Иносказательно

. . .       Фанди чувствовал себя так плохо, что почти плакал, действительно как ребёнок, которым Уилбур всегда считал его. Выволочь из-под лавки корзинку с чуть завявшими фиалками, и уткнуться в них, будто завидуя любви, которую они получили от призрака... Может, Фанди и правда завидовал. Настолько сильно, что не мог оторвать от нежных стеблей глаз, настолько, что даже не заметил кого-то ещё в теплице, врываясь туда.       — Что случилось? Он обернулся через плечо, испуганно, слишком резко, хотя не делал ничего плохого. Ники была домашней, милой и безопасной, а он чувствовал, что сдерживаться не хватает сил.       — Другой отец… Тоже показал, что я ему не нужен, — выдавил Фанди сквозь стук зубов. — просто не пришёл, чтобы подписать документы и усыновить меня наконец. Вот так, дал надежду, и… И почему? Он спал! Спал… Это… Сон важнее. Л’Манберг важнее. Войны важнее, чем я… Он не сумел подавить всхлип, когда Ники обхватила его за плечи. Нежные руки поглаживали вздыбленную шерсть на вздрагивающей спине.       — Ты был очень важен Уиллу… — встревоженно произнесла она, но ответа так и не получила.       — ...Ники, что значат фиалки? Вот эти… Дикие. Что он хотел сказать? Ники чуть отклонилась, сбитая с толку, и подняла на свет несколько поникших цветов.       — Он? Эрет?       — Просто скажи, что они значат.       — Сожаление… Страх… Молчание, желание исправить что-то. Ещё тепло. У меня есть книга о цветах, если хочешь, возьми.       — Так хочет исправить что-то, — Фанди смотрел на тёмные лепестки с досадой, — что сбегает каждый раз, когда я пытаюсь поговорить о важных вещах, прикрываясь своей амнезией! Ники не ответила, пытаясь понять, о ком речь, а Фанди не торопился пояснять. Он только сел читать книгу про цветы, и остановившись на лаванде, собрал маленький букет и поставил его в вазочку.       — Одиночество, если верить книженции… — вздохнул он, выплакавшись. «Никто не заменит тебя». — Если увидишь моего отца, в смысле, настоящего, скажи, что это ему. Ники промолчала, прекрасно помня, что Уилбур мёртв, и проводила друга встревоженным взглядом. Фанди вернулся домой. Побил посуду, отпинал тумбочку и изодрал матрас когтями, а потом включил музыку, чтобы потанцевать до глубокой ночи. До потери сознания. И заснул глухим, тупым как боль в душе сном в останках кровати.

***

      Гостбур вёл себя тихо, но Фанди чутко спал, так что проснулся, услышав скрип двери. Лисьи уши задёргались, и очень скоро незваный гость обнаружил на себе взгляд пары сонных тёмных глаз.       — Доброе утро...? — сломанным голосом сказал Гостбур. — Извини меня. Если ты хочешь ещё поспать, я уйду. Фанди потянулся, повертел головой и зевнул.       — Зачем… Ты пришёл? — его голос был хриплым со сна. Призрак сглотнул, нервным движением поднял крупный осколок тарелки, и быстро собрал на него те, что помельче.       — Я… П-Поговорить. Ты хотел, я помню. Фанди сел, не отводя от него глаз, потом сполз на пол и тоже наклонился к осколкам.       — Правда? Ты не боишься услышать что-то дерьмовое?       — Нет. Ты можешь сказать всё, что тебя беспокоит. Они убирались вместе, пока Фанди думал, с чего бы ему начать. Участливый и напряжённый взгляд чужих глаз сосредоточиться не помогал. Так долго мечтать об этом разговоре, так отчаянно его добиваться, а получив — молчать? Что говорить было решительно неясно, рыжая голова предательски опустела, будто вчерашняя истерика вытравила все мысли.       — Может ты уже… Не хочешь… — Гостбур говорил глухо, спрятав лицо в непомерно длинных рукавах, делая вид, что ему вдруг просто так вздумалось потереть жёлтой тканью свитера глаза. — В конце концов, у тебя уже есть отец, и… Ты можешь не тратить со мной время…       — Мне тебя не хватало всю жизнь, — резко сказал Фанди. — Самое счастливое время это детство, когда и дышалось легче, и я не видел, что ты съезжаешь с катушек, что забиваешь на меня… В детстве ты был рядом. За окном уже давно висело солнце. Фанди поднял с пола шарик белой шерсти из матраса и задумчиво повертел его в руках.       — А теперь… Ты мёртв. Но жив. Когда ты умер, мне было так хреново… Мало того, что ты мёртв, так ещё и снова выбрал чёртов Л’Манберг… — он повернул голову, уловив в воздухе что-то неправильное. И увидел, что у призрака дрожали губы. Поймав взгляд, Гостбур кривовато, но тепло улыбнулся. Одной из тех улыбок, которой улыбаются люди, пытающиеся скрыть своё настроение.       — Всё хорошо. Я слушаю своего сына, так что всё в порядке, я счастлив. И не собираюсь это забывать.       — Почему… Почему сейчас? — Фанди не пытался сдерживать сквозяющую в голосе досаду. — Из-за усыновления? Оно так и не состоялось, чтобы ты был в курсе… Но, знаешь, я так хотел, чтобы ты помог мне разобраться со всем этим, то есть… С чем? Да со всем, с моей жизнью, понимаешь? Я… Просто хотел, чтобы ты был рядом, вот и всё. А ты всегда оставлял меня одного… Я… Гостбур закрыл глаза, глубоко вдохнул, и Фанди прочитал по его губам беззвучное «я счастлив, я счастлив, я счастлив». И когда он открыл глаза, они блестели.       — Мне очень жаль, Фанди. Я действительно бросил тебя. Мне правда страшно, что я забуду наш разговор. Потому и бегу. Это ощущается, как… Мне так больно, рана ноет, из горла кровь вырывается, но я не помню, почему, от чего, не знаю, что делать, и… Я не помню столько всего. Все говорят о войне за независимость, о том, что тот или иной человек плохой, мне постоянно лгут, склоняя на ту или иную сторону, а я даже не знаю, какое у меня… У Алайвбура было мнение насчёт человека, с которым я говорю. Меня так легко обмануть, что порой я думаю, что ты, Фил, Томми, на самом деле издеваетесь надо мной за всё то, что вам сделал Алайвбур, но… Я просто хочу, чтобы всем было лучше, поэтому мне не жаль. Алайвбур заслужил смерть, а я, должно быть, заслужил всё это. Так что, прости меня, Фанди, я надеюсь что теперь тебе полегче. Гостбур закашлялся, на его зашитом жёлтом свитере выступили синие подтёки, такого же цвета, как струйки, стекающие по подбородку.       — Вот так… Я запачкал все свои «синие»… — пробормотал Призрак, и Фанди бросился к нему, позволив упасть на себя, в ужасе прижавшись к полупрозрачному, но материальному холодному телу.       — Пап, пап, ты счастлив, слышишь? Я люблю тебя, так что не забывай это, ладно? Я больше не злюсь! Просто, давай пойдём в теплицу и польём какие-нибудь васильки. Отец — Уилбур или Гостбур — дышал чуть-чуть легче.       — Васильки это здорово... они нежные и добрые... Пару минут. Дай мне пару минут, и пойдём. И они пошли поливать васильки. . . .