Приоритет

      Прошло девять дней с тех пор, как Гон впервые ел в доме Хисоки. Условия жизни у мальчика стали лучше — никто его не бил и не оскорблял, он мог ходить по территории здания, просить воду, еду, спокойно, казалось бы, спать на выделенном ему тёплом матрасе, даже одеваться в брендовую одежду, которую старший не глядя скупал стопками из дорогих магазинов.       Однако сказать, что Фриксу стало лучше — значит грубо ошибиться, потому что Хисока может и богатый, но точно не тот, кто станет заботиться о психологическом здоровье других людей, тем более стоящих ниже на интуитивно понятной иерархической лестнице. И Гон лучше всех понимал, что он лишь объект, приобретённый ради утоления любопытства, лишь забавный пушистый зверек.        «Это началось с тех пор, как мы с Хисокой сходили в травматологию и выяснилось, что кости у меня не повреждены. Возможно, он выжидал, потому, что опасался убить меня, ведь в этом случае я буду непригоден для большинства видов использования. Я не знаю, как описать эту тягучую массу, потому что ее нельзя увидеть или потрогать. Но она колким холодом оплетает лодыжки и запястья, неприятно касается шеи и предплечий, уходя тонкими лентами под потолок и удерживает меня в непрекращающемся напряжении».       В постоянном стрессе Гон не мог есть и спать, и от этого выглядел еле живым — сухая кожа обтягивала и без того тонкие кости, на лице проступали очертания черепа, а состояние сузилось до невменяемо-апатичного — от усталости он почти не мог нормально говорить. Конечно, он заставлял себя проглатывать предлагаемую пищу, но после мальчика тошнило в туалете.        Почему бы просто не попросить старшего объяснить причину постоянной слежки? Ответ прост — Хисока явно не будет рад узнать, что его гениальное устройство раскрыто. А осознание собственного достоинства, по-настоящему маниакальный нарциссизм — почти основная черта его характера, как ни крути. Ещё с первой их встречи стало ясно — цену он себе знает и другим не медля покажет, если те будут хоть немного сомневаться. 

***

      — Го-он, — как обычно лениво потянул гласные Хисока, развалившись в кресле, — иди сюда. Разговор есть.       «Страшно. Он понял? Понял, что я разгадал его загадку? О чем будет спрашивать? Может, наконец-то ударит?» — неслось в голове у мальчика. Тем не менее, на покачивающихся ногах, он все же перешагнул через порог и опустил голову около входа.        Мельком он выцепил взглядом уже привычный образ Хисоки: странного пошива белая с принтом карточных мастей футболка со свободными рукавами до локтей и длиной едва доходящая ему до пояса (она оголяла нижнюю часть рельефного пресса и косых мышц старшего) и черные шорты на низкой посадке, за которые Гон очень боялся — слишком уж хлипко они сидели на Хисоке, то и дело норовя слететь.       — Я здесь… — не успел младший договорить, как невидимые нити, до этого ощущаемые им не более чем сгустками неведомой силы…       Пропали.       Мальчик до того не ожидал, что упал на колени и глубоко, впервые за долгое время, вдохнул. произошел резкий прилив крови к голове, и Гон медленно поморгал, стараясь не потерять сознание. Даже силы как будто начали возвращаться в истощенный организм.        «Все? Он убрал их все? Но… зачем?»        — Что случилось, мой хороший-м? — Морроу по-кошачьи спрыгнул с кресла и, подойдя к младшему, присел на корточки. — Скажи мне: как ты ощущаешь мою жвачку?       — К-какую жвачку? — Гон ещё раз моргнул и поднял голову, по привычке фокусируя взгляд на руках Хисоки и мгновенно пересчитывая уже заученные мелкие шрамы на тыльной стороне ладони.       — Вот эту. — он соединил указательные пальцы перед собой, а после медленно развел их в стороны. В расстоянии между ними протянулось нечто почти неощутимое глазом, от чего веяло тревогой. — Ты же… своеобразно можешь видеть ее, верно?       — А? — Гон слегка отшатнулся, — боялся, что аура снова свяжет ему запястья и лодыжки,  но этого не произошло — она просто мирно покачивалась на кончиках пальцев, так что мальчик с любопытством придвинулся обратно и стал тихонько рассматривать тонкую нить. — Н-ну… да, я могу почувствовать исходящую от нее опасность, и так примерно понять, на что она похожа. Не то чтобы я мог различать очертания, это больше… интуиция, наверное… — Хисока безмолвно порвал жвачку, одну руку поднял выше, а другой уперся в пол, словно начал терять равновесие, — что-то не так, господин? — такое обращение Гон выбирал только когда  думал, что позволил себе лишнего.       Хисока, судя по виду, был крайне… удивлён? Или всё-таки восхищен… глаза его пылали янтарным пламенем, устремившись вверх, а на несдержанно приоткрытый рот легла кисть руки. Наконец он опустил взгляд и начал шептать тихо и вкрадчиво, все больше погружаясь в какие-то свои личные, извращённые фантазии:       — Го-он… как думаешь, ты станешь сильным? А если станешь, сразишься со мной? Не-е, я заставлю тебя сразиться со мной, даже если будешь убегать… а вдруг… а если ты станешь мне равным… наша битва… она будет самой прекрасной… ага.. а в конце… я убью тебя, и с влажным хрустом воткну джокера тебе промеж глаз. — выдохнул Хисока и обнажил клыки в безумной, чужой, страшной улыбке. Но младший её не увидел.       — Господин, вы… хотите меня убить? — Гон так и сидел на коленях, смотря в пол и держа худые руки перед собой. Сердце его ухнуло куда-то вниз. Хотелось плакать, но слезы не шли, только расплывчатые силуэты ладоней маячили перед глазами. Его плечи дрожали, а голова была в отчаянии опущена. — Глупый, глупый Гон, — зашептал он сам себе, — о чем ты только думал? К тебе так добры, а ты так разочаровал своего владельца, что он хочет тебя убить. Даже грязь на улице полезнее тебя, Гон.        От своих мрачных мыслей его отвлек тихий смешок и тёплые пальцы, что так цепко взяли его за подбородок и притянули поближе, оставляя между их лицами каких-то два сантиметра.       — Знаешь, а иногда ты действительно беспросветно тупой, Гон. — Хисока ухмыльнулся и прищурил глаза, два ярких золотых самородка смотрели мальчику прямо в душу. — «Грязь на улице полезнее тебя»? — он наклонился к самому его уху и горячо вздохнул, так что у Гона побежали мурашки по спине, — раз ты так ненавидишь себя, почему не догадался покончить с жизнью?       Мальчик вздрогнул — не ожидал услышать такой прямолинейный и простой ответ. Он сам как-то не думал об этом. Но если у Хисоки были подобные мысли, то…       — Но Х-хисока, почему ты тогда не убиваешь меня, не бьешь, не пытаешь? — Гон поднял глубокие, пустые глаза на старшего и поймал его заинтересованно-насмешливый взгляд, — Разве я полезнее комка земли? Разве от меня есть хоть какой-то толк? Зачем все это?        Вместо ответа Хисока поднялся на ноги, ухватил Гона за тощее запястье и притянул к себе, после  вторую руку по-хозяйски положил мальчику на талию и почему-то начал вальсировать, грациозно скользя по паркету. С их разницей в росте это выглядело неуклюже, но оттого даже мило.       — Есть у меня один друг, Иллуми, — нараспев потянул Хисока, не прекращая ногами выводить на полу сложные фигуры, постоянно поворачивая то в одну, то в другую сторону, — он не понимает шуток и жуткий недотрога, но зато у него есть деньги и связи, поэтому когда я оказываюсь в особенно дерьмовой ситуации, он мне благосклонно помогает. Но не суть.        Старший плавно отпустил руку Гона, отвел одну ногу в сторону и натянул носок, замерев, как балерина, а мальчик послушно прогнулся в спине, опираясь на вторую руку Хисоки. Тот снова поменял направление, резко закрутил младшего и как ни в чем ни бывало продолжил.       — У него есть братик твоего возраста — Киллуа, образцовый убийца и пользователь нэн с нехилым потенциалом. Меня заинтересовал его холодный, нетипичный для ребёнка нрав. Конечно, это работа моего друга… Но ты бы видел, с каким рвением Иллуми защищал своего младшенького! Он же прямо-таки бросался на каждого, кто подходил ближе положенного.       Хисока наконец окончил свой причудливый вальс и снова уселся в кресло, властно сложив ногу на ногу и подперев голову локтем.       — А как это связанно… с нами? — У Гона от такой стремительной смены положения кружилась голова, но он старался не упасть, потому что потеряв связь с Хисокой, аура, до этого времени плотно прилегающая к коже и смягчающая падения, перестала существовать, и даже маленький удар о твердую поверхность обещал быть болезненным.       — Ну Го-он, ну где твои мозги? Иллуми любит Киллуа. — Мальчик все еще непонимающе смотрел на «господина». Хисока вздохнул. — Я тоже хочу любить, Гон. Не потому, что я вдруг стал мягкотелой тряпкой, — он повёл плечами, морщась, — а лишь по той причине, что любовь — как казино, может либо довести до пика душевного блаженства, либо уничтожить. А я люблю игры с высокими ставками, Гон. Поэтому я и хочу полюбить именно тебя — слабого и безвольного, пустого и больного, одним словом — противного мне.        — Противного, противного, противного… — как в бреду повторял Гон, пока Хисока, который неожиданно встал с кресла и подошел ближе, не остановил его, больно потянув за щеку.       — Не тот приоритет ты себе поставил, лапочка, — Хисока совершенно невинно прищурился и покачал указательным пальцем перед лицом мальчика, привлекая внимание, а после легонько щелкнул его по носу, чем вызвал недоумение. Старший мягко усмехнулся, совсем не хищно, не развязно, как будто собирался сказать что-то очень важное. Гон напрягся, на всякий случай приготовившись к худшему. Хисока глубоко вдохнул и начал, — то, что я тебе сказал, не значит, что ты плохой, а говорит, что ты можешь стать лучше.       — Лучше? Но зачем?       — Например, чтобы тебя больше никто не обижал. Стань сильнее их и потом размажь по стенке. Как тебе идея? Я могу помочь — у меня есть опыт и навыки, не думаю, что будет проблематично передать их такому умному мальчику как ты, Гон. Ты же смог почувствовать мою жвачку, которая держала тебя эту неделю? Извини, конечно — мне надо было как-то тебя проверить. И теперь я могу сказать точно: у тебя получится стать очень сильным, Гон. Обязательно.       Младший широко распахнутыми глазами смотрел на Хисоку. Впервые за столько лет его не корят за недостатки, а предлагают что-то с ними сделать. Это необычно и поначалу казалось неправильным, потому что в груди начало трепетать незнакомое (или давно забытое?) волнение. Но это чувство, в отличие от панической атаки, не пульсирует в висках болью и не сковывает, наоборот — разливается яркой энергией по всему телу и согревает душу.        — Да… — Гон растерялся от странного напряжения на лице, но скоро узнал в нем слабую бледную улыбку и расслабился, хотя такая эмоция была очень необычна для его нынешнего состояния.       «Я убью тебя, и с влажным хрустом воткну джокера тебе промеж глаз…» — всплыло в памяти мальчика совсем недавнее заявление Хисоки. Гон снова помрачнел и расстроенно протянул:       — Н-но вы…       — Не надо «вы», — оборвал Хисока, неясно проведя головой, как будто желая скинуть с себя что-то неприятное, — просто по имени. Зови меня Хисока, — он улыбнулся и выжидающе посмотрел на Гона.       — Да, Хисока… — впервые произнося это имя вслух, мальчик с замиранием сердца почувствовал, как оно приятно ощущается на языке. Звук сначала ложится пластом, потом стягивается в маленький шарик и заканчивается бесстыдно и открыто. Ему определенно шло это имя — такое же необычное и изящное.       Красивые размышления прервало громкое урчание в животе Гона. Мальчик быстро отвернулся, но пылающие красным уши выдавали его смущение. Хисока усмехнулся в кулак и поспешил отойти на кухню, чтобы достать что нибудь съедобное, так как сам он тоже немного проголодался.       «Значит, теперь я смогу сделать из Гона что угодно?» — подумал Хисока и постарался как можно незаметнее унять мелкую дрожь.