закрытые люди

Все каникулы Мицуо не расстается с подаренным Тацуми пупсиком. Папа с отцом все ж рассказывают ему, что скоро он станет старшим братиком, — Мицуо хмурит бровки, окидывает папу внимательным взглядом и поворачивается к Тацуми в поисках разъяснений попонятнее. Тацуми приходится выкручиваться на ходу. — Ну, отец дал папе семечко, — нарочито громко начинает он в столовой, пока родители завтракают, а Мицуо размазывает овсянку по тарелке. — И теперь оно у него в животике. Вот. С этого отец смеется в рукав, тычет папу в бок локтем, чтоб он шикал на него и все старался сохранить серьезный вид. Мицуо по-прежнему не догоняет сути, но помогать Тацуми выпутываться, конечно, никто не собирается. — И там вырастет ребенок? — Переспрашивает он с таким неверящим выражением, словно никогда не видел на улице беременных теть. Ну, один раз Тацуми объяснил ему, что внутри их круглых животов — эмбрионы, которые потом вырастают и рождаются маленькими детками, но тогда Мицуо вообще не понял, как они туда попали и почему так долго томятся в тесноте. А сейчас-то явно задумался, что к чему. — Ну да, — кивает Тацуми, крепче хватаясь за стакан с соком, чтоб со стыда не пыхнуть. — А потом у нас появится братик или сестренка. Где-то в конце апреля. Папа все ж не выдерживает и тоже начинает глухо хихикать в свою масляную булку, и они с отцом переглядываются, будто ой как классно все спихнули на Тацуми, а сами сидят ни при чем. И тут у Мицуо явно случается озарение. — Нии-сан! Я что, тоже был семечком? — Он округляет глазки и понижает голос до шепота, все еще взъерошенный со сна, и в уголке рта у него пятнышко зубной пасты, и Тацуми почему-то пробирает на смех. Но он крепится как может, набивая рот хлебцами. — Да. И я тоже, — говорит он спокойно. Отец на фоне случайно проливает кофе, закидывает пятно салфетками и тут же получает от папы выговор. Они в открытую держатся за руки, целуются, прикрывшись булкой. Тацуми отводит взор. С таких разрывов шаблона Мицуо весь день ходит притихший и озадаченный, а потом Тацуми отвлекает его предложением поиграть в прятки, и они бегают друг за другом по саду, топчут папины фиалочки и едят смородину с куста, а вечером Мицуо приспичивает шить кукле чепчик. Руками Тацуми, естественно. — Чего делаете? — Интересуется папа, заглянув к ним в зал с коридора. Он намазался какой-то глиной и опять нацепил «солоху», и еще рано покупать тесты и загадывать на будущее, но Тацуми уже чует. Семечко в его животике. — Шьем чепец, — констатирует Тацуми. У него все пальцы исколоты иглой, на коленях — мотки ниток, вокруг разбросаны кусочки ткани и кружева. Мицуо сплел тесемочки из мулине, и если Тацуми не закосячит шов, будет классно. Папа присаживается на подлокотник дивана. — Это моя доченька! — Объявляет Мицуо, сунув пупса под подол футболки. Имитация беременного живота выходит не очень, потому что ноги торчат, но папа как всегда подыгрывает. Тацуми наблюдает за ним с пола. — Как ее зовут? — Цубаки! Как онэ-сан. — С этим Мицуо вытаскивает куклу и жмет к себе, типа убаюкивая, и Тацуми огромных трудов стоит не умиляться над его серьезно-кавайной мордашкой. На сегодняшних рисунках Мицуо в альбоме — он сам и Тацуми в цветочных горшках, и у них подсолнуховые стебелечки и яркие лепестки вместо волос. У Мицуо желтые, у Тацуми синие. Они ж были семечками когда-то, а потом выросли. Вдруг Тацуми как-то резко по-другому воспринимает то, что только что сказал Мицуо. На папином обычно безэмоциональном лице появляется нечто вроде удивления, а затем его аж передергивает под глиной. Понятное дело, Мицуо скучает, но папа-то скучает еще больше, только сказать не может. Ему все еще трудно о ней слышать, но он отмалчивается, берет пупсика на руки и тоже покачивает, показывает Мицуо, как правильно держать младенца. Тацуми рвет на части желанием подойти и обнять его и остаться на полу среди порезанных лоскутов. Чепчик выходит как раз.

***

Отец больше не разрешает Тацуми приближаться к папе. Это чисто альфье, бессловесное и в намеках, не прям наотрез и навсегда, а нежелательно. В таких делах он никогда не тормозит, и ему не надо разжевывать, что значит, когда омега в положении, и почему отец не потерпит других альф в непосредственной близости. Даже Тацуми, даже дядю Катсуки. Ну, Тацуми тяжеловато, это правда, ибо он-то вырос, а детская привязанность его никуда не делась. Никто не говорит ему прямо, но он понимает сам: отец не спускает папу с колен в зале и постоянно обнимает его хотя бы одной рукой, и теперь Тацуми категорически запрещено подниматься к ним на второй этаж. В принципе, его и так туда силком не затащить, ибо однажды он не сразу почуял, что отец дома, и случайно услышал, как они занимаются сексом. Бежал тогда с лестницы дальше чем видел, весь вечер сидел красный в комнате. Перемены к лучшему, он знает, но пока привыкать легче с дистанции. Папа иногда бросает на него мечтательные взгляды или посылает воздушные поцелуи, когда отца нет рядом. В итоге Тацуми уезжает в Мусутафу за неделю до конца летних каникул, слегка обиженный и сбитый с толку. Он не то чтоб уж шибко лез к папе, когда тот вынашивал Мицуо, но это было семь лет назад, и ему уже не вспомнить что-то конкретное. А теперь он и подавно половозрелый, и отец провожает его сам, треплет его иссинюю макушку и обещает поцеловать папу за него. Тацуми его слова ощутимо злят.

***

Тацуми переходит на третий курс, когда у него рождается еще один сиблинг. Двадцатого апреля он сидит на истории современной геройской культуры у Каямы-сэнсэй и сосредоточенно пишет тест. Внезапно телефон его жужжит вибрацией в кармане. Тацуми впервые в жизни вылетает из класса без разрешения. — Девочка! Это папа. Он звучит запыхавшимся и усталым, и Тацуми зажимает рот ладонью, чтоб не заорать от радости. Девочка, как он и хотел, еще и аккурат в день рождения дяди Катсуки, лол. На фоне в трубке слышно громкий детский плач и голос отца, и Тацуми не жаловался раньше, но именно в это мгновение становится самым счастливым человеком в мире. Он тут же отпрашивается у Ямады-сэнсэя и собирается домой через пару дней. Папа кидает ему фотки с выписки и голосовые от точно так же одуревшего отца, свои полусмазанные сэлфи в больничной сорочке. Он сильно похудел и стал еще бледнее, и Тацуми готов нестись вперед электрички, лишь бы скорее увидеть его. По дороге он звонит Цубаки, деду, бабушке, второму деду, дяде Катсуки, дяде Эйджиро, тете Неджире, Сэки, тете Рэйке, Кимиё, тете Эри, вообще всем, кто есть в списке его контактов, и отовсюду в лайн его летят поздравления и вереницы стикеров, потому что он теперь дважды нии-сан, а это какая-то ультимативная заслуга перед вселенной и высшее достижение для парня почти семнадцати лет от роду. Мицуо тоже аж пищит в микрофон, рассказывает взахлеб, какая она славная да хорошенькая. Тацуми прям нервничает перед первой встречей. Дома как всегда темно и чуть прохладно, и Тацуми карабкается на гэнкан, будто это Эверест, чрезвычайно медленно стаскивает парку и крадется к лестнице. Он все еще не уверен, может ли подняться к ним без спроса, но тут папа тихонько зовет его из спальни, и больше ему ничего не надо. Руки его трясутся, а ноги несут вперед. — Привет. — Папа машет ему длинным хвостом от кигуруми, стоит ему постучаться и заглянуть в комнату. Они с отцом лежат на кровати по диагонали, головами к двери, а меж ними на покрывале возится маленький комок в пеленках. Отчего-то Тацуми одолевает слабость во всем теле, но он приближается по шажку и опускается на ковер. Отец тянет руку, чтоб ласково потрепать его затылок. — Сынок, смотри, — шепчет он торжественно, отгибая край конвертика. — Хитору. Тацуми враз понимает, что имя отец и выбирал, потому что оно какое-то мужское и опять слеплено из имен членов их семьи, но это и не важно ему больше, потому что у нее круглый носик и 2D глазки-пуговки, и это такая космическая любовь, что у Тацуми перехватывает дыхание. Он касается ее крошечного кулачка большим пальцем, и Хитору сразу же хватает его, зачмокав. Папа приспускает кигуруми с плеча, дает ей доступ к себе — он весь плоский, худой и в алых рубцах растяжек, шрамы от зубов Цубаки и голубоватые венки сквозь кожу, но соски у него налитые, молочные. Хитору ловит один ртом и принимается жадно пить, вошкаясь в своем конверте. От густого запаха молока Тацуми вдруг сознает, что тоже проголодался. Он сглатывает слюну. Еще ему почему-то охота плакать. Это нестерпимо, и глаза его щиплет, и он прикидывается какое-то время, будто веки вспотели, но вскоре слезы собираются в дорожки и бодро стекают по лицу его. Он невольно шмыгает носом, и отец встревоженно поднимает голову. — Да не сдадим мы тебя в детдом, не плачь, — шуткует он в своей фирменной манере. Папа всегда смеется над его хохмами, даже если они объективно не смешные, и отчего-то сердце Тацуми сжимается в кулак и давит из него больше воды. — Сынок, ты чего плачешь-то? — Спрашивает отец уже серьезно, приподнявшись на локте. Тацуми прикрывается ладонью, силится запихнуть это обратно, но оно упрямо лезет из него наружу и падает каплями с подбородка, и вот уже отец подтаскивает его ближе к кровати и обтирает о него колючую щеку, да только не помогает. Хитору тоже лупает на него снизу вверх, сосредоточенно сдвинув светлые бровки, будто нии-сан у нее заочно дурачок и как всегда все портит. А ведь сегодня вроде как их знакомство. А Тацуми разнылся при всех, как грудной. — Не знаю, — сдавленно булькает он в кулак, и от этого из него рвутся настоящие рыдания, мощные и горькие, и горячая рука отца в волосах делает ему лишь хуже, потому что отец вот не такой, отец настоящий герой и может выдержать что угодно, даже такую большую радость, такую безусловную любовь. Тацуми смотрит на них сквозь мокрые пальцы и правда не знает. Он не знает, сможет ли достичь когда-нибудь такой любви и как они вообще это сделали, как пронесли это все сквозь столько лет и четверых детей. Не знает, почему плачет, и почему отец вновь усмехается над ним, почему в нем столько силы и спокойствия, почему он выбрал именно папу и женился на нем. Не знает, почему папа из всех людей в мире больше всех любит именно отца, почему именно он достоин этого благословения с небес, и как это называется, когда на них двоих нереально даже взглянуть, чтоб не ослепило. Тацуми не знает ничего про такую связь, про такой соулбонд, но вот же она, его младшая сестра, лежит и довольно икает, напившись, отваливается от папы. У нее тоже заостренные кончики ушей и черная челочка, но это не иссиня-черный, как у папы и Тацуми, а с теплым золотистым отливом. И впрямь семечко. Лавчайлд. Папа нежно урчит ему, проводит пальцами по щеке его сквозь усталость, и вообще Тацуми уже слишком большой для этого, прям сильно взрослый, самостоятельный и суровый, но папа целует его в нос, как малыша, собирает соль и слезы губами, и ему словно опять десять, и в детской вместо него опять пополнение. Хитору тоненько мяукает, стоит отцу предложить ей соску. Тацуми шестнадцать.