жалкой, недостойной чистой крови Гонтов женщиной, не ставшей использовать магию хотя бы для того, чтобы дать наследнику Салазара полагающуюся ему по праву крови жизнь в магическом обществе. Он бы простил ей даже связь с ещё более омерзительным магглом, если бы она использовала по назначению своё волшебство. Меропа осквернила род дважды. Первый раз, когда использовала его, чтобы приворожить это отвратительное существо. Второй, когда не воспользовалась им, чтобы обеспечить достойную жизнь себе и сыну.       Именно эту жалкую, нищенскую смерть в маггловском мире он не мог ей простить. С помощью этой книги Том собирался исправить ошибку матери. Её позорную, неволшебную смерть он перекроет своим магическим бессмертием.       Сверкая налившимися кровью глазами, он открыл «Атлас темнейшей магии». От страниц повеяло могильным холодом. Огонь в камине погас, в подземелье стало так же темно, как в запретной секции после захода солнца. Том зажёг искру за кончике волшебной палочки и принялся изучать содержание.       А — Авада Кедавра. Скучно. Даже профессор Вилкост рассказывала об этом заклинании. Не учила, разумеется. Идиоты, составлявшие школьную программу, считают, что без него вполне можно обойтись. Поэтому и идиоты. Если бы авроры умели и не боялись пользоваться этим заклинанием, оно бы давно уже попало бы в Гриндевальда. А Гриндевальд и его последователи не боятся непростительных заклинаний, поэтому и громят аврораты по всему миру, не теряя своих.       Несмотря на известность заклинания Том берётся за его изучение. После взмаха волшебной палочки перед ним появляется горшок с ядовитой тентакулой. Следующим движением волшебник очерчивает в воздухе молнию и вполголоса произносит «Авада Кедавра». С первого раза не получается. Том возвращается к чтению.       Для работы такого заклинания необходима мощная отрицательная эмоция, гнев или ярость. Том делает ещё одно движение, и то, что только что было растением, приобретает человеческие очертания. Старомодное платье. Зализанные волнами седеющие локоны. Немного напуганный, презирающий взгляд. Миссис Коул. Когда-нибудь она будет настоящей, но сейчас это только образ, воплощённый фантом.       Том вспоминает, как она молча наблюдала за тем, как другие дети выталкивают его из компании, как она отчитывает его за справедливо высказанные им замечания, как заставляет отдавать вещи, которые ему отдали честным откупом соседи по этажу. Как она может требовать не запугивать их, если сама же отобрала плату за это?       Однажды по возвращении из приютской младшей школы Том услышал, как она предупреждала новую няню быть аккуратной с ним. Как будто тогда он нападал первым? — Авада Кедавра, — слова прозвучали громче, чем он планировал, но никого не разбудили. Фантом директрисы приюта растворился в воздухе, не успев гулко упасть на пол.       Что ж, тот, кого Том хочет убить, вызывает ещё большее отвращение, чем незадавшаяся нянька. Всё должно получиться просто. Однако его смерть не самоцель.       И — инферналы. Гриндевальд использует этих тварей. Тому интересно. Однажды они и ему сослужат службу, но не сейчас, эту жизнь он хочет отнять своими руками.       К — крестраж. Да, кажется, именно это слово Том подслушал в разговоре Кровавого Барона с одним из портретов в последний день прошлого учебного года. Призрак сетовал на то, что при жизни не воспользовался этим заклинанием и теперь вынужден влачить жалкое загробное существование в этой школе.       Риддлу сразу стало ясно, о какой категории магии идёт речь и для чего она служит. Но школа стояла на ушах, все мельтешили туда-сюда с сумками и прощальными подарками. Деканы пытались собрать своих подопечных в гостиных, чтобы в очередной раз рассказать про правила поведения в поезде и запрет на использование магии несовершеннолетним, а старосты помогали выискивать младшекурсников по замку и поддерживать порядок во время инструктажа, который большинство знало наизусть.       Он бы уже сделал свой первый шаг к бессмертию, но единственный студент, а точнее студентка, на его памяти, которой разрешили быть в Хогвартсе летом — это Гермиона Грейнджер. В поезде её не было. Но всей истории Том не знал, может быть, она просто добиралась своим ходом.       В любом случае для осколка души необходимо вместилище, достойное наследника Салазара. Это усложняет дело.       Вторые выходные месяца студентам было разрешено провести в Хогсмиде. Миссис Коул всегда не глядя подписывала Тому разрешение на посещение деревни, будто её вовсе не беспокоила судьба воспитанника. Она скорее думала, как бы он сам кому-нибудь не навредил. Если бы нe война с Гриндевальдом, совершеннолетним студентам не нужно было бы разрешение законных представителей, но Хогвартс так защищается от претензий, если с учениками что-нибудь случится. Доставая из кармана бумажку с ненавистной закорючкой, он удовлетворённо хмыкнул тому, что он сможет запустить Аваду в эту женщину ещё раз.       Даже Филч, кажется, хорошо, насколько он может, относился к старосте школы, будто за те три года, которые он работает в Хогвартсе, не было студентов с такой идеальной репутацией. В отличие от остальных префектов, Риддл и его компания не попадались даже на нарушении комендантского часа в библиотеке в экзаменационную пору. Завхоз даже не посмотрел, что написано на бумажке, которую протягивал Том, и махнул рукой через плечо, разрешая ему покинуть территорию школы.       Оказавшись в деревне, большие потоки разбились на компании по несколько человек. Лестрейндж и Розье сразу направились в «Три Метлы», к ним присоединились Блэк и Малфой. Риддл сослался на необходимость проверить, не потерялся ли кто-то из третьего курса в новом месте, и пошёл дальше по главной дороге мимо красочных вывесок, пестрящих объявлениями о скидках для студентов.       Заглянув в витрину «Сладкого Королевства», Том увидел Гермиону у прилавка и широко улыбающегося ей продавца, рассыпающего конфеты по мешкам. Он наверняка думает, что сделал за один день месячную выручку. Вот будет досада, когда он придёт в Гринготтс класть эти деньги под проценты. Том не мог сдержать злорадной улыбки. В конце месяца при подсчёте доходов вину Гермионы уже будет невозможно доказать. Её умение масштабно обманывать может быть полезно. Надо же, ни тени сожаления в её улыбке, когда она выходит из магазина с полной сумкой сладостей, только уверенность, готовность. Не ясно только, к чему. На что могут быть нужны такие деньги? Не хочет квитаться с обидчиком своими руками? — Грейнджер! — Том окликнул Гермиону, пока не скрылась за дверью магазина Зонко. — Решила стать новой королевой Сладкого Королевства? — с наигранным удивлением спросил он. — Снимешь баллы за пристрастие к сладкому? — она не разделяла его веселья. — Ананасы я между прочим не покупала. Оставила тебе, надо же как-то прокладывать себе дорогу к министерскому креслу, — бросила Миона и прозвенела дверным колокольчиком лавки вредилок.       У неё была причина обижаться, и Том не стал настаивать на продолжении разговора. Он пошёл дальше по главной улице. Со временем вокруг дороги перестали мелькать красочные вывески и пожелания удачного учебного года. Здания дальше от центра были пошарпанные и мрачные, а паб "Кабанья Голова" вообще производил отталкивающие впечатление. Его хозяина будто не волновали деньги родителей учеников Хогвартса, даже в первый деревенский выходной, когда их много. Ему явно не помешало бы иметь такого финансиста, как Грейнджер, хотя бы на ремонт бы заработал.       На окраине деревни брусчатка превращалась в торчащие из-под слоя грязи камни, а потом и вовсе в пыльную, поросшую жухлой затоптанной травой тропу. Завернув за какую-то разваленную лачугу и убедившись, что вокруг никого нет, том сконцентрировался на колдографии дома Гонтов, которую видел в альманахе волшебных фамилий. Он представил себя на том же месте, где она была сделана. Глубоко вдохнул. И проникся ветром, который дул уже не в Хогсмиде.       Окраины Литтл Хэнглтона сильно отличались от хогсмидских. Здесь не ждали с распростёртыми объятьями студентов и их кошельки, не улыбались гостям во все тридцать два зуба и не приглашали попробовать бесплатно какую-то необычную сладость. Не слышно было смеха детей из центра. Здесь, кажется, вообще никого не было.       Внизу холма за поворотом виднелись крыши, из пары дымоходов валили чёрные клубы. А дом впереди прятала густо разросшаяся жимолость. Его первоначальная цель живёт под самой большой крышей из тех, что внизу. Самое сложное в поиске нужного адреса — преодолеть отвращение к маггловской девушке, работавшей секретаршей в лондонской полиции. Безмозглое существо, готовое рискнуть карьерой за букет цветов. Ей повезло, что у Тома была причина не портить ей жизнь. Его желание остаться в стороне от истории, которую он собирается написать собственными руками и чужой кровью, заставляет его притворяться, будто он никогда не просил архивных записей о своей семье.       Теперь нужно было достать подходящий предмет. Он наверняка будет в доме потомков Слизерина. И это нельзя назвать кражей, всё, что находится в этой хибаре, ему принадлежит. — Зачем ты пришёл? — Тома встретил неприятный голос. — Марволо Гонт? — юноша назвал имя предполагаемого хозяина дома. — Он умер, — прошипел голос, а его очертания его обладателя показались на тусклом свету от окна. Это был невысокий мужчина, больше Том ничего не мог разглядеть. — Из-за тебя, мерзкий маггл. Ты сломал жизнь моей сестре, свёл моего отца в могилу, и даже сейчас продолжаешь портить мне жизнь! Что ещё тебе надо? — человек в углу попытался встать. Со стола что-то упало, разбилось и расплескалось. В нос Тома ударил смрад плесени и испорченной еды. — Убей его, — голос заговорил на Парселтанге. — Стой, — на этом же языке бросил Том в темноту. Змея плотным кольцом обвила его ногу, но кусать не стала. — Кто ты? — спросил хозяин, когда понял, что маггл не может приказывать его змеям. — Я пришёл к Марволо Гонту. А кто ты? — Том уворачивался от ответа. — Морфин. Его сын. Моя сестра сбежала с мерзким магглом, он не пережил позора. Ты опоздал, уходи, — когда Морфин махнул рукой в сторону двери, что-то сверкнуло на его ладони. Этот блеск смотрелся неправильно в этом доме. Неорганично, будто здесь ничего не должно блестеть. Везде грязь, обшарпанные стены и мебель наверняка старая и потёртая, но это прячет непроглядная темнота — за грязным окном плотной стеной поросла жимолость. Узоры её ветвей выглядели, как морозные, но непрозрачные, чёрные, рисующие не полосами теней, а крошечными проблесками света, пробивающимися сквозь густые заросли.       Очевидно, что блестеть на руке могло только кольцо, неясно только, как украшение оказалось в этой лачуге. Купить Морфин его не мог, в этом полуразрушенном здании есть вещи, на которые стоит потратить деньги, раньше, чем на безделушки. Украл? Да, дядя Тома даже с первого взгляда производит впечатление человека, не брезгующего воровством. Но не сентиментального и не падкого на блестящие безделушки. Если бы украл, то продал бы. Да и зачем так усложнять, красть драгоценности, которые легко может узнать настоящий владелец, если можно украсть деньги и не тратить время на сбыт, а сразу тратить?       Это кольцо ему принадлежит, но он его не покупал и не крал. Он дорожит этим кольцом, ведь несмотря на плачевное состояние дома не продаёт его. Вывод: оно досталось ему от дорогого человека. От кого? Вдовец? Если её кольцо, то должно быть мало. Она подарила? Обычно наоборот. Семейная реликвия? Да, самое вероятное. Тогда это кольцо настолько же принадлежит Тому, насколько и Морфину.       Том молча стоял и не мог отвести взгляд от руки дяди. Затем юноша отошёл от окна — теперь даже скудный свет его не освещал. Морфин видел теперь то же самое, что и Том: тёмную фигуру с нечёткими контурами, сливающимися с окружающим полумраком. Хозяин дома, кажется, подумал, что гость действительно уходит и снова опустился в когда-то бывшее бархатным кресло. Воспользовавшись недальновидностью Морфина, Том достал палочку и, тихо ступая по паркету, покрытому многолетним слоем пыли и грязи, обошёл изрезанный тенями от ветвей четырёхугольник света. — Остолбеней! — быстро выпалил Том, пока дядя не успел спохватиться. Морфин уже тянулся к палочке, поэтому найти её оказалось нетрудно. И вещь, идеально подходящая для хранилища души самого великого волшебника, которого миру придётся узнать, так кстати зацепила рукав мантии Тома.       Риддл ожидал увидеть деда почтенным стариком, как в альбомах однокурсников. Их дедушки и бабушки гордо сидели в центре семейных колдографий и задавали всему изображению тон. Они статные, знающие цену чистой крови, которую они передали младшим поколениям. Родители Чарльза Лестрейнджа, они же дядя и тётя Даниэля Розье на колдографии с прощального вечера тридцать первого августа — лица своей фамилии. Они величественные, грациозные, осанистые. А Морфин? Он такой же жалкий, как и развалины, в которых он обитает. Единственное, что выделяет его среди всех жалких, нищих оборванцев — это чистая кровь. Только из-за фамилии Том не отрицает родство с этим созданием.       Чистая кровь пусть и станет поводом сохранить ему жизнь, но даже она не защитит Морфина от обиды и разочарования Тома. Юноша не ожидал тёплого приветствия полукровки в этом доме, но хотел хотя бы увидеть, что семья соответствует своему благородному происхождению. А увидел мерзкое, отвратительное, почти как магглы, существо. Сложно было даже сказать, сколько ему лет, ведь Том действительно подумал, что это его дед сначала, а оно оказалось на поколение младше.       Теперь, когда Морфин парализован в собственном кресле, Риддл мог к нему приглядеться. Густая седеющая борода закрывала большую часть лица. На ней были пятна, в запутанных клоках волос застряли какие-то крошки. Том скривил лицо в отвращении и сделал шаг назад, когда в бороде что-то зашевелилось и высунуло свои мерзкие тонкие лапы. Когда сосед Тома по комнате подхватил вшей, Риддл подумал, что самое мерзкое в своей жизни он уже увидел. Но в бороде Морфина не вошь, а паук. И не один, рядом показались ещё несколько лап поменьше. Где-то в этих грязных лохмах они устроили гнездо.       К горлу Тома подступила тошнота. Крупным комом она прокатилась вверх от желудка к глотке, остановилась давящим ощущением на язычке нёба, свела язык и заставила мышцы челюсти дёрнуться, крепче сжимая зубы. Том отвернулся и закрыл нос рукавом мантии. Ткань всё ещё пахла завтраком в Большом Зале. Запах тыквенного сока и булочек с корицей быстро помог Тому почувствовать себя лучше.       Окружённые глубокими морщинами глаза продолжали сверлить Тома взглядом, но не видели ничего, кроме отвернувшейся в омерзении фигуры. Племянник снова посмотрел на Морфина. Его лицо облепили грязные волосы, которые несмотря на седину бороды казались тёмными от количества жира. Это было даже оскорбительно для Тома находиться в родстве с этим жалким, уродливым, обиженным жизнью существом. Том подошёл ближе, присел на корточки и, оказавшись чуть выше уровня его лица, принялся искать его палочку. Надо же и этой твари быть для чего-то полезной.       Под потолком раздался противный, режущий слух писк. Громко хлопая крыльями, летучая мышь опустилась на голову Морфина. По его лицу и шее стали разбегаться маленькие точки. Только что прошедшее ощущение давления на нёбо снова вернулось. Том задержал дыхание. Не столько чтобы не раздражать лишний раз горло, сколько чтобы не вдыхать окружающую его вонь гнили, плесени и затхлый запах, исходивший от тела Морфина. Летучая мышь ещё раз пискнула, поймала с его лица несколько букашек и снова вспорхнула. Отрываясь от своей опоры, она полоснула острыми когтями прямо надо лбом Морфина, распоров огромную царапину и выдрав клок его волос, которые полетели вместе с брызгами прямо в лицо его племянника.       Том едва успел выдернуть из кармана мантии Морфина волшебную палочку и стащить с его пальца кольцо, когда ощущение липких капель и грязных, пропитанных кожным жиром и помётом живущих в них насекомых волос вызвало ещё более сильный приступ тошноты. Том не успел ничего предпринять, как месиво из завтрака и желудочного сока вязкой кисловато-горькой субстанцией вытекло из его рта прямо на колени Морфина. В комнате появился ещё один запах. Вряд ли это сильно помешает хозяину дома, поэтому не утруждая себя уборкой хотя бы за собой, Том поднялся на ноги, сплюнул остатки рвоты куда-то на пол и покинул развалины, не снимая с дяди заклинания.