Корабль, спущенный на воду

Краешек снов — отдельный мир. Под утро, в трепещущем персиковом воздухе, реальность растворяется и плавно смыкает объятия с нежными сновидениями, и не всегда удаётся осознать, правда ли это или ещё лоскутки подсознания. Стоять на берегу реки, ощущать, как волны омывают ступни, вдыхать полной грудью, любоваться акварельной игрой цвета в рассветном небе, ощутить себя на корабле, колышущемся, прозрачном, нереальном, включать города и читать книги на безвестных языках, пробираться по влажному лесу, по листве, растворяющейся под босыми ногами, исследовать мысли очарованной странницы и понимать песни птиц, вслушиваться в них, уже проснувшись, и смотреть на пятна солнца, всё ещё чувствуя дуновение морского ветра и мягкую листву — пытаться поймать сюжеты и образы, крепко зажмуриваться, чтобы действительность не вытеснила то, что оказалось таким близким. Девушка распахивает глаза. Запах свежего кофе и круассанов пробирается из снов в реальность, остаётся тут, и она поднимается на колени, откидывая плед. Грудь в бисеринках пота от термопледа и в мурашках от свежего ветра с воды. У самого борта латунный кофейник и чашка, уже до краёв налитая чёрным ароматным напитком, и синее блюдце в разводах — круассан с ветчиной и сыром; и несколько жемчужин, красивые перламутровые раковины. Несколько тихих недоверчивых шагов босиком по палубе; завернувшись в плед, она опускается рядом с кофейником, катает на ладони жемчужины нежных утренних оттенков. Удивительный подарок. Не ночное же существо со светящимися глазами готовило ей кофе? Девушка сразу отказалась от мысли, что ещё спит — она уже давно научилась определять границы снов и реальности, осознавать, что скоро проснётся, и предметы, которые кажутся осязаемыми и даже тяжёлыми, скоро уплывут, растворятся в лучах солнца. Но кофе вкусный — с капелькой специй, от которых пару раз чихнула и засмеялась; латунный кофейник приятно тяжёлый в руках, а жемчужины и раковины никуда не исчезают. Круассан свежий и ароматный, исчезает за три укуса, и это, пожалуй, немного обидно — девушка невнимательно прикоснулась к нему аналитиком, потёртым и с выцветшим экраном, но показатели — словно он только что из кофейни в парижских двориках. От кофе с лёгким миндальным привкусом в теле блаженный приток энергии, и девушка, всё ещё раздетая донага, плавает до изнеможения, а потом сохнет под лучами окончательно взошедшего солнца. Ветер скользит по телу, ласкает ступни, колышет волосы, грудь покрывается мурашками, и девушка проводит по ней ладонями, не открывая глаз. Кто бы ни был тут, умеющий готовить кофе, но она наслаждается покоем. Чашечку, блюдце и кофейник она прибирает в камбуз, тщательно помыв,— лишними не будет; а жемчужинами долго любуется — они кажутся почти прозрачными, если смотреть под углом к солнцу. Солнце тут огромное, нехотя отрывается от горизонта, но уже растапливает всё, прогревает от кончиков волос до пяток, и вода в блинчиках бликов мерно волнуется в такт движению корабля; девушка направляет его по рукавам реки, и свежий ветер треплет на ней рубашку, застёгнутую на две пуговицы; она надела фуражку, чтобы волосы не раскалялись на солнце, босоногий капитан с курносым носом и улыбкой, которая не сходит с губ всё утро. Девушка балуется — на предельной скорости проходит в опасной близости от берегов, каменистых, песчаных и заросших буйной травой; вода из-под кормы огромным фонтаном до неба. Она, крепко вцепившись в штурвал, сидит верхом на сиденье на капитанском мостике, щурится на солнечную воду и делает непривычные виражи; рукава закатаны до локтя, кожа в миллионах хрустальных брызг. Ещё на пути к берегу включает колёса, с размаху въезжает на покатый берег, из-под колёс с визгом взлетают камешки, и она носится по просекам, по скалистым склонам, а потом, резко развернувшись и затормозив, вываливается на свежую траву из раскрытой дверцы, раскидывает руки и пытается унять сердцебиение. Почему такое ощущение свободы, как будто она дома? Как будто здесь настоящий дом, который она долго искала; как будто её тут ждут, и ждали все эти миллиарды лет, и всегда был готов свежий кофе, а вода ждала мгновения, чтобы ласкать бёдра и спину, прижиматься плотной волной к груди, оставлять соль на губах и щеках… Девушка моргает несколько раз, чтобы высохла влага на ресницах. Она думает, что впервые у неё получилось сбежать по-настоящему. Когда она сбегала с уроков, её ловили и возвращали. Не лучшие несколько дней, когда она вынесла под толстовкой целую упаковку шоколада, но охранник остановил её — её юный возраст тогда никого не смутил, и она ждала, пока её вызволят. В Токио её задержали за какую-то провинность, о которой ей так и не сообщили; в Сингапуре был чудовищный штраф, когда она, распахнув занавески, любовалась восхитительным рассветом — голышом, по своему обыкновению, потому что не терпела, чтобы на ней что-то было надето ночью. Ночные посиделки где-то в Германии, где она помешала соседям. Ещё более недовольные соседи в Цюрихе. Ночь в камере перед отлётом… Где бы она ни оказывалась, она словно запутывалась в паутине. Бесконечные штрафы, долги, возмущённые взгляды; ночные дороги в попытках скрыться от полиции и ещё кого похуже. Ей словно хотелось доказать кому-то, что она может быть собой. Рисовать, усевшись по-турецки, прямо на тротуаре. Петь в ночном поезде, хотя аккомпанемент был лишь в наушниках. Играть на гитаре в уютном кафе — посетители не сказать чтобы остались недовольны. Выйти после душа из номера в одном крошечном отеле, босиком и совершенно обнажённой, с полотенцем на плече, спуститься на кухню за водой, а потом снова подняться к себе в номер — почему-то с бутылкой вина в руках. Она заплатила потом, когда упрёки по почте от владельца отеля стали слишком настойчивыми, а воспоминания о будоражащих ощущениях внизу живота сохранила надолго — вино открыла на подоконнике у огромного окна в тёмном холле.