Из страниц чужой реальности

      Вокруг большого вытянутого стола суматошно носились люди, пытаясь обслужить всего одного человека – новую хозяйку дома, мирно что-то попивающую из фарфоровой чашки, украшенной рисунками. – Хотите ли чего-нибудь, Юлия Владимировна? Вы уже целую неделю почти на одном чае, – женщина в платке покачала головой. – Якоже Вы исхудали! – Нет, Фрося, спасибо, – девушка сделала глоток. – Передай Фёкле, что она может отдохнуть. У её дочери, кажется, сегодня праздник, – Юлия ласково улыбнулась служанке, – Ты тоже пока свободна, – она вновь пригубила чай. – Ох, Юлия Владимировна, благослови Вас Господь! – Ефросинья перекрестила Юлию правой рукой. – Но, Юлия Владимировна, сердце у меня болит! – она скрестила пухлые мозолистые ладони на груди. – Лёва... Лев Петрович у меня единственная отрада! Двое сыновей на войне полегли, троих холера замучила (Господь, упокой их души). Всех дочек Пётр Кириллович (замечательнейший был барин! Никогда не порол ажно Лукьяна-попрошайку. А стоило бы) замуж повыдавал. А мой-то, мой-то Тимофей, запойник непробудный, до того догулялся, что слёг с болезнью неведанной, да так без носа и закончил. Лев-то Петрович для меня яко сын. Через день после вашей свадьбы пришёл ко мне, да и бает, что как-то сильно Вас, Юлия Владимировна, обидел, еже Вы его молча обходите. Больше ничего не сказал. Я расспрашивала, что его ещё тревожит, а он ни слова. Бает, не пойму я (и правильно. Куда мне, деревенщине, в делах барских разбираться?). Он, Юлия Владимировна, иногда бывает в бреду (от покойницы Ольги Александровны передалось. Не любила она нас, простых людей. Ох, как не любила: смотрела яко на червей. А какими словами бросалась! Ажно поминать неприлично), – Ефросинья, цокая, покачала головой, – Неправильно это. Все мы создания Божьи и должны заботиться о слабых (так покойный барин, Царствие ему Небесное, молвил), – но, поверьте, Лёва добрейшей души человек – никогда никого не обижал, наоборот, защищал деревенских девок от Вашего, помилуйте, дядюшки (тогда ещё Пётр Кириллович, Царствие ему Небесное, был жив). И Вас он, Юлия Владимировна, очень любит! Из-за чего ему ещё страдать? Сердце у меня разрывается, Юлия Владимировна! Простите Вы его! Негоже мужу с женой долго друг на друга обиду держать. Не по-людски это! – Фрося протёрла широкий морщинистый лоб перекинутой через плечо тряпкой. – Иди, Ефросинья, – девушка безразлично посмотрела на женщину, напомнившую о своём «воспитаннике», с которым Юлия не общалась по меньшей мере семь дней – после той ночи. – Помилуйте, Юлия Владимировна! Я ведь только добра желаю… – поймав на себе очередной недовольный взгляд, Ефросинья, поклонившись, послушно вышла, а за ней и остальная прислуга, сосредоточенно подслушивающая монолог подруги, покинула комнату. – Доброе утро, – рядом с пьющей чай Юлией появились жёлтые гиацинты, на которые она кинула вопросительно-недовольный взгляд. – Ты не можешь игнорировать меня всю жизнь, – Лев сел напротив жены. – «Хотя, может, это и не худший вариант? Был бы, если бы я думал только о себе».       Неделя – большой срок. У Льва было достаточно времени переосмыслить свои взгляды на некоторые вопросы: например, аморальность этого брака (хоть самое его существование до сих пор казалось абсурдом). Отойдя от первого потрясения, мужчина задумался, что за двести пятьдесят лет у него было так много родственников, что, пожалуй, с Юлией родство самое отдалённое. Лев решил, что лучше «поддаться течению» - теперь это единственный способ не быть униженным молодой женой. – Решил ещё сильнее меня оскорбить? – Юлия поставила чашку и претенциозно покрутила в руке цветок. – Прости? – Жёлтый гиацинт – недоверие и ревность на языке цветов, – она пристально оглядела Льва. – Тебе ли не знать.       «Ну да, я же помимо французского и немецкого в институте изучал язык цветов, конечно» – мужчина недоумённо вскинул бровь. – Нас этому учила твоя маменька, Царствие ей Небесное – даже дядя Михаил что-то запомнил и рассказал семье Павла Матвеевича, – Юлия нервически приподняла округлый подбородок, – а ты, похоже, запамятовал, – девушка, чуть опустившись на стол, положила гиацинт перед мужем. – Не только это, но и этикет. Разве позволительно хозяину откровенничать с челядью? Несомненно, к ним нужно относиться с заботой и даже уважением (они, право, не вещи), коли вверил Господь нам опеку над ними, но не переходить границы.       «А Инне они очень нравятся. Видимо, у них и вправду похожи только носы, – Лев постучал пальцами по цветку. – Как люто она меня не терпит. У меня сердце уже разрывается. Столько ненависти к моей персоне я ещё не наблюдал даже от повальных двоечников. Неужели Фрося всё доложила? Какая говорливая. Если ещё раз пойду, то нужно взять с неё обещание молчать».       Юлия отвела взгляд от ушедшего в раздумья мужчины и снова взялась за чашку. – Я хочу извиниться, – она, выпрямив спину, заинтересованно посмотрела на напряжённого Льва, старающегося не заикаться. – Мы всё равно не полюбим друг друга, но мучить тебя «и себя» ещё больше, чем есть, я не желаю. – И что ты предлагаешь? – грудь Юлии вздымалась от волнения и неприязни к говорящему. Девушка, поставив чашку на стол, сложила руки в замок, ожидая ответ. – Я предлагаю… – он задёргал ногой, – просто жить как муж и жена – другого выбора у нас нет, «Боже, вот бы она не согласилась и предложила мне роль друга. Хотя до возможности таких предложений мужчине, с которым ты в браке, должно пройти ещё лет двести».       Повисло молчание. Юлия встала из-за стола. – Попроси Фросю поставить цветы в воду, – подойдя к выходу, она вполоборота обернулась. – И передай Лукьяну, что скоро прибудут родители – пусть подготовит конюшню.       «Глупее решения я ещё не принимал» – Лев собрал цветы в кучу и принялся грустно разглядывать каждый лепесток.