Цепи, что нас связывают

1. Копиа отпер дверь в кабинет Сестры собственным ключом и осторожно проскользнул внутрь. Помещение выглядело таким же, как всегда: стол, заваленный бумагами, развешанные по стенам награды, образцы фигурок и прочего мерча в витринах за стеклом — все это сейчас его не интересовало. Он слегка задержал взгляд на фотографии в рамке, стоящей на столе: он и Сестра Император в обнимку. Копиа не мог сдержать саркастичного фырканья. Теперь сложно поверить, что когда-то это было правдой. Затем его внимание переключилось на большой книжный шкаф у стены. Император использовала его для хранения папок с документами (он был уверен, что внутри нашлось бы досье на каждого), пластинок и дисков, несмотря на то, что шкаф был очень старым и явно видывал более заслуженные вещи на своих полках. Что-нибудь вроде полного собрания сочинений Гёте или Дюма. Копиа сам не раз стоял рядом с этим шкафом, разговаривая с матерью, ковырял ногтем его слегка помутневший лак в минуты ожиданий. На стене рядом висели три фотографии в довольно скромных рамах. На первой и второй были запечатлены его предшественники — почетные папы Примо и Секондо. Третье фото было посвящено периоду шестидесятых годов прошлого века: группа тогда выступала под предводительством молодого Нихила. На коленях у юноши восседала сама Сестра Император — молодая блондинка с ярким макияжем в коротком зеленом платье китайского покроя. На ее лисьем лице застыло самодовольное ехидное выражение, будто она знала наперед, что одержит победу во всех делах, за которые возьмется. Видимо, благодаря этой черте характера лица всех Пап на фотографиях были перечеркнуты тонкими красными линиями. Кроме Третьего. Его портрет отсутствовал. Копиа затаил дыхание и приблизился к шкафу. Провел рукой по его гладкому боку, ощущая пальцами застарелые следы от скотча (раньше здесь висел один из первых плакатов с расписанием его туров). Попробовал снять с полок несколько пластиковых футляров с образцами мерча, отодвинуть в сторону книги, но ничего не сработало. Шкаф оставался на месте. Проведя рукой вдоль боковой стенки, он почувствовал слабое, еле уловимое движение воздуха, что-то вроде сквозняка. Похоже, что за этой конструкцией и вправду было еще одно помещение, вот только как же его… Примерно с минуту он внимательно глядел на заставленные полки. Должно было быть что-то, что он упускал. Нечто, что Сестра Император могла бы проделывать мимоходом, играючи. Что бы он сделал, окажись он на ее месте? А может… Он завел руку за шкаф, будто приобнимая его, и нащупал металлический рычаг. Вот оно! Копиа с усилием надавил на него, навалившись всем телом. Махина шкафа медленно отодвинулась в сторону, скользя по скрытым полозьям. За ним открылся небольшой проход, узкий, но достаточный для того, чтобы внутрь мог протиснуться человек. Из отверстия потянуло сыростью и холодом. Копиа заглянул туда — и по телу побежали мурашки от того, что он увидел: уходящий вниз и вдаль узкий коридор с ржавой железной лестницей. Когда Копиа просовывал ногу, а затем и остальное туловище в лаз, он уже знал наперед, что все рассказы Терцо — правда, от первого и до последнего слова. Секретные пространства под Министерством — правда. Бесчеловечная жестокость того, кто заточил его там, — правда. Он мог буквально ощущать кожей весь ужас, который был сконцентрирован в этом затхлом и тяжелом воздухе, всю безнадежность пребывания в этих каменных стенах. А ведь он только ступил в коридор, ведущий вниз! Видя, что ступени уходят во тьму, он достал телефон и включил фонарик. Он поводил им вокруг, ища какие-нибудь источники света, и заметил, что на всем протяжении коридора на высоте человеческого роста закреплены электрические лампы, забранные решетками. Несколько секунд спустя он нашел рубильник, и тут же перевел его в рабочее положение. Раздался треск электричества, лампы замигали и наконец засветили ровно, освещая тоскливым желтым светом щербатые стены. Он выключил фонарик и двинулся вниз по лестнице, прижимаясь к холодной стене, просто на всякий случай. Слишком поздно ему пришла в голову мысль, что темницу могут охранять люди Сестры, и страх снова пополз морозом по позвоночнику. Копиа знал как минимум двух таких верзил, которых Император использовала для угроз и давления, а иногда и для приведения этих угроз в действие. Один — с гладко выбритым черепом, другой — с целой коллекцией серебряных колец на руке. Копиа предпочитал смотреть на эти кольца, а не на лицо, когда находился с ним в одном помещении. Сейчас он меньше всего хотел встретиться с парнями, охраняющими проход. У него не было ни одной идеи о том, как он смог бы объяснить свое присутствие, поэтому он просто двигался осторожно, стараясь ступать и дышать как можно тише и надеясь, что успеет шмыгнуть назад, если заметит кого-то впереди. Наконец, перед глазами появилась железная дверь — такие обычно ставят на подземных объектах и в технических шахтах. Узкая, ржавая, с выпирающей массивной коробкой замка, без малейшего намека на эстетику. Копиа невольно вспомнил видеоигру Silent Hill, в которую играл когда-то. Теперь кровь от волнения шумела в ушах, напоминая радиопомехи, будто он и сам стал персонажем хоррора от Konami. Дверь, однако, никто не охранял, и когда Копиа попытался ее открыть, она легко поддалась. Замок был не заперт. 2. Первое, что почувствовал Копиа, оказавшись в спертой полутьме маленького каземата — это резкий запах. Пахло грязью, дерьмом, кровью. Металлическая соленая нота особенно остро ударила в нос — Копиа понятия не имел откуда он знает этот запах. Возможно, посасывая ранку на пораненном на кухне пальце, он когда-то запомнил этот химический коктейль из множества молекул, составляющих красную жидкость, текущую по его венам. А если запомнил язык, значит, запомнил и нос. Вот только здешний запах был густым, навязчивым, заставляющим волосы на голове вставать дыбом от первобытного, животного ужаса. В свете одной единственной лампы он разглядел средних размеров камеру, метров пять в поперечнике, с каменными стенами и полом. Она была практически пуста. Напротив входа виднелся еще один проем, ведущий в соседнюю комнату. У одной из стен было свалено в кучу какое-то тряпье. Копиа нехотя приблизился, хоть ему и не хотелось смотреть, что там лежит, не хотелось вообще быть в этой комнате, хотелось выбежать наверх, на свежий воздух, к калифорнийскому солнцу. И все-таки он пришел сюда за тем, чтобы увидеть все собственными глазами. Сделав глубокий вдох (и тут же пожалев об этом), он достал из кармана телефон и снова включил фонарик. Тут было несколько порванных тряпок, грязных и покрытых пятнами крови. Они были разметаны по полу и, похоже, служили подстилкой. Возле стены в одном месте на полу чернело пятно, словно камень был опален огнем. Видимо, произошло это недавно, потому что оттуда тянуло гарью. Рядом, в метре от пола, в стене находились надежно закрепленные металлические скобы, с которых свисали обрывки массивных цепей. Копиа невольно дотронулся до одного из звеньев, взвесил в ладони. Тяжелое, холодное. Стоило опустить цепь, как раздался знакомый лязг. Да, вероятно, концы этих цепей вместе с наручниками находились сейчас на руках Третьего. Уже чувствуя подступающую к горлу тошноту, Копиа поводил светом вдоль стены. В смежном углу он увидел металлическое ведро с плотной крышкой, видимо, служившее отхожим местом. С другой стороны на полу валялись две миски — вроде тех, из которых кормят собак. Столовых приборов не было. Он обернулся. У противоположной стены, прислоненное к стене, стояло складное кресло. Копиа подумал, что длины цепей не хватило бы, чтобы прикованный человек мог дотянуться до стула. Кто-то, должно быть, приходил сюда, садился… зачем? Чтобы составить компанию узнику? Чтобы наблюдать за его страданиями? Он представил Терцо у противоположной стены: как тот сидел, водрузив тяжелые запястья на колени, часами неподвижный, сверлящий пустоту полным ненависти взглядом, медленно сходящий с ума. Бросался ли он на стены? Говорил ли сам с собой? Что вообще мог делать человек, сидя в таком месте на протяжении семи лет? Копиа невольно испустил судорожный вздох. Ему казалось, что пространство вокруг начинает сжиматься и давить на него. У него начинался приступ клаустрофобии, и только мысль о том, что у Терцо столько лет не было возможности никуда деться от этого чувства, помогало ему пересилить себя. Он решился заглянуть во вторую комнату. Она была немного меньше, и едва Копиа вошел в нее, тяжелое чувство заставило его прижаться спиной к ближайшей стене. Ноги превратились в кисель, ему захотелось застонать и сползти вниз от охватившего отчаяния и бессилия. Тут были цепи. Много цепей. Они свисали со стен, с потолка. Он мог заметить пару длинных, закрепленных на противоположных стенах, с какой-то блочной системой в основании. Тут надо было крутить ручку, и Копиа не хотел думать, зачем. Были еще наручники, вмонтированные прямо в стену. Запах крови здесь ощущался особенно остро. Копиа был уверен, что если пройтись по помещению с ультрафиолетовой лампой, кровавые следы будут буквально везде. В одном из углов он заметил приставной металлический столик с небольшими бортами, почему-то вызывающий ассоциацию с хирургическим кабинетом. Он был прикрыт какой-то тряпицей. Подойдя ближе, Копиа чуть приподнял ее и тут же быстро опустил обратно: под тканью блеснула медицинская сталь. Он обернулся и повел телефоном наверх. Свет фонаря выхватил пару цепей, заканчивающихся кандалами. Они свисали абсолютно неподвижно, и от этого Копиа почему-то охватила леденящая жуть. В ушах снова зашумело, и ему показалось, что он сейчас потеряет сознание: бурые пятна, покрывающие кольца наручников, были прекрасно видны даже отсюда. «Соберись, Папа», — сказал он себе, закрывая глаза и делая несколько принужденных вдохов и выдохов. Он попытался представить, что он детектив, расследующий дело о насилии, хладнокровный и беспристрастный. Спустя какое-то время это помогло. Нет, он не тянул на Шерлока Холмса, а вот на доктора Ватсона — вполне себе. Не зря же Третий назвал его «док», хоть это и было сказано всего лишь в шутку. Так или иначе, он должен был выяснить, что здесь происходило. Узнать правду. Хватит с него лжи, которой его кормили практически всю жизнь. Неужели он сбежит, как только представился случай пролить свет на происходящее? Дьявол, каким же дураком он был всегда — делал вид, что все в порядке, что ничего особенного не происходит, старался не обращать внимания на странности и продолжал делать свою работу, становясь невольным соучастником. Хватит. Пора положить этому конец. Копиа вернулся в первую комнату. Сегодня он и вправду был детективом. Как там говорят в кино? Чтобы поймать маньяка, надо думать, как маньяк. Он подошел к стене, раскрыл складное кресло, уселся в него, уставившись на безрадостный грязный угол. Попытался представить себя тем, кто пользовался этим стулом до него («Сестрой. Не «тем», а Сестрой Император, так и надо говорить. Хватит уже отрицать это»). То ли ум Копиа был слишком далек от ума убийцы и палача, то ли ему не хватало фантазии, но он не почувствовал ничего, кроме брезгливости. Не понял ничего. — Ладно… Давай попробуем по-другому. Он снова встал, дошел до противоположной стены, тяжело вздохнул и осторожно, с опаской, опустился рядом с ней на пол, прямо на тряпье. Прислонился к стене — так Терцо провел последние несколько лет? Спине и ногам сразу же начал передаваться холод каменной кладки — даже через теплый спортивный костюм Копиа чувствовал ее ледяную поверхность. В каземате и так по ощущениям было не больше пяти-десяти градусов, но этот холод проникал под одежду, пробирал до самых костей, сковывал их. Копиа вспомнил, как Терцо произнес одними губами «тепло», кутаясь в плед. Сколько времени он не имел элементарного комфорта, день за днем страдая от холода? Значит, это и был весь его мир? Все, что ему оставили от прошлой жизни, полной славы и почета? Копиа видел стены, видел стул, видел проход в смежную страшную комнату, видел тусклый свет забранной решеткой лампы — и это было все. Больше ничего не оставалось. Нервы сдали, и на глаза навернулись слезы. Он всегда отличался повышенной чувствительностью, и ему было нетрудно проникнуться сочувствием к другому человеку. Но дело было не только в этом. Ему и самому было хорошо известно, каково это, когда тебя держат на привязи — дают немного свободы, ровно отмеренное количество, но все же недостаточное, чтобы почувствовать себя хозяином собственной жизни. Когда год за годом ломают волю, убеждая, что ты ни на что не годен, что твой удел — быть развлечением и игрушкой твоих хозяев. Когда дергают за ниточки, чтобы ты плясал, как марионетка, на потеху зрителям — всего лишь чья-то собственность, чья-то ручная собачка. Тяжелый ком подступил к горлу, и он заскреб ногтями пол в бесплодной попытке уцепиться хотя бы за мусор и пыль, покрывающие поверхность. Пальцы наткнулись на бороздки и щербины в камне, и он опустил на них взгляд. Только сейчас он заметил, что на полу было что-то нацарапано. Сначала он подумал, что это следы от металлических наручников, оставшиеся за много лет заключения. Но чуть раздвинув тряпки и разметав пыль, он мог уже с уверенностью сказать, что в этих выбоинах и линиях были следы целенаправленности. Встав на четвереньки, он приблизил фонарик и стал их разглядывать. Они были едва заметны — художник не мог углубиться в камень больше, чем на полмиллиметра. Но по более светлому цвету ободранной поверхности Копиа мог проследить узор. Он повел пальцами по полу, затем по стене, обнаруживая все новые и новые рисунки. Похоже, тут все было расписано ими! Сигилы. Копиа узнал символы стихий, знаки духов, вписанные в круги, но были и незнакомые ему формы и буквы, наложенные друг на друга. Пятна крови на стене теперь тоже складывались в упорядоченные символы: круги, круги, круги, линии, точки, зарубки, линии, зарубки… Третий был не только музыкантом, но и колдуном. Сидя в яме на протяжении многих лет, он не терял времени зря: вместо того, чтобы отчаиваться, он взывал к духам стихий и могущественным сущностям, создавал свою магию. Не обладая никакими ритуальным предметами, вообще ничем, кроме острых граней своих наручников и собственной крови, он, видимо, обратился к магии хаоса, доверившись магической интуиции и внутренним силам своей души. Не это ли в итоге помогло ему сбежать? Копиа понял, что его пальцы дрожат. Что бы сделал он, окажись в такой безвыходной ситуации? Наверное, стал бы молить о прощении, пытался бы купить собственную свободу, хоть и продавать по большому счету ему было нечего. А что в итоге? В итоге он сошел бы с ума… Но Терцо, определенно, не был сумасшедшим. Даже если и был, то, находясь над опасной пропастью безумия, решился войти во мрак неизведанного. Стихии. Хаос. Это никогда не было изучено до конца, и сам Копиа, считая себя неплохо подкованным в магических науках, никогда бы не решился на подобное. Да, он всегда был в плену чужого мнения. Делал ровно то, что от него требовалась, но боялся переступить черту, которая отделяла его от желанной свободы. Ведь с самого детства он усвоил один и самый важный из уроков — непредсказуемость и своеволие ведут к неизбежному и жестокому наказанию. Так было в его жизни всегда. Он обжигался, учился обходить препятствия и никогда не совался в самое пекло — знал, что живым оттуда не выберется. Он никогда не рисковал так сильно, чтобы навлечь на себя немилость, но никогда и не был свободен. Если Терцо лишили свободы насильно, то ему этой самой свободы не давали никогда. Он был рожден узником собственной матери и никогда не сопротивлялся этой участи. Как же он был жалок. Всегда. Особенно сейчас, когда сидел и в ярком свете телефонного фонарика разглядывал ритуальные знаки. Нет. Даже не так. Настоящие произведения искусства, созданные на грани отчаяния. Он мог лишь смутно догадываться, что все это могло означать. Трепетно прикасаясь к выцарапанным на полу и стенах знакам, он чувствовал в них силу, чувствовал, как через них пробивалось что-то, от чего в душе просыпалось волнение. Будто бы он снова вернулся в детство и наблюдал из-за небрежно наброшенной на стол вышитой скатерти за ходом очередного темного ритуала. — Чертов гений, — только и мог завороженно шептать Копиа, прослеживая взглядом каждый символ, каждый изгиб линии, стараясь запечатлеть в памяти их форму и первозданную красоту. 3. Выбравшись из подземелья на первый этаж, Копиа испытал облегчение, сравнимое с возвращением на землю из адской бездны. Там, внизу, ему казалось, что нормальный мир перестал существовать, но он все еще был здесь — рукой подать. Копиа только сейчас осознал, как близко к его повседневной жизни находилась самая настоящая преисподняя, созданная человеческими руками. В его Церкви, в его правление! Разве он не должен был знать о таких вещах? Оказавшись снова на первом этаже, он на минуту заколебался: стало беспокойно за Терцо. Как он там, оставленный один в комнате? Не придет ли в его полубезумную голову натворить каких-то бед? Не захочет ли он сбежать, пока его не нашла Сестра или ее слуги? А что если это все же произойдет, и на этот раз он никак не сможет помочь? Копиа не был уверен, что оставлять его одного было хорошей идеей. Бывший Папа казался не просто травмированным — Копиа подозревал, что он был в ужасе, вынужденный оставаться буквально в двух шагах от места своего заключения, под носом у людей, которые сделали с ним такое. Копиа и так едва удалось уговорить его залечь на дно, пока не заживут раны и он не наберется сил. Впрочем, утро прошло куда лучше, чем предшествующая ночь. Ночью Терцо подскакивал еще несколько раз, не соображая, где он находится, и Копиа уговорами, утешением и баюканьем укладывал его назад, деревянного, словно Пиноккио, у которого заело суставы. Но когда Копиа проснулся в первом часу дня, Терцо был уже на ногах. Он успел порыться в хозяйском мини-холодильнике и добыл пачку масла, сыр и бутылку сока. Он также отыскал на кухне чиабатту и активно орудовал ножом (тем самым, что принес с собой), намазывая на хлеб толстый слой масла. Хотя под его здоровым глазом был виден синяк от плохого сна, он был в отличном настроении. Они с Копиа разделили завтрак, в процессе которого Терцо нахваливал вкус еды, тепло дома и мягкость кровати. Кажется, он пребывал в легкой эйфории от осознания того, что провел ночь в нормальных человеческих условиях и у него есть доступ к свежей качественной еде. Он даже пытался шутить и несколько раз назвал Копиа «доком», уверяя, что после вчерашних процедур у него больше ничего не болит. Завтрак плавно перешел в обед. Как Копиа не уговаривал Терцо взять столовые приборы, тот ел руками, как варвар, зато с огромным удовольствием. Один раз он все же попытался воспользоваться вилкой, чтобы накрутить на нее спагетти. Стало понятно, что с мелкой моторикой все плохо: руки не слушалось, дрожали, приборы валились из них, и спагетти разлетались в разные стороны. В конце концов, Терцо проклял вилку и бросил ее на стол. Кажется, неспособность пользоваться собственными руками сильно его расстроила. «У доктора Стрэнджа тоже сначала не получалось», — пытался утешить его Копиа. Он не знал, смотрел ли Третий кинофраншизу Marvel, но подумал, что сравнение с гениальным магом должно ему польстить. Несмотря на ободряющий пример, Терцо помрачнел и остаток обеда провел в молчании, видимо, размышляя об утраченных способностях. 4. Помявшись на месте, Копиа все-таки решил, что нужно выкроить несколько минут для небольшого исследования, которое никак не давало ему покоя. Не чувствуя собственных ног, он шел туда, где так боялся появляться. Вот та самая арка с готической, теперь вызывающей смутную тревогу резьбой, просторный полутемный зал с большим круглым окном-розой и три стеклянных гроба, расставленные полукругом. Ему всегда казалось, что стоит лишь переступить порог, как он окажется в бездне, из которой не сумеет выбраться: тени, которые прячутся по углам, станут материальны и обретут над ним власть. Пока он видел только Терцо, но кто знает, может, где-то во тьме прячуться и ждут своего часа и остальные братья. Зажмурившись, Копиа решился переступить через порог. Каждое движение давалось ему с огромным трудом, воздух будто бы стал густым и вязким, не желая пропускать его дальше. И все же он стоял перед стеклянным саркофагом, в котором лежал Папа Эмеритус Третий. В фиолетовых отблесках света, пробивавшегося из запыленных старых витражей, он казался таким настоящим, таким живым. Словно стоит лишь дотронутся до него, он откоет глаза и вперит в Копиа свой тяжелый, недовольный взгляд. — Кто же ты? — прошептал Копиа, с надеждой оглядываясь по сторонам. Никого. Почему его наваждение, его ставший уже таким привычным кошмар не пришел сейчас, когда он так нужен? Когда Копиа нужны ответы. Так прошло несколько минут. Или часов. В этом месте все будто бы застыло и лишилось движения, свойственного жизни. Даже время перестало течь привычным чередом. Будто со стороны Копиа наблюдал, как его собственные руки открывают защитные замки, поддававшиеся с тихими щелчками. Он снял тяжелую стеклянную крышку, отставив ее в сторону. В воздухе разлился запах застоявшейся пыли и тленных цветов. Вот он, момент истины. Если Папа, который здесь лежит — настоящий, то кого же тогда он спрятал у себя? В глубине души ему хотелось надеяться, что все, что он теперь знал — всего лишь ошибка, какое-то недопонимание, но в то же время сердце подсказывало, что это правда. Цепи с крючьями и кандалами, свисающие с потолка, страшные хирургические инструменты, покрытые кровавыми пятнами… пыточная камера, находившаяся буквально у него под ногами, его собственное нежелание видеть правду и узник, существование которого скрывали так долго. Руки начали дрожать, как только он склонился над телом, пытаясь отодвинуть в сторону воротник ритуального облачения Папы. Когда непослушная твердая ткань наконец-то поддалась, Копиа не смог сдержать стона отвращения. В ужасе он сделал шаг назад, споткнулся о стеклянную крышку и чуть не упал. — Дьявол всемогущий, да что же ты такое? Голова определенно принадлежала Терцо. Его лицо невозможно было спутать ни с каким другим: это характерное выражение так много раз преследовало Копиа, являлась ему в мыслях и во снах. И хотя сейчас Папа выглядел спокойным, даже умиротворенным, пропорции его лица, складки морщин, даже ямочка на подбородке — все откликалось узнаванием в его памяти. А вот дальше, начиная с середины шеи, начиналось совсем другое тело. Это можно было понять по коже иного оттенка и фактуры, даже по тому, что окружность здесь явно уступала Папиной широкой жилистой шее. Кожу в этом месте пересекала темная линия идеально ровного разреза, туго стянутая грубыми нитками, но по неровным бугоркам выступающей под стежками кожи можно было догадаться, что голову просто приставили к другому телу, прикрыв место сочленение высоким воротником. У Копиа второй раз за день все поплыло перед глазами. Он слышал слухи о том, что Третьего то ли обезглавили, то ли повесили, то ли отравили. Он старался не думать об этом, смирившись с тем, что никогда не узнает, как все-таки умер Папа. Об этом было не принято говорить в Министерстве. Ответы, которые он сейчас получал, отнюдь не делали задачу легче. Он не был готов к этим картинам в стиле боди-хоррор. Настолько, что ему хотелось зажмуриться, убежать, убедить себя в том, что он ничего не видел. К черту эти открытия! К черту все! Он отдернул пальцы, чувствуя, как его разум приближается к опасной грани безумия. В голове проносились сцены того, как кто-то (Сестра Император. Это была именно она) сначала отделял голову от законного хозяина, а потом пришивал к чужому туловищу. Или это делали за нее гули? — На сегодня хватит, — громко произнес Копиа, просто чтобы перекрыть безумные картины в голове. — Это… это с… слишком… Он попятился от гроба, не удосужившись даже закрыть его крышку, потом развернулся и быстрым шагом направился прочь из усыпальницы. 5. Быстро шагая в сторону своей комнаты, он пытался привести мысли в порядок. В конце концов, два полубезумца в одном помещении — это совсем плохо. Он должен был сохранять здравый рассудок — хотя бы он. Виски начинали ныть от теснившейся в голове информации, мысли были похожи на осиный рой. На языке вертелся один вопрос: как умер Терцо и почему он, черт возьми, все еще жив?! — Это я! — произнес он с прямо порога и сразу почувствовал себя неловко. Как будто к жене с работы вернулся: «Дорогая, я дома». Ответа не последовало, никто не вышел к нему на встречу. Только из кухни раздался легкий шорох. «Наверное, ест», — подумал Копиа, словно Терцо был домашним полуручным зверьком, от которого не знаешь, чего ожидать. Может, он обои порвал, а может, спал весь день спокойно в своей лежанке. Он зашел на кухню с максимальной осторожностью, готовый перехватить летящую в него руку с ножом. Но вместо этого он увидел Терцо, спокойно стоящего вполоборота к нему рядом рабочей поверхностью возле раковины. Его лицо снова было частично скрыто за волосами. Повязку с головы он сорвал, и оба глаза с враждебностью выглядывали из-за спутавшихся прядей. Копиа невольно представил его сидящим напротив каменной стены, сверлящего взглядом один из сигилов — уже не жертва, а дикий, опасный колдун, годами ждавший возможности оказаться здесь. В его комнате. Должно быть, тогда таким и было его лицо. У Копиа по спине побежали мурашки. Терцо несколько секунд просто смотрел на него (хотел проверить, не привел ли он с собой кого-то еще?), а затем отвернулся, возвращаясь к своему занятию. Что там у него? Копиа медленно подошел, заглядывая ему через плечо. — Крысиный яд?! Где ты его взял? — Не лезь, — Терцо дернул плечом. — Что ты пытаешься сделать? — Копиа с ужасом рассматривал миниатюрную химическую лабораторию, которую Терцо устроил на столе. Он увидел тарелку с печеньем, рядом — блюдце с порошком, какие-то шприцы, заполненные мутной жидкостью, саму жидкость в прозрачной бутылке из-под воды, а рядом, в миске, главного фигуранта дела — большую картонную пачку с надписью «КРЫСИНЫЙ ЯД». Жидкость была разлита по столу — видимо, Терцо совсем плохо управлялся со собственными руками. — Терцо, умоляю, положи шприц! Что ты задумал? — Копиа на всякий случай попятился. Терцо удивленно посмотрел на заполненный шприц в своей руке, потом поднял расширенные глаза на Копиа. — А почему ты не называешь меня Папой? — его тон был вкрадчивым, но Копиа показалось, что от него не стоит ожидать ничего хорошего. — Потому что… Черт, потому что! Ты же не собирался воткнуть это в меня? — Четвертый снова жалобно покосился на шприц. — В тебя? Нет, не в тебя, — Терцо глумливо засмеялся. — Хочешь печенья? — Нет, Терцо, я не буду твое печенье! — Копиа не знал, чего ему хочется больше: накричать на него или расплакаться — от безумия происходящего, от того, что он опять не может найти в глазах Терцо ни проблеска осмысленности или разумности. — Тебе стало хуже? Пожалуйста, успокойся! — Не бойся, — все так же тихо проговорил его гость. — Вот эти еще чистые, — он медленно раскрыл ладонь в сторону пачки с печеньем. — А вот эти… — он указал на печенье на блюде. Копиа зажмурился от страха, а потом распахнул глаза и быстро подошел к Терцо. С той же решимостью, с какой он смотрел на дуло пистолета, он выхватил шприц из его руки и бросил в раковину. Он вытянул руку между Терцо и столом, не решаясь прикоснулся к нему, помня, как тот реагирует на подобные попытки. Уставившись в пол, он начал аккуратно оттеснять Терцо от стола. — Пойдем… — он решился опустить ладонь на чужое плечо, чувствуя, как Терцо вздрагивает под ней. — Пойдем посидим немного, и ты мне все расскажешь. Тебе многое надо мне рассказать, — он чувствовал, как к горлу снова подступает ком. —- А потом мы все тут тщательно уберем и помоем, ладно? И Терцо неохотно отодвинулся от стола. 6. — Этот яд предназначался гулям, — говорил Терцо, сжимая в руках стакан с водой. — Сначала я хотел отравить канализацию. Но черт знает, как она работает. Тут же центральное водоснабжение, нет котла, как в Польше… И потом, я понятия не имею, какие трубы куда идут. А еще вкус… — его глаза лихорадочно блестели, на лбу собрались капельки пота. — Я слышал, что во многие яды добавляют сиропы, чтобы животные охотно его ели. Я подумал, что можно оставить бутылку на общей кухне, но кто-то мог бы заметить странный вкус воды. И вообще, кто станет пить из общей бутылки? И тут я подумал — сладости! Их приносят и ставят как угощение для всех. Никто не заподозрит, что с десертом что-то не так, ведь он так и так сладкий на вкус… — И ты нашел у меня печенье. — Его легко было пропитать с помощью шприца. — Мне кажется, у тебя жар, — Копиа нахмурился и вгляделся в лицо Терцо. Потом приложил тыльную сторону ладони к его мокрому лбу. — Так и есть. Немного повышена. Терцо отклонился от его руки. — И кого ты таким образом собирался отравить? — Копиа нахмурился. — А о невинных гулях и Сиблингах ты подумал, Монте Кристо? Терцо мрачно рассмеялся. — В этом здании не осталось невинных, крысенок. — Он чуть склонился к Копиа, недобро щурясь, цокнул языком и прошептал: — Здесь все хотят меня убить. — А я? — Я не дал бы тебе съесть печенье. — Сатана всемогущий… — Копиа провел ладонями по лицу и замер с остановившимся взглядом. — Послушай, ты мог бы на секунду отключить свое безумие и понять, что ты… твои действия… нездоровы, и все, что ты делаешь — следствие твоего бреда, ты сейчас болен… — Но я все еще жив, — Терцо повел бровями. — Должно быть, на этот раз я все делаю правильно. «На этот раз?» То, что Терцо говорил, с каждым разом становилось все больше похоже плохо написанный романа ужасов. Но это было не книгой, а самой настоящей чертовой реальностью! — Почему? — Копиа сжал руками голову. — Почему ты жив? Что за тело лежит в усыпальнице? Терцо повел глазами к потолку и все так же пугающе спокойно, даже мечтательно, произнес: — Да, я видел его. Успел добраться туда во время одного из побегов. Там моя голова. А тело — хер знает от кого. Они сшиты. Чтобы все думали, что я умер. — Твоя голова? — простонал Копиа. — Да. Осталась с тех пор, как меня обезглавили. — Тебя… — Копиа уперся взглядом в пол между собственных колен, чувствуя, как и его постепенно покидает рассудок. — Пожалуйста, скажи, что все это не происходит на самом деле… Я просто не… Это все слишком страшно… Это слишком для меня… Пыточная камера прямо под его носом. Труп, собранный, как детская кукла, из головы бывшего Папы и чужого тела. И сам Терцо, который, похоже, считал все происходящее какой-то идиотской шуткой. Нет. Это все совершенно точно не может быть реальным. Не может происходить прямо здесь, в этот самый момент. А может Копиа уже сошел с ума? Да-да, как раз тогда, когда в его комнату забрался незнакомец с ножом. Ведь еще вчерашним утром его мучали призрачные фантазии. Или, скажем, Копиа благополучно прирезали, пустили пулю в голову, отравили… не важно, впрочем, как. Главное — что все это может быть посмертием, видением умирающего мозга. Этот момент, наверное, сложно заметить? Об этом рассказывали как-то раз в ночном телешоу. Точно. Здесь ведь точно что-то не так. Он обхватил себя руками. Его трясло. Дыхание стало сбитым и прерывистым, воздуха не хватало. — Не бойся, — Терцо тихо опустил руку ему на спину, и от этого прикосновения Копиа вздрогнул: в этот самый момент ему показалось, будто до него донесся запах тленных цветов. — Страх, он… знаешь, он разрушает. — КАКОГО ЧЕРТА ТЫ ЖИВ?! Копиа резко выпрямился. Руки дрожали, он хотел потянуться к Терцо, но одернул себя на полпути. Тот, на удивление, оставался спокойным. Даже слишком спокойным. Копиа закрыл лицо руками, но рыдания, подступившие к горлу, так и не нашли выхода. Он пытался дышать, просто дышать по мере сил… — Тише, тише… — легкая, чуть подрагивающая рука гладила его по спине, волоча за собой по позвоночнику обрывок тяжелой цепи. — Скоро ты все поймешь. Видишь ли… я не умираю.